Текст книги "Душа Пандоры"

– Уверены, что это благоразумно – открыто рассказывать всем о том, что она здесь?

– О, и эллины[10]10
  Эллины – самоназвание греков с VII века до н. э.


[Закрыть], и боги узнают об этом сами, – усмехнувшись, заверила Кассандра Харона. – Не я стану той, кто поднимет эту волну, но и остановить ее я не сумею.

Деми прикрыла глаза. Скоро вся Алая Эллада будет гудеть подобно растревоженному улью. И предметом всех разговоров станет она.

– Из того, что сказал мне Никиас, я поняла, что память о твоих прошлых жизнях и самой первой твоей инкарнации к тебе еще не вернулась. Такое случается, но кому, как не тебе, Пандора…

– Деми, – поправила она упрямо.

Быть может, глупо цепляться за собственное имя. Однако Деми узнала его лишь сегодня утром, с дюжину часов – и дюжину вечностей – назад и не хотела так скоро его терять.

Никиас только хмыкнул – все с тем же презрением, как ей показалось. Из-за проклятой маски (он снова, будто намеренно, стоял к ней полубоком) нельзя было сказать наверняка. Вопросы о предназначении этой маски крутились в голове Деми среди прочих, но их она отодвигала пока на второй план.

С первым бы разобраться.

Кассандра мягко, по-кошачьи, улыбнулась. Улыбка преобразила ее, наполнила еще большим очарованием. Поучиться бы Никиасу у нее…

– Кому, как не тебе, Деми, под силу отыскать пифос и явить миру таящуюся на его дне надежду? Твои воспоминания – это ключ. В них кроется тайна нахождения пифоса, которая никем из обеих сторон еще не раскрыта.

Взгляд Деми на мгновение приковал рисунок на полу, геометрическое переплетение линий. Однако слова Кассандры заставили ее резко вскинуть голову.

– Арес тоже ищет пифос?

– Да. Чтобы уничтожить его. Чтобы не дать Элпис появиться на свет.

Горло разом иссохло, желудок словно стянули в узел. Бог войны искал ее. Не ее, Деметрию Ламбракис, но ее, Пандору.

Однако и кое-что еще, сказанное пророчицей, вызывало не меньшую тревогу. Она не помнила, каково это – быть Пандорой, и, конечно, ничего не знала о пифосе и о той, прошлой жизни. Хуже того – она и нынешнюю забывала каждый рассвет.

– Вы все это время искали меня… Значит, умирая и возрождаясь, вы знали, кто вы, и помнили, какова ваша цель?

– Вспоминала, – уточнила Кассандра. – С течением времени воспоминания о прежних инкарнациях приходили сами собой.

– Но… как? Как это возможно?

– В Элладе существует обряд, что ставит печать на наши смертные души. Она позволяет нам не забывать, кем мы были в прошлой жизни, кем остается наша душа, изменившая телесную оболочку. Взрослея, мы вспоминаем все, перенимая опыт наших прошлых жизней. Случается так, что душа преодолевает завесу между нашими мирами и проникает в твой. И тогда на Земле рождаются те, о ком прежде слагали легенды, – Тесей и Гиацинт, Персей и Ахилл, Геракл и Одиссей. С печатью на душе инкарнаты рано или поздно вспоминают, кем были когда-то. Взывают к своим богам, и те распахивают для них завесу, или же Харон, откликнувшись на зов, переносит их домой. В Элладу. Те же, кто не проходил обряд, остаются на Земле.

– Хотите сказать, в моем мире проживают свои новые жизни те, кто когда-то был частью древнегреческих мифов? – ахнула Деми.

– Те, кто вписал свое имя в анналы истории, – со сдержанной улыбкой поправила пророчица. – Да.

– Но что заставляет инкарнатов отказываться от обряда, от печати?

– Мы проносим благословения богов – их дары – сквозь года, в наши новые жизни. Быть может, некоторые из инкарнатов устали от дарованной богами силы и захотели стать обычными людьми. Быть может, они устали от войны. Отринув память об Алой Элладе, ты не вспомнишь и о том, что дало ей такое название. Не все инкарнаты – великие герои, и не все хотят ими становиться.

– Или они желали начать жизнь с чистого листа, – вполголоса сказала Ариадна. – Не все могут похвастаться счастливым прошлым. Инкарнаты могли потерять любимых, пережить предательство или всю свою жизнь преодолевать сонм ниспосланных им богами испытаний. А к чему помнить о том, что причиняет боль?

– А может, им просто было что забывать. Может, они хотят стереть из памяти свои прошлые ошибки. – Угрюмый взгляд Харона снова был прикован к лицу Деми.

Вспыхнув, она закусила губу. Обижаться на его прямоту бессмысленно. Если она и впрямь Пандора, а все происходящее – явь, а не долгий, странный и безумный сон… Она виновата. Нет, не так – виновна, пусть ее вину еще никто не доказал.

– Может, на моей душе тоже нет печати? И я никогда за все эти жизни не взывала к богам или к Харону, потому что никогда не вспоминала об Алой Элладе?

– Или ты просто трусиха, постоянно бегущая от войны.

Деми успела забыть о присутствии Никиаса, но он не преминул напомнить. Да так, что ее внутренности словно обожгли кислотой.

– Когда ты открыла пифос, бедствия разлетелись по всему свету. Мир не был к этому готов. – Кассандра отвела взгляд. – Я пыталась предупредить их, но меня никто не слушал.

Деми с усилием кивнула, чувствуя нарастающую дрожь. Вещая дочь троянского царя посмела отвергнуть любовь самого Аполлона, за что и поплатилась проклятием. По воле бога никто верил ее предсказаниям. Страшно подумать, какие муки испытывала Кассандра, предвидя надвигающиеся беды и не имея возможности их предотвратить.

– По миру разгулялось зло. Страшные болезни косили людей беспощадно. Происходящие с людьми несчастья, разочарование и жадность порождали ненависть – то, чего прежде они не знали. А та плодила новую ненависть. Пороки завладевали человеческими сердцами и распространялись словно пожар. И конца всему этому не было.

– А что же боги? Были заняты пиршествами на своем Олимпе?

Харон неодобрительно нахмурился. Кассандра пригвоздила Деми к полу взглядом карих глаз.

– Они пришли на помощь, как только поняли, что человечество нуждается в ней. Но было уже слишком поздно. Человеческие тела хрупки, и порой еще слабее их воля. Греция захлебнулась кровью и тьмой. Она была уничтожена. Остальной мир вскоре последовал за ней, стертый с лица земли Великим потопом.

– Моя Греция? – выдавила Деми. – Мой… мир?

– Наш мир, – охрипшим от ненависти голосом сказал Никиас. – И мы видели все это. И не смогли ничего сделать. Ничего.

Он помнил. Помнил, как на его глазах умирал целый мир.

– Хронос – единственный, кому под силу было все исправить. – Кассандра говорила негромко, и вместе с тем казалось, что ее сильный, ровный голос раздается у Деми в голове. – Он породил время, он – само время. Он же время в мире Изначальном и остановил. А затем повернул вспять, ломая им самим созданные когда-то законы, пойдя против устоев, что были укоренены, вшиты, врезаны в канву этого мира. В этой реке времени, текущей вспять, против собственного же течения, Хронос отыскал миг, ставший началом конца. То самое мгновение, когда ты, Пандора, открыла пифос.

– И он сделал так, чтобы этого не случилось? – пораженно спросила Деми. Магия такого масштаба просто не укладывалась у нее в голове.

– Да. Изначальный мир вернулся таким, каким мы его помнили. Мы думали, что спасены, но мы ошибались. За нарушение законов мироздания даже богам рано или поздно приходится платить. Хронос истратил почти все свои силы на это чудо, но и такой великой цены оказалось недостаточно. Наша хрупкая реальность не выдержала столь сильных, масштабных чар. Она попросту раскололась на две части в той точке, где все и произошло. Изначальный мир продолжил существовать как прежде. Запечатанный пифос боги выбросили в океан, в Саргассово море. Туда, где его никто и никогда не сможет отыскать.

– Саргассово море… Вы говорите о…

– Бермудском треугольнике[11]11
  Бермудский треугольник – зона в Атлантическом океане между штатом Флорида, Пуэрто-Рико и Бермудскими островами, где, согласно одной из версий, происходят таинственные исчезновения морских и воздушных судов и прочие аномальные явления.


[Закрыть], – кивнула Ариадна. – Это одно из немногих мест на Земле, что сохранили древнюю, первородную магию.

– Однако мироздание, храня воспоминание о прошлом, не желало так просто его отпускать. Другой реальностью стала Эллада, обернувшаяся Алой лишь недели спустя. Здесь течение времени не было нарушено, и Пандора открыла пифос. Зная, какая судьба уготована миру, на этот раз боги сумели его спасти.

– Вот только боги спасают лишь тех, кто взывает к ним с молитвами.

Мрачный голос Харона заставил Деми обернуться в его сторону. Однако смотрел переводчик душ не на нее, а на Кассандру.

– Ожидаемо, что боги Олимпа услышали лишь голоса эллинов. – В словах Харона почти слышалась желчь. – Непонятно только, почему они и не подумали о том, чтобы спасти и другие народы.

Ошеломленная всей обрушенной на нее правдой, Деми все же почувствовала растекшееся в воздухе напряжение. Кассандра смотрела на Харона уже знакомым ей тяжелым, пронзающим взглядом.

– Ты подвергаешь сомнению добрую волю богов?

– А тебе эти сомнения будто незнакомы, – усмехнулся Харон.

– Боги сильны там, где в них верят, среди тех, кто верит в них, – отчеканила пророчица.

– Мы говорим о богах. О тех, что посылают молнии с неба, что поднимают на дыбы саму землю, а моря заставляют вскипать. Они буквально вылепили однажды этот мир.

– Не третье поколение богов. Не олимпийцы.

– И ты правда думаешь, что нельзя было найти иной способ?

– Им ведомо больше, чем ведомо нам. Потому боги делают лишь то, что считают необходимым.

– Для себя, но не для людей.

Кассандра молча смотрела на Харона. В глазах ее застыло… Нет, не неодобрение. Что-то более глубинное, темное. Над ее предсказанием о ни много ни мало конце света лишь поглумились – или же и вовсе пропустили мимо ушей. Однако она упорно защищала богов, один из которых ее и проклял, обрекая тем самым целый мир на погибель. Слепая ли это преданность или безграничное великодушие и всепрощение?

Дуэль двух взглядов продолжалась не меньше пары минут. Ариадна явно желала исчезнуть, обернуться тенью. Никиас замер у окна, сжав руки в кулаки и крепко стиснув челюсть. Что он проживал сейчас там, внутри? Какие воскрешал воспоминания? Деми догадывалась, что знает ответ, но не хотела допускать его до сердца.

Закончив прожигать Харона взглядом, Кассандра снова обратилась к Деми:

– Гера и преданные ей ореады[12]12
  Ореады – нимфы гор и древнейшие из нимф.


[Закрыть] вздыбили землю вокруг Эллады, окаймляя ее цепью гор, своими вершинами касающихся самого неба. Они спасли Элладу, но остальной мир был уничтожен.

– Выходит, там, за горами…

– Там нет ничего, кроме безбрежного океана.

Кассандра помолчала, давая ей время все осознать. Как будто даже вечности для этого будет достаточно.

– Я не понимаю… Что стало с людьми и богами, когда миров стало два?

– Боги цельны, едины, они всегда существовали будто над этим миром, а не в нем. Перемену они заметили, но на них она не отразилась. А вот люди… Их души раскололись надвое, пусть и почувствовали это не все. Представь, что душа человеческая – это горсти солнечных искр. Возьми тысячу их и раздели пополам. А затем возьми две горсти и тоже раздели. Как думаешь, почувствует ли разницу тот, в ком вместо двух горстей осталась одна?

– Расколотая надвое душа высвобождалась со смертью тела и лишь тогда становилась цельной, – тихо добавила Ариадна. – Но до тех пор… Эллины Изначального мира и Алой Эллады порой сходили с ума от двойственных воспоминаний, осознания существования двух реальностей, двух наших версий.

– После того как наши души стали цельны… Каждому из эллинов пришлось делать выбор, жить ли в безопасной реальности или уйти в Алую Элладу. Мы, – Кассандра обвела присутствующих рукой, – и все те, кого ты еще увидишь, решили сражаться. За Грецию – пускай и лишь ее отголосок. За Зевса. И всю магию мы – боги и герои, воины и колдуны – забрали с собой, в Алую Элладу.

– А я, – сдавленно произнесла Деми, – не пошла?

– А ты сбежала, отрезала себя от Алой Эллады – как ты думала, навсегда, – источая ядовитую ненависть, процедил Никиас. – Здесь твою копию убил Арес. Чтобы ты не открыла проклятый сосуд снова и не выпустила надежду, которая поможет нам победить.

Оглушенная, Деми потерла ладонями уши. Две реальности. Мир-война и мир, который покинули боги. Ее копия, уничтоженная Аресом. Но было и кое-что страшней.

Она, Деметрия Ламбракис, однажды уничтожила целый мир.

Глава пятая. Атэморус

– Мне надо… подышать.

Паника поднималась откуда-то изнутри, грозя уничтожить то немногое самообладание, что у нее еще оставалось. Деми бросилась прочь. Прочь из комнаты, из владений Кассандры… И хорошо бы, если бы прочь из Эллады.

– Пандора!

– Деми!

Она не отозвалась ни на один из голосов. Зато услышала другой: «Пусть бежит, как всегда это делает. От себя не убежишь, как ни старайся».

Даже на улицах Акрополя Деми не сбавила шаг. Все бежала – ветер в волосах – вперед. Никиас прав – она пыталась убежать от мыслей, от прошлого, пусть и таящегося не в ее собственных воспоминаниях, а в чужих словах… От себя самой.

Ядовитыми каплями в сознание въедались мысли: «Так рвалась узнать, кто ты такая. Довольна теперь?»

Остановилась она, лишь оказавшись в нижнем городе. Просто легкие не позволяли больше бежать. На нее, незнакомку в странной одежде, с любопытством смотрели люди. Они в свою очередь были облачены в простые хитоны, подпоясанные, с напуском и наброшенным поверх гиматием – накидкой, которую эллины использовали как плащ. Любовь к сложным конструкциям и причудливым покроям от собратьев из другой реальности они, вероятно, не переняли. Алой Элладе было не до красоты. Здесь испокон веков шла война.

Деми вглядывалась в их лица, а в голове звенело: «Я всех вас обрекла». На страдания, на бесконечное выживание, на потерю близких и родных.

Она безуспешно пыталась не думать о правде, что ей открылась. Мысль о том, какую роль она сыграла в божественном противостоянии, до сих пор заставляла легкие сжиматься, отказываясь пропускать кислород.

Вечер близился, Деми пыталась об этом не думать. Не вспоминать, что дом где-то далеко, за границей реальности, в мире, чья история однажды была переписана… из-за нее. Ей бы кричать всем, кто смотрел и будет смотреть на нее с настороженностью, ненавистью или надеждой, что она – не та, кого они ищут. Но какое-то странное чувство внутри, чувство, которому не было названия, убеждало в обратном. Быть может, в ней говорил отголосок ее души? Той, чьим именем было – Пандора?

А еще о том, что будет, если Элени вернется домой и не обнаружит там Деми. Не просто родную дочь, но дочь, страдающую провалами в памяти. Ту, что не сможет вспомнить саму себя, если не проснется в комнате, обклеенной подсказками-стикерами.

О том, что попасть в родной мир… Хотя какой из миров теперь считать родным? О том, что попасть в Изначальный мир без помощи Харона Деми не сможет.

О том, что невидимые часы над ее головой отсчитывают минуты до утраты воспоминаний.

Так много вещей, о которых не стоит думать. О чем же думать тогда?

Деми не знала, сколько бродила по Афинам, прежде чем услышала крик. А следом – звук, который она не могла слышать в Греции Изначального мира и все же каким-то образом узнала его.

Тревожно, надрывно сообщая о беде, трубил рог.

Не успев осознать, что делает, Деми бросилась на звук. Прислонившись к стене дома, сухопарый мужчина в льняном хитоне захлебывался болью и отчаянием. Лица стоящих рядом с ним эллинов исказил страх, но смотрела Деми не на них.

Прочь от людей плыли высокие вытянутые фигуры, словно слепленные из черного тумана. Ничего человеческого в них не было – в сгустке полупрозрачной темноты не угадать ни конечностей, ни лиц. Только дымный морок. Одна из фигур, в противоположность остальным, уходящим, обволакивала тело несчастного, вероятно, попавшегося ей на пути.

Казалось, эллин потерял контроль над собственной тенью, и та напала на хозяина, как зараженная бешенством собака. Она выглядела как дым, которому наспех придали форму, но дым не может убивать… А эта тень убивала.

Один из эллинов с кинжалом в руках бросился вперед, к человеку и к живому, голодному мороку, что слились в противоестественных объятиях. Деми внутренне сжалась. Вряд ли обыкновенный клинок способен причинить вред ожившей колдовской тени.

Однако кинжал – или человек, что сжимал его в ладони, – оказался совсем не так прост. Удар клинка, загоревшегося ослепительно-белым, и объятия разжались. Тварь отпрянула, пронзительно визжа. Еще один меткий удар в место, где у человека обнаружилось бы сердце, проделал в черном теле светящуюся дыру. Свет кислотой разъедал теневое облачение твари, до тех пор, пока от него ничего не осталось.

Защитивший друга или вовсе незнакомого горожанина эллин помог тому подняться. Лицо его посерело, по коже расползалось черное пятно, которое при ближайшем рассмотрении оказалось скопищем темных волдырей.

– Опоздали, – опустошенно произнесла Ариадна за ее спиной.

Деми оглянулась, без удивления заметив рядом и Никиаса.

– Что… Что это было?

– Носои, духи чумы, немощи и смертельной болезни, – тихо сказала Ариадна. – Нападая, они заражают людей своим прикосновением, гноящейся внутри них тьмой.

– Это все, что ты хочешь ей сообщить? – осведомился Никиас.

– Все, что считаю нужным, – глядя прямо перед собой, твердо сказала Ариадна.

Стальной взгляд ярко-синих глаз впился в лицо Деми.

– Носои – лишь одни из мириад духов, что терзают Алую Элладу. Их целая тьма. Алгеи, духи боли и страданий. Ойзис, духи горя и несчастий. Пентос, духи печалей и скорби. Апата, коварство и обман. Долос, лукавство и предательство. Гибрис, гибельная самоуверенность и непомерная гордыня.

Никиас выстреливал в Деми словами, словно пулями. Надвигался, заставляя отступать назад. И, кажется, останавливаться ни в одном из смыслов он не собирался.

– Лисса – бешенство. Мания – безумие. Фтон – ревность и зависть. Никеи – ссоры, вражда и обида. Фонос – убийство. И все они служат Аресу.

Деми сглотнула, широко раскрытыми глазами глядя на него снизу вверх.

– Аресу?

– Зевс и те, кто перешел на его сторону, всеми силами пытались уничтожить духов. Арес и его сторонники манипулировали ими, чтобы достичь желаемого: забрать трон у Зевса, который все силы бросал на защиту Эллады. С этого и началась война. Нападения духов на людей – своего рода кровавая жатва. Чем больше бедствий и несчастий наслано на людей, тем Арес сильнее. Он кормится нашими страданиями.

– Это ужасно, – выдавила Деми. – Но почему…

– Почему я говорю об этом тебе? Потому что они – и есть те несчастья и беды, что ты выпустила из пифоса.

Ее словно ударили под дых. Одно дело – знать, какой вред ты причинила миру. Другое – столкнуться с последствиями лицом к лицу.

– Да, они реальны, – все поняв по ее взгляду, холодно сказал Никиас. – И это ты их породила.

– Хватит. – Голос Ариадны прозвучал непривычно резко. – Пандора не невиновна, но не приписывай ей чужие грехи. Она не создавала атэморус, она их лишь освободила.

– Лишь? – прогремел Никиас.

Ариадна выдержала его взгляд, не дрогнув. Однако Деми их уже не слушала. В голове – только белый шум, на который наслаивались слова Никиаса. Сколько же боли этому миру она причинила? Сколько пролила чужой крови?

Человек, стоящий в нескольких шагах от них, пострадал из-за нее. Да, из-за Пандоры – той, кем она была когда-то, целую вечность назад, но разве от этого легче?

Деми вцепилась в руку Ариадны, не позволяя ей продолжить спор.

– Мы можем помочь ему хоть чем-нибудь? Мы ведь можем?

Плетельщица зачарованных нитей подошла к пострадавшему эллину. Тонкая рука успокаивающе легла на его плечо. Заразиться Ариадна не боялась.

– Пойдемте, отведем вас в Асклепион. Искры обязательно вам помогут.

Повернувшись к Никиасу, послала ему красноречивый взгляд. Эллин же смотрел на него, словно разделенного надвое этой зловещей, жутковатой маской, совсем иначе – с долей настороженности и опаски. Закатив глаза, Никиас направился к нему. Предложил свою руку, чтобы он поднялся.

– Искры? – вполголоса спросила Деми Ариадну, наблюдая, как Никиас помогает эллину идти.

– Люди с божьей искрой внутри. Души, одаренные силой одного из богов. Это самое что ни на есть благословение, однако выйти за его границы, за пределы дарованных нам способностей мы не можем.

– То есть Кассандра пророчествует. Ты плетешь зачарованные нити и находишь пути. Никиас… Нет, даже спрашивать страшно. Харон перемещается как между миром живых и мертвых, так и между Грецией и Алой Элладой.

– Да. Таково предназначение наших душ, и пока боги не одарят нас новым благословением, наша сила останется неизменной.

– А те, к кому мы идем, вероятно, благословлены Асклепием…

– Верно, но не только им. Среди асклепиад – жриц и жрецов Асклепия – есть и Искры его сына и пяти его дочерей. – Глаза Ариадны блестели, голос звучал почти восторженно. Кажется, она была не прочь стать одной из жриц-целительниц. – Искры Иасо умеют облегчить боль от ран и тяжелых недугов. Искры Телесфора – наслать глубокий, целебный сон, благодаря которому человек быстро поправляется. Искры Эглы хорошо разбираются в травах, порошках и эликсирах. Икры Панакеи создают сильнейшие из лекарств и находятся в вечном поиске средства от всех болезней.

– Панацеи, – тихо сказала Деми.

Ариадна улыбнулась.

– Что до Искр Акесо… Они поддерживают в больном жизнь, но не доводят его до полного исцеления – за это отвечают другие асклепиады. Однако они помогают едва ли не каждому из больных, ведь выздоровления без лечения не существует… Так что не спеши причислять Искр Акесо к самым слабым асклепиадам.

– Не буду, – с предельно серьезным видом заверила ее Деми.

– Лекция на сегодня закончена? – осведомился поравнявшийся с ними Никиас.

Каким-то образом Деми успела заметить, что у него широкий, стремительный шаг, однако сейчас раненый эллин сильно его задерживал. Девушки шли прогулочной походкой (будто бы душа Деми не рвалась домой, а она сама никуда не спешила), и все равно смогли нагнать их обоих.

– Не закончена. – Смутить Ариадну при всей ее кажущейся мягкости оказалось не так-то просто. – Пандора… прости, Деми… в незнакомом для нее мире…

– Надолго она здесь все равно не задержится, – обрубил ее Никиас. Эллин, прикрыв глаза, почти повис на его плече, но шага он не сбавил. – Как только отыщет пифос, пусть отправляется на все четыре стороны. В Алой Элладе ей не будут рады.

– Не говори за всех.

– И не говори так, словно меня рядом нет, – сухо добавила Деми.

Сколь неподъемный груз вины ни отягощал ее душу, молча выслушивать унижения от Никиаса она не собиралась.

– О, с тобой, Пандора, я буду говорить так, как пожелаю, – вкрадчиво произнес Никиас, обращенный к ней своей стальной, жуткой половиной.

И сделал шаг в сторону, чтобы оказаться подальше от них и повести эллина к Асклепиону другой дорогой. Деми не имела ничего против.

Ариадна вернулась к прерванному разговору, но энтузиазм ее заметно поугас.

– Искры Гигиеи, старшей дочери Асклепия, лучше всего умеют предупреждать болезнь. Они помогают людям сохранить здоровье и дарят им долголетие. Именно им лучше всего удается излечивать раны, нанесенные Носоями.

Вспомнилось вдруг, что даже в клятве Гиппократа[13]13
  Клятва Гиппократа – врачебная клятва, выражающая основополагающие морально-этические принципы поведения врача. Начинается со слов «Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели…».


[Закрыть] упоминается не только Аполлон, бог-врачеватель, но и Асклепий с двумя своими дочерьми – Гигиеей и Панакеей.

– И все же Искры Асклепия – самые сильные целители во всей Алой Элладе. Все потому, что сам Асклепий способен вылечить любую напасть, даже если болезнь зовется смертельной. – Лицо Ариадны тронула печаль. – Жаль только, он не может просто взять и одним движением исцелить наш израненный мир. Даже сила богов имеет свои границы.

– Я заметила, – пробормотала Деми, бросив мимолетный взгляд на багровые небеса.

Асклепион (нечто среднее между храмом, посвященным богу-врачевателю и больницей), находился на южных склонах Афинского Акрополя. По обеим сторонам от входной двери в камне были выгравированы два символа медицины, которые Деми узнала без подсказки: посох с обвивающей его змеей, знаменитый символ бога-врачевателя, и змея, обвивающая чашу, – символ его дочери Гигиеи.

Асклепиады, облаченные в белые хитоны с зелеными поясами, что напоминали прирученных их покровителем змей, на вошедших не обратили никакого внимания. Из большого зала Деми и Ариадна попали в чуть менее просторную, заставленную койками палату. На краю одной из них, сложив руки на коленях, сидела женщина с копной темных волос и печалью в таких же темных глазах. Перед ней стояла другая, с некрасивым лицом и белесыми волосами и ресницами.

– Я устала, – прошептала темноволосая асклепиада. Плечи ее сгорбились, словно под тяжестью невидимого бремени. – Устала платить своей жизнью за исцеление других.

Глаза Деми округлились.

– Жизнь – не природная сила вроде огня, света или эфира, – шепнула Деми Ариадна. – Ее источник – сам человек, вот почему столь велика цена их дара.

Деми только головой покачала. А ей казалось, что нести в себе божественную искру – это привилегия и благо. Истинный дар. Подоспевший Никиас, не обращая внимания на разговор двух жриц, помогал зараженному опуститься на койку.

– Я так уродлива, так стара, а мне всего пятнадцать, – всхлипнула асклепиада.

В уголках ее глаз прочно обосновались морщины, овал лица потерял девичью четкость линий.

– Ты отчего-то стареешь быстрее меня, – неодобрительно сказала другая. – Не оттого ли, что разозлила Афродиту своей гордыней, своим навязчивым стремлением сохранить красоту? Будто ничего важнее ее на свете быть не может.

– Уж не тебе страдать о потерянной красоте, – зло фыркнула та, что секунду назад смахивала с глаз слезы.

Белесая, неприметная жрица лишь усмехнулась.

– Слышала бы тебя Гигиея, поняла бы, что за душу наградила.

– Пусть забирает свое благословение! – в сердцах воскликнула асклепиада. – Я буду только рада от него освободиться!

Никиас глухо, словно его рот полностью был закрыт непроницаемой маской, произнес:

– Я не Гигиея, но могу это устроить.

Деми бросила на Ариадну вопросительный взгляд, который плетельщица предпочла не заметить. И, как следствие, ничего ей не объяснять.

Асклепиада, что так горько жаловалась на свою судьбу, впервые обратила внимание на Никиаса. Побелела, увидев, кто стоит в нескольких шагах от нее, почти наглухо отгородившийся от мира, закутавший себя с ног до головы в черную ткань.

Никиас внушал страх – и самой Деми, и даже эллинам. Но только лишь из-за пугающего образа, навевающего мысли о темных рыцарях и демонических королях? Все же жители Алой Эллады знали его куда лучше, чем знала она. Откуда росли корни их страха? Что его питало?

Асклепиада медленно поднялась. Черты ее лица будто заострились.

– Я не хо…

– Помогите ему.

Жрица с некрасивым усталым лицом, кивнув, направилась к ним.

– Не ты, – властно остановил ее Никиас. – Другая.

Темноволосая асклепиада медленно направилась к зараженному, и шла она так, будто поднималась на эшафот.

– И вылечи все его хвори – даже те, что не порождены атэморус. Ушиб ноги, каждую царапину на коже… Все.

Такому голосу, такому тону подчинишься, хочешь ты того или нет.

Жрица коротко, нервно кивнула. Стиснула руки на мгновение, а в следующее простерла их над телом эллина. Позабыв о заполонившем палату напряжении, которое едва не заставило воздух искриться, Деми подалась вперед. Боги богами, химеры химерами, но сейчас на ее глазах будет твориться истинная магия исцеления.

Руки асклепиады охватило незаметное поначалу сияние. Блики играли на ее коже, как на водной глади, словно внутри нее зажглась та самая божья искра. Белое сияние не распространилось на тело зараженного – жрица незаметно расплескивала свое волшебство. Однако волдыри на его лице начали уменьшаться, кожа потеряла оттенок пепла.

Когда асклепиада отняла ладони, эллин больше не казался больным. А в ее волосах пробилась первая седина.

– Спасибо, – шепнула ей Деми.

Знала, что одного избитого слова для такой жертвы будет недостаточно. Но что еще она могла сделать? Асклепиада лишь скривилась, заслужив от подруги по дару неодобрительное покачивание головой.

– Зачем? – спросила Деми, когда они вышли из храма. – Чтобы преподать урок? Наказать?

Была уверена, что Никиас не ответит. Но он, хоть и не сразу, все же заговорил:

– Из-за таких Искр, как она, баланс этого мира так хрупок. Таким, как она, не нравится слово «предназначение». Им не нравится, что боги, наделяя их дарами, определяют всю их дальнейшую жизнь. Их привлекают чужие дары, чужие предназначения. Прирожденный лекарь хочет стать умелым воином, вот только благословила его не Афина, не Арес и не Энио. И он растрачивает впустую божественный дар, не проронив и капли, потому что запертым держит его в себе. А пока он изображает из себя великого завоевателя, неумело отбивая атаки тренировочным мечом, в деревне умирает ребенок, которому он действительно мог бы помочь. Не куется оружие, необходимое воинам самого Зевса, потому что Искра Гефеста возомнила себя великим творцом или одухотворенным мыслителем. И пока она сочиняет свои дрянные поэмы, в Эфире проливается божественная и человеческая кровь. Потому что химерам Ареса не нужно оружие – у них есть клыки, шипы и когти. А нам оно необходимо.

Он резко развернулся к Деми, напугав ее яростью, что пылала в глазах.

– Знаешь, сколько существует подобных историй? Бесконечное множество. Боги установили рамки, сказали, как вам жить. Так подчиняйтесь!

Неподдельная, обжигающая, точно пламя, страсть в голосе Никиаса поразила Деми. Ей словно открылась вторая, сокрытая в нем личина. А еще… Она увидела боль, что, пропитав душу Никиаса, глубоко пустила в нем корни. Под всем этим слоем ненависти в нем таилась какая-то загадка, которую ей отчаянно хотелось разгадать.

Но позволит ли ей это Алая Эллада?