Текст книги "Наблюдающее Я"

Мыслительный процесс, посредством которого человек познает концепции, относимые Кантом к категории интуитивно постигаемых, выходит за пределы сознания, но принципиально не отличается от сознательного мышления или обучения.

В начале XX века, через 250 лет после Канта, Анри Бергсон подчеркивал важность использования интуиции в противовес тому, чтобы полагаться исключительно на интеллект или «анализ».

…философы согласны с тем, что необходимо в основе различать два способа знания вещей. Первый подразумевает хождение вокруг них, второй – проникновение вовнутрь. Первый путь зависит от избранной позиции и используемых символов, тогда как второй свободен от какой бы то ни было точки зрения и не базируется на символах. О первом типе знания мы можем сказать, что он ограничивается относительным; о втором – он, где только возможно, приводит к абсолютному Абсолют доступен только в интуитивной форме, тогда как все остальные явления приходится постигать с помощью анализа.

…Здесь мы называем интуицией такое соучастие, с помощью которого можно перенестись внутрь предмета, чтобы согласовать свою точку зрения с тем, что есть в этом предмете уникального и, следовательно, невыразимого [12].

Утверждая, что интуиция – это непосредственное абсолютное знание, Бергсон приблизился к взгляду, характерному для мистической науки.

В наше время, однако, логический позитивизм, полагающий, что любое знание основывается на информации, получаемой через органы чувств, вытесняет интуитивное познание философов в любой его форме. Считается, что любое знание, называемое «интуитивным», проистекает из бессознательного. При «интуитивном постижении» человек не осознает тех собственных шагов или умозаключений, к которым он сам прибегает, и, таким образом, ошибочно объясняет их с помощью сверхчувственных и иррациональных процессов. Так интуиция сводится к бессознательному умозаключению. Подобная интерпретация преобладает во взглядах современных философов, в мышлении психиатров и практически во всех современных психологических теориях и исследованиях.

На самом деле, современная психиатрия никогда не уделяла особого внимания интуиции в классическом ее понимании. В 1932 году Фрейд в «Новых вводных лекциях» с убежденностью заявил, что «…никакой новый источник знаний или метод исследований не обозначился. Таковыми были бы интуиция и откровение, если бы существовали. Но их можно, ничего не теряя, рассматривать как иллюзии, как удовлетворение импульсов, связанных с нашими желаниями» [13]. Подобный взгляд преобладает среди современных психоаналитиков, которые относят интуицию либо к эмпатии (процессу эмоциональной идентификации), либо к воображению, либо к креативности («регрессии на службе у эго») [14, 15].

Некоторые считают, что Карл Юнг тяготел к мистицизму. И в самом деле, напрашивается вывод, что он использовал понятие «интуиция», имея в виду тот же процесс, на который направлено внимание науки мистицизма, – но это не так. Скорее, под интуицией Юнг имел в виду некую базовую способность личности. «Но интуиция, как я ее понимаю, – писал Юнг, – является одной из основных душевных функций, а именно: восприятием возможностей, присущих ситуации» [16]. Юнг считал интуицию бессознательным процессом, первичная функция которого – «всего лишь трансформировать образы, ощущения или связи между явлениями, не способные быть воспринятыми никак иначе, кроме как окольным путем» [17].

Итак, интуиция воспринимает связи между отдельными вещами. И все же позиция Юнга ближе к взглядам Фрейда, чем к позиции мистицизма, так как, по его определению, «интуиция» – это лишь еще одна функция, способная, наряду с мышлением, ощущениями и чувствами, действовать и верно, и ошибочно, что не предполагает непосредственного знания.1515
  Хотя можно предположить, что Юнг был знаком с мистическим определением интуиции, в его работах трудно обнаружить прямые указания на это. – Прим. автора.


[Закрыть]

Точно так же современная теория психоанализа и литература по общей психиатрии не признают интуицию как функцию, качественно отличающуюся от других, уже известных.

Джером Брунер, определив интуитивное открытие как результат свободной комбинации элементов задачи, выразил точку зрения большинства психологов. Он пишет:

– Интуиция подразумевает искусство ухватить смысл или структуру задачи без явного использования аналитического аппарата какой–либо специализации знания …Она основана на своего рода игре комбинаций [18].

Такой взгляд в значительной мере опирается на допущение, что интуитивное постижение можно исследовать через отдельно взятую «проблему», обращаясь к контролируемому психологическому эксперименту. К сожалению, Брунер переносит выводы, полученные в ограниченной области экспериментирования, на гораздо более широкую сферу человеческого опыта, как если бы первое было идентично второму. В результате, он использует один и тот же термин для обозначения возможности решить геометрическую головоломку и способности увидеть смысл жизни, смешав их в одном миксере.

К чести Брунера хочется отметить, что он сознавал невозможность свести интуицию к простому перебору всех возможных комбинаций элементов задачи, как это делает сверхмощный компьютер, и что выбор в данном случае осуществляется из числа немногих полезных комбинаций.

Процесс созидания строится именно на пропуске бессмысленных комбинаций и использовании тех немногих, которые необходимы для решения задачи. Изобретение – это процесс отбора, или выбора. Если нет жесткого алгоритма, требуется эвристика, приводящая нас к обнаружению плодотворных комбинаций. Что же такое эвристика? [19].

На этот вопрос Брунер ответа не дает.

Взглянув еще раз на историю понятия интуиции, мы можем увидеть, что изначально интуиция понималась как специфический контакт с высшей реальностью. Позднее эта гипотеза сменилась другой точкой зрения, согласно которой интуиция – это восприятие достаточно ограниченных основополагающих истин, относящихся к той же категории, что и принципы дедуктивной логики, математические аксиомы, идея причинности и т.п. И наконец, сегодня преобладает мнение, что интуиция – это всего лишь бессознательное умозаключение. Идея особой способности к сверхчувственному, прямому познанию отвергнута, как и само понятие истины. Современное представление об интуиции Уэсткотт обобщил так:

—Истину следует понимать либо как набор договоренностей, либо как какое–то количество вероятностных суждений. И то и другое подвержено изменениям. Непосредственное (интуитивное) обнаружение чего–либо можно рассматривать как результат неполного анализа или процесса формирования умозаключения [20].

С этой точки зрения, плоды интуитивного процесса не обладают сколько-нибудь большей ценностью, чем результаты деятельности разума и органов чувств1616
  Не так давно интуиция получила большее признание как процесс познания, см. Vaughn [21] – Прим. автора.


[Закрыть].

Аналогия с научным открытием

Основная проблема философов, психологов, да и всех остальных специалистов состоит в том, что их невозможно убедить в реальности чего-либо, не пережитого ими самими. Поэтому те, кто определяет интуицию как косвенное умозаключение, подразумевают тип интуитивного познания, знакомый им по собственному опыту. Определенные способы решения задач, «предчувствия» и «предвкушения» в точности соответствуют тому, что видели в интуиции Фрейд и Брунер, или совпадают с понятием «косвенного умозаключения» логического позитивизма. Однако Платон, Спиноза, Бергсон и все последователи мистической школы, используя понятие интуиции, говорят об ином опыте, чем все эти менее значительные явления, именуемые «интуицией». Мистики утверждают, что, в отличие от единичных «предчувствий», их «видение» проясняет природу нашего Я, смысл течения событий и предназначение человеческой жизни. В то же время, мистическая интуиция применима и к области естественных наук и психологии, как это засвидетельствовано в сутрах «Махаяны», в трудах Лао Цзы, Догена, аль–Газали и Шабистари. Единодушие последователей различных школ в описании интуитивно постигаемой реальности указывает на то, что их опыт не обусловлен какими–то личностными особенностями, но универсален, а параллели между их свидетельствами и открытиями современной физики убеждают в правильности подобного всеобщего подхода. Действительно, исследуя параллели между мистическими прозрениями многовековой давности и тем взглядом на мир, который сформирован современными физиками, западный человек может до некоторой степени признать действительное существование мистической интуиции. Такие сравнения были сделаны Лешаном [22], Капрой [23] и Зукавом [24].

Ирония состоит в том, что психология, которая старательно следовала образцу естественных наук, не видит в интуиции ничего, кроме бессознательных размышлений и косвенных умозаключений, тогда как сами ученые в бо́льшей степени готовы признать, что интуиция – это процесс, отличающийся от разума в своей основе и превосходящий его в способности познать истину. Нобелевский лауреат в области физики Уигнер прокомментировал это так:

– Открытие природных законов требует в первую очередь и главным образом интуиции, постижения целостных картин и обилия бессознательных процессов. А вот доказательство открытых таким образом законов и их использование – это уже другое дело… Логика приходит после интуиции [25].

В словах знаменитого математика Гаусса: «Решения у меня уже давно есть, но я до сих пор не знаю, как к ним подойти» [26], затронута, по общему мнению, дилемма, возникающая при инверсии научного метода.

Наиболее обстоятельно и подробно процесс научного открытия рассмотрел Майкл Полани, изучавший сообщения самих ученых о том, как они совершали «прорывы» к новому видению реальности. Как и Уигнер, он обнаружил, что логика, необходимые факты и осмысление приходят позже, а изначально используется другой канал познания. В обыденном языке нет слова для обозначения этого способа, поэтому Полани прибегнул к аналогии, чтобы передать природу изучаемого явления.

И мы знаем, что ученый формулирует проблемы, что у него бывают догадки и, вдохновленный такими предвосхищениями, он предпринимает исследование, которое должно дать подтверждение выдвинутым предположениям. В этом процессе он руководствуется все углубляющимся чувством согласованности, и подобное ощущение с большой долей вероятности оказывается верным. В действующих здесь силах мы можем распознать динамику интуиции. Пролить свет на данный механизм поможет следующая аналогия.

В физике говорится о потенциальной энергии, которая высвобождается, когда груз движется вниз по наклонной плоскости. Нашими поисками большей согласованности руководит потенциальность. Мы как бы переживаем скольжение в сторону более глубоких озарений и улавливаем направление предполагаемого движения груза, который поместили на наклонную плоскость и подтолкнули. Вот эта динамическая интуиция и руководит процессом совершения открытия [27].

Согласно мистикам, испытывая проблески прямого интуитивного знания, человек предвкушает развитие интуитивной сознательности, которая достижима с помощью методов мистической науки.

«Неделимое целое»

Привычный для нас способ приобретения знания основан на наблюдении и анализе незнакомых вещей, а также того, что нам уже известно. Процесс познания строится на сравнении, припоминании, реорганизации и установлении связей познаваемого с чем–то еще, изученным ранее. Например, мне известно, что Земля вращается вокруг Солнца, а мой автомобиль вмещает 12 галлонов бензина. Я знаю траекторию полета ястреба. Основываясь на собственном профессиональном опыте, я вижу, когда пациент расстроен и собирается заплакать: у него начинают дрожать губы и на глаза наворачиваются слезы. Все эти вещи я «знаю». Но возможен опыт и другого знания. Например, работая с одним из пациентов в терапевтической группе, я вдруг начинаю «знать» специфическое происхождение его внутреннего конфликта; я исключительно ясно вижу детали произошедшего, и наше дальнейшее совместное исследование [его проблемы] производит «чудотворный» эффект. Такое восприятие всегда оказывается верным, в отличие от знания, к которому я прихожу, используя формулы, задавая самому себе вопросы и апеллируя к вероятному, – короче, когда я строю догадки образованного человека.

Опыт интуитивного познания обладает качественной уникальностью, он отличается от применения клинического опыта и предсказаний, сделанных на основе случившегося ранее. Мои знания и разум тоже играют свою роль, так как интуитивное понимание – не для дилетантов, оно никогда не посетит того, кто несведущ в своей области. Но все–таки, как же я узнаю что–то этим путем? Единство мира – необходимое условие существования интуиции. Стремясь к ясности, мистики описывают этот способ как знание через единение: познающий становится одним целым с познаваемым, а не наблюдает его со стороны. Такое знание требует обращения к метафизике, а согласно ей, каждый человек некоторым образом связан со всем вокруг, что подразумевает теорию поля, в котором не существует абсолютных преград между частицами, но все они взаимодействуют и объединены в пределах поля. При таком видении сознание и реальность на некотором уровне являются взаимопроникающими. Если мы причастны сознанию, которое не привязано к физическому мозгу, а простирается на целостное существование, тогда субъект и объект суть одно, и можно познавать, становясь объектом познания. На Западе такого рода утверждения сочли бы бредовыми, поскольку их невозможно понять путем обращения к объектному миру с его дискретными границами. Мистический подход подразумевает другую организацию реальности, формируемую скорее градиентами,1717
  Градиент (от лат. gradiens – шагающий) – мера возрастания или убывания в пространстве какой-либо физической величины при перемещении на единицу длины. – Прим. ред.


[Закрыть] нежели границами. Согласно этому взгляду, реальность предстает как непрерывный поток, состоящий из неких частиц, которые существуют не сами по себе, а как волны в океане – индивидуально и в то же время в непрерывной связи с каждой другой волной и океаном – порождающим их источником. Мистическая наука идет еще дальше, считая каждую волну одновременно и всеми остальными волнами, неделимыми ни во времени, ни в пространстве.

Подобное восприятие мира кажется нелепым из–за застывшей системы взглядов, основанной на том фундаментальном положении западной культуры, которое Альфред Норт Уайтхэд назвал «простой локализацией».

Критически оценивая философию той или иной эпохи, не стоит в первую очередь обращать внимание на интеллектуальные установки, ревностно отстаиваемые ее приверженцами. Всегда найдется некоторое число фундаментальных допущений, которые бессознательно делают последователи всех мировоззренческих систем данной конкретной эпохи. Такие допущения кажутся столь очевидными, что люди не пытаются даже представить себе иное положение дел и, конечно же, не подозревают, почему они приняли что–либо как данность. В этих условиях возможно лишь ограниченное и вполне определенное количество типов философских систем, набор которых и создает философию эпохи в целом.

Одно из таких допущений лежит в основе всей философии природы нашего времени. Оно воплощено в концепции, предположительно выражающей наиболее конкретный аспект природы. Ионийские философы спрашивали: «Из чего сделана природа?». Ответ на этот вопрос обычно выражается в таких понятиях, как вещество, материя, материал, – суть не в том, какое именно слово используется, а в том, что для всех подобных случаев характерна принадлежность названного объекта к простому месту в пространстве или, если вам ближе современные идеи, в «пространстве–времени»…

Характеристика времени, равно как и пространства, предполагает возможность сказать о предмете, что он расположен где–то во времени или/и в пространстве или где-то в «пространстве–времени» – и это в совершенно конкретном смысле, для объяснения которого не требуется никакого другого вида пространства–времени [28].

Уайтхэд писал эти строки, исходя из взгляда эйнштейновской специальной теории относительности, предложенного в 1905 г. А Макс Планк, уже в 1932 году, мог утверждать:

– В современной механике невозможно прийти к адекватной версии закона, который мы ищем, если система физического мира не рассматривается как целое. Согласно современной механике (теории поля), каждый отдельный элемент системы в любое данное время в некотором смысле существует одновременно и во всех других областях пространства в пределах системы. Эта идея одновременного существования применима не только к силовому полю, окружающему этот элемент, но также к его массе и заряду [29].

А вот утверждение де Бройля, сделанное в 1958 году:

– В пространстве–времени все, что образует наше прошлое, настоящее и будущее, существует как единое целое, и все события, следующие одно за другим для каждого из нас, формируют существование какой–то материальной частицы, которая представлена как бы в виде линии, мировой линии этой частицы… Каждый наблюдатель, находясь в своем собственном временном процессе, обнаруживает, так сказать, новые слои пространства–времени, представляющиеся ему как последовательно сменяющие друг друга аспекты материального мира, хотя в действительности вся совокупность событий, составляющих пространство–время, существовала еще до того, как он узнал о них [наблюдая их последовательное развитие] [30].

Гейзенберг объяснил, как теория относительности и квантовая механика привели к появлению совершенно новых концепций времени, пространства и причинности, чем те, которыми мы, используя разум и органы чувств, оперируем в обыденном мире [31]. Эти идеи настолько новы для нас, что даже физики не могут их «понять», не могут представить себе, как они работают. Тем не менее, в силу существования данных, получаемых в экспериментах по физике элементарных частиц и астрономии, ученые вынуждены признать реальность, подразумеваемую такими концепциями. Мир, который вырисовывается в этих исследованиях, можно описать только в терминах математики четырехмерного «пространства–времени», основанной на идеях субатомного и галактического пространств.

Это позволяет эмпирически доказать иллюзорную природу мира объектов и сложившихся у нас под влиянием объектного Я воззрений на реальность. Ученые приходят к заключению, что не реальность сверхмалого и сверхбольшого, а именно реальность обыденного мира объектов есть особый случай, поскольку она является ограниченной интерпретацией, верной только в узкой области обычных сенсорных данных. Привычное видение мира и порождаемая им логика – удобная иллюзия, которая рассеивается, стоит нам сделать шаг за пределы знакомых измерений.

Наши органы чувств не позволяют ощутить этот новый мир, открытый учеными с помощью математики и сверхчувствительных приборов, способных перенести нас за пределы обычного восприятия и объектно–обусловленной логики. Опираясь на специальную технологию, расширяющую возможности нашего восприятия (например, камеры Вильсона, радиотелескопы или масспектрографы), физики открыли вселенную, поразительно похожую на ту, что описывали, в рамках возможного, мистики, – т. е. мир, в котором может существовать мистическая интуиция. Открытия современных физиков согласуются с утверждением мистической науки, гласящим, что взгляд, основанный на здравом смысле, будто мир состоит из объектов, – иллюзорен, поскольку мы склонны разделять видимую реальность на фиксированные единицы, упорядочивать их и наделять категориями пространства и времени. В действительности мир есть поток активности, где формы появляются и исчезают, будучи сиюминутными паттернами в динамике, живым потоком, базовую бесформенность которого мистики называют Пустотой или Абсолютом.

Скептикам, конечно, сложно признать реальность Абсолюта, но даже им нет необходимости радикально менять свои взгляды, чтобы увидеть разрыв в согласованном объектном мире. Физики, психологи и биологи согласны с тем, что границы, определяющие мир, являются скорее видимостью, чем реальностью.

Гарднер Мерфи обнаружил, что наши представления о биологических границах есть проявление функции конкретного временного промежутка и масштаба, которыми мы оперируем. Видимые границы существуют как сенсорный феномен, возникающий в результате использования этих шкал; они не абсолютны. Например, мы осуществляем постоянный обмен веществ с окружающей средой через дыхание, прием пищи и выделения, и это можно подтвердить с помощью радиоизотопного анализа, демонстрирующего, что в человеческом организме происходит полная смена веществ и наше тело представляет собой совсем не тот набор атомов, что год назад. Берталанфи подытожил:

– В результате метаболизма – характерной особенности живого организма – компоненты любого существа каждое мгновение заменяются новыми. Таким образом, формы жизни являются не бытийным феноменом, а, скорее, событийным [32].

В этом свете на кости и мускулатуру можно взглянуть по–новому: то, что мы называем структурами, на самом деле есть медленные процессы длительной протяженности, тогда как то, что мы называли функциями, представляет собой скоростные краткосрочные процессы. Итак, если мы говорим, что функция (например, сокращение мышц) осуществляется структурой, это означает, что волна быстрого и кратковременного процесса наложена на волну длительного процесса, протекающего медленно. Активность, изменение, процесс – вот «субстанции» нашего тела, мира и вселенной. Форму создают градиенты, а не границы [33].

Мистики идут еще дальше, заявляя, что мир изолированных объектов, как его воспринимают наши органы чувств, представлен не линейной последовательностью событий, а, скорее, органическим паттерном параллельных, синхронных и взаимосвязанных процессов, среди которых линейные связи занимают лишь незначительное место. Физики приходят к сходной точке зрения:

– Квантовая теория вынуждает нас рассматривать вселенную не как набор физических объектов, а, скорее, как сложную паутину связей между различными частями единого целого [34].

Даже сама идея «частей» – т.е. отдельных элементов – оказалась поставлена под вопрос следствиями из теоремы Белла, математическое доказательство которой было впервые опубликовано в 1964 г. и позднее всесторонне рассматривалось физиком д’Эспинья [35]. Вкратце теорема Белла гласит, что если статистические предсказания квантовой механики верны, то теории «локального реализма» ложны, хотя бы в одном из трех положений, на которых они основаны: 1) реализм, опирающийся на предпосылку, что «мир вне моего Я реален и обладает по меньшей мере некоторыми независимыми от человеческого сознания качествами»; 2) индуктивный метод анализа, по которому общие заключения можно вывести из частных случаев; 3) эйнштейновское утверждение о разделенности (одна частица не может влиять на другую, если скорость ее движения больше скорости света).

Из семи экспериментов пять дали дополнительные подтверждения теоремы Белла [36], и, как пишет д’Эспинья, большинство физиков считают ее доказанной. Он также утверждает, что из трех вышеперечисленных положений больше всего сомнений вызывает утверждение Эйнштейна о разделенности.

Учение о том, что мир состоит из объектов, существование которых не зависит от человеческого сознания, противоречит законам квантовой механики и установленным экспериментально фактам.

Нарушение закона разделенности, похоже, означает, что все эти объекты в определенном смысле составляют неделимое целое.

Нельзя сказать, что смысл теоремы Белла совершенно понятен, но в целом она означает кардинальный переворот в способе видения мира.

Таким образом, революция, произошедшая в физике, позволяет уверенно заявить, что вселенная представляет собой «неделимое целое», а это является необходимым условием для подтверждения реального существования интуиции – непосредственного знания. Теорема Белла привела д’Эспинью к выводу, что сомнения по поводу возможности познания мира, похоже, разрешаются естественным образом, сопоставимым с идеей знания через бытие.

Если предположить, что наш разум и эмпирически познаваемая реальность являются взаимодополняющими сторонами единого целого, то не кажется таким уж удивительным, что основные структуры этой целостности должны находить отражение в построенной нами математической модели, с одной стороны, и проявляться в эмпирической реальности, с другой стороны [37].

Довольно рискованно проводить параллели между выводами физики элементарных частиц, полученными математическим путем, и поэтическими метафорами мистиков. Такие авторы, как Капра и Зукав, получили свою долю критики. Томсен, высоко отозвавшись об их попытках «связать современную физику с другими важными сферами человеческого знания, в частности с мистицизмом и религией», предупреждал о постоянной смене определяющих идей в физической науке. И действительно, две концепции Капры – теория S–матрицы и гипотеза бутстрапа – считаются сегодня устаревшими. Изменяются идеи и в религии. Ни для одной из названных областей непозволительно слишком привязываться к другой. Более того, предупреждает Томсен, чрезмерная легкость, с которой одно приравнивают к другому, может привести к появлению квазинаучных культов и разновидностей гуруизма [38]. На самом деле абсолютная реальность выходит за рамки формул.

Сходной точки зрения придерживается и Бернстайн:

– Нашим потомкам наука настоящего будет казаться устаревшей. Схожим образом мы сейчас воспринимаем многое из науки XIX века. Увязывать религиозную философию с современной наукой – верный путь в никуда [39].

Тем не менее, сколь убедительны ни были бы аргументы этих критиков, факт остается фактом: современные физики увлечены «мистикообразными» спекуляциями, к которым они вынуждены прибегнуть, наблюдая определенные факты физического мира. Если те же дебаты по поводу смысла теоремы Белла или даже заключения квантовой механики не были бы связаны с именами прославленных физиков, их уничижительно обозвали бы «мистическими». Сходство предлагаемых физиками и мистиками интерпретаций мира не следует принимать как доказательство их эквивалентности, но воззрения первых могут вызвать у некоторых людей доверие к взглядам последних, и на это стоит обратить внимание хотя бы для того, чтобы оправдать более серьезное исследование мистической традиции.

Вселенная, заново открытая современными физиками, характеризуется единством, синхронностью и человеческим сознанием, взаимодействующим с миром. Обнаруживая эти характеристики, западная наука создает реалистическую основу для объяснения мистической интуиции. Перед лицом подобных открытий можно надеяться, что западные мыслители призна́ют возможность непосредственного знания и смогут принять науку мистицизма как прямой эмпирический процесс, связанный с развитием основополагающей человеческой способности.