Текст книги "Бег"

Диана Арбенина
Бег

© Д. Арбенина, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

«Я называю эту книгу…»

я называю эту книгу – бег. бег по территории жизни.

именно бег ибо добравшись до меридиана я так и не научилась ходить.

я бегу. я всегда бегу. у меня нет цели.

у меня нет горизонта. бег ни от кого.

бег ни к кому.

бег ни – что важно – от себя.

бег ни – что неважно – к себе.

я бегу просто потому что умею и люблю только это.

я не тороплюсь. я никуда не пытаюсь успеть.

в известной среднестатистической степени мне еще все равно.

в известной фактической степени мне уже все равно.

движения совершаются от невозможности их не совершить.

ответы на «вечные» вопросы давно получены.

все предельно. все предельно ясно.

поэтому в сухом остатке – бег.

я бегу и вижу цветы. я не срываю их.

я оставляю их расти.

я вижу высокие красивые деревья и нащупав в кармане перочинный нож не испытываю желания вырезать на их стволах свое имя.

кстати мое имя тоже условно. самое важное в нем – знак. знак охоты.

сочетание букв в имени уже не-важно.

я бегу а на линиях электропередач сидят птицы.

они поют. я не завидую их безусловной легкости.

я бегу мимо.

я бегу и вижу дома. как правило красивые дома.

мне не хочется иметь ни один из них.

даже с гамаком внутри.

я бегу и навстречу мне бегут мои любимые собаки.

я бегу мимо людей мимо звезд и зимы.

я бегу мимо океанов и гор.

я бегу мимо рубашек каналли и платьев шанель.

мимо гитар гибсон и ручек паркер.

мимо отеля астория и отеля риц.

мимо запечатанной наглухо бмв и кабриолета мустанг.

мимо фильмов феллини и джармуша.

мимо городов и континентов.

мимо тюрем и сцен.

мимо устриц и картошки-фри.

мимо колец-цепочек-жетонов-печаток.

мимо церквей и автобанов.

мимо кредитных карт и игральных столов.

мимо борхеса и буковски.

мимо йорка и беллами.

мимо пустых флагштоков и парусов с флажками-флюгерами на ветру.

мимо тех кто любит меня и тех кто сделал мне плохо.

мимо артема и марты.

мимо папы и мамы.

мимо тебя…

и это не прощание.

это радость.

это радость потому что в тот момент когда я пробегаю мимо вас все вы начинаете бежать со мной и вместе со мной ныряете в эту самую книгу срок которой жизнь.

мои спринтеры любви.

мои сталкеры духа.

д. ар

2017

одиночество есть

посвящается английским борзым

 
ты
с видом побитой собаки по улице бешено мчалась.
задевала прохожих искусанными ушами.
головою упрямой мотала отчаянно-звонко.
и саднящие раны лизать на ходу успевала.
я
к тебе приближался стремительно как авиатор.
и уставшая шляпа моя все пыталась обнять подбородок.
подошвы ботинок скользили по влажному небу
измятой листвы в колючих осенних лужах.
мы столкнулись!
 
 
и ты неожиданно больно
прокусила мне руку когда я пытался погладить
твою нежную спину и капли разбуженной боли
обагрили асфальт зернами крошечных пятен.
 

1994

свобода

 
свобода это когда грызешь веревку зубами
свобода соль простыней обмотанных вокруг тела
новой победы измученной кашей признаний
свобода шум лифта ночью на кухне свет
не от свечи зачем? просто для чтения книг
свобода это когда ты ничей ни в чем нигде
ни за чем никуда ни во что никогда
свобода это деревянный шест
ломающийся в руках на высоте семь метров
и еще чуть-чуть
свобода это пот на лбу это пот на висках
это забытое слово «забудь» это улыбка «да»
это изумрудная чистота
и вопрос почему буквы вдоль белого листа черны
 
 
и какое кому дело что ты
побывав в руках моих
заставила захотеть забыть
я схожу с ума
из какого ты теста свобода
я короную тебя любимая
я короную тебя любимая
я короную тебя любимая
 
 
свобода спасибо тебе родная
ты колешь мне пальцы
избалованное дитя
ты жалишь изгиб плеча
и не шутя ты шепчешь слова звенящие в воздухе будней
ставшим вечным week-end’ом
между тобой и мной
между тобой и мной
между тобой и мной
между тобой и мной
 

1994

do you love me

 
вверх
так – вверх вверх
так
глубоко
внизу
пусть пусть пусть я ломаю стрелы из этих
голосов ибо не существует ничего
кроме голосов и стрел.
наступит день когда они придут к нам с тобой
и никто не скажет что мы «едем» «гоним»
будет вот так вот так!!!
и можно захлебываться в своей глотке
своим же горлом
и промелькнувшее слово «teacher»
уступит слову «darling»
и орать и стонать от боли покинутого
и поймут и умрут вместе
главное honestly! все можно
только honestly like a crystal.
я утону в себе.
а когда идет дождь – все умывают капли
блестят волосы виски теплы щеки мокры
а губы горячи do you love me?
 
 
они берут осторожными руками
твое солнечное сплетение и расплетают его.
ничего что ты не умеешь говорить им свое
пересохшее «спасибо»
просто не знаешь как это по-другому
do you love me?
камни летят вниз с горы:
один ударит меня под лопатку
другой пролетит в миллиметре мимо затылка.
вырастут крылья но я буду молчать
потому что do you love me?
 
 
и по восходящим прямым пунктирного цвета
неизъяснимо в молчании без дома без обуви
без воды в карманах
вот опять так обнимаю запястья
– do you love me.
do you love me?
 

1994

я опять ушел

 
я опять ушел. и не потому
что стал с годами чрезмерно горд
или слаб что не позволяет рулю
срываться с обрыва речных озер.
и не потому что куда-то спешил.
и не потому что кого-то искал.
просто вы не решались прийти
долго. от этого слишком устал.
но таки пришли и горло вперед
рванулось сметая стены границ.
и опять был обманут я вашим огнем
спешащим к многоголосию лиц.
но за нежность губ которую пил
(не доверяя впрочем словам)
за невозможный взлет темных бровей
я благодарен вам.
вы остались там забавлять себя
забродившим соком минувших лет.
а я вышел на улицу и вдохнул
тяжесть солнечных эполет.
 

1994

я могу уйти

 
я могу уйти.
и это не будет пафос.
или просто желание
выпить чашечку кофе
в непарижском кафе
где кто-то когда-то на пол
опрокинул пару глотков
закипевшей брони
для души не успевшей окрепнуть
от ночи объятий
аромата увы совсем
не кофейного свойства
лучше быть коленкором
чем стыть от рукопожатий
создавшего маслом картину
в раме застывшей крови.
но пока я стою
и вдыхаю запахи дома.
и отчаянно морщусь
от горечи отрешений.
оседает на связках
щемящего имени слово.
и плачет пан-флейта
от верности со-отношений.
 

1994

можно закрыть дверь

 
можно закрыть дверь не сказав тебе «все».
спуститься по лестнице чувствуя каждый шаг.
выйти на улицу и повести плечом:
от существа свободы заноет сердце а в такт
движению век вольется ночной рассвет
в мое одиночество суммой случайных встреч.
(классики иногда слишком явно лгут
поэтому мало кто их способен беречь).
но прохладно. извне температура дна
эмигрирует вглубь горячего «ты».
казуистика скажешь? родная одна
ты сумела отдать себя волшебству простоты.
остается время чтобы закрыть глаза
лечь лицом на ладони свои (так увы верней)
и вспомнить как безупречно тонка была
шея ее в кольцах минувших дней.
 

1995

мне холодно вчера

 
мне холодно вчера и будет завтра.
немая безысходность в ритме боли
на муравьиный шест венок лавровый
нанизывает в такт и не вздохнуть.
актриса уронила запах тлена
на лацканы своей последней роли.
мужской пиджак и туфельки по крышам
как весело и славно падать вниз.
мессир! побудьте магом! вам возможно.
пусть тонок пульс и слезы дробью в горле
замусорен эфир. я стекленею
но покидаю воздух не дыша.
а страхи ни к чему: бесплотны тени
бесплатны мысли серебро реально.
а верность свыше данному союзу
была быть может даже хороша.
 

1995

выдохнув

 
выдохнув воду из легких солью пропитанных
он прицепил себя к пирсу усталый и пресный
солнечный Бог испачкавший губы в неистовом
лунном сиянии спину подставил
звенящему льду одиночества.
на потеплевшей щеке бликами клетчатой
воздуха ткани пил он предел ощущений
а после нырнул в поток золотой бесконечности
и взвыл плато ладони изранив в танце метели.
в кругах на воде кувыркались медные линии
ветреных рук оставшихся у изголовья
ее силуэта в проем деревянный вписанный
не красками не пустотой и даже не кровью.
настоянный купорос сочился меж стеклами
и поводом был для ошибок порой безразличных.
бережно телу внимая в ритме бессонниц
горло немело пытаясь держаться приличий.
и равенство дня с потолком а ночи с рассветом
сковало свободу его цепями сомнений
в неизмеримости чувств: не больше не меньше
но он не дал себе времени для суеты изменений.
вот так бы мы жили с тобой: имея в запасе
сорок семь лет оставшихся в общем кармане.
к небу ходили бы в гости на крепкий тропический кофе
и земля принимая бы нас пружинила под сапогами.
 

1995

эшафот не сломался

 
эшафот не сломался и айсберг не утонул.
отвратимость событий уже начинает пугать.
мы не стали ближе впустив наших чувств абсолют
в пустоту как усталый сапог в тревожную гать.
мы двигались медленно. кадры сменяли дни.
череда откровений довольна была собой.
ты любила кого-то когда-то но где они
было мне doesn’t matter
как тот кто сейчас с тобой.
я верил в те дни в необходимость руля
и вкус печали хранили губы твои.
наш слаженный экипаж стартовал в сотый раз
и ты вышивала на флаге своем «позови».
мой дом еще спал но уснули уже фонари.
воздушные тени ныряли в тепло простыней.
раскрытая книга смешала страницы свои
как смешивал я череду пустопрожитых дней.
закрытая дверь и соло бегущей воды.
пахучее варево цвета древесной коры.
ботинка блестящий носок. платка белизна.
ключ в скважину. шаг за порог для новой игры.
ты ехала в город в извилистом теле змеи
и сны обесцвечены были уютом купе.
а улей вокзала готовил плацдармы свои
для нового данного Богом аутодафе.
 

1995

брамс

 
здесь время диктует броун.
а ночь не крепка фасадом.
на пыльном сукне спит муха
обнявшись со словом «crumbs».
а я распорола небо
чтоб не было очень сухо.
и в сгустке желаний плавал
томил свои пальцы брамс.
и лоб упирался в стекла.
и змеи свивались клубками.
я знаю когда ты спиною
хотя и не в полный рост.
песок барабаном в воду.
наследник зреет стрелою.
и в смерти слоновой кости
рождается матовый хвост.
 

1995

ночное

 
мимо глаз летят рыбы и птицы
мне душно и мутно
кто сказал что ночью нужно спать?
 
 
ты возвращаешься и молчишь. так тихо!
мы ходим и дышим
кто сказал что ночью нужно спать?
 
 
в углах моей комнаты пыль и покой.
зимние песни. тайны кошки в подъезде
но кто сказал что ночью нужно спать?
 
 
я жду весну и осторожно
мысли пускаю вовне.
много улиц
как много мостов и солнца – красиво!
кто сказал что ночью нужно спать?
 
 
мы вместе входили в метро. мы были в реке.
и ты никогда не возьмешь мою руку в свою.
но кто сказал что ночью нужно спать?
 
 
на деревьях в этом году много плодов.
и терпение вечно когда ты желанен
как парк динозавров.
но кто сказал что ночью нужно спать?
 
 
время идет. я не хочу закрывать глаза!
и мне интересно будет ли теплой твоя рука
когда ты закроешь их мне.
найди того кто сказал что ночью нужно спать.
 

1996

25-й кадр

 
в час когда шаверма теряет вкус
в час когда больше не лезет пиво
в час когда анекдотам не весело
в час когда джинсы в пятнах от водки
в час когда свитер шмонит табаком
как бешеный
в час когда лица друзей – плоские блинчики
я шатаясь подхожу к окну
аккуратно отдергиваю сизые занавески
а там внизу стоишь ты
и так же как раньше так и сейчас
ты любишь меня.
и я не прощаюсь: никто не заметит
и я спотыкаюсь на гадких ступенях
ты целуешь меня и мы уже дома
и я утыкаюсь тебе в подмышку и засыпаю
счастливый. занавес.
 

2000

про тома йорка

 
мы рассекаем друг друга мгновенно.
нас миллионы и нам по колено.
мы курим при встрече. при встрече жмем руки.
мы сушим тела чтобы были упруги.
мы только штанами метем по асфальту.
нам юбки – измена. а платья – как спальник.
 
 
а я слушаю тома йорка
про самый уличный спирит.
и питерский дождь рассекаю
колесами мотоцикла.
и если ты станешь взрослой
и даже совсем не тоненькой
я буду любить тебя так же
как в наше первое лето.
 
 
мы врем нашим мамам. отцов мы не знаем.
мы кольца на самый большой надеваем.
мы травим чернилами голые плечи.
мы меряем силу ладоней – кто крепче.
целуемся в четную – узкие губы.
мы злимся когда обзывают нас грубо.
мы бьем без раздумий. с размаху и точно.
по-девичьи нежно. по-девичьи сочно.
 
 
мы любим орехи. мы белки с хвостами.
мы скачем по клубам. и схема простая:
сначала по пиву. потом по танцполу.
и градус крепчает. дальнейшее скоро
и быстро случится в кино в туалете
на заднем сиденье без света на свете.
для нас не проблема. нас больше – мы стая.
и нас по-иному уже не заставишь.
 
 
а я слушаю тома йорка
про самый уличный спирит.
и питерский дождь рассекаю
колесами мотоцикла.
и если ты станешь взрослой
и даже совсем не тоненькой
я буду любить тебя так же
как в наше первое лето.
 

2002

чинаски

 
мы погасили свет. принялись пить и болтать обо всем.
напротив нас на стене зажегся неоновый конь
кинотеатра «весна»
и он полетел. а мы целовались трепетно трепетно так…
дышали и знали что мы никогда не умрем.
 
 
чуть позже мы вместе легли в постель
и нас заливал неоновый свет
под красным крылатым конем разливалась ночь.
 
 
и лица краснели и лица белели 7 раз 14 раз
взмах крыльев – неоновый конь все летал и летал.
 
 
и так миновала одна из наших ночей
одна из лучших ночей:
красный крылатый неоновый конь
и покаянная грусть.
 

2003

немым

 
мы утеряли пешку
и буквы вовсе не те.
я чувствую – лето крадется
и плавится в темноте.
но есть ты и запах твой
навеки впитанный мной
прекрасной дорогой ложится
между дождем и луной.
 
 
мы утеряли пешку
в клеточных лабиринтах.
я чувствую лето. так не было.
это же очевидно!
но есть ты и голос твой
навеки впитанный мной
прекрасной дорогой ложится
между дождем и луной.
 
 
мы утеряли пешку
белого цвета кости.
мне стали невыносимы
походы в кино и в гости.
 
 
я чувствую необходимость
быть все время с тобой.
и сердце прекрасной дорогой ложится
между дождем и луной.
 

2004

туземцы

 
туземцы живут в горах а конкретнее
их дома располагаются в ущельях гор.
в безопасных отвесных скатах.
я не знаю кто их научил этой безопасности.
но цунами и лавины обходят туземцев стороной.
доходит до того что они сидят на циновках курят
альпийские травы и наблюдают катастрофу природы
не шевелясь и внешне равнодушно.
 
 
туземцы не знают что такое измена.
когда им случается влюбиться – они завоевывают
и забирают навсегда.
 
 
туземец живет 98 лет и знает только одну женщину.
 
 
туземец умирает когда убивает волка.
так принято.
когда туземец начинает глотать свои легкие
вместо воздуха он снимает со стены ружье и уходит.
никто не плачет. никто не бежит за ним.
все знают что туземец не вернется.
а время замерзает обращаясь в слух.
 
 
и когда раздается долгожданный выстрел
младший из сыновей протягивает матери винтовку
становится у края чернозема и смотрит как она
стреляет себе в грудь.
старшие начинают пеленать ее а младший поднимается
в горы и приносит тело отца и язык волка.
отца опускают в могилу
и кладут его голову на плечо матери.
 
 
туземцы самый счастливый народ.
их не смогла найти и изучить ни одна экспедиция.
их не смогла найти ни одна цивилизация.
 
 
говорят в их теле нет сердца.
говорят небо плачет за каждого из них.
говорят язык волка становится ласточкой.
 
 
а я не знаю кто мне все это рассказал.
 

2004

узелок

 
независимость хуже смерти:
под ударами все равны.
и крошится мозг. отрешенно
нервы любовью полны.
 
 
и я плавлю время
и есть не могу абсолютно.
и стремлюсь как фанатик
к тебе как бездомный к уюту.
 
 
и невдомек что никто
никогда не предан:
из двух влюбленных
один – влюблен. второй – следом.
 

2005–2013

 
москва держит небо
и стелет постели
а плечи атлантов
давно онемели
от тяжести неба
свинца килограммов
и хочешь не хочешь
захочешь быть пьяным
невнятным
бубнить
водку в губы макая
в подмышку скулить
промежтем выбирая
из двух исполинов
того кто накормит
икрой и свободой.
 
 
мы встретимся скоро
на невском.
украдкой на невском –
«простыла?»
и руку в карман
чтоб ладонь не остыла
и грела
карман соревнуя с морозом
твои заусенцы.
мы встретились сложно.
и сложно простились
не встретив друг друга
на кладбище диком
с цветами и вьюгой
и мальчиком
с равнодышащим веночком
«вам мамы!»
и больше ни буквы ни строчки.
 

2005

углы

 
жди меня!
на той стороне угла
где площадь течет
как река текла
и стала ручьем
упираясь в лицо
прохожих
пытавшихся
скинуть кольцо
с маршрута –
«я клерк в мониторной кишке»
с маршрута –
«с 8 до 7 на крючке»
с маршрута
«домой на работу домой»
мне странно
что я до тебя был живой
и ждал не тебя
под гипнозом угла
где площадь течет
как река текла
и высохла.
без ностальгии по дну
и память себе оставляя одну
о взглядах
где темных огней стремена
но нет меченосцев
и кратер угла
городу больше не нужен.
а площадь течет
как река текла.
 
 
углы не становятся у́же.
 

2005

немым

 
слишком много просят у Господа.
чую я – скоро мне скоро мне.
мы с тобой были отростками
и зеленели и зеленели.
а теперь земли во рту досыта.
и редкие взгляды в небо.
и откровенно жалею
на панихиде свекрови
о детях которых не было
о детях ушедших под парусом.
 
 
мне на ладонь свою ладонь положи
чтобы разрешить миру быть непогрешимым.
 

2005

странно

 
странно что в перспективе окна
площади рыбная величина
четко ложится на ребра усталого гриля.
и не моги запретить ей дышать
жабрами. и не дай Бог помешать
хвосту с головой заниматься нетленной любовью.
 
 
странно что кровь теряет себя
с потерей железа. мегерой терпя
сою. в сердцах тельцами оставшейся честной.
и не моги подменить ее код скоростью
мутной усталостью вод
давно не рожавших с любовью.
 
 
странно что здесь прохожих следы
пеленают себя не в капризы воды а в спицы велосипеда.
ухмылкой унылый рембрандт за окном
ревниво молчит и окажутся сном дома его светотени.
и не моги задержаться чуть-чуть в подсолнухах
в них сладострастно тонуть
пленившись жемчужиной слуха.
 
 
бледное утро. туман. будто север.
венеция или чукотка.
в слабости белых коленей
есть что-то сильное
непобедимое что-то.
и в клетку смотреть
не посмею – слезы.
может ты чувствуешь насморк?
тебе до сих пор не дали салфеток?
несите! и только красных!!
на мысе ботинка таятся рифы
и то что осталось от алиби.
дуй в меня выстрелом
пулей стаккато
цепким ядом каннабиса.
на крышах овчарками стынут эльзы:
им не приготовили кость!
мне бы хотелось в тебе замирая
чувствовать пряную злость.
и в полюсе где расцветают снега
и время рисует нули –
тоскует корма по корме
томится корма по корме
ложится корма на корму
и засыпает…
 
 
странно что все это видела ты –
но мне не сказала ни буквы.
странно что мне невесомости стыд –
неведом как веки наутро.
странно что я разлюбила тебя –
навзничь до Ъ знака.
странность со странностью явно в родстве
как холостяк и собака
странно что это дуэль. но один
всегда за спиной секунданта.
жутко ты корчила рожи слепым
под их глухое анданте.
мы не согрешили в рейхстаге побед
и не разбавляли слюну
друг другом в то утро когда я ушла
тебя оставив одну.
 

2006

немым

 
мир состоит из прямых.
начиная с контура горизонта
кончая тростью слепого
обреченного никогда не увидеть
рассвет и ярко-красные горы.
 
 
мир трусоват. он прямой.
повезло если город где
вынужден жить – однополосный.
в противном случае автобана стрела
делает жизнь несносной.
по перилам скользит рука
в себе оставляя занозу.
 
 
мир несгибаем как прут
из каленой до белого стали.
я люблю рисовать. красок нет.
карандаши достали.
 
 
может стоит залезть
на нелепый крыши конек
и прыгнуть в асфальт
поцелуи спрятав в трубе…
 
 
не волнуйся. я просто тоскую мой друг.
я тоскую мой друг о тебе.
 

2006

часовой механизм

 
серенады печальных песен моих
превращаются в горсти песка.
зеркало дробью вьется во мне
танцует бездомный канкан.
и отчаяньем мажу и мажу себя
от голени до головы.
город голодный улицы жрет
вздыхают усталые львы.
любить себя невозможно.
все – блеф на кончике острия!
кончено! думала смерть обо мне.
толпились угрюмо друзья.
и я холодела шершаво касаясь
могильного шелка у рта.
хотелось чаю. но вместо него
слюной текла пустота.
и левый каблук опротивел
в ключицы впирая статику дна.
отрадно что в крематорий со мной
сегодня пришла весна
а время застыло – убогий банкрот –
в секундной и часовой.
и стало понятно что созданный мир
придуман был вовсе не мной.
но здесь как-то мертво и стыло лежать
по-прежнему мерзнет душа
и хочется выть и царапать крышку
каленой сталью ножа.
планы сбежать провалились –
мне плохо и здесь как было всегда.
одно преимущество – больше не надо
смеяться и рвать провода.
 
 
и взвесив все это не то чтоб на вес
мальчишечьим тая пушком –
прошу вас поверить в необходимость
по венам пустить молоко.
 

2006

немым

 
тоскую тобой тоскую!
пеленаю свой сон тобою!
влюбившись в тебя рискую
навеки проститься с любовью
и гордостью. как перед смертью
богатые трут мениски
о землю. я сожалею
о том что мы были капризны
и раны как хлеб смаковали
и нервы тянули капроном.
я буду стеречь в тебе тайну…
в немыслимо сладкий хронос
лечу поднимая руки.
фаланги непобедимы.
приснись мне чтоб стало не страшно
приснись мне чтоб стали едины.
 

2006

горелову

 
в шахматах просто:
если мат – то мигрень.
лбы уронившие гроссы
не дают океаны взаймы.
и не замечают лоска
черно-белой тюрьмы.
а ты…
а ты – чудо-остров.
тебя обидеть что
ким ки дука заставить
встать на колени.
я цепенею от тайны в тебе
хрупкой тревожной загадки.
ты будешь таким дооолго.
и после меня будешь таким.
 
 
в шахматах бреют души.
и гамлет не столь резонен
сколь в феврале в аризоне
партия без туры.
а ты…
а ты свободен и дышишь!
три кошки в уютном доме
весну встречать наготове
как африканские львы.
 
 
в шахматах пот не принят.
линии режут линии
пересеченья отныне
зовутся глаголом «съел».
а ты…
а ты влюбляешься в дроби
и в барабанном ознобе
ликуешь диктуя сердцу
единственно нужный ритм.
 
 
и я наблюдаю это.
и чувствую – скоро лето.
но не изменится почерк
девятого дня весны.
и вот еще что:
о платьях сестер
грезят младшие братья
и будто бы ищут защиты
у бесконечной длины.
 

2006