Текст книги "В поисках хорошего места. Как работают системные расстановки"

No memory, no desire, no understanding[3]3
  Ни памяти, ни желания, ни понимания.


[Закрыть].

У. Бион

Как самостоятельное направление философии феноменология была создана в начале ХХ века Э. Гуссерлем. Другие известные ее представили – это, например, А. Шюц, М. Мерло-Понти, П. Рикёр и М. Хайдеггер. Отправной точкой размышлений Гуссерля стала его критика естественных наук с конца XIX века, которые постулировали и ставили целью возможность объективного познания – в отрыве от субъективной точки зрения исследователя. Феноменология же в понимании Гуссерля как раз не претендует на то, чтобы делать заявления о реальности как таковой, находить или «созерцать» ее. Гуссерля интересует скорее, как феномены проявляются в сознании и как конституируются отношения между субъектом и миром. В этом смысле феноменология представляет собой фундаментальную науку о субъективном опыте. Центральными аспектами этого опыта являются пространство, темпоральность, телесность и интерсубъективные отношения.

В нашем контексте имеют значение следующие предположения:

• Источник познавания – это все, что непосредственно являет себя чувственному восприятию (феномены). От предположений о фактическом существовании этих феноменов феноменология отказывается.

• Согласно Гуссерлю (1950), для пути познания действует девиз «Назад к самим вещам!». Его цель – описывать воспринимаемое насколько возможно без помех и максимально отключая влияние окружающей среды, предубеждений, субъективного опыта, усвоенных знаний и т. д. Важными аспектами такого строго ориентированного на феномены описания являются эпохе [epoché] (воздержание, приостановка) и эйдетическая редукция (заключение в скобки мнений в связи с неким восприятием). К эпохе [epoché] и эйдетической редукции следует стремиться, однако на практике они так и остаются недостижимыми. Поэтому понимание является (всегда временным) результатом не объективно «правильного» описания феноменов, а постоянного самокритичного разбирательства с тем, что проявляется в данный момент. Следовательно, феноменологически ориентированные терапевты будут стараться по возможности избегать наделять субъективный опыт своего визави собственными заранее сформированными значениями. Таким образом, усмотрение сущности (идеация) представляет собой не озарение, а скорее активный, последовательный процесс абстрагирования.

• Феноменологическое восприятие выходит за рамки наблюдения постольку, поскольку в него включаются по возможности все имеющиеся каналы чувств при одновременном знании того, что эти чувства в свою очередь подвержены воздействию разнообразных помех. Оно нацелено не на постижение онтической реальности, но целиком и полностью на сам акт восприятия, на чередование восприятия себя и восприятия другого, а также минимизацию влияний, в условиях которых мы конструируем нашу действительность.

Рис. 1. Феноменологическая позиция (записи с одного из обучающих семинаров)

В различных направлениях психотерапии феноменология стала важна как гносеологический «инструмент» в смысле терапевтической позиции и соответствующих методов работы. Всем этим подходам присуща осторожность в отношении скорых объяснений и интерпретаций, предостережение против общих теорий и уважение к каждый раз разному субъективному опыту. Ориентированные на опыт и переживание методы работы встречаются, к примеру, в гештальттерапии (Ф. Перлз), разговорной терапии (К. Роджерс), логотерапии (В. Франкл) и в экзистенциальных традициях терапии (Л. Бинсвангер, М. Босс, И. Ялом). К. Ясперс создал феноменологическую психопатологию, основная цель которой состоит в углубленном и научно разработанном понимании субъективного опыта психически больных людей; важным представителем феноменологической психиатрии и психотерапии сегодня является психиатр и философ Т. Фукс (например, 2009, 2013).

Феноменология как прикладная практика связывается в разных терапевтических традициях с такими понятиями, как внимание к переносу и контрпереносу, эмпатия, свободно парящее внимание, опустошение акта восприятия и др. (см. рис. 1).

Однако для того, чтобы инициировать процессы изменений, одних процессов эмпатичного восприятия недостаточно. Здесь нужно скорее понятным образом донести до своего визави основные восприятия, сделать «видимыми» слепые пятна и тем самым открыть ему возможности для новых действий. В качестве признаков образа действий в расстановочной работе в рамках феноменологической триады (по М. Хайдеггеру) описаны:

• редукция и беспредпосылочность (я ничего не знаю, я ничего не хочу);

• деструкция как постановка под вопрос всех предположений (это действительно так?);

• конструкция (что проявляется, как это на меня действует, с чем это связано?).

Понятия «феноменология» и «конструктивизм» используются очень по-разному, поэтому сложно дать им однозначное определение. Но что касается постоянно постулируемой полярности теоретических концепций двух этих направлений, то при ближайшем рассмотрении она просто не находит подтверждения. И феноменологические, и конструктивистские подходы исходят из того, что мы не можем напрямую познавать онтическую реальность. В том и в другом понимании опыт мира всегда субъективен, оба направления интересуются факторами, способными оказывать влияние на воспринимаемое. Феноменологическая методика фокусирует внимание на акте восприятия, на том, каким влияниям он подвергается и как мы приходим к общему опыту (эвиденции), а конструктивистские методы делают акцент на воспринимающем субъекте и на различиях конструкций реальности. Вместе взятые, они обнаруживают внутренние взаимосвязи, которые в идеале можно использовать в расстановочной работе (см. также Sparrer, 2004).

На вопрос о том, существует ли независимая от наблюдателя реальность, конструктивисты, как правило, дают отрицательный ответ, а феноменологи (здесь Гуссерль) отбрасывают его как не имеющий смысла. На мой взгляд, в практической работе решать этот вопрос совершенно необязательно – конечно, в итоге мы всегда как-то объясняем себе то, что происходит с нами в данный момент. Однако это объяснение (в смысле нарративной реальности) субъективно-релятивно и зависит от интерпретаций наблюдателя. С этой точки зрения расстановки являются не отображением той или иной реальной системы, а субъективным образом расставляющего. Образы разных членов одной и той же системы могут получаться очень разными, но могут быть и похожими, а один и тот же человек в разные моменты времени поставит разные образы – в зависимости от намерения, запроса и состояния. Различность внутренних образов в смысле их развития за определенный период времени (например, в ходе терапии) до «более хороших» по субъективным ощущениям клиента как раз и является целью и «критерием успеха» расстановочной работы – без обязательных изменений со стороны расставляемой системы.

Представители как феноменологии, так и системного подхода призывают к воздержанию от оценок (в системном подходе – к нейтральности). Именно феноменологическая позиция тренирует восприятие в духе равной пристрастности[4]4
  Равная пристрастность (нем. Allparteilichkeit, англ. multi-directedpartiality) – это позиция, которую консультант (модератор, медиатор, коуч или терапевт) занимает в рамках консультирования, модерации конфликта, медиации или терапии и которая подразумевает его готовность понять и принять точку зрения каждого члена системы. Равная пристрастность не тождественна нейтральности или беспристрастности. Концепция равной пристрастности была разработана Иваном Бузормени-Надем, американским психотерапевтом венгерского происхождения, создателем концептуальной терапии, внесшим значительный вклад в развитие семейной терапии. – Примеч. пер.


[Закрыть] и открытости ко всему, что проявляется в интеракциях (здесь: в расстановке и реакциях всех ее участников).

Терапевт старается смотреть «широким взглядом» и в процессе работы сообщает результаты своего восприятия – в соответствии с рекомендацией Г. Вебера свободно высказывать свои гипотезы, но не «заключать с ними брак». Если такие гипотезы подаются как знание и сочетаются с каузальными объяснениями определенных проблем или даже с нормативным предписанием действий и если это еще и обосновывается «феноменологическим» самопониманием терапевта, то в таком случае гносеологическая позиция неправомерно отождествляется с практиками, которым она прямо противоположна.

К какой бы школе ни относились помощники, они рискуют быстро занять позицию «знания», в первую очередь при недостаточном опыте самопознания (опыте себя) и/или под давлением необходимости действовать. Как метод, очень центрированный на ведущем, расстановочная работа – в зависимости от личности ведущего – в особой степени подвержена риску необузданного интуиционизма и нормативного (лучше)знания.

В классических системных сеттингах терапевт «ведет переговоры» с членами системы об их отношениях. Расстановка же представляет собой индивидуальную интервенцию в группе. В расстановке протагонисты не являются членами расставляемой системы и мало о ней знают. Здесь имеет место сравнительно немного действий на метауровне (в смысле «говорить о…»), более того, их даже избегают. Язык имеет в расстановках другое значение и используется иначе, чем в классической системной работе. Переживание и говорение происходят здесь в непосредственном контакте с участниками в их внутреннем образе, так сказать, в соотношении 1:1. Язык служит прежде всего для того, чтобы находить слова для чувственного восприятия и внутреннего переживания. Это серьезный вызов для всех участников, поскольку опыт, проживаемый в чувственном контакте, по большей части неязыковой природы. К сожалению, многим из нас рано пришлось научиться отрицать подобный опыт или перестать обращать на него внимание, поскольку кросс-модальное сопоставление собственных ощущений со словами взрослых давало противоречивые результаты. (Заново) обнаружить или изобрести форму коммуникации об этих уровнях переживания – особая задача в терапевтической работе. В попытках такого описания, как правило, используются телесные метафоры или поэтические образы, критикуемые наукой как плохо поддающиеся операционализации.

Примером здесь может служить понятие «душа»:

«Если использовать это понятие не метафизически, а в феноменологическом смысле, то оно представляет собой метафору для такого пласта опыта, который иначе трудно поддается описанию. Некоторый доступ к нему мы находим, к примеру, через описание физического процесса, сопровождающего определенные виды соприкосновения с другими людьми: в области груди что-то “открывается” или “закрывается”. Поэтическим языком это “раскрытие” или “закрытие” можно было бы назвать движением души» (Х. Бомон, личное сообщение).

Таким образом, в расстановке все участники включаются в поисковый процесс, чтобы открыть дорогу своему чувственному переживанию и сделать его понятным на уровне языка. Способ действий при этом можно назвать «ориентированным на внимательность». Совсем простыми словами, внимательность означает быть внимательным «здесь и сейчас», без оценок и действий. Уделение внимания, восприятие, принятие (и, возможно, признание) предшествуют изменению и представляют собой как метапринципы, так и цели этого процесса. Они позволяют клиенту и терапевту не попасть под прессинг обязательности изменений и предотвращают акционизм (см. также Drexler, 2012, S. 37 ff).

Подытоживая, можно сказать, что при более внимательном рассмотрении понятий становится ясно, какую путаницу породили Берт Хеллингер со своим использованием понятия феноменологии и Гунтхард Вебер с изначальным подзаголовком своей книги, где он назвал расстановочную работу «системной». В любом случае ни с феноменологической, ни с системной точки зрения нельзя оправдать, когда на основе расстановок делаются заключения об онтической реальности, а из определенных динамик выводятся нормативные порядки и правила для семей (и других систем). В расстановочной работе, которая описана здесь, системно и феноменологически обоснованные позиции и способы действий могут идеально друг друга дополнять, составляя особое «третье», как вслед за П. Фюрстенау (P. Fürstenau) сформулировал Кёниг (König, 2004, S. 207): «Воспринимать феноменологически, мыслить системно-конструктивистски и гибко интервенировать в направлении открытого будущего». Это ставит вопросы о том, как обучать и учиться такому подходу, которые обсуждаются в другом месте книги (см., например, Drexler und Hilzinger, 2015).

3.2. Смотреть обоими глазами: ориентированность на проблему и ориентированность на ресурсы

Важное отличие расстановочной работы от радикально системных и ориентированных на решение подходов заключается во внимании к проблеме и интерпретации ее генезиса. Ведущий отдает должное изложенным трудностям и интересуется в том числе описаниями их причин. Проблематичные ощущения и чувства получают внимание и серьезное отношение, символизируются и проговариваются в начальном образе расстановки, где раскрывается их адаптивная информация и исследуются возможные тенденции к действию. Начальный образ важен для построения гипотез и всех дальнейших шагов, согласно принципу, что уйти откуда-то можно, только если сначала туда прийти (Greenberg, 2011).

В то же время уже при описании проблемы происходит ориентация на желаемое будущее, на имеющиеся потенциалы и на то, что работает (работало раньше). Фокусировка на реалистичных целях, находящихся исключительно в собственной сфере влияния, вызывает у участников интенсивные внутренние процессы поиска. Системные формы вопросов (позитивная коннотация, вопросы об ухудшении, взгляд назад из будущего, вспоминание прежних похожих ситуаций) во время работы в кругу и при прояснении запроса помогают шире посмотреть на собственную свободу действий и направить внимание на собственные компетенции в решении проблем.

Исследования процессов, обусловливающих успешность терапии, позволяют сделать вывод о том, что «количество удовлетворяющего потребности опыта во время терапевтической сессии имеет большее значение для ее продуктивности, чем способ работы с соответствующими проблемами» (Grawe, 2004, S. 385).

Расстановочная работа особенно хорошо подходит для телесного закрепления интенсивного позитивного опыта (отношений), поскольку в образ могут быть включены доступные чувственному переживанию ресурсы, а также поскольку она обеспечивает возможность позитивного группового опыта в смысле свидетельствования и солидарности.

Работу имеет смысл соотносить с базовыми (психическими) ресурсами пациента, так как расстановка проблемного образа и соответствующие реакции заместителей могут представлять собой экспозицию проблемы с сильным эмоциональным воздействием. Здесь следует отдавать должное так называемым защитным процессам у клиента как потенциальным ресурсам против сенсорной перегрузки и относиться к ним самым внимательным образом – но, в принципе, если тщательно отмечать и учитывать признаки перегрузки, то совершенно необязательно, что до них вообще дойдет. В то же время с самого начала и до конечного образа расстановки ведущий подчеркивает компетентность и ответственность клиента за «его» образ и относится к ним с уважением.

Так называемый разрешающий образ не означает конца проблемы, он маркирует несколько лучшее место клиента в прошедшем определенное развитие образе расстановки и позитивное изменение его ощущений в нем. Решение может заключаться также в том, что в расстановке были проявлены и получили признание определенные чувства и что группа свидетельствовала пережитое.

3.3. Мультигенерационная перспектива

Ни одно поколение не в состоянии скрыть от последующего более или менее значительные душевные процессы.

З. Фрейд (1913)

В семейных расстановках семья рассматривается не только в ее настоящем (по горизонтали), но и в ее прошлом (по вертикали). В них включаются судьбы и истории, сохраненные в «памяти системы», которая охватывает, как правило, от 80 до 100 лет, то есть три-четыре поколения. С этой точки зрения партнеры, дети и внуки вовлекаются в конфликты, которые могут относиться к далекому прошлому, к которым они никак не причастны и о которых они на сознательном уровне даже не знают. Зачастую эти конфликты или темы присутствуют в семьях на протяжении нескольких поколений. Наглядный пример системной передачи являет собой логика кровной мести: деяние следует за деянием, при этом их исполнители часто уже не в состоянии восстановить, с чего все началось.

В немецкоязычном пространстве период времени, релевантный на сегодняшний день для системной памяти, включает в себя в том числе кардинальные исторические перемены: превращение общества из преимущественно сельского и семейно-ориентированного в городское и центрированное на индивидууме, две мировые войны и их последствия, разделение и объединение Германии, изменение отношений между полами, уход от патриархальной модели семьи и фундаментальные изменения семейных структур (см. König, 2004). Терапевт должен обладать историческими знаниями об этих событиях – ведь речь здесь идет не только о внутрипсихических реалиях, но и об исторических, засвидетельствованных событиях и травмах.

Базовое предположение мультигенерационных подходов заключается в том, что социально-исторические события, культурные влияния и особые судьбы внутри семейных систем могут находить отражение во внутрипсихических процессах индивидов и что прежде всего неурегулированные, конфликтные и болезненные темы и аффекты из семейного прошлого путем множественных внутрисемейных процессов переноса могут продолжать действовать вплоть до сегодняшнего дня. При этом речь идет не о причинно-следственных связях или вере в судьбу. Согласно представленной здесь модели, трансгенерационные повторения жизненных тем и переносы на представителей следующих поколений не происходят неизбежно и автоматически, что опровергают в том числе исследования резильентности. Также тяжелые события в системах не должны использоваться в качестве объяснения индивидуальных судеб. Вместе с тем, начиная с 1960-х годов, проводятся масштабные исследования, посвященные социально-историческим аспектам феноменов трансгенерационного переноса. Они касаются, к примеру, наследования идеологий, идеалов воспитания и представлений о ценностях, а также таких последствий войн, как потеря близких, изгнание, бегство, динамики агрессоров и жертв. С того же времени растет число клинических и эмпирических данных о трансгенерационной преемственности, например, при нарушении межличностных границ (жестокое обращение, злоупотребление), в отношении поведения привязанности и при различных клинических симптомах (например, анорексии) вплоть до тяжелых психических расстройств (см. Cierpka, 2008). В новейших концепциях мультигенерационного подхода психодинамические предположения о передаче бессознательных конфликтов сочетаются с системно-теоретическими точками зрения. Согласно Райху, Массингу и Цирпке (Reich, Massing und Cierpka, 2007, S. 17), похоже, что «тяжелым душевным расстройствам всегда предшествуют травматизации в семейной системе или самой семейной системы, зачастую произошедшие еще в предыдущем поколении, где они, однако, не могли быть переработаны».

Исследования нейронаук и наук о травме и привязанности в последнее время также обнаружили возможные трансгенерационные механизмы переноса свойств, признаков и симптомов, что привело к смене парадигмы в классических представлениях о наследовании (Bauer, 2002). Эпигенетика занимается механизмами трансгенерационной передачи, основанными не на отклонениях в последовательности ДНК, а на изменениях в регуляции и экспрессии генов. По всей видимости, определенный драматичный жизненный опыт предков может влиять на функционирование генов потомков («Spektrum der Wissenschaft», 2/2013). То, что предыдущие поколения не до конца ясным пока путем передают определяющий позитивный или негативный эмоциональный опыт следующим поколениям, скорее всего, было важно для выживания нашего вида, а трансгенерационные переносы, например, травм представляют собой лишь частный случай этих механизмов. Вопрос в том, могут ли следующие поколения (и как они могут) с этим справиться и какие существуют возможности изменить эти динамики переноса.

Особые методы для работы с мультигенерационными темами – это реконструкция семьи, анализ генограммы, семейные беседы c представителями нескольких поколений и семейные расстановки, причем все они идеально сочетаются в длительных процессах консультирования. Семейные расстановки особенно хорошо подходят для отображения комплексных динамик, поскольку здесь мультигенерационные образы можно воспринимать не по очереди, а «одним взглядом».

На курс приходит пара в связи с необоснованными страхами жены за обоих детей. Эти страхи приводят ко все большим ограничениям: она уже не хочет выпускать их из дома, все время боится, что с ними может что-то случиться. Ни расстановка нынешней системы, ни включение в нее родителей и вопросы об истории их жизни не дают никаких указаний, с чем это может быть связано. На вопрос о каких-либо особенностях в системе бабушек и дедушек женщина сообщает, что у ее бабушки по материнской линии было еще шестеро братьев и сестер, пятеро из которых умерли в раннем возрасте, так что в живых остались только она и ее брат. Когда в расстановке появляются пятеро умерших и двое живых детей из поколения бабушек и дедушек, клиентка и ее муж «сразу же» устанавливают связь между ее страхами и страхами прабабушки и бабушки. В дальнейшем процессе производится «разделение» смешанных и перенятых чувств, вспоминается о страхе женщин за их детей, страхи (в том числе страхи клиентки) называются и получают «объяснение». В завершение она представляет обоих своих детей заместительнице прабабушки.

При прояснении запроса мы, в принципе, всегда начинаем с настоящего и желаемого будущего. Расстановка нынешней системы может (но необязательно) указать на автобиографические темы участников и события в их родительских системах. Тогда в образе родительской системы может быть проявлена, названа и признана реальность пережитого страдания (например, из-за поведения близких людей в системе). В некоторых семейных историях это страдание может быть поставлено также в относящийся к еще более далекому прошлому контекст передачи. Риск преждевременного трансгенерационного расширения образа заключается в том, что у клиента (например, пережившего насилие) может сложиться впечатление, что поведение близкого человека (агрессора) «извиняется» его собственной судьбой (например, тем, что он сам был жертвой жестокого обращения). Следующий риск состоит в том, что указание на «подлинных виновников» может стать способом защиты от собственного чувства вины.

На семинаре участница взволнованно сказала ведущей, что ей обязательно нужно сделать расстановку с прадедами ее сына. По ее словам, она сделала уже множество расстановок, но сын по-прежнему продолжает воровать.

Таким образом, в каждом конкретном случае нужно внимательно проверять, когда речь идет о насущных задачах в связи с конкретными проблемами, а когда для процессов психической переработки целесообразно и полезно привлечение мультигенерационной перспективы. Похоже, что знание о собственной вплетенности в мультигенерационные силы семьи способствует индивидуации, особенно если человек в буквальном смысле встречается с ними лицом к лицу.

Во время расстановки мультигенерационных образов могут происходить трогающие до глубины души процессы напоминания/вспоминания, свидетельствования, возврата и хорошего прощания. Возможно, этим объясняется тот факт, что внуки и правнуки военного поколения довольно часто приходят на расстановочные семинары с темой семейной переработки периода нацизма. Здесь расстановки, выходя за рамки биографической работы, могут также выступать в качестве работы по гореванию и примирению родителей, детей и внуков в отношении их (семейной) истории.