Текст книги "Спасительный свет (Темная сторона света)"

ГЛАВА 9

– Ты придешь на выпускной вечер? – Клей смотрел на отца через стол, а Лейси макала хрустящую вафлю в кленовый сироп.

– Конечно, – сказал Алек. – Я обязательно приду, Клей.

Он удивился, почему Клей спросил его об этом, но потом ему пришло в голову, что последнее время его действия были непредсказуемы.

– Как у тебя дела с речью? – спросил он. Клей был необычно нервозным последние несколько дней, и сейчас его нога выбивала дробь под столом. Он не расставался со своими записями, либо засовывая их в карман, либо сжимая в руке. Даже сейчас около его стакана с апельсиновым соком стояли помятые и засаленные карточки. Алеку стало жалко сына. Он хотел бы чем-то помочь ему.

Хорошо, – сказал Клей. – Между прочим, ты не возражаешь, если я приглашу после собрания нескольких друзей?

– Конечно, – радостно сказал Алек. – Ты уже давно никого не приглашал. Я куда-нибудь исчезну.

– Да нет, тебе не нужно никуда исчезать, – быстро ответил Клей.

Алек достал бумажник из заднего кармана и положил его на стол рядом с тарелкой Клея:

– Возьми сколько тебе нужно на еду и все остальное.

Клей некоторое время разглядывал бумажник. Он посмотрел на Лейси, а затем открыл его и вытащил двадцать долларов.

– Ты не много сможешь купить на это, – сказал Алек. Он снова взял бумажник и вручил Клею еще пару купюр. – Школу заканчивают только раз в жизни.

Клей не торопился забирать деньги.

– Последнее время ты ведешь себя так, как будто деньги ничего не значат для тебя, – сказал он.

Наверное, его детям кажется, что он теряет рассудок, подумал Алек.

Он не работал, и в то же время свободно тратил деньги. Но он пока не был готов рассказать им о страховке. Ему нужно было еще какое-то время, чтобы раскрыть их с Энни секрет – их сладкую деликатную тайну.

– Вы не должны беспокоиться о деньгах, кроме тех, которые у вас в кармане, – сказал Алек.

Клей огляделся вокруг:

– Пожалуй, мне лучше прийти сегодня домой пораньше, чтобы убрать здесь.

– Я уберу, – вызвалась Лейси, к их немалому удивлению. – Это будет тебе подарок к окончанию школы…

Алек провел день с фотоаппаратом на берегу Кисс-Ривер. На этот раз он делал слайды, которые собирался использовать для своего выступления на собрании клуба деловых людей «Ротари» в Элизабет-Сити на следующей неделе.

Они с Клеем вернулись домой одновременно и, войдя, едва узнали собственный дом. В комнатах пахло чем-то вроде лимонного масла – тем, что Энни обычно клала в пылесос во время уборки. Гостиная была буквально вылизана, а кухня, начищенная и сияющая, была залита разноцветным светом, лившимся через витражи окон.

– Господи! – воскликнул Клей, оглядываясь вокруг. – Разве можно устраивать здесь вечеринку! Не хочется разрушать такой порядок.

Лейси вошла в кухню с корзинкой постиранного белья в руках.

– Дом выглядит фантастически, Лейс, – сказал Алек.

Она поставила корзинку на пол и, глядя на отца, сморщила свой загорелый веснушчатый нос.

– Я давно собиралась это сделать, – сказала она. Алек улыбнулся.

– Я тоже, но у меня не хватало сил этим заняться.

– Спасибо, О'Нейл, – сказал Клей. – Ты всегда сможешь найти место горничной, если вылетишь из школы.

Алек не отрываясь смотрел на корзинку. В ней сверху лежал аккуратно сложенный старый зеленый свитер Энни. Он поднял его, складки развернулись, и поношенная ткань скользнула по его руке.

– Ты постирала его? – спросил Алек, хотя ответ был очевиден.

Лейси кивнула:

– Он лежал на твоей кровати.

Алек прижал свитер к носу и втянул запах стирального порошка. Лейси и Клей переглянулись, а он уронил руку со свитером вниз.

– Твоя мама его долго носила, понимаешь? – объяснил он. – И когда я отдавал ее вещи, я оставил его на память. От него все еще пахло ею – чем-то, что она использовала для волос. Мне нужно было его отложить, чтобы ты не путала его с грязным бельем, – он попытался засмеяться. – Наверное, мне пора наконец избавиться от него.

Он посмотрел в угол кухни на мусорное ведро, но вместо того, чтобы выкинуть свитер, сунул его под мышку.

– Он там лежал с твоими грязными простынями, – сказала Лейси срывающимся голосом, испуганно защищаясь. – Откуда я знала, что его не нужно стирать?

– Все в порядке, Энни, – сказал он, – это… Лейси топнула ногой, ее лицо залил румянец:

– Я не Энни!

Алек прокрутил в голове свои слова. Да, он только что назвал ее Энни. Он положил руку ей на плечо.

– Извини меня, дорогая. Лейси скинула его руку:

– Следующий раз можешь сам заниматься своей чертовой стиркой!

Она выбежала из кухни. Алек растерянно смотрел ей вслед. И через мгновение они услышали ее легкие, быстрые шаги по ступеням, а затем стук захлопнувшейся двери.

– Знаешь, ты уже много раз это делал, – тихо сказал Клей.

Алек посмотрел на сына.

– Делал что? Называл ее Энни? – он нахмурился, пытаясь припомнить. – Нет, не может быть!

– Спроси ее, – Клей кивнул в сторону лестницы. – Ручаюсь, она сможет сказать, сколько раз ты это делал.

* * *

Алек стянул с себя пиджак и откинулся на спинку сиденья. Он почувствовал, что весь покрывается потом. Он пытался дышать глубже и ровнее, успокоиться.

Он поставил машину немного вдалеке от остальных автомобилей на стоянке «Кафферти Хай». Ему нужно было несколько минут, чтобы собраться с мыслями, прежде чем вылезти из машины и встретиться лицом к лицу с другими людьми: родителями друзей Клея, которых он не видел несколько месяцев, его учителями, со всеми теми, кто захочет сказать добрые слова о его сыне. Если бы ему только удалось сохранять улыбку на лице, произносить подходящие слова в нужный момент. Господи, да он ни за что не сможет делать это на протяжении нескольких часов. Черт побери, Энни!

Она часто говорила о том, как она представляет себе выпускной вечер своих детей. Поскольку она придерживалась мнения, что достижения Лейси и Клея не играют существенной роли, то гордилась буквально всем, что они делали. Она бы закатила грандиозное торжество по случаю окончания Клеем школы. Она бы свистела и кричала, лишь бы Клей был уверен, что она присутствует там. «Энни – ревностная мать», – сказал ему как-то Том Нестор, и он был прав. Энни всегда старалась дать своим детям то, чего не получала от собственных родителей.

Ее родители не пришли на ее выпускной вечер в аристократической школе в Бостоне, в которой она училась.

– Мы бы с радостью пришли, если бы ты закончила школу с отличием, – сказал ей ее отец, – но то, что ты потеряла членство в Национальном обществе отличников – непростительно.

Ее родители были очень богаты. Они желали, чтобы она вошла в их круг, встречалась с сыновьями их хороших друзей и знакомых. Если она не оправдывала их ожидания, что – намеренно или случайно – происходило довольно часто, они наказывали ее, лишая своей любви. Когда Алек представлял себе ее детство, он видел маленькую девочку с непокорными рыжими волосами и полными слез глазами, одиноко сидящую в углу своей комнаты, обнимая плюшевого мишку.

Энни никогда не описывала ему подобной сцены, но все же картина живо стояла у него перед глазами с того самого вечера, как они познакомились, и он узнал, сколь отчаянно она нуждалась в любви.

Такое воспитание вызвало у Энни соответствующую реакцию. Они никогда не критиковала своих детей, любила их без всяких условий.

– Даже если бы они были настолько безобразны, что на них взглянуть нельзя было бы без содрогания, или настолько глупы, что не научились бы считать до десяти, меня бы это совершенно не волновало, – говорила она, – все равно они были бы моими драгоценными детьми.

Алек представлял себе, как она говорит эту маленькую речь, замешивая тесто для оладьев на кухне. И в его воспоминаниях она была одета в старый зеленый свитер, немного испачканный мукой слева на груди, рукава закатаны выше локтей.

Свитер. Почему это его так сильно задело? Ведь он всего лишь убедил себя, что свитер сохранил ее запах. Но увидев его лежащим сверху на выстиранных вещах, Алек как будто потерял ее снова.

– Возьми себя в руки, – сказал он себе вслух, взял фотоаппарат и выбрался из машины. Воздух был липким и горячим, а ветер надувал рукава его рубашки. Он будет думать о маяке. Или о виндсерфинге. Он должен пройти через это ради Клея.

– Алек?

Он обернулся. К нему приближались Ли и Питер Хезлтоны, родители Терри, подруги Клея. Последний раз они виделись на похоронах Энни.

– Привет! – он выдавил из себя некое подобие радушной улыбки.

Питер похлопал его по спине.

– Потрясающий день, правда? У меня, сломался фотоаппарат. Сделай для нас несколько снимков Терри, ладно?

– Клей никогда меня не простит, если не сделаю, – он заметил Лейси в группе девочек на лужайке. – Мне нужно поймать свою дочь и найти наши места, – сказал он, радуясь возможности сбежать.

Последнее время он каждый раз испытывал потрясение при виде Лейси. Ему хотелось снова увидеть Энни, сравнить их лица, понять, чем они отличаются.

Может быть, тогда его перестанет трясти при каждой встрече с дочерью. Она была больше похожа на Энни, чем сама Энни. С Лейси он чувствовал себя неловко, и если смотрел на нее более нескольких секунд, то его переполняла печаль.

Он позвал ее, и она пошла, глядя то в землю, то на небо, упорно избегая его взгляда. Он еще не виделся с ней после сегодняшнего инцидента на кухне.

– Давай отыщем, где мы сидим, – сказал он, и она пошла за ним, не говоря ни слова.

Клей занял для них два места в первом ряду. Алек сел между Лейси и грузной женщиной, которая обильно потела и прижимала его своим бедром. Он подвинулся ближе к Лейси и почувствовал запах табака от ее длинных волос. А ведь ей всего тринадцать, черт побери!

Алек достал из сумки свой фотоаппарат и начал менять объектив. Лейси смотрела прямо перед собой на пустую деревянную сцену, и он понял, что ему пора прервать молчание.

– Извини, что я назвал тебя Энни, Лейс, – сказал он.

Она пожала плечами – ее обычная реакция на все в этом мире.

– Это не имеет никакого значения.

– Да нет, имеет, Клей сказал, что я не в первый раз это сделал.

Она снова пожала плечами, не поднимая глаз.

Пожалуй, я зря вышел из себя по поводу свитера.

Лейси отвернулась от него. Она слегка раскачивалась как будто в такт какому-то ритму, который не был ему слышен.

– Когда начинаются занятия в летней школе? – спросил он, пытаясь вовлечь ее в разговор, но в этот момент перед ними появился Клей. Он уже был в голубой мантии и академическом головном уборе, его лоб блестел от пота.

– Правда, прекрасные места? – он протянул руку, и Алек пожал ее – этот жест заставил его почувствовать себя старым. Клей засунул руку под мантию и достал из кармана брюк засаленные карточки с тезисами речи. Он протянул их Алеку:

– Возьми, пожалуйста. Я не хочу полагаться на них.

Он дернул сестру за длинную прядь волос:

– Как дела, О'Нейл? Лейси пожала плечами:

– Нормально. Клей оглянулся:

– Пора приступить к делу. Он повернулся и пошел к сцене.

Оркестр заиграл торжественный марш, и выпускники строем прошли на свои места. Алек и Лейси повернули головы в их сторону. Алек пытался представить себя плывущим через залив на виндсерфинге под парусом.

Выпускники в конце концов расселись, и начались речи. Алек почувствовал, как Лейси рядом с ним напряглась, когда на трибуну вышел Клей. Алеку захотелось обнять ее, прижать к себе, но он продолжал держать руки на коленях, наблюдая за сыном. Клей стоял там, перед аудиторией, как будто занимал место, принадлежащее ему по праву. Через громкоговоритель его голос казался ниже, лицо сияло неподдельной радостью. Ничего в его поведении не выдавало волнения. Слушая, насколько свободно он говорит, никто бы не подумал, что он произносит заученную речь. Он рассказал о своем классе и его достижениях. Затем, помедлив немного, он заговорил снова. На этот раз его голос слегка, почти незаметно, дрожал.

– Я благодарен своим родителям, которые своей любовью и уважением научили меня верить в свои силы и думать самостоятельно, – Клей взглянул на Алека, а затем снова перевел взгляд на публику. – Моя мать умерла в декабре, и сейчас я жалею о том, что она не может присутствовать здесь и разделить со мной эту радость.

Глаза Алека наполнились слезами. За его спиной возникло движение, он почувствовал, как головы присутствующих поворачиваются в его сторону. Он не должен терять самообладания у всех на виду.

Виндсерфинг, разрезающий поверхность воды на просторах залива. Далеко от берега, далеко от той безрадостной реальности, которая стала его жизнью.

Женщина в первом ряду наклонилась, чтобы посмотреть на него. На какое-то мгновение ему показалось, что это Оливия, та докторша, которую он встретил в студии. Он наклонился сам, чтобы разглядеть ее получше, и ощутил некоторое разочарование – женщина оказалась незнакомой.

Завтра суббота. Он пойдет в студию примерно в то время, когда у нее будет очередной урок. Он пригласит ее пообедать вместе с ним. Он наконец задаст ей те вопросы, которые мучили его все эти долгие и одинокие месяцы.

ГЛАВА 10

Стекло под кончиками ее пальцев было прохладным. Оливия вела стеклорезом чистую линию по его поверхности, завороженная сменой цветовых бликов на своих руках. Солнечный свет проникал сквозь витражи и падал на рабочий стол фиолетовыми, желто-зелеными и кроваво-красными пятнами. Поначалу это совершенно не давало ей сконцентрироваться на своей работе.

– Вы привыкнете к этому, – сказал Том.

Он был прав. Вскоре она уже испытывала потребность в цветных бликах.

Том дал ей другой стеклорез, с конусной, заполненной маслом ручкой.

– Попробуйте теперь этот инструмент, – сказал он.

Она взяла у него из рук стеклорез и из центра стекла провела идеально прямую линию.

– Вы заметно понаторели, – заметил Том. Она просияла:

– Вы преувеличиваете.

Но она действительно продвинулась в своих занятиях, каждый вечер дома после работы укладывая на кухонный стол стекло. Первое время ей приходилось заставлять себя – ее ждали несколько статей в журнале «Неотложная помощь», которые необходимо было прочитать – но затем это вошло у нее в привычку, и она с нетерпением ждала, когда вернется домой и примется за стекло. Вчера вечером она нарисовала на миллиметровке свой собственный геометрический узор, и сейчас вырезала из кусочков цветного стекла фигуры по этому эскизу.

Она почти закончила разметку третьего элемента, когда появился Алек О'Нейл. Он кивнул Тому и остановил взгляд на ней.

– Я бы хотел поговорить с вами, – сказал он. – У вас найдется немного свободного времени после урока?

Она сняла зеленые защитные очки и посмотрела на часы, хотя на сегодняшний день у нее не было никаких планов.

– Да, – она посмотрела на Алека. Он был одет в вареные джинсы и бледно-голубую тенниску, но в тот момент с ног до головы был залит фиолетовым светом.

– Тогда в двенадцать? – предложил он. – Я буду ждать вас на другой стороне улицы у закусочной.

Он ненадолго исчез в темной комнате и затем ушел, сказав, что они скоро увидятся. Витраж в двери на мгновенье качнулся вслед ему, и Оливия наблюдала, как стена рядом с дверью в темную комнату превратилась сначала из голубой в розовую, а затем снова стала голубой.

Она потянулась за следующим куском стекла – куском, который присмотрела еще в свой первый приход в студию. Он был темно-зеленого цвета с изящной волнистой выработкой.

– Нет, – сказал Том, – только не этот. Это ручная прокатка. Он слишком хрупкий.

– Но он такой красивый. – Она пробежала пальцами по прохладной волнистой поверхности. – Я пока еще ничего не разбила, Том. Можно я попробую?

– Хорошо, – Том неохотно позволил ей положить стекло перед собой на стол. – Но представьте, что этот кусок стекла – Алек, ладно? У него такая хрупкая душа. Я не знаю, о чем он хочет поговорить с вами, но имейте в виду, здесь нужна легкая рука, понятно?

Она посмотрела в темно-голубые глаза Тома.

– Понятно, – она почему-то перешла на шепот. Она снова надела защитные очки и, облизав губы затаив дыхание, аккуратно приставила стеклорез к стеклу. Но, несмотря на ее осторожность, несмотря на легкость прикосновений, стекло разлетелось на кусочки под ее разноцветными пальцами.

Крошечная закусочная была переполнена. Люди в купальных костюмах толпились у стойки, аромат холодного мяса и маринованных огурцов смешивался с запахом нагревшегося на солнце тента. Оливия почувствовала себя чересчур одетой в своей цветастой юбке и зеленой блузке. Она стояла у стены рядом с дверью, пытаясь разглядеть в толпе Алека.

– Доктор Саймон!

Она оглянулась на голос и из-за спины стоявшей рядом женщины увидела Алека за одним из четырех столиков у окна. Оливия протиснулась сквозь толпу. Алек встал и, перегнувшись через столик, выдвинул для нее стул.

– Спасибо, – она села, поймав в окне свое отражение. Ее прямые темные волосы слегка касались плеч, а челка отросла настолько, что ее можно было зачесывать набок. Она вспомнила черно-белую фотографию Энни с широкой улыбкой и мерцающими волосами.

– Здесь много народу, зато быстрое обслуживание, – Алек обернулся в сторону меню, написанного мелом на черной доске, висевшей над стойкой. – Что вы будете есть?

– Индейку с хлебом, – ответила она, – и лимонад.

Алек встал – буквально вскочил – и направился к стойке. Разговаривая с одной из девушек, готовившей сэндвичи, он взял ее за локоть. Оливия украдкой рассматривала его со своего места у окна. Ему было, пожалуй, около сорока, и он был очень худым – более худым, чем в тот вечер в отделении скорой помощи. Загорелый, с запавшими щеками и с кругами под глазами, которых тогда не было. У него были очень темные волосы, но даже издали она заметила седину, пробивавшуюся на висках. Двигался он со спортивной гибкостью, и она предположила, что по роду его деятельности – быть может, он строитель или что-то в этом духе – ему приходится проводить много времени на свежем воздухе, и эта работа дает выход его кипучей энергии и позволяет находиться в форме.

Девушка за стойкой вручила ему два стаканчика, и он кивком поблагодарил ее, прежде чем вернуться к столику. Оливия спрашивала себя, улыбается ли он когда-нибудь?

Алек поставил перед ней лимонад и сделал длинный глоток из своего стаканчика, прежде чем сесть за стол. У нее сложилось впечатление, что он вообще мало времени проводит сидя.

Он посмотрел на нее через столик. Солнечный свет бил ему в глаза, усиливая контраст между их переливающейся голубизной и маленькими черными зрачками.

– Я попросил вас встретиться со мной, потому что хотел задать несколько вопросов о том, что случилось с моей женой в тот вечер, – сказал он.

Она почувствовала прикосновение его колен к своим голым ногам и отодвинулась немного назад.

– Тогда это казалось не столь уж важным, мне казалось, что… Я все еще спрашиваю себя… – он потер виски длинными загорелыми пальцами. – У меня нет полной картины. Я имею в виду… я попрощался с ней в то рождественское утро и на этом все.

Официантка принесла им сэндвичи. Он опустил глаза и откинулся на спинку стула. Его кадык все время подпрыгивал, и Оливия поняла, что он был на грани нервного срыва.

– Мистер О'Нейл, – сказала она после того, как официантка ушла.

– Алек.

– Алек, я постараюсь ответить на любые ваши вопросы, насколько это в моих силах, но, возможно, кое-что вам будет тяжело слышать. Мне кажется, это не слишком подходящее место.

Он кинул взгляд на толпившихся вокруг полуобнаженных людей.

– Здесь недалеко мой офис, – сказал он. – Последнее время я не работаю, но там открыто. Мы можем захватить с собой наши сэндвичи. Вы не возражаете? У вас есть время?

– Хорошо, – кивнула она.

Алек взял коробку для сэндвичей, они вышли из закусочной и перешли через улицу к стоянке у студии.

– Вы можете ехать за мной, – сказал он, открывая дверь своего темно-синего «бронко».

Она села в свою машину и поехала за ним по кроутанскому шоссе, с которого он свернул на дорогу в сторону Нэгз-Хед. Он говорил про свой офис. Возможно, он руководит бригадой строителей. Что он имел в виду, говоря, что не работает? Она поняла, что ничего не знает о нем, кроме того, что он был женат на женщине, которой она поклонялась и которую одновременно проклинала.

Они въехали на стоянку у ветеринарной лечебницы, и она нахмурилась, увидев таблички: Алек О'Нейл, доктор ветеринарии и Рэнделл Оллвуд, доктор ветеринарии. Так он ветеринар. Ей пришлось быстро изменить свое представление о нем.

Алек вылез из машины, в руке у него была коробка с сэндвичами.

– Давайте проскользнем через заднюю дверь, – сказал он.

Когда они обходили здание вокруг, Оливия почувствовала себя преступницей, которая должна на цыпочках пройти по гравию, хрустевшему у них под ногами. Алек отворил дверь, и они вступили в прохладный, выстланный линолеумом, коридор. По всему зданию разносилось неистовое тявканье. Он открыл ключом первую дверь налево и пропустил Оливию вперед. Они вошли в маленький кабинет со стенами пепельного цвета. Воздух здесь был теплым и затхлым, и Алек протянул руку, чтобы включить висевший на потолке кондиционер.

– Извините, здесь так душно, – сказал он. – Через минуту будет лучше.

– Вы ветеринар, – сказала она, усаживаясь в красное кожаное кресло, на которое он ей показал.

– Да, – он вручил ей завернутый в бумагу сэндвич с индейкой и сел за стол.

Стены были увешаны фотографиями: главным образом снимками маяка на Кисс-Ривер, а кроме того, несколько человек на виндсерфингах и портрет рыжевато-коричневого щенка кокер-спаниеля, сидевшего рядом с персидским котом, который напомнил ей Сильви. Сначала она хотела сказать ему об этом, но он был настолько погружен в свои мысли, что она передумала.

На окне над столом находился витраж, на котором голубые буквы ДВ – доктор ветеринарии – были вписаны между хвостом черного кота и раскрытыми крыльями чайки. Оливия вдруг представила, как Энни преподносит этот витраж ему: сюрприз, знак того, что она гордится им.

Он развернул свой сэндвич и расстелил на столе бумагу.

– Однако, пожалуй, я не чувствую себя ветеринаром последнее время. Я собирался взять отпуск на месяц, когда Энни умерла, но… – он пожал плечами. – Получилось больше, чем месяц.

Оливия кивнула. Она знала точно, сколько получилось. В тот вечер, когда он потерял свою жену, она потеряла своего мужа.

– Итак, – он с ожиданием смотрел на нее.

– Что бы вы хотели узнать? – спросила она.

– Подробно обо всем, что происходило в отделении скорой помощи в тот вечер. Вы сказали, что делали все, что было в ваших силах. В общих чертах я понимаю, что вы имели в виду, но конкретно в ее случае, что происходило? – он вздохнул и кинул взгляд на фотоснимок у себя на столе. Карточка стояла под углом, и Оливия не могла как следует разглядеть ее, но она была уверена, что это фотография Энни и их детей. Она видела рыжее пятно, и, скорее всего, это были волосы Энни.

– Пожалуй, больше всего я хочу знать, приходила ли она в сознание, – продолжал он. – Чувствовала ли она что-нибудь, страдала ли.

– Нет, – ответила Оливия. – Она не страдала, и она ни разу не приходила в сознание. Честно говоря, я думаю, она даже не поняла, что произошло. Возможно, она почувствовала острую жгучую боль от пули, которая могла успеть лишь удивить ее, и тут же потеряла сознание.

Алек облизнул губы и кивнул.

– Хорошо, – сказал он.

– Когда ее привезли, она была в тяжелом состоянии. По внешним симптомам я определила, что пуля попала в сердце, и единственной возможностью являлась операция.

– Операцию делали вы?

– Да. Вместе с Майком Шелли – это заведующий отделением скорой помощи. Он приехал, когда операция уже началась.

– Может быть, с таким ранением ее нужно было отправить в Эмерсон-Мемориал – там, все-таки, есть система жизнеобеспечения?

Оливия напряглась. У нее в голове зазвучал голос Майка Шелли: «Может быть, ее нужно было отправить. А так – ее смерть на твоей совести».

– Да, конечно, ей нужна была система жизнеобеспечения. Но перевозка в Эмерсон заняла бы слишком много времени. Она умерла бы по дороге. Немедленная операция была ее единственным шансом.

– Значит вам пришлось… начать операцию прямо там?

– Да. И я… Вы действительно хотите слушать дальше?

Он опустил свой сэндвич на стол.

– Я хочу знать все.

– У нее пропал пульс. Мне удалось взять ее сердце в руку и зажать пальцами отверстия, проделанные пулей, и тогда ее сердце снова начало сокращаться.

Оливия непроизвольно подняла руку. Алек, не отрываясь, смотрел на нее, и что-то откликнулось у него внутри. Она увидела, как он вздрогнул, его дыхание участилось, и она торопливо продолжила:

– Тогда у меня еще была надежда. Я думала, если мы зашьем отверстия, все обойдется.

Она рассказала, как Майк Шелли пытался зашить отверстие на задней стенке сердца Энни. Она помнила ощущение крови, сочащейся по пальцам. До сих пор она иногда просыпалась по ночам с ощущением удушья и включала свет, чтобы убедиться, что ее руки не были липкими и теплыми от крови. Оливия вдруг испугалась, что расплачется. В глазах стояли слезы, и нос горел от усилий их удержать.

– Понятно, – сказал Алек, его голос был лишен каких бы то ни было эмоций. – Видимо, было сделано все возможное.

– Да.

Он съехал пониже на своем стуле.

– Я почти ничего не помню о той ночи, – сказал он.

Он смотрел на нее. Его взгляд был сосредоточен на какой-то точке в воздухе между ними.

– Должно быть, кто-то позвонил моей соседке Ноле, потому что я помню, что она отвозила нас домой. Но я не мог бы рассказать вам ничего об этой поездке. Мои дети были со мной, но я этого совершенно не помню, – он поднял на нее взгляд. – Похоже, для вас это тоже была тяжелая ночь.

– Да, – она пыталась понять, какие чувства отражались на ее лице.

– Даже сейчас говорить об этом нелегко.

– Вы имеете право знать. Он кивнул.

– Да. Спасибо вам. За все, что вы сделали в тот вечер, за то, что нашли время поговорить со мной, – он показал на сэндвич, лежавший у нее на коленях. – Вы так и не поели.

Оливия опустила глаза на аккуратно завернутый в бумагу сэндвич.

– Я оставлю его на ужин, – сказала она, но Алек не слушал. Он смотрел на фотографию у себя на столе.

– Как бы мне хотелось, чтобы у меня была по крайней мере одна минута, чтобы попрощаться с ней, – сказал он и взглянул на обручальное кольцо на руке Оливии. – Вы замужем?

– Да.

– Берегите каждую минуту со своим мужем, как будто она последняя.

– На самом деле, мы живем отдельно.

Оливия смущенно опустила взгляд, чувствуя что-то похожее на вину за то, что они с Полом живы и здоровы, и все же живут отдельно.

– Вот как, – сказал Алек. – Так это хорошо или плохо?

– Ужасно.

– Мне очень жаль. И давно?

– Шесть месяцев.

Если он и связал как-то шесть месяцев, проведенных им без жены, с ее шестью месяцами без мужа, то он никак этого не показал.

– Чья была инициатива: его или ваша?

– Исключительно его.

Оливия опустила взгляд на свою руку, на бриллиантовое кольцо, которое она крутила вокруг пальца.

– Там была другая женщина, – сказала она, думая, как далеко она еще зайдет в этом разговоре. – Это был не совсем роман. Они не… отношения у них были чисто платонические. Он едва был с ней знаком. Думаю, это была скорее фантазия, и как бы то ни было ее уже здесь нет. Она… уехала, но, по-моему, он все еще переживает.

– Есть шанс, что вы еще помиритесь?

– Я надеюсь на это. Я беременна.

Он озадаченно опустил взгляд на ее живот.

– Всего одиннадцать недель, – сказала она. Алек вопросительно поднял темные брови:

– Мне показалось, вы говорили…

– Ну… – она почувствовала, что краснеет. – Он… зашел как-то вечером.

Алек в первый раз улыбнулся, и ей открылось его обаяние, подавленное утомлением. Она сама засмеялась.

Дверь в кабинет со скрипом приоткрылась, и в нее просунулась голова женщины.

– Алек? – она шагнула в комнату.

На ней был белый халат поверх джинсов, темные волосы за спиной были заплетены в косичку. Она посмотрела на Оливию, а затем снова на Алека.

– Извини, – сказала она. – Я не знала, что ты не один. Ты работаешь?

– Тебе хотелось бы? – Алек улыбнулся.

Он встал из-за стола и, подойдя к женщине, поцеловал ее в щеку.

– Это Оливия Саймон, – он показал на Оливию, – она была дежурным врачом в отделении скорой помощи, когда умерла Энни.

– О-о-о! – Лицо женщины стало серьезным, и она повернулась в сторону Оливии. – Я – Рэнди Оллвуд.

– Рэнди – мой партнер, – сказал Алек.

– Что касается меня, то я не могу сказать то же самое, – сказала Рэнди, – последнее время я управляюсь здесь в одиночку.

Алек кивнул Оливии, показывая, что пора уходить, и она поднялась с кресла.

– Мне нужно с тобой поговорить, Алек, – сказала Рэнди, когда тот направился к двери.

– Хорошо. – Алек открыл дверь перед Оливией. – Я через минуту вернусь.

Он проводил Оливию до машины.

– Еще раз спасибо, что вы сделали это для меня, – сказал он. – И желаю вам удачи с вашим мужем.

– Спасибо. – Оливия повернулась к нему.

– А он не знает о… – Алек опустил руку между ними, почти дотрагиваясь тыльной стороной ладони до ее живота, – … что случилось, когда он последний раз… заходил?

Оливия покачала головой:

– Нет.

– А он знает, что вы все еще любите его?

– Думаю, что да.

Знал ли он об этом? Последнее время их отношения носили такой натянутый характер, что может быть и – нет.

Алек открыл дверцу автомобиля:

– Убедитесь в том, что он это знает, хорошо? Оливия села в машину и помахала ему, прежде чем выехать на кроутанское шоссе. Она не могла вспомнить, когда последний раз говорила Полу, что любит его. А в тот апрельский вечер? Может быть, и говорила, но сейчас уже не была уверена. Последние несколько месяцев она избегала вспоминать тот вечер.

Это было в начале апреля, в четверг. Он заехал домой в поисках чего-то. Компьютерной программы? Она не помнила. Это было неважно. Она уже лежала в постели, но еще не спала, когда услышала, как он вошел. Первыми ее ощущениями были возмущение и горечь – какой наглец, вламывается в дом так, как будто все еще живет здесь – но затем она даже обрадовалась, что может с ним увидеться и поговорить. Он прошел через гостиную и поднялся по лестнице. Оливия лежала, затаив дыхание. Он зашел в спальню и присел на край широкой постели.

– Прости, что побеспокоил тебя так поздно, – сказал он. – Мне просто нужно кое-что забрать, а потом я уйду.

Она подняла на него глаза. В комнате было темно, но в его взгляде ей почудилась какая-то нежность. Это все происходило в действительности: он сидел на их постели, рядом, и через одеяло она почувствовала тепло его бедра. Потянувшись в темноте, она нежно взяла его руку, лежавшую на колене.

– Тебе не нужно торопиться, – сказала она.

Он легко погладил ее пальцы, и она, воодушевленная, бесстыдно притянула его руку под одеяло к своей обнаженной груди.

Он ничего не сказал, но она почувствовала, как кончики его пальцев коснулись ее соска, раз, затем другой. Она протянула руку к пряжке его ремня, беспокоясь, что заходит слишком далеко, слишком торопится, но остановиться уже не могла. Слишком долго она была без него.