Текст книги "Простые смертные"

– Здесь же никого нет.

Пчела явно чувствовала себя прекрасно: она так и осталась сидеть на полях, даже когда старуха стала тянуть леску. Я на всякий случай отошла в сторонку. Старуха проверила наживку на крючке – наживка осталась нетронутой. Капли воды падали на истомившиеся от жажды доски пристани. Река лизала берег и плескалась у деревянных столбиков причала. Старуха, по-прежнему не вставая, умелым движением кисти забросила леску с наживкой и грузилом подальше, катушка негромко зажужжала, и поплавок опустился на воду точно там же, где был до этого. По воде во все стороны пошли легкие круги. Вокруг стояла абсолютная тишь…

А затем старуха сделала нечто совсем уж странное: вытащила из кармана кусок мела и написала на доске у своих ног первое слово: МОЕ. Чуть повернувшись, на следующей доске она написала второе слово: ДЛИННОЕ. И на третьей доске – слово ИМЯ. Затем спрятала мел и как ни в чем не бывало вновь занялась рыбной ловлей.

Я ждала: может, она как-нибудь объяснит, зачем это писала, но она молчала, и я не выдержала:

– Это вы о чем?

– Что значит «о чем»?

– Ну вот, вы только что написали…

– Это инструкция.

– Для кого?

– Для кого-нибудь из тех, кто появится здесь через много лет.

– Но ведь это же мел! Его дождем тут же смоет!

– С пристани смоет, да. Но не из твоей памяти.

Ну, значит, у старушки совсем крыша поехала! Ничего, придется сделать вид, что все в порядке, – уж больно мне хочется еще этого ее зеленого чая.

– Можешь весь допить, если хочешь, – сказала она, словно прочитав мои мысли. – Магазина тебе по дороге ни одного не попадется, пока вы с мальчиком не доберетесь до Олхаллоус-он-Си…

– Большое вам спасибо. – Я налила себе полную чашку и спросила: – А вы точно больше не хотите? Там ведь совсем ничего не осталось.

– Один удачный поворот заслуживает того, чтобы и следующий оказался удачным, – как-то непонятно ответила она. Потом повернулась ко мне и посмотрела на меня зорким глазом профессионального снайпера. – Видишь ли, мне, возможно, понадобится приют.

Приют? Какой еще приют? Приют для душевнобольных?

– Я что-то не понимаю… Какой приют вы имеете в виду?

– Мне нужно убежище. Нора – и желательно с крепкими дверями и запорами. Особенно если Первая Миссия потерпит неудачу. Что, боюсь, так и будет.

Да, нелегко с психами!

– Но мне всего пятнадцать лет, – сказала я. – И у меня нет ни приюта для душевнобольных, ни… э-э-э… норы, запирающейся на замок. Мне, право, очень жаль, но…

– Ты безупречна. И появилась совершенно неожиданно. Ну что, договорились? Я тебе чай, а ты мне убежище?

Папа всегда говорит: с пьяными лучше не связываться; надо просто с шутками-прибаутками свалить пьянчугу куда-нибудь, и пусть проспится. Так, может, и психи тоже вроде пьяниц, которые никогда не трезвеют?

– Ладно, договорились.

Она молча кивнула, а я продолжала пить чай, пока солнечный свет не начал просвечивать сквозь тонкое дно опустевшей пластмассовой чашки.

А эта старая летучая мышь, глядя не на меня, а куда-то вдаль, сказала:

– Спасибо тебе, Холли.

Ну, я тоже ее поблагодарила и уже сделала пару шагов, собираясь уходить, но вдруг остановилась и снова подошла к ней.

– Откуда вы знаете мое имя? – спросила я.

Она не обернулась, но сказала:

– А каким именем я была крещена?

Что за дурацкая игра!

– Эстер Литтл! – выпалила я.

– Ну, а ты откуда знаешь мое имя?

– Но вы же… только что мне его сказали! – А она действительно сказала? Должно быть, да.

– Ну, с этим все ясно. – И больше Эстер Литтл не прибавила ни слова.

* * *

К четырем часам дня я вышла на усыпанный галькой пляж, от которого в речную даль уходило нечто вроде деревянного волнореза. Я села и сняла кроссовки. На большом пальце надулась здоровенная водяная мозоль, похожая на раздавленную черничину. Вот черт! Я вытащила из сумки конверт с пластинкой «Fear of Music», закатала джинсы повыше и зашла по колено в воду. Передо мной широченной извилистой лентой расстилалась река. Вода оказалась холодной, как из-под крана, хотя солнце жарило вовсю и вроде бы должно было ее нагреть; впрочем, теперь оно пекло уже и не так сильно, как на пирсе, где та сумасшедшая старуха удила рыбу. Я изо всех сил размахнулась и постаралась зашвырнуть пластинку как можно дальше, но особого аэродинамического эффекта не возникло: пластинка летела, пока не раскрылся конверт, а потом диск шлепнулся в воду, а черный конверт медленно, точно раненая птица, спланировал следом и потом еще некоторое время плавал на поверхности воды. Слезы снова ручьем полились из моих глаз, и без того воспаленных и покрасневших. Я представила себе, как бреду по воде все дальше и дальше к тому месту, где речное дно резко уходит вниз и где моя пластинка медленно, по спирали, опускается на глубину среди форелей и окуней, и течение тащит ее все дальше на дно, где лежат брошенные в реку ржавые велосипеды, кости утонувших пиратов, обломки сбитых немецких самолетов, обручальные кольца, выброшенные поссорившимися супругами, и еще черт знает что…

Но я туда не пошла. Я вернулась на берег и легла на теплую гальку рядом со своими кроссовками. Я легко могла себе представить, как папа поднимется наверх, ляжет на диван, задрав повыше усталые ноги, и скажет: «Знаешь, Кэт, по-моему, мне стоит сходить к этому парню. Ну, к этому Костелло». И мама, ткнув недокуренной сигаретой в холодный кофе на дне своей любимой кружки, ответит: «Нет, Дэйв. Ведь ее высочество, наша дочь, именно этого и хочет. Нам надо постараться и подольше не реагировать на эти ее «громкие заявления». Тогда, может, она и сама поймет, сколько мы для нее делаем, и начнет это ценить…»

Однако «подольше» у мамы не получится: уже завтра к вечеру она не выдержит, начнет волноваться и спрашивать у отца: а как же со школой? А в понедельник, когда позвонят из школы и спросят, почему меня не было на экзамене, она окончательно перестанет развешивать сопли из-за экзаменов и злиться на мои «громкие заявления», а потом объявит: «Орудия к бою!» – и двинет прямиком к Винни. Ну, даже если она его на куски разорвет – ха-ха-ха, вот было бы здорово! – так он ведь все равно не знает, ни где я, ни что со мной, и ничего толком ей не скажет. Значит, решено: проведу пару суток на природе, где-нибудь переночую, а там посмотрим, какое у меня будет настроение. Если не покупать сигарет, то моих 13 фунтов и 85 центов вполне хватит на пару дней; в конце концов, вполне можно питаться яблоками, дешевой жареной камбалой с картошкой и «Вкусным и питательным печеньем к чаю». А если мне удастся добраться до Рочестера, то я смогу снять деньги и со своего тайного банковского счета и продлить эти маленькие каникулы.

Массивное грузовое судно, плывшее вниз по течению, громко загудело. На его оранжевом борту белыми буквами было написано: «Звезда Риги». Интересно, а Рига – это какое-то место или что-то совсем другое? Шэрон и Жако наверняка знают. Я зевнула во весь рот и легла навзничь прямо на хрустящую гальку, тупо следя за волнами, поднятыми тяжелым судном и набегавшими на каменистый берег одна за другой.

Господи, и чего это мне вдруг так ужасно спать захотелось…

* * *

– Сайкс? Ты жива? Эй, Сайкс! – В мои сны ворвался вечерний свет, и у меня тут же возникла масса вопросов: «Где я? Почему я босая? И с какой стати Эд Брубек, чтоб его черти съели, дергает меня за руку?» Я отдернула руку, стремительно вскочила и отбежала на несколько шагов, не сразу почувствовав – ой-ой-ой! – как обожгла мои босые ступни раскаленная галька. Я зашипела и с размаху треснулась головой о край деревянного волнореза.

Эд Брубек даже не пошевелился. Только сказал:

– Больно, должно быть.

– Еще бы не больно! Я же, черт побери, головой ударилась! Ты зачем меня трогал, будь ты проклят!

– Я всего лишь хотел убедиться, что ты не мертвая.

Я потерла ушибленную голову.

– А что, я похожа на мертвеца?

– Ну да. Всего несколько секунд назад была очень даже похожа.

– Так учти, урод, я очень даже живая! – Я заметила, что велосипед Брубека лежит на боку, и колесо все еще крутится, и удочка по-прежнему привязана к раме. – Я просто… слегка вздремнула.

– Только не рассказывай, что ты пришла сюда пешком, Сайкс.

– Нет, меня сюда на сверхскоростном космическом корабле доставили! Только эта вонючая гнида, корабль ихний, сразу перепрыгнул в другое измерение!

– Хм. Вот уж никогда бы не подумал, что ты так любишь дальние прогулки.

– Вот уж никогда бы не подумала, что у нас в классе учится кто-то из добрых самаритян!

– Пока живешь, все время чему-то учишься. – Где-то в миле от нас вверх по течению громко распевала глупая веселая птица. Эд Брубек откинул с глаз свои черные волосы. Он был такой загорелый, что вполне мог сойти за турка или кого-то в этом роде. – Ну и куда же ты путь держишь? – спросил он.

– Как можно дальше от этого вонючего Грейвзенда! Насколько ноги меня унести смогут.

– Ничего себе. И что же вонючий Грейвзенд тебе сделал?

Я зашнуровала кроссовки. Стертый палец сильно саднило.

– А сам-то ты куда направляешься?

– У меня дядя вон там живет. – Эд Брубек показал куда-то в сторону от реки. – Он сейчас из дома практически не выходит, потому что почти ослеп, вот я ненадолго и приезжаю, чтобы составить ему компанию. Я как раз от него ехал к Олхаллоус, хотел немного порыбачить, да вдруг тебя увидел и…

– И решил, что я умерла? А я и не думала умирать! Что ж, не стану тебя задерживать.

Он улыбнулся – дескать, как хочешь – и полез на волнорез.

Я крикнула ему вслед:

– Эй, Брубек, а Олхаллоус далеко отсюда?

Он поставил велосипед на землю.

– Около пяти миль. Хочешь, подвезу?

Я вспомнила Винни, его мотоцикл «Нортон» и покачала головой. Эд, пижонским движением закинув ногу, вскочил на велосипед и уехал. А я, набрав полную горсть камешков и злясь сама на себя, с силой швырнула их в воду.

* * *

Вскоре Эд Брубек, превратившись почти в пылинку, скрылся за купой островерхих деревьев. И даже не оглянулся ни разу! Теперь я уже очень жалела, что не приняла его предложение. Усталые колени не желали сгибаться, ступни распухли, ныли и казались тяжелыми, как свинцовые гири, а икры, казалось, сверлила тысяча крошечных сверл. Пять миль! Да в таком состоянии я буду век туда добираться! И все-таки Эд Брубек – такой же парень, как Винни; а все парни – это попросту машины для выработки спермы! В животе у меня бурчало от голода, и страшно хотелось пить. Зеленый чай – отличная вещь, пока его пьешь, но он, похоже, вызывает усиленное мочеиспускание, прямо как у скаковой лошади. И потом, во рту после него такой вкус, словно там застряла дохлая крыса. Эд Брубек, конечно, тоже мужского пола, но, по-моему, он все же не обманщик. И смелый. На прошлой неделе, например, он вступил в спор с миссис Бинкёрк, учительницей Закона Божьего, и в итоге его отправили к мистеру Никсону за то, что он назвал миссис Бинкёрк «фанатичкой года», а это сочли оскорблением. Причем получалось, что Эд оскорбил не просто взрослого человека, а учителя. Вообще, люди – как айсберги: видна только самая малая их часть, а все остальное скрыто от глаз. Я очень старалась не думать о Винни и все-таки думала; вспоминала, например, как еще сегодня утром мечтала создать вместе с ним музыкальную группу. Пока я об этом размышляла, впереди из-за той же купы островерхих деревьев вновь появился Эд Брубек, только теперь он катил уже в мою сторону. Может, решил, что сейчас слишком поздно для рыбной ловли и пора возвращаться в Грейвзенд? Брубек становился все больше и наконец достиг привычного размера; он, как последний пижон, развернулся у меня перед носом на полном ходу, и это сразу напомнило мне, что он еще совсем мальчишка, хотя с виду уже и довольно взрослый парень. Его глаза на загорелом дочерна лице казались белыми.

– А ты почему все еще здесь, Сайкс? Может, тебя все-таки подвезти? – Он похлопал рукой по багажнику велосипеда. – До Олхаллоус-он-Си еще несколько миль. Пока ты пешком туда доберешься, совсем стемнеет.

И мы поехали – довольно быстро, надо сказать, только дорога была уж больно тряской. Миновав очередную кочку или ухаб, Брубек спрашивал: «Ну как ты там?», и я, разумеется, отвечала: «В полном порядке». И морской ветер, дувший нам навстречу, и ветерок, вызванный быстрой ездой, забирались мне в рукава майки и гладили грудь, точно руки какого-то извращенца мистера Тикла[9]9
  Tickle – щекотка (англ.).


[Закрыть]. Майка у Брубека на спине насквозь промокла от пота, и я лишь с трудом заставляла себя не думать о потных телах Винни и Стеллы, но это мне плохо удавалось, и стоило мне вспомнить, как они утром лежали в постели, и мои сердечные раны снова начинали кровоточить, а нос и глаза щипало так, словно мне туда плеснули «Деттола». Я изо всех сил цеплялась руками за раму велосипеда, но дорога становилась все более ухабистой, и для большей устойчивости я просунула большой палец в шлёвку джинсов Брубека. Конечно, это могло на него подействовать излишне возбуждающе, но мне было плевать: в конце концов, это его проблемы.

На окрестных лугах кудрявые ягнята щипали травку, а овцы-мамаши смотрели на нас с таким видом, словно мы прямо сейчас собираемся зажарить их драгоценных детенышей и слопать с брюссельской капустой и картофельным пюре.

Порой мы вспугивали птиц на длинных, как ходули, ногах, с длинными клювами. Птицы тут же спешили удрать от нас подальше, на тот берег реки. Летели они низко, концами крыльев касаясь воды, и от этого по воде расходились широкие круги.

Здесь Темза впадала в море. Эссекс в закатных лучах солнца казался совсем золотым. Неясное пятно вдали – это, конечно, остров Канвей, а там, дальше, Саутенд-он-Си.

Английский канал был темно-голубым, как летнее небо, а само небо над нами – довольно блеклым, цвета голубого бильярдного мела. Мы протряслись по пешеходному мостику над каким-то ржавым ручьем, точнее, заболоченной низиной в окружении низеньких дюн, и свернули в противоположную от моря сторону. Указатель гласил: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ОСТРОВ ГРЕЙН».

Учтите, теперь это не настоящий остров. Хотя, может, когда-то он и был настоящим.

А та птичка-щебетунья, похоже, так и летела за нами. Во всяком случае, она снова запела.

* * *

Олхаллоус-он-Си – это, по сути дела, большой парк, спускающийся к морскому берегу, и ничем не примечательная деревня. И в этом парке повсюду виднелись автоприцепы и такие длинные автомобили на высоких, как маленькие ходули, колесах, которые в американских фильмах называются трейлерами, или домами на колесах. На пляже кишели полуголые и совершенно голые ребятишки – стреляли друг в друга из водяных пистолетов, играли в мяч и просто носились как оглашенные. Их мамаши, с ног до головы вымазанные кремом для загара и от загара, выразительно округляя глаза, посматривали на порозовевших от солнца мужей, жаривших мясо на раскаленных жаровнях. Я, казалось, готова была съесть даже этот дым, пропитанный восхитительным ароматом барбекю.

– Не знаю, как ты, – сказал Брубек, – а я просто умираю от голода.

Я откликнулась – пожалуй, с несколько избыточным энтузиазмом:

– Да, мне тоже что-то есть захотелось.

Брубек припарковал велосипед у закусочной, где продавали фиш-н-чипс – там еще рядом была совершенно роскошная площадка для гольфа «Лейзи Рольф Крейзи Гольф», – и заказал треску с жареной картошкой. Треска дорогая, целых два фунта, так что я заказала просто жареную картошку, которая стоила всего пятьдесят центов, но Брубек тут же вмешался и сказал могучему типу, сидевшему на кассе: «Две порции трески с чипсами, пожалуйста» – и подал ему пятерку. Этот тип мельком глянул на меня, а потом – этак одобрительно, «отечески» – на Брубека, словно желая сказать ему: «Молодец, сынок!», и это меня почему-то страшно разозлило, потому что мы с Брубеком ни в каких таких отношениях не состояли и вступать в них не собирались, и он вовсе не был моим бойфрендом, сколько бы кусков зажаренной в масле трески он мне ни принес. Брубек еще раз сходил к стойке и принес нам по банке кока-колы, а потом, заметив мою разгневанную физиономию, сказал примиряюще:

– Это же всего-навсего фиш-н-чипс. И абсолютно ничего из этого не следует.

– Вот тут ты, черт возьми, прав! Абсолютно не следует! – Я, в общем-то, не хотела, чтобы это звучало зло, поэтому поспешно прибавила: – Но все равно спасибо.

Мы прошли мимо последнего трейлера и еще чуть дальше, к какому-то бетонному строению на щеке огромной дюны. Из узкого, щелевидного окошка в стене просачивалась тонкая струйка дыма и запах съестного, но Брубек решительно взобрался прямо на низкую плоскую крышу этого «убежища» и пояснил:

– Это дот. Здесь в войну сидели пулеметчики, поджидая, когда немцы в атаку пойдут. Таких дотов тут поблизости сотни, если присмотреться. Подумай, ведь это замечательное свидетельство того, что мир длится уже достаточно долго, – то, что доты с пулеметными гнездами используют как столы для пикников.

Я смотрела на него и думала: «А ведь ты бы никогда не осмелился сказать что-нибудь такое же умное в школе». Потом я тоже влезла на крышу дота и стала любоваться открывающимся оттуда шикарным видом. Напротив, на той стороне широченного устья Темзы, где она больше мили шириной, виднелся Саутенд, а если посмотреть в другую сторону, то были хорошо видны доки Ширнесса на острове Шеппи. Затем мы дружно открыли свои банки с кокой, и я осторожно отогнула кольцо, чтобы потом засунуть его обратно в банку. Брошенное на землю, такое кольцо может сильно порезать собаке лапу. Брубек протянул ко мне руку с зажатой в ней банкой, и мы с ним чокнулась кокой, словно вином; но в глаза я ему все же старалась не смотреть, чтобы у него не возникло всяких таких мыслей. Первый глоток ледяной коки был как взрыв холодных шипящих пузырьков. Боже, какое наслаждение! Картошка была еще теплая, сбрызнутая уксусом, все как полагается; и масло было горячим, когда мы прямо руками брали кусочки жареной трески и клали их в рот.

– Ужас как вкусно! – не выдержала я. – Cheers. – И мы снова чокнулись банками.

– А все ж не так, как в закусочных «Фиш-н-чипс» в Манчестере! – возразил Брубек.

Какой-то воздушный змей с розовым хвостом демонстрировал в голубом небе фигуры высшего пилотажа.

* * *

Я с наслаждением затянулась сигаретой «Данхилл», которой угостил меня Брубек. Поев, я сразу почувствовала себя гораздо лучше. И вдруг совершенно неожиданно я снова вспомнила о Стелле Йирвуд и Винни, которые наверняка сейчас лежат в постели и курят «Мальборо». Разумеется, пришлось притвориться, что мне в глаз попала соринка, и я, желая прогнать непрошеные мысли, спросила у Брубека:

– А кто он, этот твой дядя? Тот, которого ты навещаешь?

– Дядя Норм – родной брат моей матери. Он раньше работал крановщиком на цементном заводе «Блу Сёркл», но давно уже не работает. Он слепнет.

Я решила копнуть поглубже:

– Но ведь это ужасно! Бедняга!

– Дядя Норм говорит: «Жалость – это одна из разновидностей оскорбления».

– Он что, совсем слепой или только частично? А может…

– У него уже оба глаза на три четверти не видят и зрение все падает. Но его это угнетает в основном из-за того, что он больше не может читать газеты. Он говорит, что теперь это для него все равно что искать ключи в куче грязного снега. Так что я почти каждую субботу езжу к нему на велосипеде и выборочно читаю ему разные статьи из «Guardian». Потом он говорит со мной о противостоянии Тэтчер и профсоюзов, или о том, почему русские находятся в Афганистане, или о том, почему ЦРУ борется с демократическими правительствами в Латинской Америке.

– Прямо как у нас в школе, – сказала я.

Брубек покачал головой:

– Как раз нет. У нас большинство учителей только и думают о том, чтобы вернуться домой к четырем, а в шестьдесят лет спокойно выйти на пенсию. А мой дядя Норм любит и мыслить, и рассуждать логически; он хочет, чтобы и я это полюбил. А ум у него острый как бритва. В общем, мы с ним неторопливо беседуем, потом тетя подает нам основательный поздний ланч, и после этого дядя кивком отпускает меня – мол, можешь быть свободен; и тогда, если погода подходящая, я иду ловить рыбу. Ну, это, конечно, если мне на глаза не попадется кто-то из моего класса, замертво лежащий на берегу. – Эд погасил окурок о бетонную плиту и спросил: – Ну, Сайкс, колись: что за история с тобой приключилась?

– С чего это мне колоться? Какая еще история?

– В 8:45 я видел, как ты шла по Куинн-стрит, такая вся несчастная, осунувшаяся…

– Ты меня там видел?

– Да… шла вся такая несчастная, а потом вдруг – шасть! – и нырнула в крытый рынок, словно от кого-то спряталась. Но семь часов спустя «цель» была мной снова обнаружена – в десяти милях к востоку от Грейвзенда на берегу реки.

– Это еще что такое, Брубек?! Ты что, частный сыщик?

Маленькая бесхвостая собачонка, виляя вместо отсутствующего хвоста всем телом, подошла к доту, умильно на нас глядя. Брубек кинул ей кусочек рыбы.

– Если бы я действительно был сыщиком, я бы предположил, что твой несчастный вид связан с неким бойфрендом.

Я сразу ощетинилась:

– Не твое дело!

– Верно, не мое. Но этот твой кидала, кем бы он ни был, не стоит таких переживаний.

Я нахмурилась и тоже бросила псу кусок рыбы. Он, бедный, схватил подачку так жадно, что я сразу подумала: наверное, бродячий. Как и я.

Брубек сложил трубочкой пакет из-под картошки, высыпал хрустящие остатки себе в рот и как ни в чем не бывало спросил:

– Ты сегодня вечером собираешься в город возвращаться?

У меня невольно вырвался стон. Грейвзенд казался мне черной тучей. Там Винни и Стелла. Там мама. Собственно, они – это и есть Грейвзенд. Я посмотрела на часы: 18:19. Сейчас в «Капитане Марло» людно; в пивном зале звучат смех и разговоры, поскольку уже заявились вечерние завсегдатаи. А наверху Жако и Шэрон сидят на диване перед телевизором и смотрят «Команду-А», пристроив между собой плошку с сырным печеньем и кусок шоколадного кекса. Как бы мне хотелось сейчас тоже там оказаться! Но разве можно так сразу простить ту пощечину, которую мне утром отвесила мама?

– Нет, – сказала я Брубеку. – Не собираюсь.

– Через три часа будет совсем темно. У тебя осталось не так уж много времени, чтобы найти подходящий цирк и убежать вместе с циркачами.

Трава на дюнах клонилась под ветром. Со стороны Франции, скрывая небо, наползали клубы облаков. Я натянула шерстяную кофту и сказала:

– Постараюсь подыскать себе какой-нибудь уютненький дот, который не используется в качестве сортира. Или, может, чей-то пустой амбар.

Теперь над нами закружились чайки, пронзительными криками выпрашивая подачку. Брубек встал и захлопал руками, распугивая птиц. Потом снова сел и сказал:

– Пожалуй, я знаю место получше.

* * *

И мы снова куда-то поехали – на этот раз по вполне приличной дороге. Местность вокруг была плоская, как лепешка; по обе стороны дороги до самого горизонта виднелись бескрайние поля, изрезанные длинными черными тенями от редких деревьев. Брубек с таинственным видом молчал, ни слова не говоря о том, куда мы едем. «Либо ты мне доверяешь, Сайкс, либо не доверяешь». Но он заверил меня, что там совершенно точно будет тепло, сухо и безопасно, и сказал, что и сам раз пять или шесть ночевал в этом месте, когда допоздна ловил рыбу, так что я решила пока этими сведениями и удовольствоваться. Эд Брубек сказал еще, что отвезет меня и сразу же поедет прямо домой, в Грейвзенд. В том-то и проблема с парнями: обычно они готовы тебе помочь только потому, что ты им нравишься, и нет ни малейшей возможности как-нибудь непринужденно выяснить, что же на самом деле у них на уме, пока не становится слишком поздно. Вообще-то, Брубек вполне ничего, очень трогательно, что он тратит субботы на то, чтобы читать своему слепому дяде, но из-за Винни и Стеллы, черт бы их побрал, я была совсем не уверена в своей способности быстро разобраться, что у этого Брубека за душой. С другой стороны, близилась ночь, так что выбора у меня, собственно, не оставалось. Мы проехали мимо какого-то огромного предприятия, и я уже хотела спросить, что тут производят, но Эд, словно прочитав мои мысли, сообщил, что это электростанция, которая обеспечивает электричеством весь Грейвзенд и половину Юго-Восточного Лондона.

– Да, я знаю, – соврала я.

* * *

Церковь была приземистая, с колокольней, узкими окнами-бойницами и куполом, золотившимся в лучах заходящего солнца. Голоса птиц в окружавшей церковь роще звучали то громче, то тише, как накатывающие на берег волны, а вспугнутые нами грачи кружили, мелькая, точно черные носки в сушильном барабане. Вывеска на двери гласила: «Приходская церковь Св. Марии из Ху»; внизу был указан номер телефона викария. Сам городок Ху был чуть дальше; точнее, даже не городок, а деревушка, состоявшая всего из нескольких старых домов и паба, возле которого встречались две улицы.

– Спать тут, конечно, жестковато, – сказал Брубек, когда мы слезли с велосипеда, – зато Бог-отец, Бог-сын и Бог Святой Дух обеспечивают полную безопасность, причем бесплатно, а это в наши дни особенно ценно.

Неужели он действительно предложит мне переночевать в церкви?

– Ты что, шутишь?

– Проверка бывает ровно в семь утра, и до этого надо непременно отсюда убраться. Иначе можно схлопотать массу неприятностей от церковного начальства.

Да, именно церковь он и имел в виду, говоря о «местечке получше». У меня на лице отразилось сомнение.

Брубек в ответ только плечами пожал: хочешь – бери, а не хочешь – уходи.

Пришлось смириться. Оказалось, что Кентские болота отнюдь не усеяны симпатичными амбарами, полными теплой соломы, как в моей любимой детской книжке «Маленький домик в прериях»[10]10
  «Маленький домик в прериях» – серия детских книг американской писательницы Лауры Инголлз Уайлдер, публиковались в 1932–1943 годы. В 1974–1984 годы по ним был сделан телесериал.


[Закрыть]. За весь наш путь сюда я только один раз, несколько миль назад, видела какой-то сарай из рифленого железа, и его охраняли два добермана весьма свирепого вида.

– А разве церкви на ночь не запирают?

Брубек пробурчал «Запирают, запирают» точно таким же тоном, как я бы сказала «Ну и что?». Он внимательно огляделся по сторонам, убедился, что рядом никого нет, затащил велосипед на церковное кладбище и спрятал в темном густом кустарнике под стеной; затем он наконец подвел меня к крыльцу – на ступенях грязноватыми пестрыми кучками собрались конфетти, оставшиеся после чьей-то свадьбы.

– Внимательно следи за воротами, – велел он мне и вытащил из кармана что-то вроде кожаного кошелька, в котором оказалась целая связка гремящих ключей и какая-то тонкая металлическая пластинка в форме буквы L. Еще раз быстро глянув в сторону улицы, он вставил один из ключей в замок и слегка им там подвигал.

Меня вдруг охватил страх: вдруг нас сейчас поймают?

– Где это ты научился вламываться в чужие дома?

– Ну, отец меня научил не только резину менять или проколотые шины ремонтировать.

– Да нас же за это в тюрьму посадить могут! Это называется, это называется…

– Вторжение на чужую территорию. Причем со взломом. Поэтому смотри в оба.

– Но что мне делать, если действительно кто-нибудь придет?

– Изобрази крайнее смущение, как если бы нас поймали, когда мы тут выпивали или ширялись.

– Ну… Я не уверена, Эд Брубек, что это…

Он снова то ли усмехнулся, то ли сердито прошипел:

– Сделай вид, я сказал! Расслабься. Копы смогут тебя прижать к ногтю только в том случае, если докажут, что это ты взломала замок. А если ты ни в чем не признаешься и вообще будешь вести себя осторожно и не будешь трогать замок руками… – Он вставил в замочную скважину тонкую штуковину в форме буквы L, – … то никто не сможет доказать, что ты не оказалась тут случайно – просто гуляла поблизости, обнаружила, что дверь открыта, и вошла внутрь, потому что всегда интересовалась архитектурой саксонских церквей. Между прочим, это и будет нашей легендой – просто на всякий случай. – Брубек приложил ухо к замку, продолжая орудовать отмычкой. – Хотя после Пасхи я тут три раза по субботам ночевал и ни разу не слышал, чтобы сюда заглянул хоть один полицейский. И потом, мы же ничего отсюда уносить не собираемся. Да ты к тому же еще и девочка. Тебе надо просто смотреть умоляюще и ныть: «Пожалуйста, господин викарий, не выдавайте меня! Я убежала от отчима-насильника…»; можешь даже слезу пустить. И, вполне возможно, тебя не только отпустят, но еще и чаю с печеньем «Пингвин» на дорогу выпить заставят. – Брубек жестом велел мне помолчать; в тишине раздался щелчок, и он сказал: – Ну вот, готово.

Церковная дверь распахнулась с поистине трансильванским, как в замке Дракулы, зловещим скрипом петель, и мы вошли.

В церкви Святой Марии из Ху пахло, как в благотворительной лавке для бедных; там царил полумрак, из-за витражей окрашенный в цвета фруктового салата. Церковные стены были толстыми, как в бомбоубежище, и скрежет петель, когда Брубек снова закрыл дверь и запер ее изнутри, гулким эхом взвился под купол, точно в средневековом донжоне. Наверху виднелись старые балки и стропила. Мы прошли по короткому приделу мимо десяти или двенадцати молельных скамей, мимо деревянной кафедры проповедника, мимо каменной купели и органа, похожего на странное пианино с вентиляционными трубами. Аналой наверняка был всего лишь позолоченным, иначе какой-нибудь грабитель – папаша Брубека, например, – давно бы его умыкнул. Над алтарным столиком висел витраж с изображением сцены Распятия; голубь в небе был буквально утыкан стрелами, похожими на вязальные спицы. Обе Марии, два самых верных апостола и римлянин у подножия креста выглядели так, словно обсуждают самую насущную для этой страны проблему: пойдет дождь или не пойдет.

– Ты ведь католичка, да? – спросил Брубек.

Странно, с чего это ему вообще в голову пришло.

– У меня же мама – ирландка.

– Значит, ты веришь и в рай, и в Бога, и во все такое прочее?

Я перестала ходить в церковь еще в прошлом году; и это вызвало самый большой в моей жизни взрыв негодования со стороны мамы – если, конечно, не считать сегодняшнего утреннего скандала.

– У меня на все это вроде как аллергия развилась.

– Мой дядя Норм называет религию «духовным парацетамолом», и, по-моему, в определенном смысле он прав. Если только Бог не способен трансплантировать души тех, кто попадает в рай, то в раю, должно быть, происходит бесконечное воссоединение семей – в том числе и с такими людьми, как мой дядя Трев. Я просто представить себе не могу более адской муки, чем постоянное общение с ним.

– Значит, твой дядя Трев – это совсем не то, что твой дядя Норм?

– Как говорится, это две большие разницы. Дядя Трев – старший брат моего отца. Про себя он говорит: «Я – мозг любой операции», и это, в общем, действительно так. Во всяком случае, у него вполне хватает мозгов, чтобы заставить таких лузеров, как мой папаша, делать всю грязную работу. Дядя Трев занимается прикрытием и, если дело прошло удачно, скупкой краденого; ну, а если запахнет жареным, он сразу начинает изображать мистера «Тефлоновую Сковородку», и выходит, что он тут совершенно ни при чем. Он даже мать мою попытался таким образом обработать, когда отца посадили; мы отчасти именно поэтому и переехали на юг.