Текст книги "Вниз по великой реке"

Мы проплыли через второе озеро и вновь оказались на широкой мутной Реке. Тут я обнаружила, что обеими руками вцепилась в Единого. Даже не помню, когда это я успела его схватить, но держала так крепко, что руки замерзли и онемели. Робин, белая как мел, лежала на Младшем. А Утенок, конечно же, сжимал в руках Леди.

– Почему ты не дал ее Гуллу? – крикнула я на Утенка.

– Она ему не нужна! – угрюмо отозвался он.

Гулл выглядел совершенно умиротворенно. Он спокойно лежал, закрыв глаза, как будто ничего не произошло. А вот Утенок не желал униматься.

– А мне нужна! Она теплая, и я знаю, что с ней нам ничего не грозит.

– Конечно, она будет теплая, раз ты все время прижимаешь ее к себе! – рявкнула я. – Смотри не изотри ее в гладкую чурку!

– Танакви, прекрати – устало оборвала Робин. – Лучше посмотри, что у нас осталось из еды.

Мы так и не нашли подходящего места, чтобы причалить. Река раскинулась между холмами примерно на милю. С обеих сторон из воды торчали крыши домов и амбаров. Мы было подумали, не пристать ли к первой попавшейся крыше, – но когда мы к ней подплыли, из-за трубы вылезли два старика и принялись осыпать нас оскорблениями. Они приняли нас за варваров. Мы подняли парус и поплыли дальше. Перекусывать пришлось на ходу. И вообще было очень обидно. Гулл опять не стал есть. Он лишь повторял: «Хорошо, что мы плывем дальше!»

Но плыли мы не слишком-то хорошо. Река повернула, и ветер подул с севера, нам навстречу. Приходилось постоянно лавировать. Частенько мы обнаруживали, что плывем прямиком на крышу затопленного дома, – и все эти дома были либо сожжены, либо разрушены. Всю дорогу нас преследовал запах гари. По берегам Реки на холмах виднелись обугленные развалины домов, сожженные стога сена и черные, уничтоженные огнем леса. Даже там, где деревья вроде бы выжили, почки на них не раскрывались. Мы как будто приплыли обратно в зиму. Правда, кое-где виднелись поля, вспаханные вопреки войне, но таких мест оказалось не много. А почва на них была странно красной, как будто самой земле нанесли рану.

– Здесь побывали варвары, – сказал Хэрн. – Все местные жители сбежали.

Никто ему не ответил. Думаю, нам всем становилось все тревожнее оттого, что Гулл так настойчиво требовал от нас плыть прямо в лапы к варварам. Мне так точно было не по себе. Казалось, что нас со всех сторон окружает опасность, и меня поражало, как бездумно мы движемся ей навстречу. Да, конечно, Звитт не оставил нам другого выхода. Но нам было бы вполне достаточно отплыть вниз по Реке на пару миль да там и остановиться. Я не могла понять, зачем плыть дальше. А еще очень не хватало папы: уж он-то придумал бы, что нам делать.

Ближе к вечеру Река вновь потекла среди красноватых холмов, покрытых голыми деревьями. Кто-то обстрелял нас из леса. Течение быстро пронесло лодку мимо этого места, и в нас не попали, но после этого мы постоянно прятались под одеялом, а тот, кто стоял у руля, обязательно накрывал голову накидкой. Мы решились пристать к берегу лишь после того, как Река вновь разлилась вширь и на ней появились острова, длинные, вытянутые, полузатопленные. Первые несколько островов были забиты людьми, – должно быть, они бежали от варваров. Все они были темноволосыми, в точности как жители Шеллинга. Едва лишь завидев лодку, они кинулись к воде и принялись вопить:

– Нечего здесь высаживаться! И без вас тесно!

Дружелюбия в них было примерно столько же, сколько в Звитте.

Лодкой в тот момент правил Утенок. Он встал, дурак такой, и показал им язык – и накидка соскользнула у него с головы. Все тут же закричали: «Варвар!» – и принялись кидать в нас палками и камнями. И потому мы держались подальше от островов, пока не стемнело.

А когда спустился вечер, увидели, что и берега, и острова усеяны огоньками костров. И лишь последний остров остался темным. Он был очень маленьким – небольшой клочок сухой земли среди деревьев. Робин потребовала, чтобы мы причалили к нему. Она устала. Мы боялись и потому подплыли туда, стараясь двигаться как можно тише, а когда вышли на берег, переговаривались только шепотом, хотя на острове и не было никого. Костер развели в ямке среди корней и молились нашим Бессмертным, чтобы нас никто не заметил.

Гулл опять не стал есть. Он молчал и по-прежнему оставался холодным. Но той ночью все замерзли. Мы улеглись в лодке и прижались друг к дружке; я несколько раз пробуждалась и всякий раз замечала, что остальные тоже дрожат. Просыпалась из-за сна. Насколько я могу вспомнить, мне снился мамин голос – она повторяла: «Встреча вод!» – и слабый аромат танакви. Но этот сон мешался у меня в голове с другим, который возвращался ко мне с тех самых пор, как я начала заниматься ткачеством.

В этом сне я видела маму, которая стояла у меня за спиной. Один лишь силуэт и светлые волосы, вьющиеся, как у Робин, но такие же буйные, как у меня. «Просыпайся, Танакви, – говорила мама. – Просыпайся и подумай!» И в этом сне тоже пахло танакви. И я думала, но ничего не могла придумать, только начала винить себя во всем.

Наутро оказалось, что все – лодка, наши одеяла, земля и голые деревья – покрыто инеем. Белый иней на кроваво-красной земле смотрелся очень странно. Да и сама Река из желтой сделалась розовой – видимо, из-за здешней почвы.

Гулл опять не стал есть. Я поймала себя на том, что начала заламывать руки, как Робин, – а все потому, что посмотрела на то, как Гулл лежит в покрытой инеем лодке. Ведь там же холодно! И что такое «встреча вод»? Должно быть, место, где одна река впадает в другую. Пусть себе Хэрн твердит что хочет, но если мы встретим еще одну реку, я упаду за борт, или притворюсь, будто умираю, или еще что-нибудь придумаю, но добьюсь, чтобы мы там остановились.

Потом оказалось, что Робин тоже приняла решение.

– Знаешь, – сказала она, – мне кажется, не надо нам плыть дальше. Мне кажется, лучше будет остановиться на этом островке и позаботиться о Гулле, чтобы он мог согреться. По-моему, более безопасного места нам не найти.

Как ни странно, Гулл на это ничего не сказал. Похоже, он слишком ослабел, чтобы говорить. Но зато подал голос Утенок:

– Робин, ты чего?! Мы же тут умрем с голоду!

– Лучше давайте найдем какой-нибудь заброшенный дом на берегу, – предложил Хэрн. – Робин, Гуллу нужна крыша над головой.

– Или надо найти каких-нибудь людей, которые поверят, что мы не варвары, и помогут нам позаботиться о Гулле, – предложила я. – Поплыли дальше! Ну пожалуйста!

– Мне кажется, вы не правы, – проговорила Робин. – Мне начинает мерещиться, что мы убиваем Гулла этим путешествием.

– Но он хочет двигаться вперед, – возразил Хэрн.

– Он сейчас не понимает, что для него хорошо, а что плохо, – заявила Робин. – Давайте останемся.

Мы решили не обращать на нее внимания. Хэрн с Утенком сели в лодку и подняли парус, а я залила кострище водой и забрала горшок с углями.

Робин вздохнула и покачала головой, и вид у нее сделался такой, будто ей лет восемьдесят.

– Ох, я уже просто не знаю, что же нам делать! – воскликнула она. – Пообещайте мне, что мы остановимся сразу же, как только увидим подходящее место.

Мы пообещали, охотно и легко, – и, конечно, соврали. Я не намеревалась останавливаться, пока мы не найдем еще одну реку. Уж не знаю, что там себе думали Хэрн и Утенок, но точно могу сказать, что они тоже врали.

Когда мы тронулись в путь, над холмами встало солнце; склоны справа сделались темно-синими – от инея, а слева – окрасились золотом. Мы плыли дальше, и склоны – один синий, второй золотой – становились все выше и круче. Наконец солнце растопило иней, и земля снова покраснела. Слева внезапно вынырнули невысокие красные утесы, напоминающие стену дома. А за ними Река разлилась вдвое шире, чем когда-либо до того. Вдоль берегов из воды торчали деревья, а за ними раскинулись плесы, поблескивающие на солнце. Наверное, эти деревья отмечали невысокие берега, в которых Река текла обычно.

Когда мы миновали последний красный утес, я повернулась. И увидела еще воду: она, извиваясь, уходила вдаль с другой стороны утесов.

– Встреча вод! – Я прыгнула на корму и вырвала руль из рук Хэрна.

Утенок последовал за мной.

– Вы что, сдурели?! – закричал Хэрн.

Мы боролись за руль, отталкивая друг друга, и лодка пошла описывать круги.

– Да что вы творите?! – закричала Робин.

– Правим к берегу! Нам надо здесь пристать! – завопил Утенок.

Мы трое орали и дрались из-за руля, а лодка петляла. Должно быть, мы представляли собой прекрасную мишень для любого лучника, хоть для варвара, хоть для кого еще. Но нам повезло. Хэрн в конце концов уступил, хотя и не умолк. Мы свернули в тростниковые заросли за первым красным утесом. Я сроду не видала такого высокого тростника. Он наверняка уходил глубоко под воду – и при этом все равно был изрядно выше нас. Он расступался перед носом лодки и мгновенно смыкался у нас за спиной. И мы, все еще продолжая спорить, плыли через эту своеобразную рощу и в конце концов уткнулись в берег, усыпанный галькой. Тростник скрыл нас от обеих рек.

– Ну, кажется, здесь достаточно безопасно, – сказала Робин.

И в этот самый миг на красной тропинке появился какой-то варвар.

Заметив нас, остановился среди тростника.

– Кто кричал?

Он… Как бы это сказать? Казалось, будто он взмок, то ли от спешки, то ли от сырости. Кожа у него была красноватого оттенка. А во всем остальном он выглядел точно так же, как и мы. Ну, не считая того, что был взрослым, а четверо из нас – нет. Волосы у него были длинные и золотистые и вились даже сильнее, чем у Робин или Утенка. И мне, честно говоря, понравилось его лицо. Взгляд у незнакомца был мягкий, а в глазах плясали смешинки. А нос оказался немного свернут набок. Его красная накидка была старой и выцветшей – похожей на ту, в которой папа ушел на войну, – очень простой и мокрой от росы. Ноги были забрызганы красной грязью, а башмаки тоже походили на наши и тоже промокли. К нашему облегчению, оружия при нем мы не заметили.

Я подумала: «Ну, если это и есть варвар, то они не могут быть такими уж плохими».

– Э-э… На самом деле никто не кричал, – осторожно отозвался Хэрн. – Мы просто спорили, причаливать здесь или нет.

– Очень хорошо, что вы завернули, – сказал незнакомец. – По Красной реке плывет большой отряд варваров.

Поскольку те, кто плыл, были для него варварами, мы поняли, что он имеет в виду наших соплеменников. Правда, это ничего особо не меняло – опасность все равно сохранялась.

Мы переглянулись.

– Тогда мы лучше подождем, пока они проплывут, – неуверенно произнесла Робин.

– Если хотите, можете отдохнуть у меня в укрытии, – вежливо предложил незнакомец.

Нам эта идея не очень понравилась, но не хотелось, чтобы он понял, что мы его враги. Мы с Робин и Хэрном снова переглянулись. Утенок же посмотрел на варвара и улыбнулся.

– Спасибо большое, – решился он.

Я пнула его в лодыжку, но он просто убрал ногу. И секунду спустя уже поднимался по тропинке. Робин тихонько запричитала, как истинная дама, и тоже выбралась из лодки.

Мы с Хэрном не знали, что же делать. Нам казалось, что лучше держаться вместе, – но тогда пришлось бы оставить Гулла. Мы попытались его поднять.

– Гулл, пойдем, – попросила я. – Мы идем в гости.

Хэрн тоже принялся подбадривать его, но Гулл не шевелился, а тащить его мы не могли.

Тут моего лица коснулись чьи-то влажные волосы, и от неожиданности я подскочила. Варвар опустился на колени рядом с лодкой, просунулся между нами и посмотрел на Гулла.

– Давно это с ним? – спросил он.

Хэрн посмотрел на меня:

– Пожалуй, с месяц.

Тут над нами нависла Робин.

– А вы знаете, что это с ним? – нетерпеливо спросила она. – Неужели вы можете нам помочь?

– Ну, кое-чем могу, – отозвался незнакомец. – Хотя, конечно, было бы лучше, если бы вы привезли его сюда пораньше.

Он встал, и лицо у него сделалось очень серьезное.

– Нам придется подождать, пока варвары не проплывут мимо, – сказал он.

Со склона ссыпался Утенок:

– Я видел вар…

– Тихо! – шикнул на него мужчина.

И мы услышали голоса и плеск множества весел. Они гомонили все разом. Но я все-таки расслышала, как один из них произнес:

– Впереди все чисто. Этих дьяволов нету.

Судя по звукам, лодка была большая и тяжелая и двигалась быстро благодаря течению и усилиям гребцов. Я подумала, что они, наверное, патрулируют – проверяют, не покажутся ли где варвары. Шум удалился в сторону того места, где реки сливались, и стих вдали.

Когда они уплыли, мужчина назвал себя:

– Меня зовут Танамил. Это означает «младший брат».

Я не была уверена, что нам стоит говорить ему свои имена, – он ведь мог по ним догадаться, что мы не из его племени. Но Робин, как истинная леди, вежливо представила нас всех.

– Это Хэрн, – сказала она, – и Танакви. Моего брата, который лежит в лодке, зовут Гулл. А это Утенок…

Танамил посмотрел на Утенка – тот так и стоял на тропе.

– Утенок? – переспросил он. – Не Маллард?

Физиономия у Утенка сделалась почти того же оттенка, что и здешняя земля.

– Маллард, – буркнул он. – Утенок – это домашнее прозвище.

Танамил кивнул и перевел взгляд на Робин:

– Я могу угадать ваше имя. Вы – тоже птица. Яркая птица, птица знамения. Робин?

Сестра тоже покраснела и кивнула. Она чрезвычайно смутилась и совсем забыла, что ей полагается вести себя как настоящей леди.

– А откуда вы знаете?

Танамил рассмеялся. Смех у него был очень приятный – не могу не признать, – радостный и заразительный. Нам тоже захотелось смеяться.

– Я странствую в поисках знаний, – объяснил он. Потом он взглянул на лежащего Гулла и посерьезнел. – И хорошо, что мы встретились. Он ушел очень далеко.

Мы тоже посмотрели на брата. И сперва подумали, что Танамил преувеличивает. А потом вдруг заметили, как сильно изменился Гулл за это недолгое время. Он еще более исхудал и побледнел. И лежал с закрытыми глазами, а дыхание его сделалось таким слабым, что его было почти не заметно. Скулы выпирали из-под кожи. И вообще, кожа так натянулась, что голова походила на череп.

Робин схватилась за руку Танамила. В обычных обстоятельствах она ни за что этого не сделала бы.

– Что с ним? Вы знаете?

Танамил по-прежнему смотрел на Гулла:

– Да. Они пытаются забрать его душу. Ваш брат долго и упорно сопротивлялся, но они побеждают.

Хэрна передернуло. Он разозлился. Хэрн всегда злится, если слышит что-нибудь в этом роде, но таким я его еще никогда не видела.

– Да неужто? И кто же эти «они»? И где, по-вашему, они находятся? – От ярости ему трудно было говорить.

Танамил не обиделся. Кажется, он понимал Хэрна.

– Тот, кто тянет вашего брата к себе, – могущественный человек, и я почти ничего о нем не знаю, – объяснил он. – Думаю, сейчас он находится у моря.

Тут Хэрн уже не нашелся что сказать. И как-то резко перестал злиться.

– Гулл постоянно твердит, что ему нужно к морю, – пробормотала я.

– Значит, тот, кто хочет его заполучить, действительно там. А теперь мне пора приниматься за работу. Мы обязаны спасти вашего брата, но так, чтобы этот могущественный человек ничего не заподозрил. Понимаете? – Он обвел нас взглядом, серьезным и сосредоточенным. – Если что-нибудь в моих действиях покажется вам странным, верьте: я стараюсь сделать как лучше. Вы не забудете об этом?

– Нет, – дружно отозвались мы – даже Хэрн, а я была совершенно уверена, что уж он-то станет возражать.

Хотя Танамил был чужаком, мы почему-то доверяли ему. Он так много знал!

Мы охотно подчинились, когда тот велел нам вылезти из лодки и постоять пока в тростниках. Гулл остался лежать на дне. Танамил присел на корточки у самого края воды и принялся копаться в прибрежной грязи голыми руками, потом зачерпнул полные пригоршни влажной красной земли. Мы озадаченно смотрели, как он сгрузил эту землю на тропу – повыше, там, где уже было сухо, – и начал месить, вытягивать и приглаживать. Время от времени он бросал взгляд на Гулла, а потом снова принимался лепить. Хэрн посматривал на него с явной насмешкой.

А комок земли приобрел вид фигурки молодого человека – причем очень знакомого.

– Это же Гулл! – прошептал Утенок. – Вы только гляньте, до чего похоже!

Фигурка и вправду оказалась вылитый Гулл. И сейчас, когда я тку эту историю, она стоит у меня перед глазами. Это был наш брат, как живой, – только не такой худой, как тот, который лежал сейчас в лодке. Просто поразительно, как Танамил сумел так точно изобразить того Гулла, которого он никогда не знал. Гулла, который когда-то смеялся и хвастался тем, что он идет на войну, а еще плавал по Реке и радостно насвистывал, потому что считал, что жизнь хороша.

Я еще помнила этого Гулла – хотя мне приходилось здорово напрягаться, чтобы воскресить его в памяти, – но откуда его знал Танамил?

Когда фигурка была закончена, Танамил поудобнее устроился среди тростника и сказал:

– Можете присесть, если хотите.

Его послушался один лишь Хэрн. Остальные так и стояли, с беспокойством глядя на происходящее. Танамил достал из-под накидки изящную красноватую свирель, сделанную из нескольких связанных вместе тростинок, и заиграл. После первых же нот Хэрн, который до этого с презрительным видом плел косички из побегов тростника, зачарованно поднял голову. Это была печальная, плачущая мелодия, в которую каким-то образом вплетался отголосок смеха. Ноты скользили одна за другой, свивались и плыли дальше. Утенок опустился на корточки и разинул рот. Робин словно впала в транс. Голос свирели звенел колокольчиком и струился водой. Мне чудилось, будто вдоль всей Реки просыпается весна и деревья покрываются листвой. И в то же время это было предчувствие весны, которой еще только предстояло одолеть печальную зиму. Хотелось, чтобы музыка никогда не заканчивалась – струилась вечно, как сама Река.

Я посмотрела на красную фигурку Гулла на тропе. Она посветлела, слегка съежилась, немного зашелушилась – и с каждым мгновением становилась все тверже. Я готова была поклясться, что песня свирели выжимает воду из фигурки и она словно высыхает и затвердевает с каждой нотой. Она становилась все розовее, меньше и тверже, и так продолжалось до тех пор, пока в ней, по всей видимости, не осталось ни капли влаги. Танамил все играл, глядя на фигурку, и играл до тех пор, пока та не начала белеть. Тогда только и завершил мелодию, да так плавно, что я сперва даже не поняла, что он уже умолк. Когда же трели стихли, вокруг не воцарилась тишина. Плескались воды двух рек, и ветер шуршал в тростниках, и пели птицы на скалах. И все эти звуки словно впитали в себя музыку Танамила и сохранили ее.

А потом Робин громко охнула и вскрикнула:

– Гулл!..

Я взглянула в сторону лодки и увидела, что брат сделался прозрачным. Через него можно было разглядеть борт лодки и край одеяла, на котором он лежал. Я видела волосы у него на затылке, примявшиеся под тяжестью головы. Гулл таял прямо на глазах. Казалось, будто он – отражение в лужице, а лужица высыхает. Она уменьшалась, и Гулл уменьшался вместе с ней, пока не осталось лишь чуть-чуть рядом с рулем.

Хэрн вскочил и занес ногу, чтобы пнуть земляную фигурку.

– Не прикасайся к ней! – гаркнул Танамил.

Брат поставил ногу обратно. И в этот самый миг Гулл-лужица окончательно высох. Лодка опустела.

Мы замерли, бледные от ужаса, глядя на нее. Потрясение оказалось слишком велико, все будто онемели. Танамил отложил свирель, встал и осторожно поднял фигурку Гулла.

– Вот, – сказал он, держа Гулла в руках. – Теперь он в безопасности.

– Каким образом? – уточнила Робин.

– Где он? – недоумевал Утенок.

– Что вы сделали? – спросила я.

И только Хэрн промолчал.

Танамил передал высохшего розового Гулла Робин, и она взяла фигурку. Видно было, что она совершенно сбита с толку.

– А что… что мне с этим делать?

– Хранить до тех пор, пока вы не доберетесь до вашего дедушки.

– Но у нас нет дедушки! – возмутился Утенок.

Танамил уставился на нас с ошарашенным видом.

– Кто бы мог подумать, до чего же мало вы понимаете! – Он замолчал на мгновение, потом добавил: – У Гулла необычная душа. Если какой-нибудь враг сумеет заполучить ее, то сможет использовать в качестве орудия, чтобы дотянуться до других душ, в том числе – до душ его предков. Не знаю, известно ли это тому, кто пытался завладеть душой Гулла, но уверен: ни в коем случае нельзя позволить этому человеку осуществить задуманное. То, что я сделал, защитит душу Гулла. Если я поклянусь Бессмертными, что теперь вашему брату ничего не угрожает, вы мне поверите?

– Такое впечатление, что теперь ему и с нашей стороны ничего не угрожает, – промолвила Робин, и Танамил рассмеялся.

– Пойдемте ко мне в убежище и погреемся, – предложил он, – прежде чем вы отплывете.

Уж не знаю, как мы только согласились. Ведь Танамил был варваром. Он только что забрал от нас Гулла, а способ, которым он это проделал, свидетельствовал, что Танамил – могущественный волшебник. И все же мы согласились. Просто пошли следом за Танамилом по тропинке, вьющейся среди камышей. Робин несла Гулла.

Дорожка выбралась на травянистый склон за красным утесом. Отсюда видны были обе реки. Наша – мощная, быстрая, извилистая, желтая – уходила в высокую теснину. Вторая река, красная, уступала нашей в размерах, но не в быстроте. И в ней играло какое-то веселье, которого я никогда не чувствовала в нашей Реке. Она текла меж красных скал и пела. Даже деревья, папоротники и тростники на ее берегах и те казались зеленее. И все то время, что мы сидели у Танамила, вокруг щебетали птицы.

Всякий раз, вспоминая укрытие варвара-волшебника, я прихожу в замешательство. Я думала, что оно построено где-нибудь у подножия красного утеса, из красной земли и бревен, принесенных Рекой, и что нам придется пробираться через камыши, чтобы попасть к нему. Но готова поклясться: мы вошли в скалу. Нет, правда, мы должны были находиться где-то внутри утеса, потому что я помню другой выход, ведущий к самому берегу второй реки; красная вода плескалась среди бахромчатых верхушек танакви. На потолке трепетало солнечное кружево – это лучи проникали сквозь траву.

Внутри обнаружилась довольно удобная комната, со столом, стульями и грудой покрывал, меховых и тканых. А в очаге горел огонь. Ни одного Бессмертного у очага не стояло. Танамил и вправду был варваром. Робин осторожно поставила к огню маленькую фигурку Гулла. Когда я увидела это, с меня словно спало заклятие – до сих пор уверена, что это и вправду было какое-то колдовство. Я подскочила, воскликнув:

– Ох! Мы оставили наших Бессмертных в лодке!

Танамил улыбнулся мне своей располагающей улыбкой:

– Не волнуйся. Они берегут лодку для вас.

Я уселась обратно и надолго забыла и про наше путешествие, и про подстерегающие опасности, и даже про Гулла. Вместо этого просто жила. И все остальные тоже. Хотя Робин под конец это, кажется, не слишком нравилось. Но я плохо помню, что там, собственно, происходило. Очень уж все смешалось у меня в голове. Но я долго думала, и обсуждала это с Утенком, и понемногу смогла кое-что вспомнить – хотя я не уверена, что мы правильно восстановили последовательность событий.

– Что-то с тобой неладно, – сказал мне Утенок. – Ты же всегда все раскладываешь по полочкам, по порядку. Ты еще хуже Хэрна.

Я решила, что Утенок прав, хотя раньше этого не понимала. Если у меня что-то не укладывается в голове на нужное место, меня это раздражает. В точности как и какая-нибудь неудачно сотканная вещь, вроде той кошмарной синей юбки Робин.

Потому-то мы с Хэрном, пока сидели у Танамила, боялись куда больше, чем Утенок.

6

Помню, что мы ели, сидя у очага, и еда казалась замечательной. О такой я прежде только слыхала. Тут были лобстеры, и чудесные белые лепешки, и оленина, и еще сушеный виноград. Дядя Кестрел говорил нам про виноград. Он растет в Черных горах, на вьющихся лозах, которые свисают с деревьев. Папа, когда рассказывал мне впервые о короле, сказал, что тот каждый день ест лобстеров и оленину.

Я и не думала, что когда-нибудь попробую их сама. И еще мы пили вино, тоже в точности как король. Вино – это такая красивая розовая жидкость, а в ней пляшут искорки. По словам Танамила, это вино с Черных гор. Робин плеснула немного вина из своей чашки к ногам фигурки Гулла. Танамил засмеялся, а сестра покраснела. Но Утенок сообщил потом, что за ужином она сделала то же самое.

Странно – в памяти осталась только одна трапеза. Но мы должны были поесть и во второй раз, потому что там и заночевали. И на самом деле, я помню, как сидела у подножия утеса, грелась на солнышке, глядела на две реки и ела – и все это происходило несколько раз, а не один. Однако же, как ни стараюсь, вспомнить другие перекусы не могу.

Хэрн с Утенком веселились вовсю. Они кувыркались, возились и боролись на груде покрывал. Наверное, я тоже возилась вместе с ними, но не все время. Я смотрела, как Робин танцует. В Шеллинге сестра часто танцевала, если у нее выдавалась свободная минутка, но она никогда не танцевала так, как в тот раз, когда Танамил играл для нее на свирели. Вспоминаю, как она танцевала в комнате, а по потолку над ней скользили солнечные пятна, и как она плясала на траве. Кажется, я даже помню ее на утесе на другой стороне реки, но это уже наверняка полная чушь. Но она точно несколько раз брала Танамила за руку и требовала, чтобы тот играл еще. Это было совершенно непохоже на сестру. Она страшно робкая и держится всегда очень чопорно. А Танамил улыбался и играл, и музыка была чистая и прекрасная – сон о музыке. А Робин все танцевала и танцевала.

Утенок тоже захотел научиться играть на свирели. Мы с Хэрном взвыли. Если бы вы слышали, как Утенок поет, вы бы нас поняли! Но Танамил послушно пошел и нарезал для Утенка тростника. Его пальцы словно летали, когда он прорезал дырочки в стеблях и связывал тростинки вместе. Он сделал мундштуки из тех кусочков стебля, где соединяются коленца, – там сердцевина твердая. Потом поставил пальцы Утенка на дырочки и велел тому дуть. Утенок подул. Ничего не произошло.

– Тишина! Слава богам! – воскликнул Хэрн.

– Попробуй сказать в свирель вот так вот: птехвх, – предложил Танамил.

– Птехвх! – выговорил Утенок.

Физиономия у него сделалась вся красная. А свирель издала всеми дудками одновременно помесь визга с лаем, как будто стадо свиней столкнулось со стаей собак. Мы просто попадали от смеха. Утенок сердито сверкнул на нас глазами и вышел через вторую дверь, ту, которая вела к Красной реке. И вскоре мы услышали доносящиеся из тростников коротенькие неуверенные мелодии.

Хэрн приподнял бровь и взглянул на меня:

– Вот это да! Я и не думал, что он знает хоть один мотив.

Танамил и Хэрна чему-то учил. Я помню, как они сидели на корточках и варвар что-то рисовал палочкой в пыли, а Хэрн кивал. А то еще прыгали друг на друга и принимались бороться. Мне нравилось на это смотреть. Я дернула Танамила за руку, прямо как Робин, и сказала:

– Покажи и мне!

И он показал. Кое-что я просто не могла сделать, потому что не такая сильная, как Хэрн, но зато Танамил поведал, как использовать силу другого человека против него же. Наверное, если бы в тот момент туда вошел какой-нибудь взрослый враг – например, Звитт, – я могла бы швырнуть его на землю, а может, даже и убить. Но я не уверена, что мне следует пользоваться этими знаниями.

Зато Танамил научил меня двум вещам, которыми я пользуюсь. Не помню, с чего вдруг речь зашла об этом, но я ему пожаловалась, что про многие слова не знаю, как их ткать.

А Танамил сказал, что нет ничего дурного в том, чтобы составлять собственные узоры – только тогда обязательно надо объяснить другим, что они значат. Но еще он посоветовал:

– Ты всегда должна использовать правильный узор для обозначения Реки. Это важно.

И он показал мне этот узор, переплетя стебли тростника. Еще он открыл мне более быстрый способ сучить нити. Он заставлял меня упражняться на тростинках, пока не получилось как надо.

– Такую пряжу используй для самых важных мест твоей истории. И тогда эти фразы станут более выпуклыми и будут выделяться на ткани.

Я так и сделала в нескольких местах этой накидки. И меня вовсе не смущает, что этому меня научил Танамил. Главное, что оно работает.

Спрашивала я и у Хэрна, что Танамил ему объяснял, когда писал палочкой в пыли, но Хэрн не ответил.

А потом Танамил пришел к нам, когда огонь плясал в очаге и его отсветы смешивались на потолке с пятнами солнечного света.

– У каждого из вас должен быть ко мне вопрос. Спрашивайте.

Сперва мы никак не могли придумать, что же такое узнать.

Тут вспомнилось, как тетя Зара любила говорить: «Танакви, тебе следовало бы молвить мне одно словечко. Какое?» Я, конечно же, никогда не могла понять, что она имеет в виду, потому ничего и не говорила, и тетя Зара называла меня грубиянкой. Если бы она хоть раз объяснила по-человечески: «Танакви, ты забыла „пожалуйста“», – я бы сразу все поняла. Вот и с Танамилом получилось что-то в этом роде. Он хотел, чтобы мы сказали что-то определенное. Но мы не догадывались, о чем он.

Первым заговорил Хэрн:

– Вы называете себя волшебником?

– Ну, в некотором смысле я действительно волшебник, но я себя так не именую.

И он повернулся к Утенку.

– Вы верите в Бессмертных? – спросил Утенок.

Он очень старался, и видно было, что Утенок считает, будто задал жутко умный вопрос.

Танамила это позабавило. Он запрокинул голову и расхохотался.

– Не так, как вы, – ответил он. – Однако они существуют.

Потом, все еще посмеиваясь, он повернулся ко мне.

На мгновение мне показалось, будто я знаю, какой вопрос он хочет услышать от меня, но это ощущение тут же ушло.

– Нет-нет! – произнес Танамил. – Ты должна спросить о том, что тебе самой важно.

Это было ужасно похоже на слова тети Зары о том, что я должна говорить «пожалуйста» по собственному желанию. А у кого такое желание бывает?

– Пожалуйста, – буркнула я на всякий случай, но это было, конечно же, не то. И тогда я спросила: – Откуда вы?

Неправильный вопрос. Танамил снова рассмеялся.

– Полагаю, вы бы сказали, что я пришел с Черных гор.

Я окончательно перестала понимать, что к чему. Всем известно, что варвары пришли с моря. Пока я пыталась хоть что-то сообразить, Танамил повернулся к Робин. И я не знаю, о чем его спросила сестра. Какой-то вопрос она задала, и я думаю, что на этот раз попала в точку, и Танамил на него ответил, но совершенно не помню, о чем у них шла речь. Утенок считает, что я этого не помню потому, что Робин в этот момент там не было. Он говорит, что Танамил ходил и спрашивал каждого отдельно, а я все перепутала, поскольку это произошло в самом начале, как только мы туда пришли. Но по-моему, это было почти в самом конце, именно так я и тку эту историю.

Дальнейшее случилось уже ночью, и я знаю, что это и правда было в конце. Мы все спали на груде одеял, у очага. Нам еще ни разу с тех пор, как уплыли из дома, не было так тепло и удобно, так что не знаю, отчего я вдруг проснулась. Ну, если только Робин и Танамил забылись и повысили голос во время спора. До меня донеслись лишь отдельные отрывки из него. Сон то возвращался, то пропадал, а они все спорили. Я запишу здесь то, что расслышала.