Текст книги "Убийство-2"

Вообще Буку здесь нравилось, только он очень скучал по семье и хотел, чтобы Мария с девочками навещали его почаще.

Вспомнив о резиновом мячике в кармане, он попробовал представить, каково было бы постучать о стены кабинета, построенного для самого короля Дании. Но в этот момент появился Герт Грю-Эриксен, и что-то в его лице подсказало Томасу Буку, что сейчас не лучший момент для игры в мяч. Один из министров правительства находился в больнице в тяжелом состоянии. Антитеррористический законопроект застрял в фолькетинге, опутанный сетью сложных отношений внутри коалиций. Грю-Эриксен был капитаном корабля государства, на штурвале которого лежало слишком много рук.

Невысокий, энергичный мужчина пятидесяти восьми лет, с седыми волосами и благородным, дружелюбным лицом, он пребывал у кормила датской политики так долго, что Томас Бук уже и не помнил, когда было по-другому. И потому выходец из Ютландии невольно трепетал перед премьер-министром, словно ребенок перед директором школы. Да и к тому же светский обмен любезностями никогда не был его сильной стороной.

Краткие приветствия, стандартные вопросы о семье, рукопожатие.

– Вы слышали о Монберге? – спросил Грю-Эриксен.

– Да. Какие новости?

– Говорят, он поправится.

Премьер-министр жестом пригласил Бука сесть на стул перед его столом, затем занял кожаное кресло с широкой спинкой напротив.

– Но к работе не вернется. Ни сейчас, ни позже.

– Сожалею, – сказал Бук с долей искреннего сочувствия.

Грю-Эриксен вздохнул:

– Это так не вовремя. Нам нужен этот закон. А теперь на нас давят и правые и левые. Краббе со своими так называемыми патриотами из Народной партии и хлюпики Биргитты Аггер из прогрессистов. Законопроект провалится, если они не пойдут на уступки. Этим должен был заняться Монберг. – Грю-Эриксен смотрел на него выжидающе. – Итак, Томас. Что же нам делать?

Бук рассмеялся:

– Я польщен, что вы спрашиваете мое мнение. Но… – Он не был тугодумом. Мозг Томаса Бука работал на всю катушку, пока он поднимался по красной лестнице в кабинет Грю-Эриксена. – Но почему?

– Потому что, выйдя из этой комнаты, вы посетите королеву. Она должна познакомиться со своим новым министром юстиции. – Грю-Эриксен снова улыбнулся. – Мы найдем вам рубашку и галстук. И не играйте при ней в этот свой мяч. Затем вы найдете способ провести через парламент наш антитеррористический законопроект. Голосование должно состояться на следующей неделе, а у нас тут настоящий зоопарк. Краббе требует все новые и новые уступки. Прогрессисты не упускают ни единой возможности, чтобы…

– Прошу прощения, – перебил его Бук. – Сначала я хотел бы кое-что вам сказать.

Грю-Эриксен умолк.

– Ваше предложение – огромная честь для меня, правда. Но я бизнесмен, фермер. Сюда меня привели… – Он посмотрел в окно, на здание парламента. – Сюда меня привели ошибочные соображения. Здесь должен был сидеть не я, а Йеппе.

– Верно, – согласился Грю-Эриксен.

– Я просто не смогу…

– Здесь сидит не Йеппе, а вы. Все эти годы я наблюдал за вами, Томас. Отметил вашу непоказную честность. Вашу ответственность за взятое на себя дело. Ваши отдельные… – он указал глазами на черную водолазку, – отдельные промахи в соблюдении протокола.

– Я не юрист по образованию.

– И меня не учили быть премьер-министром. Это работа, которую дала мне судьба, и я стараюсь выполнять ее как можно лучше. В вашем распоряжении будут самые квалифицированные чиновники страны. Плюс моя полная поддержка. Если имеются…

– Я вынужден отказаться, – настаивал Бук.

– Почему?

– Потому что я не готов. Я еще не всему научился. Возможно, через несколько лет, когда я проведу здесь достаточно времени… Я совсем не такой, каким был мой брат.

– Да, вы не такой. Вот потому-то я и делаю вам это предложение. Йеппе был яркой звездой. Слишком яркой. Он был опрометчив и вспыльчив. Я бы никогда не хотел видеть его своим министром юстиции.

Бук глубоко вздохнул и снова посмотрел за окно, лошади все так же били копытами размытую дождем землю под присмотром конюха, который шел за ними с кнутом в руках. Кнут был опущен книзу, но тем не менее это был кнут.

– Я поставил свою репутацию, свое премьерство на этот законопроект, – продолжал Грю-Эриксен. – Вы лучше многих знаете, что он необходим. Образумьте же этих слепцов, заставьте их понять.

– Я…

– Это война, Томас! У нас нет времени на мягкосердечие и скромность. Они вас послушают, как никогда не слушали Монберга. Он был юристом, но не имел политических убеждений. Он не имел морального веса. – Грю-Эриксен кивнул Буку. – Вас уважают. Как никого другого, насколько я могу судить.

– Господин премьер-министр…

– Вы обладаете всеми нужными профессиональными качествами, не сомневаюсь в этом. А что касается остального – неужели у вас нет воли? Или чувства долга?

Долг. На такой аргумент сложно возразить.

Премьер-министр поднялся и встал у высокого окна. Бук присоединился к нему. Вдвоем они смотрели на ненастный день, на лошадей и на полицейского, который брел в отдалении через мокрую площадь.

– Я бы мог назначить кого-то другого из нашей партии, – сказал Грю-Эриксен. – Но тогда вся наша программа окажется под угрозой. Как вы считаете, пойдет ли это на пользу Дании?

– Нет, – сказал Бук. – Конечно нет. Предлагаемый нами комплекс мер оправдан и необходим…

– Тогда проведите его через парламент. Я повторю только один раз: согласны ли вы стать новым министром юстиции?

Бук не ответил.

– Белую рубашку, строгий галстук, – крикнул Грю-Эриксен своему секретарю. – На этот случай мы вам что-нибудь подберем, но вам стоит пополнить гардероб, министр Бук. Время водолазок прошло.

Наполовину тюрьма, наполовину психиатрическая лечебница, Херстедвестер находился в двадцати километрах к западу от Копенгагена. За два года, что Луиза Рабен ездила сюда, она успела возненавидеть эту долгую скучную дорогу.

Процедура допуска не менялась. Сумку на ленту сканера, потом личный досмотр, потом подписать бумаги.

Миновав охрану на входе, она направилась в корпус для посещений, думая о том, где он сейчас, чем занимался.

Два года за решеткой, и на все прошения об условном освобождении – отказ. Йенс Петер Рабен был солдатом, отцом, мужем. Почти половину своей тридцатисемилетней жизни он отдал службе датскому государству, а теперь стал заключенным в психиатрической больнице тюремного типа, потому что суд счел его опасным для него самого и для общества, которому он еще совсем недавно преданно служил.

Два года. И этой муке не видно конца. Будь он осужден за обычное преступление – воровство или разбой, он был бы уже дома. Снова пошел бы в армию или – и это было ее тайное желание, о котором она не заикалась отцу, – нашел бы работу на гражданской службе. Но психическое состояние Рабена, после того как его комиссовали из Афганистана, исключало возможность освобождения, предусмотренную для простых уголовников. Душевнобольных не считали способными на исправление.

Она все чаще задумывалась о том, что будет с ней, если Йенса никогда не выпустят из Херстедвестера.

Их сыну уже четыре года. Ему нужен отец, нужен мужчина. Он нужен им обоим. Ведь она еще молода, она скучает по той близости, что была между ними, по теплоте их отношений, даже просто по его голосу. Она не могла себе представить, что Йенс больше не вернется домой. Помимо ее воли от этих постоянных раздумий в ее голове рождались другие мысли, которые пугали и угнетали ее.

Какую цену она должна заплатить за свою верность, если ее муж навсегда останется в тюрьме?

Луиза Рабен родилась в семье военного, росла в казармах, пока ее отец продвигался по карьерной лестнице. Есть женщины, которые ждут, и есть такие, которые сами управляют своей жизнью. Ей не хотелось оказаться перед необходимостью выбора.

В корпус для посещений ее сопровождал охранник. Они миновали тюремный блок, уже виднелось здание больницы. Повсюду высокие стены, колючая проволока, вооруженные люди с рациями. Затем ее провели в отдельную комнату, предназначенную для супружеских свиданий. Дешевые обои, простой стол, у стены диван-кровать. И мужчина, который понемногу отдалялся от нее, как она ни старалась.

– А где Йонас? – спросил он.

Она шагнула к нему, обняла. Он снова был в том же несвежем черном свитере и потертых хлопчатобумажных брюках. Его борода начинала седеть, лицо осунулось. Она в который раз удивилась странной силе, исходившей от него. Его нельзя было назвать мускулистым, но эта сила жила в нем, таилась где-то внутри, проглядывала в голубовато-серых глазах, не знавших покоя.

Йенс Петер Рабен служил сержантом в батальоне ее отца. Его подчиненные доверяли ему и порой боялись. В нем чувствовалась неиссякаемая, неукротимая ярость, хотя ни разу он не направлял ее на Луизу.

– У них сегодня праздник в детском саду, – сказала она, прикладывая ладонь к его щеке, ощущая колкую щетину. – Все готовились, ждали, он не мог пропустить…

– Ничего, я понимаю.

– Мюг с тобой связывался?

Рабен покачал головой и как будто забеспокоился, услышав это имя. С Алланом Мюгом Поульсеном они вместе служили в Афганистане, теперь он работал в клубе ветеранов, помогал бывшим солдатам. В то утро она звонила Поульсену, просила его подыскать работу для мужа.

– Мюг говорит, что мог бы устроить тебя где-нибудь. Строителем. Или плотником. Мог бы найти нам новый дом.

Тогда он улыбнулся.

– Может, у тебя есть другие идеи насчет работы… – сказала она.

– Может, и есть.

Он всегда выглядел таким спокойным во время ее визитов. Она не могла понять, почему все его прошения об условном освобождении отклонялись на том основании, что он был слишком опасен.

Она принесла с собой несколько рисунков Йонаса, разложила их на столе: волшебные сказки, драконы. Воздушные замки.

– Дедушка купил ему меч и щит. Он очень просил.

Рабен кивнул, ничего не говоря. Просто смотрел на нее потерянным взглядом.

Луиза не могла ответить на вопрос, застывший в этом взгляде. Поэтому она уставилась на стену за окном и сказала:

– У нас на самом деле нет новостей. Если бы не детский сад… Жить в казармах… Это неправильно.

Предлагать всегда приходилось ей. Она встала, кивнула на диван:

– Может?..

– Давай в другой раз.

Последнее время это был его неизменный ответ.

– Когда будет решение по нашему запросу?

– Очень скоро. Адвокат считает, что у меня неплохие шансы. А в больнице сказали, что у меня большой прогресс.

Она снова уставилась на стену соседнего здания.

– На этот раз они не смогут отказать. Они не откажут.

Опять закапал дождь. Мимо пробежали трусцой несколько заключенных, опустив головы в капюшонах к земле, отворачиваясь от студеного ветра, скучающие, как и он, придумывающие, чем заполнить день.

– Они не откажут, Луиза. Скажи, что не так?

Она села к столу, взяла его руку, постаралась заглянуть в его глаза. В них всегда было что-то непонятное ей, недоступное.

– Йонас больше не хочет сюда приходить.

Выражение его лица стало жестче.

– Я знаю, ты бы хотел его увидеть. Я пыталась. Но ему четыре года. Ты был за границей, когда он родился. Половину его жизни ты провел здесь. Он знает, что ты его отец, но…

Эти мысли так давно преследовали ее, что сами складывались в точные фразы.

– Это всего лишь слово. Не чувство. – Она протянула руку и коснулась его груди. – Не здесь. Давай подождем. Ты нужен мне дома. Нужен нам обоим.

Его внезапная злость ушла, сменившись пристыженностью, так ей показалось.

– Не дави на него, – сказал он.

– Я не давлю. – Потекли слезы. Она была женой военного, пусть никогда и не хотела этого. – Я не давлю, Йенс! Но он больше не младенец. Он даже не хочет говорить о тебе. В садике его стали дразнить. Наверное, что-то узнали.

Она видела, что он разрывается между горечью и беспомощной яростью, и от этого ей только сильнее хотелось плакать.

– Прости. – Она прикоснулась к его колючим щекам. – Я во всем разберусь. Не волнуйся.

– Мы разберемся.

Его слова заставили ее отвести взгляд. Он понял все без слов, поэтому взял ее ладони в свои и держал так до тех пор, пока она не посмотрела на него.

– Я выйду отсюда, Луиза. У них больше нет причин держать меня здесь. Я выйду, и мы снова станем семьей. Я найду работу, мы заведем свой дом. Все будет хорошо. Обещаю тебе.

Она попыталась улыбнуться.

– Я держу свои обещания, – добавил он. – Мы будем вместе постоянно, так что вы с Йонасом еще заскучаете по тому времени, когда жили без меня.

Она сжала веки, но слезы все равно текли.

– Ты будешь ругать меня за то, что я громко храплю, что чавкаю, когда ем, – с улыбкой говорил он, убеждая ее верить. – И за то, что забрызгиваю зубной пастой всю ванную.

Она засмеялась, но сама не знала, смеется или плачет.

– Я вернусь, – говорил он, и она не смогла придумать ничего другого, кроме как остановить поток его слов и обещаний внезапным поцелуем, прикосновением, взглядом на застеленный диван, подготовленный к их свиданию.

– Пожалуйста, Йенс. Мне нужно…

– Не здесь. Не в этом проклятом месте.

Он держал ее за руки. Тот самый человек, которого она встретила много лет назад, будучи дочкой офицера, мечтающей вырваться из тесного, душного круга армейской жизни, поклявшейся себе, что никогда не влюбится в солдата.

– Когда мы будем свободны, я…

Йенс Петер Рабен прижал ее к себе, зашептал на ухо что-то личное, секретное, заставил ее снова смеяться.

Потом, так скоро, стук в дверь. Их время закончилось.

Не успела она оглянуться, как опять оказалась под открытым небом перед Херстедвестером, опять смотрела на высокие стены и колючую проволоку, опять гадала, чего стоят обещания, сделанные из-за решетки.

Брикс размышлял над протоколом последнего допроса Стига Драгсхольма, мужа убитой женщины, когда из Гедсера вернулся Странге. Он поднял глаза от бумаг.

– Извините, – произнес Странге. – Лунд отказалась. Похоже, она там неплохо прижилась.

– Прижилась? – переспросил Брикс удивленно. – Лунд?

– Ну, может, я ее совсем не знаю… Но мне показалось, что с ней все в порядке. Как тут дела?

Брикс нахмурился. У Странге зазвонил телефон.

– Нет, – сказал он. – Шеф занят. Я могу вам помочь? – Он по-мальчишески широко улыбнулся. – А, Лунд? Значит, вы передумали. Я так и знал.

Брикс щелкнул пальцами, требуя телефон.

– Если вы по-прежнему считаете, что я могу помочь, – сказала Лунд, – то сегодня я буду в городе, у сына день рождения. Это единственная причина, по которой я покидаю Гедсер. Но раз уж так получается, я могла бы заодно посмотреть материалы. Если вы действительно этого хотите.

– Я бы не просил вашей помощи, если бы не нуждался в ней.

Долгая пауза.

– Почему? – спросила она наконец.

Она не изменилась. Тот же ровный, монотонный голос, те же неприятные вопросы.

– Приезжайте, и тогда поговорим.

Он услышал в трубке автомобильный сигнал, потом Лунд проговорила:

– Мне пора.

На этом разговор закончился. Странге посмотрел на него.

– Так она приедет?

– Приедет, когда и если сочтет нужным. По-другому с ней не бывает. А от мужа мы так ничего и не добились. Не знаю, в том ли вообще направлении мы…

Он отвлекся, чтобы взглянуть на фигуру, показавшуюся в конце длинного коридора, отделанного черным мрамором, с бронзовыми светильниками в форме факелов по стенам. Лунд. Она шла своей четкой, по-мужски размеренной походкой человека, у которого есть цель.

Два года. В управлении за это время все переменилось. Больше не было того тесного кабинета, где они ютились вдвоем с Майером. Отдельные помещения сменило открытое пространство. Его заполняли люди. И те из них, кто когда-то работал вместе с Лунд, не испытывали к ней теплых чувств, судя по взглядам, на которые она наталкивалась, шагая через отдел убийств.

Женщина, изгнанная им в Гедсер, приблизилась и встала напротив. Присутствия Странге они словно не замечали.

– Наверное, мне не следовало приезжать, – сказала Лунд.

– Просто ознакомьтесь с материалами, ладно? Какой от этого может быть вред? Я заплачу вам. За каждый час, который вы проведете здесь. Нам нужно…

Она делала то же, что всегда: смотрела вокруг, все подмечала, оценивала перемены.

– Раньше здесь было лучше.

– Ваше мнение об интерьере мне не требуется.

Брикс обратился к Странге:

– Найдите Лунд место. Предоставьте ей материалы по Минделундену. – Он посмотрел на Лунд. – Прочитайте все.

Это ее вполне устроило.

– Потом, – продолжал Брикс, – я хочу показать вам кое-что.

– Я сказала, что ознакомлюсь с материалами. И все.

– Мне нужно…

– У меня один день. Завтра я возвращаюсь в Гедсер.

– Убита женщина, Лунд. С особой жестокостью. В деле есть что-то странное. Но что – я пока никак не нащупаю.

Ее большие яркие глаза вспыхнули негодованием.

– Разве вам не хватает людей? Что во мне такого особенного, что вы отправили за мной своего посыльного аж до самого Гедсера?

Странге прикрыл рот ладонью, сдерживая смешок.

– Вы же приехали сюда повидаться с семьей? – спросил Брикс с едва заметной ироничной улыбкой.

Лунд промолчала.

– Не важно, – сказал Брикс. – Ознакомьтесь с делом. А потом Странге свозит вас на небольшую прогулку.

Министерство юстиции занимало корпус на северо-восточной оконечности Слотсхольмена, рядом с мостом Книппельсбро. Бук вернулся туда после официального приема у королевы во дворце Амалиенборг и ничуть не удивился, что первой ему на мобильный позвонила жена.

– Да, да. Она пожала мне руку. Я теперь работаю в министерстве. Я в нем… мм… – Сотрудник, хотелось ему сказать, как любой другой.

– Чье это министерство? – спросила Мария.

– Э-э… мое. Прости, больше не могу говорить.

Затем его, по-прежнему в рубашке и галстуке из запасов премьер-министра, провели по вверенному ему ведомству, представили подчиненным от верхних до нижних чинов и, наконец, пригласили в приемную, где были поданы шампанское и канапе.

Это сон, думал Бук, а сны, как известно, быстро заканчиваются.

По министерству его водила Карина Йоргенсен, молодая симпатичная блондинка. Когда церемония вступления в должность закончилась, она, все еще с бокалом в руке, отвела Бука в маленький кабинет с письменным столом и компьютером. Бук, довольный, уселся в кресло перед монитором и с улыбкой посмотрел на Йоргенсен и нескольких других чиновников, что последовали за ними со снисходительным видом. По радио сказали, что для политических обозревателей его назначение стало «неожиданностью». Очевидно, для этих людей тоже.

– Мне тут нравится, – заявил Бук с улыбкой и взял со стола ручку, готовый приниматься за дело.

– Это мое место, господин министр, – сказала блондинка.

Задумчиво нахмурив лоб, она через плечо Бука задвигала по столу компьютерной мышкой.

– Что это?

На экране было странное сообщение: без темы, только ссылка на веб-сайт и три слова: «Попробуй еще раз».

Она кликнула по ссылке.

– Какой-то идиот все время шлет нам это дурацкое письмо. Не знаю, как оно сюда попадает. И ссылка никуда не ведет. Извините…

Йоргенсен обошла стол и распахнула двойные двери, за которыми открылось нечто похожее на кабинет аристократа в загородном поместье, в каких Томасу Буку крайне редко доводилось бывать.

На стенах – портреты предшественников Бука, начиная с позапрошлого века. Огромный стол для совещаний. Письменный стол из сияющего красного дерева.

Кабинет благоухал свежестью и новизной, словно уборщики удалили отсюда все следы присутствия несчастного Фроде Монберга. Бук прошел к окну. Из кабинета открывался вид на противоположный берег внутренней гавани; по набережной мчались машины, слышались гудки катеров, чувствовалось биение пульса города. А буквально в нескольких метрах стояло здание старой биржи – Бёрсен, увенчанное необычным шпилем в виде сплетенных хвостов четырех драконов.

– Нам осталось определиться лишь по нескольким вопросам, – сказала Карина и, помолчав, продолжила нерешительно: – При желании вы можете назначить себе другого личного секретаря. Не беспокойтесь обо мне. Администрация подыщет…

– Вы знаете, что где здесь находится? – спросил Бук, все еще зачарованный портретами на стене, сцепившимися драконами, запахом своего нового рабочего места.

– Я провела на этой должности три года.

– В таком случае вот мое первое решение на новом посту: вы остаетесь. Если вы не против, конечно…

У нее было округлое очаровательное лицо, очень красивое, особенно когда она улыбалась.

– А все это… – Бук шлепнул ладонью по стопке бумаг на письменном столе, – принадлежит Монбергу, надо думать?

– Нет. – В кабинет вошел высокий мужчина лет пятидесяти, с короткими темными волосами с проседью и в очках в черной строгой оправе. – Это документация по переговорам о принятии антитеррористического законопроекта. Карстен Плоуг, первый заместитель.

Твердое рукопожатие. Бук отметил про себя, что Плоуг, пожалуй, идеальное воплощение всех чиновников, встреченных им до сих пор. Бесцветный до невидимости, вежливый, в любую секунду готовый улыбнуться и вновь принять деловой вид, подстраиваясь под настроение собеседника.

– На какой стадии сейчас переговоры? – спросил Бук.

– Нам предстоит заключить соглашение с Краббе и Народной партией. Оппозиция отказалась сотрудничать. Вы можете сами прочитать обо всем.

– Прочитаю, – сказал ему Бук. – Только сначала вы должны узнать мою точку зрения. Мы находимся в состоянии войны. Нравится нам это или нет, но мы должны объединиться. И с Краббе, и с прогрессистами. Я намерен работать над созданием широкого, всеобъемлющего соглашения. Война не время для межпартийных разборок.

Плоуг вздохнул:

– Прекрасная позиция. Монберг разделял ее. К сожалению…

– Я не Монберг.

Бук перелистывал бумаги, приготовленные для него Плоугом, и вдруг замер. В одной из папок лежало несколько фотографий, таких кровавых и жестоких, что Буку показалось, что его день из сновидения превратился в кошмар.

Женщина в голубом халате, привязанная к столбу, покрытая кровью, на шее и на груди ужасные раны. Крупным планом бледное лицо, мертвое, но все еще полное боли и страха.

Плоуг шагнул к нему, сконфуженно приложив руку ко рту.

– Простите. Я не проверил содержимое папок, собирая документы.

– Это та женщина из Минделундена? – спросил Бук, припомнив газетные заголовки.

– Монберг проявлял к делу особый интерес и просил держать его в курсе всех подробностей.

– Я не знала об этом, – сказала Карина. – Он не говорил…

– Он просил держать его в курсе, – повторил Плоуг довольно сердито.

– Если нужно было знать Монбергу, то, значит, нужно знать и мне, – сказал ему Бук.

Вид крови его не шокировал. В душе он оставался фермером, практичным человеком, и не сторонился суровой действительности.

– Чуть позже, – пообещал Плоуг и, подойдя к столу, сложил фотографии обратно в папку.

Рабен провел день в тюремной мастерской, сколачивая птичьи кормушки для парков. Одной и той же формы, снова и снова. У него стало хорошо получаться. Может, настолько хорошо, что ему удастся устроиться где-нибудь плотником.

Ему обещали, что во второй половине дня будет получен ответ на его последнюю просьбу об освобождении. Он ждал до четырех, а потом, измученный скукой однообразного труда и ожиданием, выскользнул из боковой двери, прошел к проволочному забору, что отделял тюрьму от больницы.

По другую сторону забора по дорожке в направлении автомобильной парковки шагала директор тюремной больницы Тофт – бледная светловолосая женщина, красивая, как снежная королева, и знающая это.

Рабен встал у забора, просунул пальцы в проволочную сетку и дождался, когда она остановится около него. Один из охранников заметил это, заорал, чтобы Рабен отошел от забора. Тофт улыбнулась, сказала охране, что все в порядке. У Рабена упало сердце. Обычно такая любезность сопровождала плохие новости.

– Как вы думаете, что они решили? – спросил он, когда охранник удалился.

– Я не могу говорить с вами об этом. Вам следует спросить у своего адвоката.

– Адвокат придет только на следующей неделе.

Она пожала плечами:

– Придется подождать.

И Тофт снова направилась к машинам.

– Я же не для себя! – вскричал он, двигаясь за ней вдоль забора. – Моя жена очень волнуется. Она ждет моего звонка. Я не знаю, что ей сказать.

– Скажите правду: вам еще не сообщили.

– Я смогу найти работу через клуб ветеранов-афганцев. Мне помогут с жильем.

– Жаль, что вы не сказали мне об этом чуть раньше.

– Если новости плохие, ради бога, скажите сразу.

Тофт остановилась. Рабен изо всех сил старался сдержать свою вспыльчивость.

Эта женщина наслаждалась властью над заключенными и с удовольствием демонстрировала ее им.

– Медицинская комиссия дала положительное заключение. Но это только начало. Окончательное решение будет принимать служба пробации и Управление тюрем.

– А если они скажут нет?

– Тогда вы подождете шесть месяцев и попробуете снова…

Рабен пытался пробить ледяную синеву ее глаз, хотел достучаться до живого человека, до сердца.

– Через шесть месяцев у меня не будет жены и сына. Они уйдут от меня.

– Учитесь терпению, Рабен.

– Я здесь уже два года. Я в норме. Вы сами так говорили.

Тофт улыбнулась и пошла прочь.

Охранник снова закричал на Рабена, приказывая вернуться в мастерскую.

– Я в норме! – крикнул Рабен через забор вслед женщине, шагающей к больничной парковке.

– Рабен! – Охранник не злился. – К вам посетитель. Вернитесь внутрь.

Он сунул руки в карманы, пошел к двери.

– Моя жена?

– Нет. Говорит, что ваш армейский товарищ. Мюг Поульсен. Вы хотите его видеть или нет?

Рабен смотрел, как Тофт садится в свою яркую спортивную машину и выезжает за ворота.

Аллан Мюг Поульсен. Тощий, невысокий, храбрый человек. Рабен не мог вспомнить, что произошло в том пыльном холодном доме в Гильменде[2]2
  Гильменд – провинция на юге Афганистана.


[Закрыть]. В памяти остались только разрывы снарядов, крики, стоны умирающих, запах крови.

Но Мюг был там. Он тоже один из покалеченных, но выживших.

– Я встречусь с ним, – сказал он.

Материалы дела Лунд прочитала, сидя в управлении, а потом, ближе к вечеру, Странге отвез ее в дом погибшей женщины. Анна Драгсхольм жила в уединенном коттедже на тупиковой улочке в десяти минутах от Минделундена, если ехать на машине.

Лунд обходила дом, держа в руках пачку документов и сверяясь с ними.

– Значит, муж говорит, что приехал домой, увидел повсюду кровь… а потом испугался и уехал?

В доме, отрезанном от внешнего мира заградительной полицейской лентой, было холодно, повсюду виднелись знакомые отметки, оставленные командой криминалистов. Прошло два года с тех пор, как она в последний раз видела место убийства. А кажется, только вчера.

– Я рад, что вы передумали, – сказал Странге. – Честно, рад. Вы же у нас теперь что-то вроде… – Он не сразу подобрал нужное слово. – Вроде легенды.

Он был застенчив, чуть ли не робок, как ребенок. Совсем не похож на Яна Майера.

– Вот как теперь это называется? – Она поддерживала разговор, желая разобраться в его характере.

– Просто я старался быть вежливым.

– Не стоит беспокоиться. И кстати – я не передумала. Я с самого начала собиралась приехать. Нам не нужно дождаться Брикса?

– Он задерживается и просил, чтобы я сам показал вам все.

Он натянул пару латексных перчаток, вторую вручил ей. Она как будто влезла в старую форму.

– Они оформляли развод, – сказал Странге. – У мужа был роман с секретаршей. Жена выгнала его месяц назад. Отказывалась общаться с ним. Не отвечала на его звонки.

Она проследовала за ним в холл. На стене висела фотография – свадебный портрет. Красивая женщина с длинными светлыми волосами. С ней под руку – сияющий мужчина в элегантном костюме. У обоих улыбки юристов, нацеленные точно в объектив. Чуть дальше – еще один снимок, более поздний: та же пара, уже с маленьким ребенком.

– Где находился ребенок?

– Это девочка. Она была у бабушки с дедушкой.

Узкая кухня. Стены, увешанные детскими рисунками. На плите грязная сковорода. Немытая тарелка на столе, вокруг нее круг, обведенный фломастером.

– В девятнадцать сорок одну она вышла в Интернет со своего ноутбука, здесь, на кухне, – продолжал Странге. – Открыла бутылку вина, просмотрела несколько сайтов по недвижимости, пошла в ванную.

Лунд перелистывала привезенные с собой папки, то и дело возвращаясь к отчету по результатам вскрытия.

– Это был ее обычный вечер? Она всегда приходила домой поздно, принимала ванну? Ужинала в одиночестве?

– Откуда нам знать?

– Можно было спросить у мужа.

– Он мало что говорит. В тот вечер она не успела поесть. На нее напали вот здесь. Потом он отвел ее в столовую.

Они тоже переместились туда. Окна высотой почти от пола до потолка выходили на заросли низких деревьев, едва различимые теперь в свете далеких фонарей. На залитом кровью ковре лежало опрокинутое офисное кресло. Рядом подставка для ног, обтянутая той же кожей, что и кресло; сбоку стоял высокий светильник.

– Ей нанесли двадцать один удар, – рассказывал Странге, постукивая пальцем по отчетам. – Один пришелся в сердце и стал смертельным. Мы не знаем, какое оружие было у преступника.

– Нож? – спросила Лунд.

– Скорее, какой-то острый рабочий инструмент.

Он подошел к высокой лампе возле окна, ногой нажал на выключатель в основании. Стали видны детали: покосившаяся картина на стене, осколки то ли посуды, то ли сувениров на деревянном полу.

Странге обошел мебель и встал у окна.

– Ее насильно усадили в кресло. На это указывает количество крови.

Лунд смотрела на фотографии из дела. Рядом с телом женщины была найдена маленькая целлофановая упаковка.

– Он курил? Нашли пепел или окурки?

– Этот пакет не от сигаретной пачки. Мы не знаем, от чего он.

– От жвачки, может быть?

– Мы не знаем, – повторил он. – Муж говорит, что он приехал около полуночи. Хотел поговорить о продаже дома. Сказал нам, что выпил перед этим. Судя по анализу крови, выпил он прилично.

– То есть был пьян?

– В стельку.

– Где он был до этого?

– Со своей подружкой. Но у него все равно было достаточно времени.

– Что он рассказывает?

– Она не открыла дверь на его звонок. Он увидел, что окно в подвал распахнуто. Забеспокоился, влез в дом.

– У него не было ключей?

– Несколько недель назад она поменяла замки. И установила новую сигнализацию.

Лунд тоже подошла к окну, включила наружное освещение. Садовый участок упирался в лес. Где-то неподалеку проехал поезд. Возможно, по той же линии, что проходила мимо Минделундена.

Стук двери у них за спиной – прибыл Брикс.

– Должно быть, Драгсхольм по-настоящему боялась его, – сказал он. – Она расторгла контракт со своей прежней охранной фирмой, наняла вместо нее новую – очень дорогую. Заказала новые датчики движения для сада.

Лунд кивнула:

– Что-то ее пугало.

– Рад вас видеть, – добавил Брикс. – Простите, днем в управлении не нашлось времени сказать это.

Он сделал глубокий вдох, как человек, перед которым стоит трудный выбор.

– Если здесь вы уже все осмотрели, то, пожалуй, можно съездить туда, где мы ее нашли.