Текст книги "Ревность"

– Можешь ты мне дать разумный, основанный на логике ответ, почему мы не должны ехать? – спросил Дэвид.

Что могла она ответить? Он все равно не поймет, почему она боялась оставить детей одних этим летом, почему ей казалось, что они больше нуждаются в ней сейчас, чем даже в грудном возрасте. Он не поймет того ужаса, который она испытывала при одной мысли о том, что ей придется повторить поездку, как-то связанную со смертью дочери. И он как бы не замечал проблем, связанных с их взаимоотношениями. Прочность их брака за последние три года стала настолько проблематичной, что любой встряски будет достаточно, чтобы разбить его вдребезги. Может быть, в этом они как раз и нуждались. Тогда и Дэвид поймет, что развод – единственный выход из положения.

– Дэвид, там будет несладко. Никакого комфорта. Жара и насекомые. Не очень-то там отдохнешь.

– Поехали. Шон вздохнула.

– Поехали, – эхом отозвалась она и подумала, что если в их отсутствие с детьми что-нибудь случится, это будет на его совести.

Шон увидела в темноте улыбку Дэвида, когда он притянул ее к себе, чтобы поцеловать.

– Вот увидишь, ты не пожалеешь. – Он слишком долго не отпускал губ, медленно передвигая руку от ее бедра к груди. Она поймала его руку и задержала, прижав к постели между ними.

– Я правда устала.

Он наклонился, чтобы посмотреть на нее, и ей пришлось отвести взгляд, чтобы он не прочел в нем: «Я больше не хочу тебя».

– Я уже забыл, когда мы в последний раз занимались любовью, – сказал он.

Шон тоже не помнила. Она старалась не вспоминать, как много этот брак значил для нее когда-то. Она отвернулась от него, благодарная пространству, которое образовалось между ними и разделяло их на постели.

3

Дэвид Райдер перевелся в университет Холлистера в Западной Виргинии, когда ему было двадцать лет и он учился на предпоследнем курсе. Как раз к этому времени он получил права на управление самолетом, окончив двухгодичные курсы.

– Не самая полезная вещь на свете, – сказал отец.

– Самоубийство, – подхватила мать. – Теперь, когда ты умеешь летать, они пошлют тебя во Вьетнам.

Он сказал, чтобы она не беспокоилась: его шансы на это невелики. И все же с тех пор она звонила ему несколько раз в неделю, чтобы узнать не пришла ли повестка.

Теперь он решил сделать то, чего родители ждали от него с самого начала: приобрести серьезную профессию. Его первая мысль была о музыке. Будь на то его воля, он провел бы оставшиеся на учебу два года в оперном зале. Но от музыки было мало пользы. Его наставница посоветовала заняться журналистикой.

– С твоим голосом и внешними данными ты сделаешь карьеру на радио или на телевидении, – сказала она.

Идея ему понравилась. Он был благодарен природе за то, что она наделила его таким голосом. Он рано понял, что за ним можно спрятаться. Когда он был испуган или зол, никто не замечал этого. Мягким коконом своего голоса он обволакивал собственные эмоции, и делал это так успешно, что и сам забывал о причинах этих эмоций.

Прятался он и за своим телом. Дэвид принимал участие в соревнованиях по плаванию с восьми лет, но в глубине души считал свой мужественный облик случайным даром природы. Из-за этого он выглядел более откровенным, чем был на самом деле.

Его каштановые волосы были коротко острижены, не то что у большинства однокашников. Он подстригся на следующий же по приезде день. Холлистер располагался в сельской местности. Там не было большого выбора парикмахерских, и он попал в руки парикмахерши с длинными, какими-то волокнистыми волосами цвета увядшей травы. Она щелкала жвачкой над его ухом.

– Вам надо немного отрастить волосы, – посоветовала она, изучая в зеркале его лицо. – У вас очень правильное лицо. Прямоугольник, суженный с двух сторон. – Она достала из сумочки тюбик с помадой и очертила контур его отражения на стекле. – Видите? Но ваши волосы коротковаты. И еще надо отрастить бачки.

Он вежливо ответил, что его устраивает прическа как она есть. Она пожала плечами и приступила к стрижке.

Первая неделя учебного года была временем ориентации, он был окружен новичками, зелеными и несерьезными. Но были и другие, так что со временем он разделил студентов на ряд категорий. Среди них выделялась влиятельная компания хиппи, затем прочная и довольно многочисленная группа студентов, склонных входить в разного рода товарищества и братства. Имелась также небольшая группа негров, хорошо организованных и политически активных, и горстка юношей школярского вида с прилизанными волосами и в очках с толстыми стеклами. Оставалось неясным, к какой из них относился он сам. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что он не хиппи.

Поэтому он был так изумлен, когда впервые увидел Шон Мак-Гарри и почувствовал, как земля ускользает у него из-под ног.

Это случилось на второй день ориентации. Она расположилась на газоне перед учебным зданием, лежа на траве на животе и читая какой-то толстый учебник.

На ней были синие джинсы, отрезанные так, что получились очень короткие шорты, туго обтягивавшие ее точеную круглую попку. Но внимание Дэвида было привлечено, главным образом, ее волосами. Они казались ненатуральными. Густые и невероятно прямые, они опускались немного ниже плеч и сияли на солнце, как черный атлас. Дэвид устроился на широких ступеньках учебного корпуса, пряча глаза за темными стеклами очков и повернув голову так, чтобы она не догадалась о том, что он буквально загипнотизирован ею.

Он опаздывал на какое-то студенческое собрание, но продолжал сидеть. Наконец девушка поднялась и потянулась, держа книгу высоко над головой. Она носила бусы, и они приминали светло-зеленую блузку, обрисовывая ложбинку между ее грудями. Было видно, что она без лифчика, и все же ее полные груди оставались высокими. Она прошла мимо него, направляясь в учебный корпус, и он отметил мягкую голубизну ее глаз и густоту черных ресниц, уловил дуновение сухого аромата, напоминавшего запах фимиама, когда она проходила мимо, и безошибочно распознал признаки охватившей его любовной лихорадки.

Собрание было забыто. Вместо этого Дэвид последовал за ней, держась на некотором расстоянии. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь застал его за этим занятием. Никогда прежде он не вел себя подобным образом. Он расспрашивал о ней других студентов, стараясь придать своим вопросам видимость простого любопытства, в то время как кровь стучала у него в висках. Ее все знали. По крайней мере по имени. Она хорошо успевала и получала стипендию. Училась она на предпоследнем курсе и прибыла в студенческий городок так рано потому, что была вице-президентом диссидентской студенческой группы «Студенты за мир», боровшейся за сокращение учебного года. Некоторые называли ее очень странной.

Три дня ушло на разработку плана, согласно которому он мог бы проучиться рядом с ней целый семестр.

Он проводил долгие часы в помещении студенческого союза, делая вид, что изучает расписание занятий, а сам не мог оторвать глаз от двери.

Четыре девушки сидели за столом рядом с ним. Из их взглядов и доносившихся обрывков разговора нетрудно было заключить, что он являлся предметом обсуждения. Все четыре – блондинки, бретельки их лифчиков просвечивали сквозь тонкую материю летних блузок. У них были замысловатые прически, они изрядно потрудились над беспорядком всех этих локонов и завитков. Неделю назад они бы его заинтересовали. Но теперь казалось, что он насквозь видит их потуги показаться более значительными, чем они были на самом деле.

Род Стюарт пел по громкоговорителю «Мэгги Мэй», когда Шон вошла в столовую, смеясь тому, что Джуд Мандел – президент общества «Студенты за мир» – нашептывал ей на ухо. Дэвид уже ненавидел Джуда. Он вообразил, что Джуд является главным препятствием на его пути, человеком, настолько непохожим на Дэвида, что даже непонятно, как с ним соперничать. У него были длинные каштановые волосы, еще длиннее, чем у Шон. Вчера, перевязанные лентой, они походили на лошадиный хвост, но сегодня ниспадали на плечи в живописном беспорядке. Плюс к этому – длинная борода. Джуду было не меньше двадцати пяти лет – немыслимый возраст для соперника, когда тебе всего двадцать.

Шон и Джуд, сопровождаемые двумя девушками, "расположились за одним из столов, протянувшихся вдоль длинного ряда окон. Все эти столы были заняты их друзьями. Местные чудаки.

Дэвид дождался момента, когда Джуд отправился к буфету, и подошел к столу, за которым сидела Шон. У него вспотели ладони. Из-за сильно потертых джинсов он чувствовал себя неряхой. Он привык к оксфордской небрежности в одежде.

– Простите. – Он улыбнулся ей, радуясь вкрадчивому звучанию своего голоса. Она не могла догадаться, как он нервничал.

Девушки из сопровождения Шон прервали беседу и смерили его такими взглядами, как будто он прибыл с другой планеты.

– Кажется, мы записались в одну группу по биологии, а я потерял список литературы, – сказал он. – Не могли бы вы мне помочь?

Ее голубые глаза смотрели прямо на него.

– В какую группу по биологии? – спросила она. – Я записана сразу в трех группах. В десятичасовую группу Паркер?

Он не рассчитывал на это. На то, что сможет заниматься с ней сразу в трех группах.

– Да, – кивнул он. – Десятичасовая Паркер.

– Там нет списка литературы. Нам дадут его на первом занятии.

– О, благодарю вас. – Надо было уходить, но Шон улыбнулась ему.

– Вы слушали Паркер раньше? – У нее были ямочки на щеках.

Он вымучил ответную улыбку.

– Я здесь впервые, – сказал он. – Я перевелся.

– Вам здесь понравится. И вам понравится Паркер. Она как динамит.

Джуд вернулся, неся хот-дог для себя и апельсиновый сок для Шон, и сел на свое место. Теперь он разглаживал салфетку на голых ногах Шон и смотрел на Дэвида.

– Эй, парень, – медленно произнес он. Похоже, он завелся. – Разве ты не принадлежишь к другой стороне? – Джуд кивнул в сторону ряда столов, откуда пришел Дэвид.

Дэвид не сразу понял, что он имеет в виду. Он посмотрел на «свой» ряд столов и увидел, что за ними расположились студенты, выглядевшие исключительно добропорядочно. Он ступил на вражескую территорию.

Шон засмеялась.

– Джуд, дай ему опомниться. – Она взглянула на Дэвида. – Увидимся на занятиях.

Он отправился на поиски списков, надеясь, что еще не поздно записаться в десятичасовую группу Паркер.

Ему нелегко было привыкнуть к запаху биологического кабинета. К свинцовому, густому и тяжелому запаху, исходившему от широких черных плит лабораторных столов. Годами запекшаяся кровь скапливалась в порах этих плит, думал он. Он чувствовал себя не в своей тарелке.

Он пришел одним из первых и занял место, откуда видна была дверь. Профессор Паркер сидела на большом дубовом письменном столе, приглаживая пальцами короткие седые волосы. Она улыбалась и кивала каждому входившему студенту. Казалось, почти все они были ей знакомы. Шон вошла в комнату, ее черные волосы покачивались, как мерцающая вуаль.

– Привет, Бет, – сказала она профессору Паркер.

– Шон! – воскликнула Паркер. – Нам так не хватало тебя этим летом. Ты работала со своим отцом?

Шон кивнула.

– Да, и далеко отсюда, хотя отец остался таким же занудой, как всегда. Я как-нибудь расскажу вам, что мы сделали с одной козой.

Дэвид поморщился, усомнившись в том, что она та женщина, с которой можно насладиться сладкой истомой оперного искусства.

Она села, чудо из чудес, через стол от него и одарила его приветственной улыбкой, от которой у него захватило дух.

На ней была белая газовая блузка, под которой виднелись розовые диски ее сосков. Она часто поднимала руку, задавала одни вопросы, отвечала на другие. Ее язык был грубым, ум острым. Несколько раз она рассмешила весь класс. Все ее хорошо знали. Поэтому, когда профессор Паркер велела им выбрать партнера по лабораторной работе, он понял, что надо действовать быстро. Он наклонился над широким столом.

– Я никого здесь не знаю, – сказал он. – Не согласишься ли ты стать моим партнером по лабораторной работе?

– Конечно, – улыбнулась она. – Почему нет?

На третьем занятии он предложил ей прогуляться. Шон сказала, что единственное место, куда она ходит по вечерам, это библиотека. Он предложил встретить ее там сегодня вечером.

Дэвид застал ее в научном зале, погруженной в чтение, и сел за стол напротив нее.

– Привет, – шепнул он.

– Привет. – Шон тепло улыбнулась, но было ясно, что она не расположена болтать. Он пытался сосредоточиться на статье по журналистике, которую ему надо было прочесть. Время от времени Шон исчезала в хранилище минут на десять и возвращалась с охапкой книг. У нее была привычка ставить ноги на соседний стул и обнимать колени, перелистывая книги. Он не мог читать. Он был поглощен созерцанием игры света на ее волосах и ресницах. Ресницы были такими черными и густыми, что казались накладными. Но, находясь вблизи, он мог убедиться, что она вообще не пользовалась косметикой.

Она согласилась, чтобы он проводил ее до студенческого общежития.

– Только, если не возражаешь, мы пойдем длинной дорогой.

Дэвид улыбнулся. Чем длиннее, тем лучше. Но скоро ему стало ясно, что она думает вовсе не о том, чтобы провести с ним как можно больше времени. «Длинная дорога» проходила так, чтобы без всякой необходимости пересечь по узкому железнодорожному мосту реку Потомак. Весь мост состоял из одного ряда рельсов и грубого настила из гниющих досок шириной в три фута. От потока воды внизу их отделяли только перила из стальной трубы. Единственное, что освещало им путь, были электрические лампочки, свисавшие с перил через каждые тридцать футов.

Едва ступив на мост, он решил, что она ненормальная, да и он вместе с ней. Он почувствовал, как доски закачались у него под ногами, и ухватился за перила, чтобы сохранить равновесие.

– Ты здесь когда-нибудь ходила? – спросил он. – Ты уверена, что эти доски нас выдержат?

Она шла впереди, и ему стоило больших усилий поспевать за ней.

– Я хожу здесь каждый вечер. Это меня успокаивает. – Она остановилась и протянула вверх руку. – Посмотри, как близко отсюда до звезд.

Он не мог смотреть ни вверх, ни вниз.

– Пойдем дальше, – сказал он.

– Ты что, боишься высоты? А я слыхала, что ты летчик.

– Это совсем другое.

Она улыбнулась, как ему показалось, с симпатией.

– Страшно в первый раз. В одиннадцать утра и в три часа пополудни здесь проходит поезд. Вот тогда не завидую тому, кто здесь окажется.

Он помрачнел.

– Ты что, пробовала?

Шон кивнула и подошла к нему совсем близко. Она перешла на шепот; казалось, слова, которые она произносила, пугали ее не меньше, чем его.

– Иногда я ложусь здесь и читаю в ожидании поезда. Когда он проносится мимо, кажется, что земля разрывается в клочья.

Холодный сентябрьский ночной воздух вползал в рукава его рубашки, он дрожал.

– Ты что, хочешь умереть? Она засмеялась.

– Да нет, черт меня побери! – Она пошла дальше, и он последовал за ней с таким чувством, что у него нет выбора.

В следующую пятницу каждой паре партнеров в биологической лабораторной работе был предоставлен эмбрион поросенка для препарирования, и тут-то Дэвид понял, что совершил ошибку. Надо было искать другие способы познакомиться с Шон Мак-Гарри.

Она сидела напротив него, глаза ее расширялись от восторга, когда она смотрела на поросенка, лежащего на лабораторном поддоне для диссекции.

– Маленький славный поросеночек, – усмехнулась она. – Можно я его подготовлю?

Дэвид проглотил слюну.

– Будь моим наставником, – сказал он.

Шон положила поросенка на спину и привязала один конец бечевки к его правой передней ноге. Она пропустила бечевку под поддоном и привязала другой ее конец к левой передней ноге. Очевидно, она делала это не впервые. Он старался сконцентрировать внимание на ее руках. У нее были длинные пальцы и очень короткие ногти, но не обкусанные, а аккуратно остриженные, мягко закругленные на концах. Он решил, что они прекрасны, хотя еще пару дней назад никак не стал бы любоваться короткими ногтями без маникюра. Он принудил себя снова сосредоточиться на поросенке. Шон привязала его задние ноги точно так же, как она это сделала с передними. Теперь поросенок был распростерт перед ними кверху животом. Дэвид скорчился.

Шон подала ему скальпель.

– Почему бы тебе не сделать первый надрез?

Он помотал головой. Никакие муки ада не заставили бы его всадить скальпель в этого поросенка.

– Лучше ты, – сказал он.

Она пожала плечами. Затем оттянула кожу возле пуповины и сделала надрез.

– Сейчас нам нужна только небольшая дырочка, чтобы в ней поместились кончики диссекционных ножниц, – пояснила она.

Он смотрел сверху на ее голову, пока она засовывала ножницы под кожу поросенка, потом она начала резать. На границе обзора, краем глаза он видел, как ее пальцы отделяют кожу поросенка от мяса. Его прошиб пот. Она наклонилась вперед, внимательно изучая результаты своих действий, и он успел придержать прядь ее волос прежде, чем она упала в поддон.

– Спасибо, – засмеялась она закидывая волосы назад. – К ним всегда липнет всякое дерьмо. – Она постучала кольцами ножниц по тыльной стороне его пальцев. – Следующий надрез за тобой. Я не жадная.

– Я не могу этого сделать. – Он решил, что лучше сказать ей это сейчас, пока они не очень углубились в поросенка.

– Что ты имеешь в виду?

– Меня стошнит.

Она мрачно посмотрела на него.

– Дэвид, поросенок – это самое приятное существо из всех, кого нам придется здесь вскрывать.

Он покачал головой.

– Почему ты выбрал этот класс?

– Чтобы быть рядом с тобой. – Нужно было выбрать какой-нибудь дополнительный предмет.

– Но ведь это занятия повышенной трудности, для продвинутых студентов. Ты мог выбрать геологию или что-нибудь в этом роде.

– Мне нужно выйти. – Его грудь сдавило. Он не мог набрать воздуха в легкие.

Она отложила ножницы и положила руку на его плечо.

– Расслабься, – сказала она. – Все в порядке. Мы даже не успели как следует разделать этого толстого педераста. – Он отодвинулся от стола.

– Ты ведь специализируешься не по биологии?

– Журналистика, – признался он. Она с улыбкой покачала головой.

– Ладно. Считай, что сегодня тебя пронесло. Я закончу препарировать одна. Тем более, что для меня это большое удовольствие. А после этого ты скоренько уносишь отсюда свою задницу. Договорились? Я имею в виду, Райдер, что ты здесь – как рыба на суше.

Она снова начала резать, а он созерцал совершенно гладкую прядь ее волос.

– Я думаю, есть что-то хорошее в том, что ты не хочешь резать этого поросенка, – рассуждала она в процессе работы. – Когда-то меня это тоже беспокоило: приносить в жертву жизни этих малышей ради нашей пользы. Но это необходимо. Я сама не сразу это поняла. Можно, конечно, использовать всякие чучела, но это не то.

Шон продолжала болтать, а он тем временем влюблялся в нее.

Наконец она подняла на него взгляд.

– Ты красивый парень, Дэвид, – произнесла она, ее пальцы все еще продолжали работать.

– Спасибо.

– Мне легко представить тебя рядом с королевой, повисшей на твоей руке. Чего я не могу, так это представить рядом с тобой себя.

– Почему?

– Мы принадлежим к разным мирам. Я не имею в виду биологию и журналистику. Просто я никогда не имела дела с парнями, у которых такие короткие волосы… никогда. Ты понял, что я имею в виду? К тому же я немного посвободнее тебя. Ты какой-то напряженный.

– Это не так. – Ему хотелось защититься. – Я очень расслабляюсь, когда мне не приходится резать свиней или пересекать реку по качающемуся бревну.

Она улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки, похожие на маленькие звездочки.

– Тебе когда-нибудь приходилось иметь дело с девушкой, которая не брала бы инициативу на себя?

– Конечно. – Он понимал, что его оскорбляют, но, по правде говоря, девушки, не бравшие инициативу на себя, имели основания пожалеть об этом. – Я хочу иметь дело и с тобой тоже. И не только в библиотеке. Завтра вечером. Как раз будет кино в зале учебного корпуса.

– Хорошо.

Он победно улыбнулся.

– Но с одним условием. Ты посмотришь – действительно посмотришь – на то, что я сделала с поросенком. Давай я все тебе объясню. Тогда страх пройдет.

Он принудил себя посмотреть вниз и увидел, что она вырезала все лоскутки кожи, которые придавали поросенку достойный вид, извлекла из уютного вместилища его тела расчлененные куски и обрезки и пришпилила их к поверхности поддона.

– Хорошо, – весело произнесла она. – Начнем с внутренних органов. Ты знаешь, что это такое, не так ли? – Она пошевелила зондом скользкие червеобразные кишки, и он закрыл глаза.

Он услышал, как она отодвигает посудину на другой край стола.

– Я вижу, ты и правда не можешь. Он покачал головой.

– У меня неплохо получаются некоторые другие вещи.

Она улыбнулась.

– Готова поспорить, что это так. Зайдешь за мной завтра в семь?

Они сидели рядом в зале и смотрели «Короля сердец»; только тут он почувствовал себя с ней совсем легко. Он переплел ее пальцы со своими, она склонила голову ему на плечо. Сегодня на Шон были длинные джинсы, сильно потрепанные внизу, она сидела, подогнув под себя босые ноги. На ней была блузка из индийской набивной ткани и сережки из ракушек морского гребешка. Она источала богатый сумеречный запах, экзотический, почти духовный; так пахнет в церкви.

Он решил не рассказывать ей о разговоре с Джудом. Он был в студенческом клубе, когда Джуд сел за его стол. Разумеется, без приглашения.

– Ты играешь не за ту команду, парень, – сказал Джуд, глядя на него холодными серыми глазами.

– Не понимаю, о чем ты. – Дэвид разглядывал Джуда, пытаясь понять, что нашла Шон в этом человеке. Возможно, он неплохо выглядел под своей бородой. У него было угловатое лицо с высокими заостренными скулами и глаза, похожие на поверхность замерзшего пруда. Сквозь мочку уха продернуто маленькое золотое колечко. Дэвид перед ним чувствовал себя мальчишкой.

Джуд наклонился вперед и говорил очень медленно, как бы сомневаясь в способности Дэвида понять очень простые вещи:

– Она нуждается в большем, чем ты можешь ей дать, – сказал он.

– Почему ты так в этом уверен? Джуд рассмеялся.

– Она нуждается в том, чтобы жить на пределе. Ты понял, что я имею в виду?

Дэвид медленно кивнул. Он представил себе Шон лежащей на железнодорожном мосту; она читает книгу по биологии в ожидании поезда.

– Она любит только самую лучшую колумбийскую травку. – Джуд достал из кармана лавандовую сигарету с марихуаной и положил ее на стол.

Дэвид нервно поглядел по сторонам.

– Возьми, – предложил Джуд. – Это тебе скоро понадобится.

Дэвид положил сигарету в карман рубашки.

– По ночам она любит ездить по проселочным дорогам, тем, что проложены в лесу, и выключает фары. Темнота, ни черта не видно, а она все едет на этой проклятой машине, пока у нее не сдадут нервы.

Боже! Что с ней? Он всегда боялся темноты, черного цвета. Как можно, будучи зрячим, прикидываться слепым?

– Итак, – Джуд встал. – Ты уже трахнул ее?

– Нет. – Он был настолько ошеломлен вопросом, что ответил не думая.

Джуд покачал головой.

– Она лучшая девчонка в городке, парень. Постарайся быть достойным ее.

Дэвид вспомнил об этом разговоре теперь, когда Шон сидела рядом с ним, положив голову ему на плечо, ее рука в его руке. Собиралась ли она сегодня заняться с ним любовью? Он был не против, просто боялся, как бы что-нибудь не разрушило их взаимоотношений, пока они не получили естественного развития. Он собирался пригласить ее после кино в свое общежитие. Его соседи сегодня отсутствовали, и они с Шон могли бы побыть одни.

Но у Шон были другие планы. Когда кино кончилось, она взяла его за руку и потянула в конец коридора, потом вверх по лестнице на третий этаж.

– Куда мы идем? – спросил он.

– Увидишь.

Они тихо шли по слабо освещенному холлу, их шаги отзывались еле слышным эхом. Она остановилась у двери класса Паркер, и он застонал.

– Шон, это все-таки свидание. Сегодня меня меньше всего интересуют эмбрионы поросят.

– Меня тоже. – Она достала ключ из кармана. – Тс-с, – она приложила палец к губам, тихо хихикая. Потом вставила ключ в замок и открыла дверь. – Очень удачная идея – провести свидание в том самом месте, где мы познакомились.

Шон выключила свет. Луна слабо освещала черные прямоугольники лабораторных столов. Она подвела его за руку к их столу и села на него.

– Присоединяйся, – пригласила она.

– Кто-нибудь может войти.

– Мы-то уже, кажется, вошли. – Она снова хихикнула и наклонилась поцеловать его; быстрый мягкий поцелуй имел вкус кокосового ореха. Ее волосы прохладно скользили по его щеке.

Он натянуто улыбнулся.

– Я думал, ты предпочтешь мою удобную мягкую постель. Кроме того, я чувствую себя здесь… каким-то незащищенным.

– Я уже на перине. – Она нагнулась за новым поцелуем, и на этот раз он нащупал руками ее груди. Они были чуть влажными под блузкой и едва помещались в его ладонях. Но события развивались слишком быстро. Он отступил на один шаг и потянулся к единственной нерасстегнутой пуговице на ее блузке. Его пальцы поднимались и опускались, вторя дыханию ее груди. Он снял свою рубашку, аккуратно сложил ее и положил рядом с ней.

– Подушка для леди, – сказал он. В темноте ее глаза, окруженные синевой, были глубокими и черными. Дэвид почувствовал жар ее тела, когда она добралась до ремня на его брюках. Он поймал ее руку и покачал головой. – Чуть позже. – Он был исполнен решимости контролировать ситуацию. Ему хотелось, чтобы она запомнила то, что сейчас произойдет. Он хотел оказаться парнем, достойным ее.

После того как они стали любовниками, он, лежа на боку рядом с ней, смотрел, как лунный свет играет на ее теле. Она была не похожа на других девушек, скованных, спешащих закрыть свое тело. Шон расслабилась, ее глаза были закрыты, она спокойно позволяла ему разглядывать себя.

– Что это у тебя на попке? – спросил он. В темноте пятнышко походило на жука, и он попытался смахнуть его, но под рукой скользило только ее тело. Она повернулась на бок, чтобы ему стало виднее. Это была татуировка, знак мира.

Он дотронулся до нее кончиком пальца и нахмурился.

– Это что, навсегда?

– Ага.

Он не мог понять, как могла она решиться сделать нечто непоправимое со своим телом.

– А когда война окончится? Ты так и будешь разгуливать с этой штукой на заднице?

– Мне дорог сам порыв, есть ли Вьетнам или его нет.

– Боюсь, ты близка к помешательству, – заметил он.

– Тс-с. – Она обхватила руками его шею. – Ты великолепный любовник, – сказала она, меняя тему разговора. – И где это учат трахаться таких правильных парней, как ты?

Он снова помрачнел.

– Мы любили друг друга, Шон. Пожалуйста, не говори больше так об этом.

Она резко привстала, и он инстинктивно сделал защитное движение, но она только взяла его за руку.

– Извини, – сказала она. – Моего отца это тоже беспокоит.

– Что именно?

– Моя манера выражаться. Это тихий ужас.

– Это заставляет меня думать, что то, что здесь произошло, не имеет для тебя значения. – Он взял свою рубашку со стола, и сигарета выпала из кармана прямо ей на ногу. Она посмотрела на него.

– Это вещь Джуда.

– Откуда ты знаешь?

– Кто же еще пользуется лавандовыми сигаретами? Откуда она у тебя?

– Он сам мне ее дал. Я думаю, он хотел, чтобы сегодня ты получила полное удовольствие.

Она выглядела смущенной, и он пожалел, что не оставил сигарету дома. Джуд вдруг оказался в этой комнате и встал между ними. – Хочешь покурить? – спросил он.

Она отказалась, и он вздохнул с облегчением.

– То, что у вас с Джудом, – это серьезно? – спросил он, застегивая рубашку. Он боялся ее ответа.

Сидя на столе, Шон натягивала джинсы на свои длинные голые ноги. На ней не было нижнего белья.

– Зависит от того, что ты называешь серьезным.

– Я спрашиваю, чтобы понять, есть ли у меня шанс?

– Ты имеешь в виду, что хочешь чего-то большего, чем просто… – она запнулась, – заниматься любовью?

– Да, именно это. А о чем ты подумала?

Даже в темноте было видно, как Шон покраснела. Она закончила одеваться, прежде чем ответить.

– Я была с Джудом довольно долго. Он имеет какую-то власть надо мной. – Она пожала плечами. – Но ты мне нравишься, Дэвид. Так что не отступайся от меня.

Он еще не сказал ей о своих родителях. Теперь, когда он ждал Шон в уютной комнате ее общежития, он не был уверен, что поступает правильно. Я не говорю ей об этом для ее же пользы, убеждал он самого себя. Другим девчонкам приходилось изрядно попотеть, прежде чем он соглашался представить их своим родителям. Но на этот раз Дэвид хотел, чтобы все было по-другому.

Когда она вошла в комнату, у него перехватило дыхание. Синяя юбка и белая блузка, волосы сзади стянуты заколками. Видя ее в течение месяца каждый день, он понимал, что ей было нелегко заставить себя нарядиться таким образом.

Он поцеловал ее в щеку и прижал к себе.

– Ты моя сладкая, – сказал он, вдыхая запах ее волос.

– Пришлось одолжить юбку.

– Лифчик ты тоже одолжила? – Обнимая ее, он нащупал застежку у нее на спине.

– Не думала, что это так заметно, когда я его надеваю.

– Очень заметно, когда ты не надеваешь его. Он молчал, пока они не сели в его «фольксваген».

– Я хочу сказать тебе кое-что о моих родителях. Они слепые.

Минуту она помолчала.

– Совсем слепые? Он кивнул.

– Как же они сумели воспитать двоих детей? Он пожал плечами и повернул ключ зажигания.

– Они не оставались без помощи. – У него были тети и дяди по всему штату Западная Виргиния, но главную тяжесть приняла на себя его сестра. Линн была на пять лет старше его, ей выпала на долю роль второй матери, и она играла эту роль со смешанным чувством любви и обиды. Он никогда не осуждал ее за то, что она покинула родительский дом в тот самый день, когда ей исполнился двадцать один год. Она сбежала со своим парнем, Стюартом, и отправилась в Калифорнию, чтобы быть как можно дальше от своей семьи.

Шон сидела тихо, и ее молчание беспокоило его: он боялся, что оно вызвано жалостью. Меньше всего его родители заслуживали жалости. Он нервно сжимал руль.

– Они всегда были слепыми? Он кивнул.

– У обоих это последствие родовой травмы.

– Тебе, наверное, досталось.

Одно воспоминание, не из самых приятных, тут же возникло перед его мысленным взором. Он член младшей группы бойскаутов. Вот он стоит один в углу комнаты, где проходит их собрание, зажатый между телевизором и столом. Другие мальчики сбились в кучу и смеются, дразнят его, тыча в эмблему, пришитую к рукаву его формы вверх ногами.

– Не помню дня, когда бы я ими не восхищался, – не колеблясь ни секунды, сказал он.

Его родители ждали их в вестибюле ресторана. Они сидели на низком мягком диване, придвинувшись, чтобы чувствовать присутствие друг друга. Обоим в этом году исполнилось пятьдесят. Дэвиду казалось, что это очень много, и заставляло его сильнее беспокоиться о них.