Текст книги "Простые смертные"

– Это я, всего лишь я, – торопливо успокоила его я. – Извини, пожалуйста, я… я… я… я думала, ты на работе.

Он хлопнул рукой себя по груди, где сердце, и вроде как трагически засмеялся, словно я в него выстрелила.

– Господи, Хол! Я же тебя принял за грабителя!

Я вроде как тоже засмеялась.

– Значит, ты… дома? А как же работа?

– Да хрен с ней! Эта новая секретарша, черт бы ее побрал, совершенно безнадежна – никак не усвоит наше расписание. В общем, Кев позвонил мне и сказал, что на сегодня я свободен.

– Блеск! – обрадовалась я. – Нет, правда, здорово, потому что… у меня для тебя сюрприз.

– Отлично, люблю сюрпризы. Но сперва поставь чайник, а? Я быстренько спущусь. Ох, я и забыл! Вот ведь фигня какая! Понимаешь, у меня кофе кончился. Будь паинькой, сбегай в «Стафф», купи пачку «Голд Бленд». Я тебе потом денежки отдам.

Но я не спешила; мне хотелось сперва все ему рассказать.

– Мама все про нас знает, Вин.

– Да? Да-а… – Вид у него стал задумчивым. – Ну, ясно. А как она, э-э…

Мне вдруг стало страшно: а что, если он действительно не захочет, чтобы я у него осталась?

– Не то чтобы здорово. Естественно, повоняла немного. Заявила, что запрещает мне с тобой встречаться; пригрозила даже запереть в подвале. В общем, я просто взяла и ушла. Так что…

Винни как-то нервно на меня глянул, словно не понимая намека.

– Так что можно мне… ну, вроде как… пока у тебя пожить? Хотя бы какое-то время.

Винни судорожно сглотнул.

– О’кей… понятно. Ну что ж. О’кей.

Хотя звучало это совсем не о’кей.

– Так это «да», Вин?

– Да-а. Конечно. Да. Но сейчас мне просто необходимо немедленно выпить кофе.

– Ты это серьезно говоришь? О, Вин! – Меня затопила волна облегчения. Я словно погрузилась в теплую ванну. Я обняла его и почувствовала, что он весь мокрый от пота. – Ты самый лучший, Винни! Я так боялась, что ты, может, совсем не…

– Ну, мы бы не смогли заниматься сексом, мой пушистый котенок-мурлыка, если бы ты начала спать под мостом, верно? Но послушай, Холли, мне, ей-богу, срочно требуется кофе, почти как Дракуле – кровь, так что, пожалуйста…

Я не дала ему договорить и принялась его целовать, моего любимого Винни, моего дорогого бойфренда, который побывал в Нью-Йорке и пожал руку самому Дэвиду Бирну; моя любовь к нему вскипела – уфф! – как перегревшийся бойлер, и я уронила его навзничь, и мы скатились на какой-то комковатый холмик, наверное, сбившуюся перину, но холмик вдруг, извиваясь, пополз прочь, и я машинально протянула руку и отбросила одеяло в сторону, и под ним оказалась моя лучшая подруга Стелла Йирвуд. Абсолютно голая. Я и сама такой бываю в самых неприличных эротических снах, вот только это был не сон.

Я молча… уставилась на ее промежность, которую она и не подумала прикрыть, и не отводила глаз, пока Стелла не сказала насмешливо:

– Вряд ли моя так уж отличается от твоей, тебе не кажется?

И я перевела взгляд на Винни, которому было явно не по себе. Впрочем, он, нервно хихикнув, поспешно пояснил:

– Это совсем не то, что ты думаешь.

А Стелла, по-прежнему великолепная, как ни в чем не бывало прикрыла себя периной и сказала:

– Да ладно тебе темнить. Это именно то, Холли, о чем ты подумала. Мы все собирались тебе сказать, но, как видишь, непредвиденные события нас опередили. Фактически, моя дорогая, ты получила отставку. Неприятно, конечно, но такое порой случается даже с самыми лучшими из нас, а если честно, так почти с каждой. В общем, c’est la vie. Не расстраивайся, в море житейском полно точно таких же Винни. Так что лучше сразу обрубить концы и попросту уйти. Разве тебе не хочется сохранить хоть немного достоинства?

* * *

Когда я наконец перестала плакать, то поняла, что сижу на какой-то холодной каменной лестнице, ведущей в маленький дворик, рядом со мной высится кирпичная стена пяти– или шестиэтажного дома, и из нее на меня смотрят узкие окна со ставнями. Сквозь плиты, которыми был вымощен дворик, пробивалась трава, в воздухе медленно проплывали семена одуванчика, кружась, как снежинки. Когда я с грохотом захлопнула за собой дверь квартиры Винни, ноги, видимо, сами принесли меня сюда, на зады «Грейвзенд дженерал хоспитал», где когда-то доктор Маринус по моей просьбе избавил меня от мисс Константен – мне тогда всего семь лет было. Я даже не помнила, ударила ли я Винни. Мне казалось, что я тону в патоке. Я даже дышать толком не могла. Я смутно помнила, как он с силой стиснул мое запястье – до сих пор было больно, – а Стелла что-то злобно тявкала, вроде «Да будь ты наконец взрослой, Холли, и чеши отсюда! Это же реальная жизнь, а не эпизод из фильма «Династия»!»; а потом я выбежала, громко хлопнув дверью, и понеслась сама не зная куда… Я знала одно: как только я остановлюсь или хотя бы замедлю бег, так сразу же превращусь в этакое сопливое желе, и тогда, разумеется, одна из маминых шпионок тут же это заметит и доложит. И для нее это уж точно будет самой настоящей «вишенкой на торте»! Потому что окажется, что она была кругом права. Я любила Винни так, словно он был самой важной частью меня самой, а я ему всего лишь нравилась… причем не больше, чем какая-нибудь вкусная жевательная резинка. Сунул в рот – и наслаждаешься, но как только из жвачки уходит весь вкус и аромат, ее можно попросту выплюнуть и тут же сунуть в рот новую. Вот Винни меня и выплюнул. А новой жвачкой оказалась не абы кто, а моя лучшая подруга Стелла Йирвуд! Как он мог? Как она могла?!

«Прекрати реветь! – велела я себе. – Подумай о чем-нибудь другом…»

* * *

Итак, «Холли Сайкс и Сверхъестественное Дерьмо», глава первая.

В 1976 году мне было семь лет. За все лето не выпало ни одного дождя, и листья в садах стали совершенно коричневыми от засухи. Я хорошо помнила, какая огромная очередь с ведрами выстраивалась в конце Куинн-стрит, где была колонка, мама с Бренданом тоже ходили туда за водой. Из-за той ужасной засухи, наверное, и начались мои странные сны наяву. В ушах у меня то и дело звучали чьи-то чужие голоса. Но не безумные, не несущие всякую чушь и даже не особенно пугающие. Во всяком случае, сначала они меня не пугали… Я называла их «радиолюди», потому что в самый первый раз решила, что где-то в соседней комнате просто включено радио. Вот только оно там включено вовсе не было! Эти голоса я наиболее отчетливо слышала по ночам, но и в школе я их тоже порой слышала, если в классе было достаточно тихо, например во время контрольной. Три или четыре голоса разом что-то нараспев рассказывали, но доносились как бы издали, так что я так и не могла толком понять, о чем они мне говорят. Брендан уже успел поведать мне не одну страшную историю о психушках и тамошних врачах в белых халатах, так что я боялась кому-нибудь рассказать, что со мной происходит. Мама была беременна Жако, папа сбивался с ног в пабе, Шэрон исполнилось всего три года, а Брендану уже и тогда было на все начхать. Я понимала, что слышать какие-то голоса – это ненормально, но вреда они мне никакого не причиняли, и я решила, что это, возможно, просто одна из тех тайн, с которыми людям приходится жить всю жизнь.

Однажды ночью мне приснился жуткий сон о пчелах-убийцах, которые вырвались на свободу и мечутся по нашему «Капитану Марло». Проснулась я вся в поту и увидела, что какая-то дама сидит на кровати у меня в ногах и говорит: «Успокойся, Холли, все хорошо». Я, разумеется, сказала: «Да-да, спасибо, мамочка», потому что кто же еще это мог быть, как не мама? И почти сразу услышала, как мама смеется на кухне в дальнем конце коридора – это было еще до того, как у меня появилась своя комната на чердаке. Услышав мамин смех, я решила, что дама, сидящая у меня на кровати, мне просто снится, и включила свет, чтобы в этом убедиться.

И, естественно, там никого не оказалось!

– Не бойся, – снова услышала я голос все той же дамы, – но я такая же настоящая, как и ты.

Я не завопила и не потеряла рассудок от страха, хотя меня прямо-таки затрясло. И все же я чувствовала, что это какое-то испытание, или что-то вроде пазла, который нужно собрать, или задачки, которую нужно решить. В комнате явно никого не было, но ведь кто-то же со мной разговаривал! И я, стараясь по возможности сохранять спокойствие, спросила у той дамы, не привидение ли она.

– Нет, я не привидение, – ответила мне она, хотя ее там и не было, – а гостья твоей души. Именно поэтому ты и не можешь меня видеть.

Я спросила, как ее зовут, эту «гостью моей души», и она сказала: «Мисс Константен». А еще она сказала, что отослала прочь всех прочих «радиолюдей», потому что они могли помешать нашей дружеской беседе, и спросила, не против ли я. Я сказала, что нет. И тут мисс Константен вдруг заторопилась, сказала, что ей пора, но она с удовольствием вскоре вновь ко мне заглянет, потому что я «уникальная юная леди».

Потом она исчезла, а я еще долго не могла уснуть, а когда мне все же это удалось, была уже совершенно уверена, что у меня теперь есть новый хороший друг.

* * *

И что теперь? Пойти домой? Да я лучше все зубы дам себе вырвать! Мама же отбивную из меня сделает, потом польет соусом из дерьма, сядет напротив и будет, довольная до потери сознания, смотреть, как я хлебаю полной ложкой. А потом мне до скончания веков и слова ей поперек сказать будет нельзя, только да-сэр-нет-сэр-три-полных-кружки-сэр, а иначе она тут же снова припомнит «эту историю с Винсентом Костелло». Ладно, значит, на Пикок-стрит мне не жить. Но дома-то я, по крайней мере, могу достаточно долго не показываться и доказать маме, что я достаточно взрослая и способна сама о себе позаботиться, чтобы она наконец перестала обращаться со мной как с семилетней. Денег мне пока на еду вполне хватит, а из плена жарких страстей я, похоже, выберусь еще не скоро, так что будем считать, что летние каникулы у меня просто начались чуть раньше обычного. И хрен с ними, с экзаменами! Хрен с ней, со школой! Стелла, конечно, все повернет так, будто я – этакая чувствительная истеричка, нежным плющом прильнувшая к бойфренду и упорно не желавшая замечать, что бойфренд попросту от меня устал. И благодаря ей уже к девяти утра в понедельник Холли Сайкс станет официальным посмешищем для всей школы «Уиндмилл-Хилл». Можно не сомневаться.

Сирена «Скорой помощи» звучала все ближе, все настойчивей, где-то совсем рядом, по ту сторону дворика, а потом вдруг умолкла, словно на полуслове… Я подняла с земли рюкзак и встала, по-прежнему не зная, куда направиться. Вообще-то, почти каждый подросток, сбежавший из дома, стремится попасть в Лондон, считая, видимо, что непременно встретится там либо с теми, кто «ищет таланты», либо с крестной-волшебницей, как у Золушки; но я все-таки решила пойти в противоположном от Лондона направлении – вдоль реки в сторону Кентских болот. Когда растешь в пабе, то волей-неволей наслушаешься всяких рассказов о том, какого рода «искатели талантов» и «волшебницы», готовые прибрать к рукам сбежавших подростков, встречаются в Лондоне. Я надеялась, что мне, может быть, удастся найти какой-нибудь пустой амбар или летний домик и немного там пожить. А что, вполне возможно, что и найду. И, приободрившись, я двинулась в путь, обогнув больницу с фасада. На парковке было полно машин, и в солнечных лучах ярко вспыхивали лобовые стекла. В прохладном тенистом приемном покое толпились люди; они курили и явно ждали каких-то известий.

Смешные они, эти больницы…

* * *

Продолжим. «Холли Сайкс и Сверхъестественное Дерьмо», глава вторая.

Прошло несколько недель, и я уже начала думать, что эта мисс Константен мне просто приснилась. Во всяком случае, она больше не появлялась. Если не считать того, что я не знала того слова, которым она меня назвала, «уникальная»… Я нашла слово в словаре и задумалась: а как оно вообще могло попасть мне в голову, если не мисс Константен его произнесла? Я и сейчас не знаю ответа на этот вопрос. А как-то ночью, уже в сентябре, когда мы снова начали ходить в школу – а мне уже исполнилось восемь лет, – я проснулась среди ночи и сразу поняла, что она снова здесь. Пожалуй, я скорее обрадовалась, чем испугалась. Мне было приятно, что меня считают уникальной. Я спросила у мисс Константен, не ангел ли она, и она немножко посмеялась и сказала: нет, она такой же человек, как и я, но давно научилась выскальзывать из собственного тела и отправляться в гости к своим друзьям. Я спросила, отношусь ли теперь и я к числу ее друзей, и она спросила: «А ты бы этого хотела?», и я воскликнула: «Да, конечно, пожалуйста, больше всего на свете!», и она пообещала: «Ну, тогда и ты будешь моим другом». А потом я спросила у мисс Константен, откуда она, и она сказала, что из Швейцарии. А я стала выпендриваться и спросила: «А не в Швейцарии ли изобрели шоколад?» И она сказала: «Ах ты, маленькая пуговица! Я таких одаренных детишек никогда не встречала». С тех пор она стала навещать меня каждую ночь; приходила всего на несколько минут, и я рассказывала, как у меня прошел день, а она очень внимательно слушала и то сочувствовала, то старалась меня подбодрить и развеселить. В общем, она всегда была на моей стороне, а вот мама и Брендан, по-моему, никогда на моей стороне не были. А еще я задавала мисс Константен очень много всяких вопросов. Иногда она мне отвечала; например, когда я спросила, как называется цвет ее волос, она сразу сказала: «рыжеватая блондинка»; но довольно часто она как бы уходила в сторону, говоря: «Давай пока не будем все портить и раскрывать эту тайну, хорошо, Холли?»

Затем однажды самая противная девчонка в нашей школе – ее все считали очень одаренной – Сьюзен Хиллэдж подстерегла меня, когда я возвращалась из школы домой. Отца Сьюзен отправили с отрядом в Белфаст, и она, зная, что моя мама – ирландка, ткнула меня носом в землю, встала коленями мне на спину и не отпускала, пока я не скажу, что мы держим уголь в ванне и любим ИРА. Но я ни за что не соглашалась так говорить, и тогда она зашвырнула мой портфель на дерево, а потом заявила, что все равно заставит меня расплатиться за товарищей ее отца, которых убили в Белфасте, а если я кому-нибудь пожалуюсь, то ее отец прикажет своему отряду открыть огонь по нашему пабу, и там начнется пожар, и вся моя семья поджарится в огне, и во всем этом буду виновата только я. К слабакам меня даже тогда причислить было трудно, но в политике я все-таки еще мало что понимала, а Сьюзен Хиллэдж нажала на все самые болезненные точки. Я, правда, не сказала ни слова ни маме, ни папе, но идти утром в школу боялась – меня просто тошнило при мысли о том, что может случиться, если эта противная Сьюзен пожалуется своему отцу. И вот ночью, когда я, проснувшись, лежала в теплом кармашке своей постели, я услышала голос мисс Константен; но на этот раз я не просто услышала ее голос – она сама, лично, сидела в кресле у моей кровати, тихонько приговаривая: «Просыпайся, соня, просыпайся!» Она была молодая, с очень светлыми, почти белыми, волосами с золотистым отливом и ярко-красными, как пунцовые розы, губами, которые в лунном свете казались чернильно-фиолетовыми; и на ней было очень красивое вечернее платье. Вообще она вся была как картинка. Наконец я сподобилась спросить, не снится ли она мне, и она сказала: «Нет, я решила сама тебя навестить, потому что ты, моя блестящая, уникальная детка, сегодня чувствуешь себя совершенно несчастной, вот я и хочу узнать, в чем дело». И я, естественно, рассказала ей, как Сьюзен Хиллэдж мне угрожала. Мисс Константен молча меня выслушала, а потом сказала, что всегда презирала таких задир, которые запугивают других людей, и спросила, не хочу ли я, чтобы она как-то исправила сложившуюся ситуацию. Я сказала, да, пожалуйста, но прежде чем я успела спросить, как она это сделает, в коридоре послышались отцовские шаги, и папа приоткрыл дверь в мою комнату. Я тут же зажмурилась, потому что меня на мгновение ослепил свет лампы, горевшей на лестничной площадке, и с ужасом подумала: как же мне объяснить папе, откуда у меня в комнате среди ночи взялась мисс Константен. Но папа почему-то повел себя так, словно никакой мисс Константен в комнате нет. Он спросил, все ли у меня в порядке, и сказал, что ему почудилось, будто из моей комнаты доносятся голоса. Конечно, к этому времени мисс Константен успела исчезнуть, и он никого у меня в спальне увидеть не смог, а я сказала, что мне, должно быть, что-то приснилось, вот я и говорила во сне.

Я и сама потом поверила, что мне все это приснилось. Слышать какие-то голоса – это одно, но совсем другое – когда ты ночью видишь рядом с собой женщину в вечернем платье! На следующее утро я, как обычно, пошла в школу и, к счастью, не встретила по дороге никакой Сьюзен Хиллэдж. Впрочем, ее и в школе не было. А потом вдруг посреди урока примчалась наша директриса – она даже на утреннее построение опоздала! – и объявила: Сьюзен Хиллэдж сбил грузовик, когда она на велосипеде ехала в школу, и она серьезно пострадала, так что теперь мы должны молиться за ее выздоровление. Я так и застыла, услышав это; казалось, вся кровь разом бросилась мне в голову, а потом школьные стены словно вдруг сомкнулись надо мной, и больше я ничего не помню. Не помню даже, как грохнулась в обмороке на пол, сильно ударившись головой.

* * *

Вода в Темзе сегодня была какая-то особенно грязная, вся зеленая от тины, а я все шла и шла, уходя от Грейвзенда в сторону Кентских болот. Не успела я оглянуться, как оказалось, что уже половина двенадцатого, а Грейвзенд остался далеко позади и теперь стал похож на какой-то игрушечный макет города. Ветер раздувал клубы дыма над трубами цементного завода компании «Блу Сёркл», и они тянулись друг за другом, точно бесконечная связка носовых платков из кармана у фокусника. Справа от меня ревела автомобильная дорога А-2, уходившая вдаль, за болота. Наш завсегдатай старый мистер Шарки говорил, что эту дорогу проложили прямо поверх старой, построенной еще римлянами в период их владычества; именно по этой дороге до сих пор нужно ехать, чтобы добраться до Дувра и сесть на корабль, отплывающий в одну из стран Континента, как, собственно, поступали и древние римляне. Опоры шоссейных развязок уходили вдаль двойной цепью, а я думала о том, что сейчас там, в «Капитане Марло», папа вовсю хлопочет в баре, если только не пристроил к этому делу Шэрон, которая не прочь будет заработать мои законные три фунта. Теплое и душное утро почему-то тянулось удивительно долго, как три урока математики подряд, и глаза у меня уже болели от яркого солнца, а темные очки я забыла у Винни на кухне – положила на сушилку, когда мыла посуду, да там и оставила. А они, между прочим, стоили целых 14 фунтов 99 центов! Мы их вместе со Стеллой покупали; она еще тогда сказала, что видела точно такие же в одном модном магазине на Карнаби-стрит, только там они были в три раза дороже, и я, конечно, решила, что мне здорово повезло. Я вдруг представила себе, что стискиваю шею Стеллы руками, и от этого у меня руки и плечи сразу как-то онемели. Такое ощущение, словно я и впрямь пыталась ее придушить.

Господи, как же хочется пить! Теперь мама уже наверняка изложила отцу собственную версию того, почему Холли сбежала из дома и вела себя как неуправляемый мальчишка-подросток; я готова была спорить хоть на миллион фунтов, что она, рассказывая об этом, весь наш последний разговор так перекрутила, что отец тут же начал шутить: «Выше грудь, девушки!», а завсегдатаи паба – ПиДжей, Ниппер-японец и Большой Декс – согласно кивали и пьяно ухмылялись. А ПиДжей, сделав вид, будто зачитывает статью из газеты «Сан», провозгласил: «Вот тут сказано, что астрономы из университета Говношира только что обнаружили новые свидетельства того, что тинейджеры действительно являются центром Вселенной!» И все пьянчуги дружно захихикали, даже старина Дэйв Сайкс, всехний любимец, присоединился к ним, покатываясь со смеху: ой-ты-такой-остроумный-что-я-чуть-не-описался-ей-богу! Ладно, посмотрим, как они будут смеяться через несколько дней, когда я так дома и не появлюсь!

Я заметила, что впереди несколько человек удят рыбу, хотя до них было еще довольно далеко.

* * *

«Холли Сайкс и Сверхъестественное Дерьмо», глава третья.

Когда после обморока меня подняли и понесли в школьный медицинский кабинет, в ушах у меня вновь зазвучали знакомые голоса, и я поняла, что мои «радиолюди» вернулись. На этот раз их было как-то особенно много, сотни, и все они разом что-то нашептывали, так что в итоге у меня просто голова пошла кругом. Но куда сильней, чем возвращение «радиолюдей», меня потрясла мысль, что Сьюзен Хиллэдж погибла из-за меня. В общем, я не выдержала и рассказала нашей старенькой медсестре о «радиолюдях» и о мисс Константен, и эта милая старушка, естественно, решила, что у меня как минимум сотрясение мозга, а может, я и вовсе спятила, и тут же позвонила маме. Мама позвонила нашему семейному врачу, и меня в тот же день показали «ушнику» из «Грейвзенд дженерал хоспитал», но тот не нашел никаких отклонений и предложил проконсультироваться у одного его знакомого, специалиста по детской психиатрии из лондонского «Грейт Ормонд-стрит хоспитал». По его словам, этот врач как раз занимался такими случаями, как у меня. Мама тут же принялась твердить как попугай: «У моей дочери с головой все в порядке!», но доктор припугнул ее словом «опухоль», и она сдалась. После этого я пережила самую ужасную ночь в жизни; я умоляла Господа избавить меня от мисс Константен; я даже Библию под подушку положила; но «радиолюди» непрерывно что-то бормотали у меня в ушах, и я из-за этого всю ночь глаз сомкнуть не могла. А наутро нам позвонил тот ушник и сказал, что его друг, тот самый лондонский специалист, уже через час будет в Грейвзенде и хорошо бы моя мама немедленно подняла меня и привезла к нему.

Доктор Маринус был первым настоящим китайцем, с которым я познакомилась, если не считать тех, не совсем настоящих, китайцев из ресторана «Тысяча осеней», куда нас с Бренданом иногда посылали за едой навынос, если мама слишком уставала и не в силах была сама готовить ужин. Доктор Маринус превосходно, прямо-таки безупречно говорил по-английски, хотя и так тихо, что приходилось вслушиваться в каждое его слово. Он был маленького роста, щуплый, но, тем не менее, как бы заполнял собой всю комнату. Сперва он расспросил меня о школе, о семье и вообще поговорил со мной о всякой всячине и только потом перешел к «радиолюдям». Мама упорно продолжала твердить: «Моя дочь не спятила, если вы это мне доказать хотите! У нее просто сотрясение мозга». На что доктор Маринус сказал, что совершенно с нею согласен и я, разумеется, отнюдь не сумасшедшая. Просто мой мозг, сказал он, как бы немножко сбился с пути и утратил присущую ему способность логически мыслить, и, чтобы исключить возможность наличия какой бы то ни было опухоли, ему нужно задать мне кое-какие вопросы, и мама очень поможет ему, если позволит мне самостоятельно на эти вопросы ответить. Мама притихла, и я стала рассказывать доктору о «радиолюдях», о Сьюзен Хиллэдж и о мисс Константен. Мама, слушая это, снова задергалась, но доктор Маринус заверил ее, что слуховые галлюцинации – их еще называют «сны наяву» – случаются у девочек моего возраста весьма часто. А мне он сказал, что несчастный случай со Сьюзен Хиллэдж – это просто ужасное совпадение, и такие совпадения, даже куда более невероятные, случаются с людьми повсюду, во всех странах мира и чуть ли не каждую минуту; просто пришел мой черед, только и всего. Мама спросила, есть ли какое-нибудь лекарство от этих снов наяву, и тут, помню, доктор Маринус сказал, что «не хотел бы сразу ступать на этот опасный путь», то есть применять сильнодействующие средства, и предпочел бы воспользоваться неким довольно простым, но весьма действенным способом, издавна известным на его «древней родине». Это похоже на иглоукалывание, сказал он, только иглами при этом не пользуются. Затем доктор велел маме сжать кончик моего среднего пальца – он пометил там нужную точку, – а сам коснулся своим большим пальцем какого-то места прямо посредине моего лба и слегка его потер – словно художник, растирающий краску пальцем. И глаза мои сами собой закрылись…

…а «радиолюди» исчезли. Нет, они не просто притихли, а совсем убрались куда-то! По моему лицу мама догадалась, что произошло, и, кажется, была потрясена и обрадована не меньше меня. И тут же стала спрашивать: «Неужели это все? И никаких иголок, никаких пилюль?» И доктор Маринус сказал, что да, это все и это должно мне помочь.

Я спросила: навсегда ли исчезла и эта мисс Константен?

И доктор сказал, что, во всяком случае, на некий обозримый период точно.

Вот и все. Мы попрощались с доктором Маринусом и ушли; потом я выросла, и ни «радиолюди», ни мисс Константен в моей жизни больше никогда не появлялись. Я пересмотрела множество всяких научно-документальных фильмов, где рассказывалось, какие невероятные шутки играет порой с нами наш мозг, и наконец поняла, что мисс Константен была для меня чем-то вроде воображаемого друга – этаким Багзом Банни, у которого что-то не в порядке с механизмом. А несчастный случай со Сьюзен Хиллэдж – это действительно просто невероятное совпадение, как и объяснял мне доктор Маринус. Кстати, Сьюзен тогда не умерла, но, выздоровев, вместе с родителями переехала в Рамзгейт, хотя некоторые, наверное, и могли бы сказать, что это почти одно и то же. А еще доктор Маринус провел со мной что-то вроде сеансов гипноза – примерно таких, как на кассетах для желающих бросить курить. С тех пор мама никогда больше не употребляла слово «китаёза», да и теперь обрушивается, как целая тонна кирпича, на всякого, кто так говорит. «Следует говорить «китаец», а не «китаёза», – строго выговаривает она провинившемуся. – Между прочим, китайцы – лучшие доктора в Государственной службе здравоохранения Великобритании!»

* * *

Я глянула на часы: час дня. Далеко позади какие-то рыболовы – они выглядели как на детском рисунке «палка-палка-огуречик» – удили рыбу на мелководье близ Шорнмид-форта. Впереди виднелась гравиевая шахта и рядом с ней – огромная пирамида гравия и движущийся конвейер, который словно кормил какую-то баржу, ссыпая гравий в разинутый люк трюма. Виден был и Клиф-форт, смотревший на меня пустыми глазницами выбитых окон. Старый мистер Шарки рассказывал, что во время войны там стояли зенитки, и люди в Грейвзенде, заслышав их грохот, знали, что у них есть максимум шестьдесят секунд, чтобы укрыться от воздушного налета в бомбоубежище, или под лестницей, или хотя бы просто выбежать в сад. Жаль, подумала я, что сейчас нельзя сбросить какую-нибудь бомбу на один хорошо знакомый мне дом на Пикок-стрит! Они ведь наверняка сидят на кухне и жрут пиццу – Винни вообще питается почти исключительно пиццей; ему, видите ли, лень поднять задницу и что-нибудь еще себе приготовить. Спорить готова, они сейчас сидят там и смеются надо мной. Интересно, а Стелла у него пробыла всю ночь? Вот так вот влюбишься в кого-нибудь, думала я, и все! Влюбишься, как последняя дура! Дура, дура! Со злости я поддела ногой камешек на дороге, но это оказался не «камешек», а край выступившей из земли скальной породы, и я здорово разбила себе палец. Боль молнией прошила все тело насквозь. На глазах сразу выступили горячие слезы, а потом они и вовсе полились ручьем – и откуда в человеке берется столько воды, скажите на милость? Особенно если учесть, что единственной жидкостью, которую я за сегодняшний день выпила, был глоток воды, который я сделала, когда чистила зубы, да еще немного молока, смешанного с «Витабиксом». Язык у меня от жажды стал шершавым, как керамические катышки, которые используют при посадке домашних цветов в качестве дренажа. Я натерла плечо ремнем от рюкзака. А сердце мое наверняка было похоже на заплаканного, забитого палками тюленьего детеныша. И в желудке у меня было пусто, но этого я пока что толком понять не успела – слишком уж несчастной я себя чувствовала. Но поворачивать назад я все равно не собиралась. Ни за что, черт побери!

* * *

К трем часам у меня уже не только во рту, а и в голове все пересохло. По-моему, мне еще никогда в жизни не приходилось столько идти пешком. Как назло, не было ни магазина, ни просто какого-нибудь дома, где можно было бы попросить стакан воды. И тут я заметила на краю пристани или дамбы маленькую женскую фигурку; женщина удила рыбу, так вписавшись в угол этой то ли дамбы, то ли причала, что стала почти незаметной. До нее было еще довольно далеко, пожалуй, и камнем не докинешь, но я все же ухитрилась разглядеть, как она берет фляжку, что-то наливает оттуда в чашку и пьет. Обычно я никогда так не поступаю, но жажда меня прямо-таки измучила, и я двинулась по деревянному причалу прямо к ней, нарочно топая ногами, чтобы она заранее меня услышала и не испугалась.

– Простите, пожалуйста, но не могли бы вы дать и мне хоть капельку воды? Очень вас прошу!

Она даже не обернулась.

– Холодный чай будешь? – Ее хриплый голос как-то странно потрескивал, точно раскаленная плита.

– Еще бы! Это просто замечательно! Спасибо. Мне спешить некуда.

– Ну, раз тебе некуда спешить, то пей на здоровье.

И я налила себе полную чашку, не думая ни о глистах и ни о чем таком. Это был не обычный чай, но ничего столь же освежающего я в жизни не пила; я с наслаждением тянула прохладную терпкую жидкость, позволяя ей медленно омывать мой пересохший рот. Лишь после нескольких глотков я смогла наконец внимательно рассмотреть мою спасительницу. Она была очень старая; лицо все в морщинах, и в них прятались маленькие, как у слона, глазки; седые волосы были коротко подстрижены, а грязноватая рубашка-сафари и кожаная шляпа с широкими полями выглядели так, словно им лет сто.

– Хорошо? – спросила она.

– Да, – сказала я, – просто отлично! Вот только вкус у вашего чая какой-то странный, травянистый.

– Это зеленый чай. Кстати, хорошо, что ты не спешишь.

Я удивилась:

– С каких это пор чай стал зеленым?

– С тех пор, как стали зелеными листья на чайных кустах.

Плеснула рыба. Я видела, где она выскочила из воды, но тут же исчезла.

– Много сегодня наловили?

Она помолчала.

– Пять окуней. Одна форель. В полдень плохо ловится.

Я не заметила ни ведерка, ни другой посудины.

– И где же рыба?

На поля ее старой кожаной шляпы села пчела.

– Я всех отпустила.

– Зачем же вы ловите рыбу, если она вам не нужна?

Она снова несколько секунд помолчала.

– А чтобы разговор поддержать.

Я огляделась: узенькая протоптанная тропинка, заросшее сорняками поле, корявый лесок и старая, еле заметная дорога. Да старуха наверняка просто придуривается!