Текст книги "Посвящение Воробьенку"

Крестить детей, венчать и отпевать.

В благоговеньи складывая руки,

Ни перед кем комедий не ломать.

И отпускать грехи любой старухе.

Но будет утро…

Слушая орган, расхохочусь –

И птицы брызнут с крыши.

Вдруг осознаю всё здесь – балаган.

Комедианты мы. И нас – не слышат.

2007

Репинка

1.

– Мне было восемнадцать. Им за сорок.

– И что ты позабыла там, скажи?

Девчонки все на дискаче за школой.

–А у меня в то время – гаражи.

– Там кавалеры время проводили?

– Наверное, и так могу сказать…Их было трое, просто водку пили.

И рассуждали – с кем кума, где зять.

– А ты?

–А я босая по оврагу,

С ножом в руке, по пояс в миражах,

Вела на бой незримую ватагу

За свой мирок – ухмылку бы зажал.

– Пока другие крашенные девки

Юбчонки прижимали, чтоб не лез,

Ты бегала в овраге по соседству

Босая и с ножом наперевес?

– Пока другие в танцах отжигали

И бегали бесстыдно в абортарий,

Я воевала с миром и собой.

Но только тот – был мой последний бой…

2.

У края города, как у краюхи хлеба,

Вкус кисло-горьковат. А жизнь нелепа.

Ты рифмы бедные прости – могу сильней,

Но будет мой рассказ от них пресней.

Там, на краю земного городка,

Галактика была ко мне близка.

Четыре терна, тополь, камыши,

Ивняк, болотце, ручеек, бомжи.

И алкашня, и вечная помойка.

Мой мир, мое сокровище. И стройка.

И девять лет прожито – без людей

В овраге за хрущовкою моей.

3.

Черный пес мой, нож и веревка,

Мне было десять – мне отвечать.

За помойку, за пьяных подростков,

За шприцы у детсада опять.

Чьи руки, кроме моих? Чье сердце это поймет?

А в награду – стопочку книг

Кто-то в мой овраг принесет.

Да, много брала на себя,

Да, до одури нож метала,

На деревья кошкой взлетала,

По болоту училась петлять.

И возникали мои эльфы,

И проходили за час – годы.

И засыпали мои беды,

И приходили ко мне народы.

Пел надо мной серебристый тополь,

Звали в поход меня терны-братья.

И ручеек обещал мне волю,

И костерок-дракон со мной ладил.

4.

Мир наступал ковшом экскаватора,

Строили стойла железных коней.

Нет, не слушали быки-арендаторы.

Не уходили с наших полей.

Предупреждал ветер,

Молча уплыли эльфы,

Поумирали народы.

Отшелестел тополь.

Строили гаражи.

5.

Ноги холодит мертвая земля.

Трупики чудес пахнут тяжело.

Кто остался? Я. Кто, если не я.

Ножик – из крыла перебитого перо.

Трое забулдыг, не видевших чуда.

Их предупреждали, что будут протесты.

Я положила оружие -здравствуйте,

Пожалуйста, не разрушайте это место.

Здесь перед рассветом красные ивы

Судьбу счастливую тебе пророчат.

Здесь перед закатом ручей говорливый

Остудит боль неудавшихся строчек.

Пожалуйста, уйдите, не троньте оврага,

Приют усталых, обитель Бога.

Я безоружна, оставьте хоть малость,

Хотя бы две ивы над порогом.

6.

Мат – он и есть мат.

Мир – да, таков мир.

Нет, не убила их, брат.

Не до смертельных игр.

7.

– Они, конечно, дрались всерьез.

И мне тогда было восемнадцать.

И швы накладывала без слез.

И ничего не умела бояться.

– Так вот почему ты не носишь платья,

Джинсу да брюки предпочитая?

– Ушли из мира и терны-братья,

И тополь срублен. И жизнь другая.

Сегодня ночью мои народы

Пришли ко мне. И спасли меня снова.

И эльфы близко. И ручейка воды

Подходят к сердцу…

Налей мне виски.

P.s.

Шрамы сегодня мои горят.

Душно. И трепетно жду чуда.

Терны над сердцем моим стоят,

Тополь хранит меня.

Жить – буду.

Обещание Ланселота

Сэр Ланселот шестнадцать лет тому назад

Благословил меня. И умер на подмостках.

Я прожила чужую жизнь. Кто виноват?

Не получилось. Не сложилось. Все непросто.

Орфей – в аду навек. Джульетта – в кабаке.

Граф Монте-Кристо без Мерседес под луною.

Я брошу пить, уйду к отравленной реке.

А новый рыцарь тихо следует за мною.

Да, я не паж ему, еще не госпожа.

Уже не тайна, мы до таинств не дожили.

Я только тень, что не торчит у "служака".

Я только птица, что ему подарит крылья.

Звенит монетами наш милый городок.

Хрустит купюрами, но чаще – компроматом.

Но к старым латам – тополиный льнет пушок,

И как прижаться я хочу к тем старым латам!

Из всех героев, что открыл мне Камелот,

Из всех костром пропахших пьяных менестрелей,

Один лишь рыцарь мое сердце подберет

С разбитой плитки у московского отеля.

Уже покинул камень королевский меч,

Уже полна душа придуманной молитвой.

Мой новый рыцарь, ты один сумел зажечь

Надежду страждущим пред самой важной битвой.

Сэр Ланселот сдержал за гробом обещанье -

Послал мне рыцаря. И клятву мы даем.

Шестнадцать лет готовлюсь выполнить призванье -

Быть в чьей-то ласковой ладони воробьем.

2003-2019

Песенник без нот

Мой храм

Чёрен омут под горой,

На горе погост.

Стонет ветер над землёй,

Нет в помине звёзд.

А вчера легла тоска,

Придавила взгляд.

И осмелилась рука

Повернуть назад.

На горе легла без сил,

На глаза покров.

Пусть простят все те, кто был

Ласков да суров.

Только дождь хлестнул в ответ

Да прижал к земле.

А потом – и слов-то нет,

Что на той горе.

На горе ветров сошлись

Небо и земля

И разбуженная высь

Ненаглядная.

И плывёт молочный свод,

Светом соткан храм.

И хрустальный звон плывёт

По моим глазам.

И плыву я храму вслед,

И омыта грязь.

Начинается рассвет,

Ветром окрестясь.

Свет да мир твоим глазам,

Свет да мир слезам.

Свет да мир сегодня вам

Да пресветлый храм.

21.08.02

Занавес

памяти Сергея Кузнецова и Александра Попкова

Вот и занавес, аплодисменты,

А за сценою умер актёр.

Не покинули память моменты

Взглядов, реплик. Но нем режиссёр.

И нелепо судьба доиграла:

Путь земной всех героев один.

Ещё теплится музыка зала,

А за сценой – испорченный грим.

Зритель слеп и не видит сквозь стены

Да и надо ли это ему?

Как уходят навеки со сцены

Люди, шедшие через тьму.

Только звякнули глупые шпаги

Да оскалился масок зазор.

И на старой афишной бумаге

Написали «сменился актёр».

А за сценой допьют остальные

Перемешанную со слезой

Ту, которой искони Россия

Лечит сумрачный ветхий покой.

Разольётся по битым стаканам

И не водка уже, а слеза.

А наутро по лицам и ранам

Заскользят всего зала глаза.

27.08.02

Тристан

Вадиму Обухову

Тайны осенних троп

Ветер хранит да я:

В тихом дрожанье строк

У голубого ручья

Встретились две души,

Встретились два крыла.

Первая вмиг дотла,

А у другой – дожди.

Только коснулись рук,

Только вздохнуть смогли:

– Нам не дано, мой друг,

Зря мы навстречу шли.

Ты ведь чужой Тристан,

Мой будет час спустя.

Случай с тобой связал,

Но я отпущу тебя.

Наши дороги врозь,

Но в одну сторону.

Дай Боже, чтоб сбылось,

Ветер вам и струну.

И разлучил полёт

Души и крылья нам.

– Рыцарь, Изольда ждёт,

Ты ведь чужой Тристан.

– Девочка, верь, что ждёт

Где-то и твой Тристан!

6.09.02

Осенний сон

Я проснулась от осени,

Тихо смотревшей в окно.

За окном первой проседью

Золото и вино.

И в листве солнцем вспыхнули

Яблок галактики.

И рябины заплакали

Алыми гроздьями.

Что вчера не разгадано,

Нынче простой итог:

За порой звездопада

Листопада приходит срок.

Умирают быстрей зарницы,

Короче дни.

Это снится нам, только снится

Конец весны.

Я проснулась от осени,

Тихо смотревшей в окно.

За окном первой проседью

Золото и вино.

И кому это снится,

Понять не дано теперь.

Это осень в глазах и лицах,

Поверь, поверь.

13.09.02

Князь

Оболгали князя вороны лихие,

Полонили князя, заковать смогли.

Всколыхнули люд и молву пустили,

Что продался князь ворогам земли.

Не узнает правды люд,

Дорога и жжётся!

Не расскажет нам никто,

Виноват ли князь.

Повезли его на суд

В стольный град московский

И на ворота его

Наложили грязь.

А в родимом терему верная дружина

Не поверила молве, ворогам да лжи.

Князя видели в бою – не казал он спину

Да берёг своих людей у чужой межи.

Что солгали на него,

Не имеет смысла.

Знают воины одно,

Что он их берёг.

Лишь дружина ждёт его,

Опадают листья.

Да зелёное вино

Не берут в чертог.

А лихие привезли князя в город древний

Белым домом провели, скованного зло.

Да на площадь привели – на потеху черни,

Опозорит да сломить – только не дано.

Что ты думал в этот час,

Что тебе сказала

Сквозь осенний перезвон

Родина твоя?

Вспоминал с тоскою князь,

Как мальчонкой малым

Слушал колокольный звон

Да растил коня.

И припомнилась ему верная дружина:

Сколько раз плечом к плечу в сечи да пиры.

Не за злато в терему, да и не за чины,

А за жизнь да за душу супротив молвы.

Не судите – не дана

Людям власть такая.

Только Бог рассудит нас

Да простит грехи.

И дружина в терему

Тебя вспоминает,

Верит, что вернётся князь,

Слухам вопреки.

Возвращайся с миром, князь, в терем у реки.

Переступая порог

Дерево жизни обрастает ветвями дорог,

В поисках смысла переступаешь порог.

Что остаётся? Светлая музыка снов,

Верное солнце и любовь.

Ждал расставанья – ветер принёс голоса,

Ждал обещанья – только молчали глаза.

Трудно, конечно, но перечеркнуть не спеши.

Тихая нежность греется в слёзах души.

Новые тропы перебродил звездопад.

Голос суровый, но никто не виноват.

Слышишь тревогу в шорохе палой листвы.

Это дорога ветви расправить спешит.

Всё очень просто, выучен новый урок,

Ждёт перекрёсток, правит жизнь ветки дорог.

Что остаётся? Светлая музыка снов,

Верное солнце и любовь.

27.09.02

Сказки

У детских сказок грустная судьба:

Они взрослеют так же, как и люди,

Их наполняют новые слова,

Но чудеса всё незаметней будут.

Когда добро расправится со злом,

То всё далече, тише и укромней.

И на земле дворец сменяет дом,

А озеро – всего лишь пруд бессонный.

Привычный мир героев и богов –

Всего лишь круг обыкновенных граждан.

И даже ту, великую любовь,

В какой-то миг испытывает каждый.

И мы не верим в добрые слова,

Пускай за это чудеса осудят.

У детских сказок – грустная судьба,

Они взрослеют так же, как и люди.

Шушунчик

Когда на лесные дорожки

Сентябрь уронит листву,

Шушунчик поплачет немножко

И тихо промолвит – Живу.

Он самое шустрое чудо,

Живёт под листвой и в траве.

Приходит так тихо, совсем ниоткуда

Шушукать в опавшей листве.

Алый или золотой,

Многолапый, но простой,

Прошушукает мотив листопада.

Проползёт и пробежит,

Проплутает, прошуршит,

И больше ничего ему не надо.

Шушунчик по городу бродит,

Пугая прохожих порой.

Как жаль, что так много в природе

Дворников с жёсткой метлой.

Шушунчик боится щекотки

И прячется в каждом дворе.

Как жаль, что прогулки коротки,

И дни коротки в сентябре.

Шушунчик под снегом свернётся

И, тихо уснув, засопит.

И снится ему, что под листьями клёна

Шушуня, тоскуя, сидит.

Алый или золотой,

Многолапый, но простой,

Прошушукает мотив листопада.

Проползёт и пробежит,

Проплутает, прошуршит,

И кроме шушуни ничего ему не надо!

15.05.03

Песня о друге

Каждому дорога по уму,

То дано, что вынесешь в горсти.

Отчего же другу моему

То дано, чего не унести?

Сердце, чтобы ждать.

Голос, чтобы петь.

Две ладони – колыбель качать.

А душа, чтоб помнить и согреть.

А улыбка, чтобы отвечать.

Каждому признанье по чести;

То дано, что сможешь уберечь.

Отчего у друга на пути

Те, чьи корабли вдруг дали течь?

У него в тумане паруса,

У него на мачте огоньки.

Маяком всем тонущим – глаза,

Гавань отчуждённым – две руки.

Каждому – своё, а мне дана

Тихая лампада на краю.

Не грусти, мой друг, придёт волна

И к нашему с тобою кораблю.

2004

Откровение

Я взошла по ступеням

И молвила – дай мне ответ.

Что в моём откровении есть

И чего больше нет?

Что дано мне в начале

И кем это было дано.

С кем меня повенчали,

Я помню лишь – было темно.

И дрожавшею алою каплей

Его огонька

Прикоснулась к душе моей зябкой

Чужая рука.

И дорогой сплелись наши мысли,

А снегом слова.

Первый раз полюбила я в жизни,

Что просто жива.

Лишь потом из разлук и свиданий

Родились пути.

Я спешила, боясь опозданий.

Спешила уйти.

Дом покинула, силу отвергла,

Пошла на огонь.

Кто-то сизого стылого пепла

Насыпал в ладонь.

Этот пепел проник до истока,

И умер исток.

На упрёк – так жестоко!

Молчал он, молчал даже Бог.

А я из глупого сердца,

Из прошлого вывела нить.

И молитвой спешила согреться.

Согреть, исцелить.

Не по силам земным

Исцелять то, что свыше дано.

Вот и срок подошёл,

А куда мне идти – там темно.

Тут темнее. Но в этих глазах,

В этих сильных руках

Та же милость к сиротству

И тот же пронзительный страх.

Ты не бойся, не бойся быть честным.

Я много лгала.

Но из боли, из пепла воскресла,

А мнилось – дотла.

Я взошла по ступеням,

Я просто хотела спросить:

Вот моё откровение,

Как мне теперь дальше жить?

Посвящение

Геннадию Жукову

Наливай в мой стакан, не глядя,

Да на барда плевать, Геннадий.

Что он знает о наших песнях,

Он поёт их, а кто их крестит?

Кто их, сирых, под сердцем носит,

Кто снимает с распятий росных?

На заре в плащаницу слова

Их оденет – распните снова.

Наливай в мой стакан, не глядя,

Да себя не забудь, Геннадий.

Я, конечно, тебе не пара

Да нам в супруги дают гитары.

Чтобы помнили ту осину.

На которой Иуда сгинул.

Чтоб за сребреники не пели,

Чтобы помнили и мудрели.

Наливай в мой стакан, не глядя,

Да помянем себя, Геннадий.

Как нам тесно здесь, ох, как тесно!

Да мы снимаем с распятий песни.

В небо бросим – а вот и птицы.

Наливай…

Чтоб им не разбиться…

Моя цыганочка

Вале Соломатову

Он приходил в кабак один,

Друзьям привычно скалился.

И молча водку приносил.

И пил, и чем-то маялся.

И брал гитару на кругу,

И пел про чёрных ангелов.

И новичков ломал в дугу,

Душой седой прикармливал.

А как-то ночью довелось:

Он поступил по совести –

Украл щенка из-под колёс

Метро шального поезда.

А что судьба – на то судьба,

Постылая уродина.

А кто судья – да кто судья.

Так все под небом ходим мы.

Он приходил в кабак один,

Друзьям привычно скалился.

И молча водку приносил,

И пил, и чем-то маялся.

Прозвенела в ночи тетива

Прозвенела в ночи тетива,

Глухо в стену вонзилась стрела.

Понеслась по дороге молва,

Закусил вороной удила.

Торопись, воевода велел поспешать.

На подходе враги, беда!

Дольше жизни нам города не удержать,

А закончимся мы – что тогда?

Трёх коней я оставил в пыли.

Выжег очи вечерней зарёй,

А престольная гаснет вдали

В ожидании тьмы вековой.

Торопись, воевода велел поспешать.

Под стенами враги, беда!

Дольше жизни нам города не удержать,

А закончимся мы – что тогда?

Я последнего злого коня потерял

У высоких княжьих палат,

А Коломенский Кремль уже догорал,

И дружину покоил закат.

Княже, я торопился, беда подошла.

Тьма накрыла юго-восток.

От Рязани – зола, и Коломна – дотла

Догорела – княже, твой срок!

Прозвенела в ночи тетива.

Сквозь века долетела стрела,

И гуляет по свету молва:

Вороные грызут удила.

Торопись, воевода велел поспешать,

Тьма под сердцем людским, беда!

Дольше жизни нам города не удержать,

А закончимся мы – что тогда?

Дворик, виноград

Дворик, виноград

Оплетает всё небо.

Сколько лет назад

Бросили меня в небыль.

Голубых ворот

Издали видна страница -

В доме том живёт

Детства моего птица.

Дворик, виноград.

Вызревают в срок гроздья.

Пёс брехал не зря, открывай:

У ворот стоят гости.

Принимай родню,

Собирай соседей,

Праздник!

Виноградную

Пейте кровь мою. Счастье.

Дворик, виноград

Оплетает всё небо.

Двадцать лет назад

Бросили меня в небыль.

Голубых ворот

Сквозь года не распахнуть створки.

Дворик, виноград

Двадцать лет растёт.

Горький.

2006

Пожалуйста, только не надо про осень

Пожалуйста, только не надо про осень,

Про низкие, низкие, дряблые тучи.

Про дождь, воздающий тому, кто попросит

Похмелье своё утолить и не мучить.

А там, в разгоревшемся пламени леса

Сжигать дневники – так банально и просто.

В похмелье – от чувства, от счастья, от песен.

Не надо про осень, не надо про осень.

Давай о дорогах, давай о любимых,

Ну что ты молчишь, заглядевшись на ветер?

Ну что ты кричишь проходящему мимо

Составу – чьё имя кричишь без ответа?

Пожалуйста, хватит про Божию милость,

Про вечные поиски только вопроса.

Давай, расскажи, что сегодня приснилось!

И ты отвечаешь с улыбкою – Осень.

2006

Суперзвезда

памяти Максима Анохина

Суперзвезда смывает грим,

Венец терновый сняв со лба.

Хитон, изорванный плетьми,

Белёсой тенью жив едва.

У Магдалины взять взаймы,

Уйти на Патриарший пруд,

И пить с поэтом до зари.

Пускай родные не поймут.

Симон Зилот зовёт домой:

Метро закроется. Плевать.

Иуда, что ты, Бог с тобой,

Иди один. Да хватит целовать!

Спокойных снов тебе, Пилат.

До встречи, Кайафа!

Да я не болен – просто так,

Припомнились слова.

На Патриарших снег идёт,

И тают фонари.

Как я устал за этот год!

Мне завтра тридцать три…

2004

Баллада о провинциальном театре

памяти Александра Попкова

Убог провинциальный Камелот,

Король Артур пьёт пиво на балконе.

И чахнет Гвиневера от забот,

Но каждый пёс мечтает о короне.

Прекрасных дам переиначил век,

Им не до тонких куртуазных истин.

Как извращает призрачный успех,

Того, кто гением себя помыслил.

А Мерлин только вышел из тюрьмы.

Ему ли думать о спасенье царства!

И Лоэнгрин отрёкся от страны,

Не прекращая будничного пьянства.

Но поседевший рыцарь Ланселот

В тени кулис остался, как и прежде.

Лишь он один спасает Камелот

И верит умирающей надежде.

И каждый вечер, выходя на бой,

Не на турнир – на пыльные подмостки,

Сэр Ланселот, я рядом, я с тобой,

Влюблённый паж, нелепый и неловкий.

И полон зал драконов, не людей,

Но рыцарь твёрд – и в непосильной драме

Святым Граалем сердце лицедея

Он преподносит благородной даме.

Трилогия о Маленьком Принце

Колыбельная

И. Соболеву

Что делать Маленькому Принцу,

Когда за окнами темно.

Когда бессмысленно ложиться:

Снов не увидишь все равно.

И никакие разговоры,

Ни уговоры, ни слова

Не значат ничего. И больно.

И пить осталось до утра.

Когда ему уже за сорок.

И не вернуться никуда.

А что осталось – горечь, морок.

Осталась правда и беда.

И ничего уже не снится,

Все наяву, все позади.

Что делать Маленькому Принцу?

А знаешь – розу посади.

Один Старый Лис

памяти Миши Кельманова

Я – маленький принц.

Моя роза засохла,

Змея обманула меня.

Один старый Лис

Обещает подохнуть,

Когда я исчезну опять.

Давно уж молчат

Бубенцы-колокольцы,

А тот, кто меня приручил,

В ответ рассмеется,

Легко рассмеётся:

– Ты этого сам попросил.

Куда бы податься,

Какая планета

Затеряна так далеко,

Где может постылая песенка эта

Забыться, забыться легко?

Ну, как я уеду,

Ведь старому Лису

Осталось всего ничего.

Он мной приручён,

И положено принцу

Всегда отвечать за него.

2005

Сказка о двух Иванах – Московском и Рязанском

В. Жечкову

У злых «мерседесов» оскалены морды.

Царевич, вы нынче уверены твёрдо,

Что, выйдя их бара в начале шестого,

Принцесса вернётся? Но это не ново.

Принцесса Картье, Фаберже и Сваровски

Колени обнимет: «Устала чертовски!»

Косметику смоет, уляжется рядом.

И вдруг промелькнёт – а кому это надо?

А там, за Москвою, в провинции тихой

Иван покупает две мёрзлых гвоздики

И мёртвому другу на холмик могильный

Приносит. Напившись, ткнёт лоб в холодильник.

Наутро – машина, работа, трясина.

Для мамы из проклятого магазина

Прикупит подарок, а в комнате холод.

Иван не богат, не герой и не молод.

Припомнит нелепицу – было ж такое:

Чудачка, бродяга, что бредит тобою.

Той девочке надо всего лишь напиться –

Начнёт называть тебя «маленьким принцем».

Иван отмахнётся – отстань, ради Бога.

Свет клином сошёлся? Трезвей понемногу.

И снова гвоздики на холмик могильный,

И снова, напившись, ткнёт лоб в холодильник.

Царевич мартини, как воду глотает:

– Приснилось, такого уже не бывает.

Принцесса Картье, Фаберже и Сваровски

Спит рядом – умна и красива чертовски.

Наутро – тусовка, VIP– клубы, столица.

Но кто назовёт тебя – Маленьким принцем?

2005

Письмо маме

Мама, здравствуй! Мне десять лет.

В этом городе тих быт.

И друзей у меня нет.

Да откуда же им быть?

Я вчера схоронила пса.

Он всю ночь умирал так,

Что, наверное, до конца

Буду помнить его глаза.

Мама, здравствуй! Пятнадцать лет.

Я влюбилась, а он – нет.

Но на свете прекрасней всех

Этот сорокалетний дед.

Он похож на отца, пьёт.

На гитаре играть научил.

Если папа с тобой живёт,

Не рассказывай. Промолчи.

Мама, здравствуй. Прошло чуть-чуть,

Я забросила институт.

И скитаюсь по городам,

И пою свои песни там.

Ни о чём не хочу вспоминать,

Ничего не могу забыть.

А ещё, ты прости меня, мать,

Но не хочется мне жить.

Мама, здравствуй. Мне двадцать лет,

Я в Москве, я учусь здесь.

Ни жилья, ни денег нет,

Водку пью, когда хочется есть.

Всё нормально – любовник, долги,

Песни да кабаки по ночам.

От жары и до пурги.

От весны к осенним дождям.

Одного я прошу, как тогда,

В том ушедшем, да и сейчас.

Чтобы ты на свете была,

И Господь познакомил нас.

15-16.01.05

Марусенька

Ой, гуляет фестиваль меж соснами.

Котелками вычерпали озеро.

Занесло Марусю нашу звёздную

На костёр Лимонова тверёзую.

Вот идёт по лесу, спотыкается

О тела мужчинок привлекательных.

Фестивалем это называется,

Выбери, Маруся, обязательно!

Вон гуляет индивид с половником,

До утра готов кормить, ухаживать,

Ежели не хочешь брать в любовники,

Так возьми в кормильцы Толю нашего!

А поодаль с дивной бензопилочкой

Бродит полубритое создание.

Не смотри, что скромный, молчаливый он,

В шалаше Париж устроишь с Ванею!

Прячется народ, и лес шатается

На пять километров в окружение.

Это Соломатов распевается,

Монстр непонятного значения!

Ты, Маруся, лучше уж к электрику,

К бардам тебе лучше не соваться.

Здесь такая бродит диалектика –

Без поллитра сложно разобраться!

Песня про соловья

Разорался соловей

Под окном в Измайлово.

У двустволочки моей

Нет прицела дальнего.

Я б родимого его,

Соловья пернатого,

Разнесла бы по небу,

Сводника проклятого.

То Иван, то Николай

В душу мою просятся.

Один – шкет, другой – бугай,

Ох, боюсь, допросятся!

Ох, достали, как пеньки,

Девушку культурную,

Я ж забуду, мужики,

Что я с Литературного!

Из окошечка в полночь

Русая головушка.

– Растакой-то!!! Многоточь,

Золотой соловушка…

Утром вышла – под окном

Соловьёв нападало…

Всё же с русским языком

Осторожней надо бы!

Понимаешь

…

по мотивам песни Ю. Кукина

Понимаешь, это странно, очень странно,

Но такой уж я законченный чудак:

Я гоняюсь по Рязани за Иваном.

И с собою мне не справиться никак.

Люди посланы делами,

Люди едут за деньгами,

Убегая от обид и от тоски.

Я гоняюсь по Рязани за Иваном

И пишу ему то прозу, то стихи.

Понимаешь, это просто, очень просто

Для того, кто хоть однажды перепил.

Я приеду, я пристану без вопросов,

Но Иванушка винтовку прикупил.

Люди, люди, помогите!

Ой, спасите, защитите,

Я же честно, я ж не спьяну, по любви.

Убегаю по Рязани от Ивана.

Он пристрелит, он пристрелит, чёрт возьми!

Песня про дворника Васю

Василию Галкину

Какие сны у дворника,

Лохматого и тощего?

Сквозными коридорами

Пришёл под утро ощупью.

И сумку непонятную

Для населенья местного,

Как девочку, упрятал он

И в койку, как подрезанный.

А дворик – сказка синяя,

Уютно всё, покрашено.

У дворника Василия

Всё чисто, всё отлажено.

«Культурный», – бабки охают,

Но только не расскажет вам,

Куда он в ночь глубокую

Со странной сумкой хаживал.

А там, у сцены кабака,

За столиками ор стихал.

И скрипка ласково легка

В руках у Васи-дворника.

Скрипит душа у скрипача

Несмазанною дверцей.

А в кабаках он по ночам

Разбрызгивает сердце:

– Ах, белый-белый теплоход,

Ну, подожди немножко!

И девочка моя вот-вот

Скользнёт по трапу кошкой.

Три дня в году она со мной,

Три вечности, пожалуй,

А остальное – за кормой

Нерусские причалы.

Смычком в душе поворошив,

Играй, пацан простуженный,

И пьяный гомон потроши,

Сплетай из боли кружево.

Скрипит душа у скрипача

Несмазанною дверцей.

Там, в кабаках, он по ночам

Разбрызгивает сердце.

Какие сны у дворника,

Лохматого и тощего?

Сквозными коридорами

Придёт под утро ощупью.

Но белый-белый теплоход,

Он всё-таки вернётся.

И девочка твоя сойдёт,

И скрипка засмеётся.

2006

Песня про Винни Пуха

памяти Анатолия Шазизова

Винни-Пухи бывают разные,

Только чаще – шарообразные!

Только чаще они любят мёд,

Ну, а пчёл – наоборот.

Винни Пух, Винни Пух!

Просыпайся скорей!

Нам пора, нам пора, нам пора!

Кто проложит тропинку к дальней горе,

Кто найдёт серый хвостик Иа?

Старых сказок открыта знакомая дверь -

Заходи, вспоминай, выбирай!

Чтобы стали мы лучше и стали добрей

Винни Пуха вам, Винни пера!

2006 г.

Гульбарий

памяти Оли Гороховой

Запрокину голову – небеса

Наливным свинцом, грязным варевом.

Наконец-то выплакались глаза.

До свиданья, Оля, друг маленький.

Сорок дней, как дымно чадит кабак,

Силясь вымолвить невозможное.

Сиротливо крестится голытьба,

Целованьем прощальным морожена.

Как поднимет горняя нас труба:

Кто с гитаркой, друг, а кто с кружкою.

Пусть Господь осудит «свово» раба -

Кто алтыном был, кто – полушкою.

А кабак гудит да стоит церква

Под кривое снулое пение.

Наша юность, Ольгушка, да гульба…

До свиданья.

До Воскресения.

(18.12.05)

Ну, чья вина

Ну, чья вина, что ты мне не отец,

И двадцать лет меня боишься тайно,

За то, что я – неведомый птенец,

Дарованный семье твоей случайно.

Дарованный – чьей милостью, скажи,

Аллаха и Христа не поминая?

Но дважды мне подаренную жизнь

По горсти встречным людям отмеряю.

Люблю мужчин, доживших до седин,

Ищу того, что в детстве не хватило.

Но все мои герои, как один,

С тобою схожи – нежностью и силой.

Моя судьба – бродяжить и любить,

И провожать чужих отцов до гроба.

Но нам с тобой вдвоём не позабыть,

Что стрелки на часах завёл Чернобыль.

Отец, я жизни больше не боюсь.

Под нами мостик до безумья узкий.

Но отчего по-русски я молюсь?

А русский крест ношу, и пью по-русски…

2006

СМС

Начспасу

Словно чётки смс перебирать,

Подносить к губам мобильный телефон.

Испугаться так, что голос не узнать,

Но почувствовать, что всё же это он.

И уже не понимая ничего,

Только слушать, как ты дышишь и звучишь.

На мгновенье позабыть, где мы живём:

– Я тоскую по тебе!

– Держись, малыш.

2006

Письмо издалека

памяти В. Розанова-Большедворского

Всё в порядке, и только душа заболела разлукой

С отражением в зеркале – солнечным рваным рисунком.

Потихоньку краду у Москвы серо-синие звуки.

Уходящего времени – чьи-то слова и окурки.

Ленинградский вокзал растрепал ослабевшие нервы,

Накануне пила – не спасло от утраты и боли.

А далёко отсюда рассветным туманом, наверно,

Начинается ваша дорога до Белого моря.

И рубиновых строк отправленья-прибытья-прощанья

Мне уже не снести – ни в горсти, ни в котомке сердечной.

Всех нежнее имён и стихов – наизусть расписанье:

«Возвращайся скорее! До встречи, до встречи, до встречи!»

Всё в порядке, и только душа заболела наукой

Терпкой жизни по вашим простым и понятным заветам,

Покидаю вокзал, улыбаюсь, беру себя в руки,

И спускаюсь в метро, и письмо отправлять тебе еду.

2006

Начспас

Начспас, это осень, ребят не тревожь,

Пожарище это не страшно.

Начспас, это оземь бросается дождь,

Но плачется он о вчерашнем.

Ты слышишь, над городом небо звенит

Натянутым куполом храма.

И листья царапают серый гранит

И лужиц причудливый мрамор.

Молва колокольная в гуле машин,

В дыхании города тонет.

И осень с тобою один на один,

А ты у неё на ладони.

Но город опять вызывает на связь.

Ребята уходят на вызов.

Ты гонишь машину, далёкий начспас,

Ты в деле, и к черту сюрпризы.

А после отбоя, в рассветном чаду,

Далёкое детское сердце

Тебе зажигает простую звезду

Чуть выше над Адмиралтейством.

(22.09.06)

Проза песни

Часы

I.

Часы. Играли со слухом: то бежали на полчаса вперёд, то убийственно медленно сыпали секунды. Порой страшно становилось от однообразных звуков – притаился убийца, сейчас сверкнёт, обожжёт горло и захлебнёшься.

Но иногда ровная и мерная музыка проступала сквозь циферблат. И тогда лёгкие звуки радовали и продавца, и покупателей.

Продавец – немолодой уже Олег Фёдоров. «Два высших образования: электротехническое и физико-математическое, начитан, приятен в общении», – так написано в анкете при поступлении на работу. А вне её – половина детворы забегала поделиться маленькими бедами, половина соседок точила семечки и шушукалась вечерами: «Жена бросила десять лет назад, сын беспробудно пьёт и таскает баб. Да не от мира сего, Олежка. И чем только жив? Кожа да кости, серый весь!»

Только больше всех Федоров любил часы: покорные, верные, они отвечали ему взаимностью – оживали в руках и щёлкали стрелками.

В самом центре магазина стояли старинные напольные часы с маятником, тяжёлым медным боем и тусклым циферблатом. Олег звал их «Старец». Когда каждый час раздавался их голос, продавец невольно вздрагивал.

И люди приходили, люди уходили. А часы тикали.

В полдень, когда отбил положенное «Старец», в магазин влетела рыжая смешливая Женька – безумная пятнадцатилетняя девчонка. Соседи по лестничной клетке, они дружили очень давно. Как всегда, девчонка забежала узнать, который час.

– Полдень, Джульетта! Когда часы купишь? – привычно поддразнил её продавец.

– Счастливые часов не наблюдают!

– А ты счастливая?

– Да, через час в кино иду. А вечером мне книгу принесут, «Анжелика» называется!

– И что там?

– Там такая любовь!!! – Женька дернула плечом и развернулась к выходу.

– Подожди, поговори хоть, как учишься?

– А что в школе хорошего? Только и делаю, что дерусь да двойки получаю!

– Почему?

– Да там всё по-дурацки. Учителя только о предметах думают; нет, чтобы о нас подумали! А мы ведь тоже люди!

– Верно. А ты чего хочешь?

– Жить!

Фёдоров рассмеялся:

– Как это?

– Книжки читать, музыку слушать… – рыжая вздохнула. Отчего-то грустно.

– Ну, ладно, побегу я, Олег! Не грусти, часовой!

И исчезла за дверью, рыжий бельчонок. Олег вернулся к покупателям. Позже закрыл магазин на обед.

Дни текли неторопливо. Как-то вечером в магазин влетела Юлька:

– Олег, что ты обо мне думаешь?

– В каком смысле?

– Я – красивая?

Взглянул на её крепкую фигурку, на доброе лицо, растрёпанную чёлку:

– Красивая.

– А я любовь встречу?

– Встретишь.

– А ты свою встретил?

– Встретил да упустил.

– Мне подруга сказала, что парни смотрят только на тех, у кого ноги от ушей да бюст вываливается.

– Если ноги от ушей да бюст вываливается – это урод! Девушка должна прежде всего человеком хорошим быть.

– А я – хороший?

Олег знал Женьку с пелёнок. Нормальная девочка, немножко пацанка, зелёная и глупая, конечно.

– Хороший.

– Тогда почему ваш сын на меня не смотрит?

– Алкоголик он!

– Ну и что? Он же тоже человек!

– Да нет. Пьянь.

– Ну, это же лечат! Давай его в больницу положим?

– Не получится, пробовал.

– Ещё посмотрим!

Сергей рос обычным мальчишкой, с разбитым носом и курением в туалете. Но после армии провалился на вступительных экзаменах, пошёл на завод. А там начал пить. Работал и пил, один и в компании, не считал баб, которых приводил домой. Такими вечерами Олег запирался в своей комнате и чинил часы. А сын пьянствовал… Говорить друг с другом они уже не пытались. Да и толку не было.

Вечерами Женька, слыша пьяные дурные голоса, сидела на лесенке перед дверью Фёдорова и тихо плакала. И с Олегом говорила только о Серёге, о лечении его. Но слишком мало она знала об алкоголизме и напрасно верила, что может что-то изменить. И вот однажды пришла вечером к Федорову: