Текст книги "Мы потребуем крови"

8

Рах

Я не хотел засыпать, но когда слишком нагружаешь тело, оно берет свое. Как только Деркка уложил меня в хижине, я тут же отключился.

Страхи последовали за мной в темноту. Люди шли дорогами моей памяти, и все было так ясно, будто они сидели передо мной. Вот заклинатель Джиннит велит снова и снова повторять календарь сбора урожая для нашей рощи и, слушая, ждет неизбежной ошибки. За каждой ошибкой должна следовать молитва богам, но вместо нее я слышу хриплые вздохи, и вот уже передо мной сидит гуртовщик Сассанджи, точа клинок.

Мои дрожащие пальцы нащупывают кожу, и я пытаюсь держаться, молить, объяснить. «Прости, гуртовщик, я не хотел причинить столько бед. Прошу, не изгоняй меня».

Старик смеется, и смеется, и смеется, пока мальчишка стоит перед ним на коленях за то, что едва не задавил трех Клинков повозкой с бочками. Мать уже умерла, и рядом сидит Гидеон, держа меня за руку со снисходительной улыбкой на лице.

«Пожалуйста, не отсылайте меня».

На моем плече лежит тяжелая рука заклинателя Джиннита. Я должен гордиться и горжусь, но это гордость мученика, рожденная упрямством ребенка с промытыми мозгами.

Гидеон не пытается отговорить меня. Мы должны уйти с рассветом. Одним богам известно, когда я увижу свой гурт или Гидеона. Должно быть, мы думаем об одном и том же, но ничего не говорим. Мы левантийцы. Мы должны делать то, что от нас требуется.

«Вот, возьми». Он дает мне рубаху – не новую, с потертостями на вороте и неумело зашитой дырой на боку. Я всегда брал у него эту рубаху, когда грустил, скучал по матери или когда мир казался мрачным и бессмысленным. Гидеон сердился, а я не мог объяснить, не мог выразить словами то чувство подъема в груди, когда надевал ее, вдыхал ее запах и чувствовал кожей мягкую ткань, поэтому говорил всякие глупости, что теперь она моя, или что она идет мне больше, или вообще он украл ее у меня. Она порвалась на боку в нашей потасовке, и он рассердился и обозвал меня надоедливым ребенком. Это я так неумело починил ее, пыхтя над каждым неровным стежком. То, что она снова в моих руках, лишает меня голоса.

Он не приходит провожать меня на следующее утро, хотя я сотню раз оборачиваюсь, пока гурт уменьшается вдалеке.

Я проснулся в поту от паники, потеряв ориентацию в душной темноте. Рубаха лежала в седельной сумке, и мне вдруг показалось важным убедиться, что она еще там, но пока я шарил дрожащими руками по хижине, память вернулась. Седельные сумки остались с Дзиньзо в Сяне, а я, израненный и больной от недостатка еды и отдыха, находился в лагере под управлением заклинательницы лошадей, которой не мог доверять. Гидеону грозит опасность, но я не в состоянии добраться до него. И в самые темные часы ночи я не мог не задаваться вопросом, можно ли его вообще спасти. И хочет ли он этого.

Я беспокойно дремал всю ночь и следующий день и проснулся, только когда в хижину проник золотистый вечерний свет, а воздух наполнился ароматом еды. Целый день? Два? Все болело, раны и натруженные мышцы создавали симфонию боли, но я ругал себя за слабость в то время, когда все висело на волоске и в любой момент могло произойти то, что я должен был предотвратить.

Кто-то оставил у тюфяка еду и воду. Я кое-как приподнялся, чтобы поесть, но желудок, похоже, ссохся, и, несмотря на голод, меня вскоре затошнило.

Тихая болтовня у костров снаружи звучала так радостно и приветливо, что я попытался встать. От резкой боли закружилась голова.

Я попробовал снова, но тело оказалось таким больным и вялым, что я со вздохом рухнул на одеяло. За дверью послышались шаги, но никто не заглянул.

При следующей попытке мне удалось перекатиться, прежде чем голова закружилась от боли и стала проваливаться в темноту. Мне пришлось остановиться и передохнуть, медленно дыша. Когда головокружение отступило, я встал, но как только попробовал согнуть здоровую ногу, оно снова вернулось. Переждав, я наконец шагнул наружу. Хотя «шагнул» – слишком громко сказано, скорее, это было хромоногое шарканье.

Я не мог определить время, но, похоже, ужин еще не начался. Тор с раскрытой священной книгой чилтейцев сидел у костра, будто и не двигался с места. На открытой площадке неподалеку играли в хойю, а остальные сидели, болтали и занимались мелкими делами. Все это так напоминало гурт, что у меня защемило сердце.

Когда я доковылял до ближайшего костра, разговор прервался. Несколько человек хотели встать, чтобы помочь мне, но я поднял руку и попробовал сам. Я справился, правда, все тело вскипело болью и обозвало меня дураком за то, что пошевелился.

– Как себя чувствуешь? – спросил Тор, когда я уселся и успокоил дыхание. – Выглядишь дерьмово.

– Спасибо. Так я себя и чувствую. Но лучше буду чувствовать себя дерьмово здесь, чем там, где не вижу, что происходит.

Заклинательницы Эзмы и ее ученика нигде не было видно, но я лишний раз убедился в этом, прежде чем спросить:

– За что ее изгнали?

– Не знаю. Никогда об этом не слышал.

– Я могу вспомнить только двоих, кого изгнали, – тихо сказал я. – И никого не изгоняли вместе с учеником, оставив рощу на произвол судьбы. То, что он здесь, даже хуже. Еще хуже то, что они здесь дольше нас, а я не припомню, чтобы при моей жизни изгоняли заклинателя лошадей. А ты?

– Нет, но моя жизнь значительно короче твоей.

– Немного короче, незначительно.

– Значительно, – безжалостно повторил Тор.

Я не успел спросить, что он думает о том, откуда у заклинательницы священная книга: подошли двое молодых людей и попросили разрешения сесть рядом, поприветствовав нас сомкнутыми кулаками. Я разрешил, и тут же появился еще один. Следом пришел Амун и сел рядом со мной, пока одна из новичков – Диха, так ее звали, – спрашивала, обрабатывали ли мне сегодня раны.

– Я была целительницей у Первых клинков Беджути. Здесь у нас нет должностей, но для меня было бы честью позаботиться о тебе. Конечно, если ты хочешь дождаться заклинательницу…

– Я не хотел бы ее беспокоить, – слишком быстро ответил я. – Если тебе не сложно, я был бы очень благодарен.

– Конечно, капитан. Пойду, принесу свою сумку.

Она встала и ушла, прежде чем я успел ее поправить, и между мной и Амуном промелькнуло неловкое молчание. Как его бывший капитан, я должен был что-то сказать, но все слова казались пустыми.

Вернувшись с сумкой, Диха начала с осмотра порезов и синяков на моем лице. Сняв повязки, она присвистнула.

– Неплохая работенка. Что произошло?

– Кто-то меня ударил.

Она рассмеялась.

– И не раз, судя по всему.

Я еще острее почувствовал на себе взгляд Амуна. Желание признаться в том, как я поступил с Сеттом, обжигало горло, но если вести не успели распространиться, я мог бы дать себе еще немного времени.

– Да, не раз.

Диха кашлянула.

– Я не привыкла работать при таком скоплении зрителей.

Я поднял глаза. Круг сидевших у костра расширился, и не меньше десятка левантийцев стояли рядом. Забыв о неловкости между мной и Амуном, я повернулся к нему и спросил:

– Почему все тут стоят?

– Потому что ты великий Рах э'Торин.

– Если за ночь ничего не изменилось, то я – изгой, а в этом мало величия.

Он печально улыбнулся.

– Да, но здесь никому не нравится то, что делает Гидеон, а ты пошел против него, по крайней мере, так я слышал. Ты бросил ему вызов?

– И проиграл. Потом вызвал Йитти и тоже проиграл.

Амун пожал плечами.

– Но никто больше вообще не осмелился. В традициях левантийцев иметь предводителей, которых они уважают, и когда один падает, его заменяют другим. Ты станешь отличной заменой.

– Я думал, для этого есть Эзма, – непринужденно сказал я.

– Прекрасно иметь под рукой заклинательницу лошадей, но нам нужен гуртовщик, который сможет объединить нас. До сих пор мы никак не могли сойтись на кандидатуре, поэтому его обязанности по мере сил исполняет заклинательница Эзма.

– Вот как.

Неудивительно, что я ей не понравился.

– Хорошо, теперь руки, – сказала Диха, втирая что-то вонючее в царапину у меня под глазом. – Закатай рукава или сними рубаху. Лучше сними, я проверю, нет ли внутреннего кровотечения.

Вокруг стояло слишком много людей, но с помощью Дихи я сумел стащить рубаху. Когда Йитти и Деркка обрабатывали раны, я толком не успел их рассмотреть, и теперь разглядывал россыпь синяков на груди, радуясь, что ребра целы.

Диха потыкала в каждое больное место у меня на животе и, удовлетворенно хмыкнув, перешла к рукам. Устав от мучений, я прислонился к куче седел и одеял, которую вчера соорудил для меня Тор, и просто слушал гул разговоров. После столь долгой разлуки с левантийцами это было приятно. Ничего важного или напряженного, просто болтовня гурта, собравшегося у костра в конце дня. Я мог бы задремать, если бы Диха не продолжала тыкать в больное.

Когда наконец появилась заклинательница Эзма, ей пришлось пробираться сквозь толпу Клинков.

– А, я вижу, тебе немного лучше, Рах э'Торин. Могла бы и догадаться, когда увидела, что все побросали свои дела. Тор, Амун, мне нужна ваша помощь. А остальные не толпитесь вокруг Раха э'Торина. Ему нужен отдых.

Она выбралась обратно из толпы, а Тор и Амун слегка неохотно встали, чтобы последовать за ней. Они переглянулись, но только Амун посмотрел на меня, слегка улыбнувшись.

Диха продолжала работу. Толпа немного поредела, но, вероятно, не так сильно, как хотела бы Эзма.

– Ты знаешь, за что изгнали заклинательницу Эзму? – спросил я целительницу.

– Нет. Не думаю, чтобы она когда-нибудь рассказывала. И это вопрос не из тех, что задают заклинателям лошадей.

– Я задам. Если она собирается вести нас, мы должны знать.

Диха бросила на меня странный взгляд, который я не смог разгадать, и продолжила обрабатывать раны. Эзма надавала Амуну и Тору множество поручений, как будто наказывала за разговоры со мной, и моя неприязнь к ней усилилась.

Деркка настоял на том, чтобы повторно осмотреть меня перед ужином в уединении хижины. Я догадался, что он хочет что-то сказать, и позволил увести себя обратно на тюфяк. Но он просто молча начал изучать мои раны.

– Почему вас изгнали? – спросил я, когда стало ясно, что он ничего не скажет.

– Это весьма неуважительный вопрос, – ответил Деркка, слишком сильно нажимая на рану на ноге.

– Я так не считаю. Поскольку для изгнания собирается целый совет заклинателей лошадей, причина должна быть серьезной. И от нее зависит, можем ли мы доверять вам.

Он надавил сильнее.

– И не надо говорить мне, что тебя просто изгнали заодно с Эзмой, – продолжил я. – Поскольку еще ни разу ученика не признавали недостойным продолжить работу изгнанного заклинателя.

По крайней мере, на этот раз я имел удовольствие увидеть, как Деркка вздрогнул. Он ткнул в один из синяков. Намеренно причиняет мне боль? Или просто разозлился от моих вопросов?

– Диха уже все тщательно осмотрела. Почему ты так настаивал на повторном осмотре? – спросил я.

– Потому что это моя работа, – огрызнулся он. – Так же, как работа заклинательницы Эзмы – направлять левантийцев, а твоя – лежать здесь и молчать, потому что ты больше не капитан. Ты изгой из изгоев и не имеешь здесь права голоса.

Я не собирался оставаться, а тем более кого-то возглавлять, но его агрессия заставила меня сказать:

– Здесь нет гуртов, так что у меня будет такое право голоса, какое дадут люди. В отличие от вас, получивших право голоса обманом.

Деркка сел на пятки.

– Обманом?

– А как еще назвать ваше нежелание раскрыть причину ссылки? Значит, если она обнаружится, никто не захочет иметь с вами дело.

Он схватил меня за бедро, впиваясь пальцами в рану. Я не сумел подавить резкий вздох, но заскрипел зубами, чтобы не закричать.

– Заткнись, – прорычал он. – Или я тебя заставлю. Я знаю множество способов, как убить тебя, не вызвав подозрений. Мы не заметили внутреннее кровотечение. Какая жалость.

Я не мог говорить, так сильна была боль, простреливающая бедро и спину. Он разжал руку, но боль не утихла, и я мог только судорожно дышать.

– Хорошо. Похоже, у тебя начинается лихорадка, поэтому я принес тебе отвар.

– Лихорадка? – выдавил я.

Не считая резкой боли, я чувствовал себя вполне сносно.

– Да, она развивается очень быстро, и ее нужно лечить, пока она не забрала тебя у нас.

Он взял меня за плечи, приподнял и приложил к губам горлышко фляги. В горло полилась горькая жидкость, прежде чем я сообразил не глотать ее, и только последний глоток я выплюнул прямо на него.

Деркка рассмеялся.

– Хорошая попытка, но она ничего не меняет ни для тебя, ни для меня. – Он с такой силой бросил меня обратно на тюфяк, что я клацнул зубами. – Спокойной ночи, Рах.

Я пытался перекатиться. Встать. Заговорить. Но язык не слушался, тело стало невесомым, будто я мог плыть по воздуху, как пушистое семечко шелкового дерева. На этот раз в моих снах не было ни Гидеона, ни гуртовщика Сассанджи, ни заклинателя Джиннита, только клубы степной пыли под копытами тысяч левантийских лошадей, скачущих неведомо куда.

Я несколько раз просыпался, в основном в тишине, но иногда слышались голоса, незнакомые, часто распевающие молитвы. Иногда мне казалось, что я слышу Тора. Или Амуна. Или Эзму. Иногда это был Деркка, снова наполнявший мне горло горькой жидкостью.

– Здесь хватит и одного целителя, Диха, – прорезал однажды его голос туман в моей голове. – Я знаю, что его здоровье важно для многих, но ты вполне можешь положиться на меня.

Даже приходя в себя, я чувствовал себя слишком больным, чтобы двигаться или говорить, слишком слабым. Я не мог сопротивляться ему, не мог даже позвать Тора и снова и снова падал в странную темноту в собственной голове, пока кто-то не закричал. Я не мог разобрать слов, но последовали другие крики, и я лежал между сном и явью, омываемый чужим страхом. Затем наступило затишье, пока его не нарушил очередной крик. Топот бегущих шагов распространял панику. Цокали копыта. Тащили мешки. Сворачивали шатры. Шум неустанно клевал меня в голову.

Я перевернулся, пытаясь встать. Комната поплыла, как и в прошлый раз, когда я попытался подняться с тюфяка, но теперь еще кто-то набил мне череп шерстью.

Паника снаружи нарастала. Я все же смог сесть, а потом встать на колени, несмотря на жуткую боль в ногах, когда приблизились шаги.

– Рах? Рах! Ты очнулся!

Расплывающееся перед глазами лицо постепенно превратилось в Тора.

– Ты как?

– Нормально, – прохрипел я, будто умирающий зверь. – Или был бы, если бы не Деркка.

Тор нахмурился.

– Деркка?

– Что там происходит?

– Сюда скачут Клинки Гидеона. Должно быть, Дишива предала нас.

– Только не Дишива. Она не могла, – произнес я скорее с надеждой, чем с уверенностью. Неужели я ошибался во всех и каждом?

– Капитан Лашак прямо сейчас говорит с заклинательницей Эзмой, но с ней Шения э'Яровен, и она рассказала, что Дишива стала Защитницей Единственного истинного Бога и… я… – Он крепче сжал священную книгу, которую держал в руке. – Здесь есть упоминание о защитнице, и оно… кончается плохо. Но она же была против него. Он убил Матси. Если ее заставили силой, я должен предупредить ее о том, что написано в книге.

Тор метался по хижине, собирая вещи в мешок – еду, бурдюк с водой, перчатки и даже священную книгу, которую завернул в грязный обрывок рубахи.

– Ее точно заставили, – сказал он больше самому себе. – Иначе все это не вяжется.

– Она могла поддаться болезни, как, по всей видимости, поддался Гидеон.

Тор уставился на меня с открытым ртом.

– Я… я даже не хочу думать об этом.

– Нам придется.

Он набрал воздуха и резко выдохнул.

– Но если я сомневаюсь в ней… кому тогда рассказать об этом? Пока ты болел, я много думал, Рах, и что, если… что, если бог воскрешает его, только когда он умирает правильным способом? Если что-то пойдет не так, может быть, он умрет навеки.

Чутье подсказывало мне встать на защиту Лео, объяснить, как я объяснял своим Клинкам, что он священник, а не солдат, что хочет мира, а не смерти, но слова превратились в песок во рту. Каким же наивным дураком я был, очарованный мягким голосом и ласковой улыбкой. Я не хотел верить, хотел сказать, что у каждой истории есть две стороны, но Матсимелар погиб, а Дишива, похоже, в такой же беде, как и Гидеон.

– Тебе нужно уходить. Предупреди Дишиву, если сможешь. – Тор раскрыл рот, чтобы заговорить, но я заторопился, осененный ужасной догадкой. – Тебе нужна вторая книга, та, что у заклинательницы Эзмы. Если поспешишь, можешь воспользоваться паникой, чтобы пробраться в ее хижину и украсть…

– Украсть у заклинательницы? Ты рехнулся?

– Нет, и ты это знаешь. Сколько дней я был без сознания?

– Два. – Тор отвел взгляд. – Мы уже думали, что ты не выкарабкаешься.

Я схватил его за руку.

– Со мной все было в порядке. Деркка залил мне что-то в горло, и с тех пор я не приходил в себя. Похоже, сейчас он обо мне просто забыл.

– Он поскакал на разведку, но… ты же не серьезно. Зачем ему это?

Снаружи послышались торопливые шаги, и я крепче сжал его запястье.

– Возьми книгу. Возьми…

В хижине потемнело – через порог переступила Эзма. Она остановилась в нескольких шагах без всякого удивления на лице. Тор покраснел.

– Так-так, – сказала она. – Похоже, я прервала приятную беседу. – Ее взгляд упал на книгу в руках Тора. – Тебе лучше побыстрее убраться отсюда, Тор э'Торин. С наступлением ночи предатели могут быть здесь.

– Я пришел помочь Раху. Ему лучше.

– Как мило с твоей стороны, Тор. Но не беспокойся, я позабочусь, чтобы все выбрались в целости и сохранности. Тебе нужно уезжать с остальными.

– Но…

– Сейчас же, Тор. Не время пререкаться, когда к нам скачет армия предателей. Иди и делай, как я сказала.

Тор посмотрел на меня, облизал губы и, коротко кивнув, сложил кулаки вместе.

– Да, заклинательница.

Мальчишка направился к двери, глядя себе под ноги и сжимая в руках священную книгу. Короткая вспышка темноты, и он исчез. Панические крики и шаги снаружи усилились, но я посмотрел на заклинательницу, собрав остатки самообладания.

– Ты заставила Деркку опоить меня. Зачем?

Она подошла ближе и, вытащив из-за пояса нож, протянула мне. Я смотрел на рукоять, понимая, что это значит.

Я не взял нож.

– Я объявляю кутум, – сказала она, крепко держа клинок.

Я смотрел на нее, а не на нож.

– Это может сделать только гуртовщик при поддержке двух третей старейшин.

– Но здесь нет гуртовщиков. Только я.

– Я знаю, но он должен быть. Заклинатели лошадей никогда не были предводителями, это не в наших обычаях.

– Это в моих обычаях. А ты мне мешаешь.

– Вот и ответ на мой вопрос.

Я так и не взял нож, но вместо того чтобы силой вложить его мне в руку, она бросила его к моим ногам, продолжая смотреть в глаза.

– Считай это моей благодарностью за то, что показал, как легко можно управлять левантийцами и изменять их, Рах э'Торин. Можешь убить себя или умереть в бою, как тебе больше нравится, лишь бы умер.

Эзма отступила на шаг. На ее лице не было ненависти, когда она сделала прощальный жест. Только искренняя доброта и благодарность, от которых у меня побежали мурашки.

– Прощай, Рах.

Она ушла прежде, чем я успел ее окликнуть, и в моих костях поселился леденящий страх. Кутум. Мы прибегали к нему только в самых тяжелых случаях, когда судьба всего гурта зависела от скорости передвижения или экономного распределения воды и пищи. Ни при каких других обстоятельствах левантийцы не могли и подумать о том, чтобы бросить раненых, больных и стариков. При моей жизни гурту Торин не было в нем нужды, но старейшины помнили ужасный голод, во время которого заклинатель лошадей совершил обряд Прощания, чтобы достойно завершить жизнь сотни старых и слабых. От мысли о кутуме я всегда содрогался. Заклинатель Джиннит рассказывал о нем, как о священном обряде, но я втайне поклялся никогда не совершать его.

Паника снаружи стихла, только кто-то последний раз пробегал, чтобы убедиться, что ничего не забыли. Кроме меня.

Пока я поднимался, цепляясь руками за косяк, ноги подгибались, и как только сумел встать, мне захотелось сесть и больше никогда не шевелиться. Но тогда я точно покойник. Если не Клинки Гидеона, то об этом позаботится Эзма.

Держась за косяк, я сделал шаг на мягкую, скользкую землю. Несколько левантийцев задержались, одни были ранены, другие еще собирали припасы, но остальные, пешие и конные, уходили сквозь брешь в частоколе. Ворота у подножия холма оставались закрытыми.

– Все уходите! – кричал кто-то. – Сворачивайте на юг к реке. Не шумите и держитесь вместе!

Мимо рысью промчалась огромная черная лошадь. Эзма легко сидела в седле, ее костяная корона, словно приросшая к голове, тянулась к седому небу. Деркка ехал следом на таком же великолепном коне и с той же уверенностью и гордостью. Пара императоров в собственной империи.

Взгляд Эзмы скользнул ко мне. Я отпрянул в тень, но ее лошадь замедлила ход настолько, что Деркка оглянулся и увидел меня. В воздухе повис немой вопрос, но, наконец, Эзма слегка мотнула головой и пришпорила лошадь. Ученик последовал за ней, и оба исчезли в бреши в стене, оставив после себя гробовую тишину.

Я выдохнул, едва держась на ногах. Если бы не дверной косяк, я упал бы, но не мог взять его с собой и не мог остаться. Я чувствовал на поясе тяжесть ножа Эзмы, напоминание обо всем, что она сказала.

Набрав воздуха, я отпустил дверь и захромал в промозглый вечер, хлюпая ногами по грязи. Каждый шаг походил на падение, поспешно прерываемое следующим шагом. Я не мог остановиться. Инерция тянула меня вперед, и мне приходилось идти, пока горящие огнем ноги не подкосились. Я упал лицом в грязь, вдохнул ее, и вонь наполнила меня ненавистью. К Сетту. К Эзме. К Деркке. К этому месту с его бесконечными дождями и больше всего к себе самому и моему бесполезному телу. Я заколотил по грязи кулаками.

Мимо прошли два пеших левантийца и один конный. Никто не посмотрел в мою сторону, да и не должен был. Во время кутума раненый левантиец – все равно что мертвый левантиец, а я всего лишь упрямо отказывался умирать. «Не сейчас. Не сейчас», – повторял я про себя, глядя на упирающееся в бедро лезвие ножа Эзмы. Она считала меня опасным для своих планов, но чего бы это ни стоило, я выживу. Наверное. Пока я отошел от двери всего на полдюжины шагов.

Человек в потертых кожаных доспехах спешил к бреши в заборе.

– Амун? – прохрипел я. – Амун!

Он оглянулся, поколебался. Наши глаза встретились. Я знал, что хочу в них увидеть, но на таком расстоянии это было невозможно. Но я надеялся, что он вернется и поможет мне, пока, слегка покачав головой, он не отвернулся.

– Прости! – крикнул я ему вслед слова, которые не сумел сказать раньше. Он вздрогнул, будто от удара стрелы в спину, но не остановился, и вскоре его скрыли деревья.

Я судорожно вздохнул и дрожащими руками поднял себя на колени. Мокрая грязь холодила кожу, просачиваясь сквозь шерстяную ткань. Ползти в грязи было мерзко, но я полз, выставляя вперед обе руки и подтягивая колени, от усилий на глаза наворачивались злые слезы. Голос ножа на бедре становился все громче: «Я здесь. Я здесь. Я здесь».

Но я не хотел умирать. Я лучше воткну его в шею Эзмы, чем в собственную.

Когда солнце скрылось за деревьями, я добрался до дыры в стене. Колени горели от ссадин, и, поскольку всегда может стать хуже, начался дождь. Легкая морось, но я прожил в этом проклятом месте достаточно долго, чтобы знать – за ней последует ливень. По крайней мере, под дождем будет сложнее заметить, как я пробираюсь по болоту, словно умирающий зверь.

Я чувствовал себя именно так. Усталость навалилась еще до того, как я продвинулся вглубь леса хотя бы на несколько шагов. За ней последовали первые приступы голода.

«Я здесь. Я здесь. Я здесь, – говорил нож, колотясь о бедро. – Ты можешь все это закончить прямо сейчас».

Холодный ветер метался между деревьев, обрушивая мне на спину шквал дождя, и все звуки жизни исчезали в его свисте и яростном шуме листвы над головой.

В промокший лес пробиралась ночь, отбрасывая длинные тени, расплывавшиеся темнотой, а я мог только продолжать двигаться и надеяться. На что? Найти бросивших меня левантийцев? Кисианцев? Чудом найти еду, воду и место, где можно пережить надвигающуюся зиму? Мне ни к чему влачить жалкое существование, я должен сражаться, спасать свой народ. Спасать Гидеона. Как когда-то он спас меня.

– Я не умру, – прошипел я моросящему дождю и, держась за дерево, встал. Налипшая на рубаху и штаны грязь тянула вниз. – Я не умру.

В последних лучах света не было видно никаких признаков жизни. Мне оставалось идти по следам копыт и надеяться.

Хватаясь за деревья, я хромал, пока вскоре ноги не свело судорогой, и я с шипением снова упал в грязь.

– Дурацкое проклятое место, – выругался я сквозь стиснутые зубы, пытаясь размять мышцы. – Дурацкое…

Я задыхался, шипел и пытался дышать, сосредоточиться, но судороги дикими зверями терзали плоть.

Наконец, они прошли, и я лежал, тяжело дыша и боясь пошевелиться, но понимал, что придется. Те, кто будет искать беглецов, обязательно доберутся сюда и даже дальше, поэтому мне нужно было двигаться. Но я лежал и смотрел в затянутое облаками ночное небо, ловя ртом прохладные капли дождя, и думал о ноже Эзмы. Дождь заливал глаза. Какие-то зверьки возились в подлеске. А я не шевелился. Как легко было бы сейчас умереть, но каждая мысль о том, чтобы вытащить нож, ударялась о железный стержень моей души, о правду тверже стали.

Я не хотел умирать. Особенно из-за нее.

Кряхтя от усилия, я перевернулся, утонув локтями в грязи, и двинулся вперед.

Вдалеке прозвучал крик. Это мог быть и испуганный зверь, но сердце бешено заколотилось, а крик повторился. Между деревьев перекликались низкие мужские голоса. Земля завибрировала от стука копыт, и я постарался ускорить темп, чтобы уйти от них.

Пришли Клинки Гидеона.

Руки, колени. Руки, колени. Руки, колени. Ткань штанов порвалась, и теплая кровь сочилась на землю, но я полз вперед, боясь того, что случится, если меня настигнут.

Теперь с каждым ударом ножа по ноге я проговаривал новую мантру.

«Я не умру. Я не умру. Я не умру».

Крики приближались, сквозь лес доносился топот копыт. Кто-то крикнул на кисианском и получил ответ на том же языке, а потом ночь заполнили левантийские слова.

– Еще следы, – сказал кто-то. – И здесь.

– Здесь тоже. Похоже, они что-то тащили. Эй, смотри, эти идиоты идут прямо по ним. Прекратите топтаться по следам!

Вспышка света превратила все в серые тени, и пока глаза привыкали, я нащупывал руками отпечатки копыт, ставшие лужицами грязи. Если спущусь ниже по холму, могу оказаться в болотной воде. Но пути назад не было, между деревьями мелькало множество фонарей.

– Еще следы! Они точно пошли в ту сторону, по крайней мере, какая-то часть.

Когда они приблизились, я замер, но затем они повернули и вроде бы начали удаляться, а я пополз вперед.

Еще один крик заставил меня замереть, задержать дыхание и притаиться. Грязь размазалась по лицу. Кисианский. Два голоса. Три. Шаги и скрип ручки фонаря. Понимают ли они вообще, зачем охотятся на соотечественников своего императора? А может, после всего, что мы сделали, им больше не требовалась причина желать нашей смерти?

Тихий разговор приближался. Я не смел пошевелиться, да и не было времени переместиться поглубже в лес: любой взмах фонаря мог меня обнаружить. Шаги становились ближе. Я больше не мог задерживать дыхание и медленно выдохнул. Грудь болела от усилий и холода, резавшего ножом. Снова негромкие слова. Звяканье пряжек. Шаги остановились. Повернулись. Свет фонаря отражался от грязи.

Я закрыл глаза, прерывисто дыша. Сапоги погрузились в болотную жижу прямо у моей головы. Что-то ткнулось мне в спину, и я не смог сдержать вздох. Раздался крик, сквозь деревья понеслись кисианские слова. Когда чья-то рука схватила меня за плечо и перевернула, я вздрогнул.

Перед глазами покачивалось острие тонкого клинка, свет поднятого фонаря освещал кисианское лицо. Приближались другие шаги. И прежде чем я сообразил воспользоваться ножом на поясе, появились новые лица. Первый левантиец ухмыльнулся.

– Да это же Рах э'Торин, – сказал он, и кисианцы повторяли мое имя словно эхо: «э'Торин, э'Торин, э'Торин», пока оно не растворилось в ночи. – Император будет очень рад тебя видеть после всего, что ты натворил. Тебя разорвут на части. Хотя, похоже, кто-то уже начал работу за нас.

Незнакомый левантиец жестом указал на мои раны, а кисианцы закружили, словно стая сов, их глаза сверкали в свете фонаря.

– Аррон! – воскликнул кто-то. – Это правда он?

В поле зрения появилась еще одна голова. Женщина некоторое время рассматривала меня, потом рассмеялась. Лицо показалось мне смутно знакомым, но я не узнал никого из них, в том числе и третьего подошедшего левантийца.

– Что ж, его величество будет нами доволен.

Человек по имени Аррон согласился.

– Может, даже наградит за то, что наконец поймали врага.

– Врага? – прохрипел я. – Наши враги – чилтейцы и города-государства. Как характеризует вашего императора то, что его главным врагом стал человек, который пытается придерживаться наших традиций?

– Ты убил Сетта.

– За нечестную игру во время поединка! – В гневе я попытался встать, но перед лицом просвистел клинок, и я рухнул обратно на землю. – Он забыл о чести.

Плевок Аррона попал мне в щеку.

– Он всеми силами старался избавиться от тебя. Вот что значит настоящая служба. Настоящая честь.

Слюна стекала по моему лицу, а я смотрел на их лица, искаженные ненавистью такой силы, что я чувствовал ее запах.

– Разве этому учили вас ваши гуртовщики? Этого велели вам придерживаться ваши старейшины? Другие левантийцы никогда не были нам врагами. Мы…

От удара сапога в бок перед глазами вспыхнули искры, и я закашлялся.

– Время болтовни для тебя закончилось, – сказал Аррон. – Так же, как скоро закончится время жизни. Погрузите его на мою лошадь, и отправимся в лагерь. Остальных пусть другие выслеживают.

Они схватили меня за руки и подняли. Я мог бы стоять на ногах, но испытывал мстительную радость, заставляя их тащить такой вес.

Неподалеку послышался крик на кисианском. Левантийцы проигнорировали его, но кисианцы указали в ту сторону, откуда я приполз, и что-то быстро заговорили. Поток слов прервался, когда снова раздался тот же крик, похожий на нетерпеливый приказ, заставивший их быстро умчаться.

– Эй, вернитесь! – крикнул Аррон вслед удаляющимся фонарям. – Куда вы, мать вашу?

Один обернулся, кивком предлагая левантийцам поторопиться. Аррон посмотрел на двух своих спутников. Женщина пожала плечами, насколько могла, не выпуская меня из рук.

– Идиоты, – буркнул Аррон, вешая фонарь на седло не левантийского фасона. – Чем скорее они выучат главные правила, тем…

Из леса на него налетел сердитый рев. Лошадь попятилась и зафыркала, фонарь закачался. Кто-то закричал. Когда крик превратился в бульканье, двое других левантийцев выпустили меня. Я поднял голову и увидел кровь, брызжущую из коленей лошади. Она встала на дыбы, дико брыкаясь во все стороны. Когда она повалилась на землю под хруст плоти и костей, левантийцы разбежались. Фонарь разбился, ослепив меня яркой вспышкой. Вдалеке грохотали копыта, а надо мной двое левантийцев судорожно выдохнули.