Текст книги "Посвящение Воробьенку"

– Я к Сержу…

Сын сидел в комнате и тяжко переживал отсутствие денег, а, следовательно – выпивки.

– Привет!

– Пока, малявка.

– А я тебе выпить принесла. Сегодня мой день рождения.

– О, живём! Чего ж ты раньше молчала?

Женя достала бутылку из пакета, разложила закуску. Серж хряпнул стакан и побагровел. Через пять минут пытался поцеловать. Рыжая не сопротивлялась. Она впервые пила водку. Олег сидел на кухне и ничего не мог сделать.

Серёгу на удивление быстро понесло: матюки слетали ловчее некуда, анекдоты пошли препохабные, только Женька, одеревеневшая, смотрела на него и что-то силилась сказать.

Бутылка кончилась, и кончился Серёга – упал под стол. Фёдоров испугался звуков, которые услышал, и вошёл в комнату сына:

– Допился?

Пьяная Женька сидела перед пустым стаканом.

– Иди домой, дурочка…

– Я в водку лекарство подсыпала, он пить бросит. – ох, какой чудной у неё по пьяни взгляд!

– Приходи завтра, я тебе подарок сделаю. На твой день рождения.

На следующий день девочка пришла в магазин. Олег вытащил из футляра красивые часики с витым браслетом.

– Заведи их. Это тебе.

Женька осторожно притронулась к колёсику завода. И в этот момент загрохотал «Старец». Фёдорова прошибло до пота. Женя не обратила внимания и не испугалась. Завела часы и защёлкнула замочек браслетки.

– Спасибо. Как Серёжа?

– Злой. Его от твоего лекарства мутит, встать не может.

У витрины неведомо как обозначился Сергей:

– Ты чего, травануть меня хотела?

– Не отравить, а вылечить! – глаза у Женьки мигом заслезились.

Но Сергей выдал поток мата и убийственную фразу:

– Ещё про любовь байки травила, малолетка несчастная! Дерьмо, и с пьяных глаз не позарюсь!

Рыжая отшатнулась, опустила ладонь на витрину, падать было нельзя. Под пальцами хрустнуло. Отлепилась, отошла к двери, обернулась и спросила:

– Так это и есть…ЛЮБОВЬ? – и вылетела вон из магазина.

Серёгу отец выгнал следом. Даже не ругал. Только руки тряслись да колотилось сердце непонятно отчего.

«Старец» дико и протяжно пробил полдень. И Олег понял, что с ним – руки чесались. Ударить, покалечить что-нибудь. К вечеру тиканье часов стало невыносимо. Закрыл магазин раньше и пошёл домой. Напротив входной двери, у бордюра – блеснуло. Олег нагнулся и поднял те самые часики, что подарил Женьке. На них остановилось время – полдень. И понял – что-то случилось…

В подъезд влетел, задыхаясь, и – сразу в квартиру, где жила девочка. Открыл её отец и с порога выдохнул:

– Она…под машину…напротив твоего магазина…Убегала от Сергея.

Олег замычал и ворвался к себе. Накинулся на сына. Бил руками и ногами, кричал что-то, повалил на пол. И только увидев кровь, вдруг сломался и осел на диван. Тело на полу было пьяно и ничего не соображало. Отец Женьки стоял у входа, просто смотрел и молчал. Потом произнёс:

– Помоги. Не могу сам. Позвони, закажи, что там надо.

Фёдоров к ночи пришёл в себя и почему-то пошёл в магазин. Сел за прилавок, вынул Женькины часики и тупо уставился на браслетку. Идти часы не хотели.

И тогда с каким-то звериным воем Олег кинулся переводить все часы в магазине на двенадцать часов назад.

Щёлканье разрослось, звук ударил по ушам, и уже теряя сознание, Федоров взмолился «Старцу»:

– НУ, ПОЖАЛУЙСТА!

II.

Фёдоров – за прилавком, день. В магазин влетает Женька. Часики – ей. Девочка нахмурилась, но часы одела.

– Заведи их!

Загремел «Старец». Олега прошибло. В магазин вполз Серж…

– Ты чего, травануть меня хотела!

И тогда, предупреждая всё на свете, Олег обернулся к «Старцу» и ударил прямо в лицо часам, со всей силы. И прошептал: «Ну, пожалуйста!».

Посыпались осколки стекла, стрелка на циферблате дрогнула и умерла. «Старец» остановился. А Женька дёрнулась и схватила Олега за руки и закричала, но не ему, а Сергею:

– Дурак, «Скорую»!!!

Алкашу хватило ума понять, что «Скорую» надо побыстрей – располосовался отец сильно. А рыжая не отпускала руку Федорова и дрожала, и не плакала. Вот тогда Олег взглянул на неё, обнял здоровой рукой и рассмеялся…

Когда приехали врачи, Женька навзрыд плакала, но руки не отпустила. В машине села рядом, по-прежнему дрожа всем телом, и была похожа на ошарашенного бельчонка.

– Не бойся, со мной всё хорошо.

– Я ведь тебя люблю, тебя…

Тут ему стало плохо. И хорошо одновременно.

– Правда?

И по глазам понял, что правда. И только тогда всё понял…

Хотела помочь ему, старому мужику, она просто хотела помочь. Влюбилась. В первый раз. В старого, седого продавца. В него.

От сознания этого стало так легко, что он закрыл глаза. Женька испуганно всхлипнула. Но Олег обнял её покрепче. Рыжая ткнулась губами в покалеченную руку и снова заплакала. Бельчонок!

«Всё будет хорошо, всё теперь будет хорошо! И первая твоя влюблённость пройдёт, а то, что ты сделала…не бойся, малыш, я с тобой. Бельчонок, какой же ты будешь, когда вырастешь?»

Но пока что вот она Женька – комочек плачущий и вот он – Олег, в машине «Скорой помощи». И всё ещё впереди. У них теперь есть на это время.

День всех влюблённых

В. Журавлеву

1.

Когда ты вернёшься…

В тот холодный февральский вечер во Дворец Культуры вошёл невысокий полноватый мужчина с гитарой на плече. Когда-то здесь он был одним из лучших актёров. Задребезжали стёкла входных дверей. Три ступени в фойе, а потом, направо, – лестница на второй и третий этажи.

Сверху доносится чей-то молодой голос, но невесёлая песенка кружит по пролётам. Поднявшись, гость входит в коридор и видит девочку – поёт она, но, увидев вошедшего, смолкает. Узнала. Встречала когда-то, знает о его похождениях в театральной среде. Но широко распахивает руки, обнимает и смеётся.

И отчаянье в её голосе мгновенно сменяется радостью встречи. Она без всяких вопросов ведёт гостя в старую комнату театра, знакомит с друзьями-студийцами.

Тем вечером в театральной компании намечался очередной «капустник» в честь Дня Святого Валентина.

Мужчина подошёл к окну и поманил девочку. Он протянул ей гитару в чехле. Певунья быстро «раздела» инструмент и ахнула от увиденного – перед ней было испанское чудо. Девочка осторожно прошлась по ладам, прижала гитару к груди:

–Да что же это!

–Продать надо.

–Разве можно такое чудо продавать!

–Деньги нужны.

–Не надо! Оставь! У меня таких денег нет, но я всё за такую гитару отдам!

И девочка прильнула к гитаре, запела, завела перебор. Голос её окреп и посветлел. И актёр понял, что происходит что-то важное в его жизни. Настолько важное, что если сейчас это упустить, то уже никогда не обрести.

Только время шагает по-прежнему – тикают старые часы на стене. Представление младших студийцев должно начаться с минуты на минуту.

–Владик, оставайся, пожалуйста!

Девочка исчезает на несколько минут и появляется снова – но уже не прежняя пацанка в потёртых джинсах и свитере, а юная леди в вечернем чёрном платье. Ей неловко от собственного преображения. Не привыкшая к таким переменам, она держится поближе к гостю и пытается вести себя, как светская дама. Это и смешно, и нелепо выглядит со стороны, но для них обоих в этом веселье что-то дико и страшно. Комната постепенно заполнилась – на «капустник» обычно собирается вся труппа, друзья и поклонники театра. После привычно «налижутся» до состояния «нестояния» и расползутся по домам – обычная жизнь провинциального театра.

Влад заметил перемену в атмосфере собравшейся компании – вспыхнула ревность его старого друга, официально считавшемся театральным "покровителем" юной певуньи, заскользили по ним нехорошие взгляды бывших товарищей по сцене. Но вот она – девочка в платье, дрожит перед выходом на сцену. Как может он оставить её, когда до смешного жаль и в то же время до безумного тянет быть рядом с этим чудом.

2.

–Уедем сейчас, плюнь ты на всех!

–Нет, Владик, не могу. Это же наши ребята, наш спектакль!

– Да какой это спектакль, капустник в захудалом ДК. Ладно. Но я жду тебя. Поедем в Москву.

Он садится в зал, девочка идёт на сцену. Представление проходит быстро как никогда. А потом двое срываются с третьего этажа в ночь и дорогу…

Вскользь остаются в памяти: бег по лестнице, тяжёлые входные двери, щелчок замка автомобильной дверцы. Набегают огни трассы, маленький город проскальзывает за окнами кинолентой. И машина вырывается за город.

Только тут они начинают приходить в себя, начинают понимать, что произошло. Девочка поначалу молчит, глядя в окно, нервно курит. Кажется, что сейчас их догонят и накажут за смелость. Платье брошено в сумку, а в глазах ночь и огонёк сигареты. Теперь вроде бы должны звучать слова, глупые и необходимые, чтобы всё, что им удалось выиграть, не пошло прахом, чтобы эта ночь не вошла в сердце. Влад гонит и гонит машину.

Только завтра он скажет, что был пьян, когда приехал в театр, и каким чудом уцелели они в ту ночь – не знает никто. Мужчина вцепился в руль и боялся повернуть голову:

–Недолго ехать. Через полтора часа будем на месте.

–Владик… Ты украл меня… Украл от всего, от них, из всего…

И течёт рассказ обо всех маленьких бедах и увлечениях её; о том, как приходят в жизнь её люди, принося с собою сказки, от которых больно и обидно потом.

Нынче ей просто некуда было сбежать от очередной уже рассказанной горькой сказки. А вот ведь – убежала!

С самого начала их пути в магнитоле звучит кассета Митяева. Когда девочка устаёт от рассказа, то слушает, как незнакомый гитарист осторожно прошивает мелодией такие простые и понятные слова – о любви, о дороге, о судьбе.

Влад молча слушает случайную исповедь. Ему так понятны тревоги и проблемы маленького студийца. Сам прошёл эту школу много лет назад. Но уроки её молодого поколения так же непросты, как когда-то для них, старших. Значит, ничего не меняется.

–Владик, Владик! А ведь ты – мечта моя! Выходит – сбылась мечта! Так вот уехать ночью с тобой; уехать, куда глаза глядят.

За окнами машины пролетают сонные города и деревни, впереди столица.

Девочка прижимается к плечу Владика, словно маленький зверёк. Когда снег совсем заносит лобовое стекло, он выходит из машины, чтобы прочистить дворники. Когда садится обратно, то она прижимается к его губам неумело, неловко, так, будто в первый раз целует мужчину.

3.

Столичная магистраль уже за окнами. Они говорят обо всём сразу, а, в общем-то, ни о чём. Им так необходимо успеть понять или хотя бы коснуться друг друга. Но это невозможно пока…

Автостоянка, ночной город…

Девочка берёт гитару на плечо – нет сил расстаться с испанским чудом. Войдя в подъезд, они поднимаются на двенадцатый этаж:

–Знаешь, иногда гляжу вниз на этот муравейник, и хочется полетать. Правда, понимаешь, что это будет последний полёт…

И всё становится понятней от одного этого откровения – больше, чем от всего дорожного разговора.

Была пустая московская квартира, где они пили солнечное вино и пели. Звонок домой, чтобы успокоить родителей. И свобода.

От песен становится легче. От вина исчезают все тени, что наложила дорога на их лица. Девочка поёт свои песни. Они совсем «сырые», непрофессиональные, но свои, прожитые и родные.

Владик, быть может, впервые за много лет, искренен и честен – не столько с нею, сколько сам с собой. А ночь за окнами жаждет ранить их, но попытки её безуспешны. Из тихого покоя песен два ребёнка уходят в сон, нашёптывая друг другу сказки: Влад вспоминает свои театральные истории, а девочка признаётся в своих. Обнявшись, как дети, засыпают.

4.

Утро обратной дороги пролетело в молчании, словно они в чём-то провинились. Послушная чёрная «Волга» мягко летела по трассе. Только девочка изредка перебирала чётки да прижималась, как накануне, к его плечу. Глядела и не могла наглядеться в его лицо. Молчание, потому что всё сказано. Только Митяев, как и вчера, поёт в динамиках, оплакивает горькую долю случайностей – их случайностей.

На прощание – улыбка и блуждающий взгляд.

–Увидимся, Владик… – она чувствует, что это последний мостик над пропастью.

–Конечно, увидимся! – его уже нет здесь, он там, где жена и неродной сын, где привычный ему мир без сказок и глупых песенок, доводящий до желания полететь с двенадцатого этажа.

***

Иногда путь пересекал автомобиль знакомой марки. Девочка уже не вздрагивала и не закусывала губ. Тихо улыбаясь вслед, чуть опускала лохматую голову, но долго провожала машину взглядом. Руки помнили испанское чудо. Губы ощущали вкус тех песен, когда она пела для него. А он…

Нередко снится ночная дорога, бегство от себя к самой себе…

Они живут в одном городе, почти в одном районе. Он не продал и не продаст испанской гитары. Но они не встретились с тех пор ни разу – не созвонились, не попытались прикоснуться друг к другу сквозь всё, что разделяет их, а, по сути, весь этот мир…

Почему?

14.02.03.-6.03.03.

Сказка про Ежика и Лисенка

                  Володе Макину

В тихом далёком лесу жил Ёжик. Он имел две тысячи иголок, пару рукавичек и пару кроссовок. А ещё у него была гитара. Больше всего на свете он любил озеро, мышек и чай с ежевичным вареньем. А потом он встретил Лисёнка.

Случилось это так.

Всю ночь Ёжик охотился на одну очень интересную мышку. К рассвету она выскочила из своего укрытия и побежала к полю.

Ёжик погнался за ней, фыркая и стуча иголками. И тут что-то огненно-рыжее пересекло его дорогу и тоже устремилось в погоню за мышкой.

Огненно-рыжее создание быстрее догнало мышку и прижало добычу к земле своей красивой лапой и только тут заметило Ёжика, который завопил:

– Это моя мышь!

– Нет, моя!

– Я её всю ночь выслеживал!

– А я быстрее тебя!

– А я умнее!

– А я… А я… Ам! – и мышка исчезла в пасти рыжего. Ёжик успел заметить, что зубы у незнакомца быстрые и оч-чень большие.

От обиды Ёжик свернулся. Огненно-рыжий хотел и его проглотить, но уколол нос, ахнул от боли и упустил мышку, которая мигом шмыгнула под кочку и затаилась.

– Нечестно! – прохныкал рыжий.

– Что «нечестно»? – спросил Ёжик.

– Я тебя не кусал! А ты меня укусил!

– Не надо меня пугать! Я нервный!

– А я – мягкий!

Ёжик развернулся и притронулся к незнакомцу – и, правда, тот был мягким и тёплым.

– Прости, я не знал.

–И я не знал, что ты…колючий.

Мышка присвистнула от удивления и решилась:

– Может, вы познакомитесь хотя бы? И перестанете меня, то есть нас, мышек, есть?

Ёжик подумал и улыбнулся:

– И, правда. Я – Ёжик!

– А я – Лисёнок!

И хором пообещали мышке:

– Мы не будем тебя, то есть вас, мышек, есть!

В тот же вечер они пили чай у Ёжика дома.

– Ты умеешь играть на гитаре? – спросил Лисёнок, заметив инструмент на стуле.

– Да, и сам пишу песенки!

– Спой, пожалуйста!

И Ёжик спел ему свои песни. От восторга огненно-рыжий завертелся волчком и даже затявкал.

– Ты чего, Лисёнок?

– Ой, Ёжик, как здорово!

– А ты умеешь так?

– Нет, зато я умею читать стихи. – И Лисёнок прочитал стихи. Тут уж пришла очередь Ёжика восхищаться.

И всю ночь они читали стихи и пели песни.

В это лето им не было грустно. Они жили в одной норке, ловили в озерке рыбу, катались на лодке и даже чай пили из одной большой кружки.

Тихо пришла осень. Наступило время для игры в прятки. И сколько Ёжик ни искал, он не мог найти Лисёнка. А вот рыжий сразу находил колючего.

– Почему?

– Что «почему»?

–Почему ты меня сразу находишь?

– У тебя иголки. Тебя сразу видно, как ни прячься!

Ёжик фыркал и делал вид, что хочет уколоть друга. Рыжий тявкал, отпрыгивал в сторону и бежал по лесу, а Ёжик катился следом. И Лисёнок, глядя на друга, собравшего на иголки золотую листву, смеялся и кричал:

– Ёжик в коврике! Ёжик в коврике!

Ночами они любили сидеть на берегу и смотреть в тёмное небо, где сияли звёзды. Ёжик долго не мог понять:

– Лисёнок, а, Лисёнок?

– Что, Ёжик?

– А это, – он указывал на небо, – это что – иголки Небесного Ёжика?

– Нет. Это небесные звери. Вон там – змейка, а рядом лось и барсук. А вон те две звёздочки – это глаза небесной мышки. Она так боится, так прячется, что от неё всегда видны только глазки…

– А что будет с нами?

– Когда-нибудь мы все будем этими яркими капельками.

И Ёжику становилось грустно.

В ту ночь они крепко спали. Лисёнок проснулся посреди ночи, выглянул за порог и затормошил Ёжика:

– Вставай! Просыпайся скорее, колючий соня! Ты всё проспишь! Просыпайся скорее!

– Ну, чего тебе, рыжий чудик?

Лисёнок подтащил Ёжика к порогу и указал на медленно кружившиеся снежные хлопья. Это был первый снег.

– Что это? Такая белая-белая радость?

– Может, это упали звёздочки?

Они выбежали из норки. Лисёнок лизнул снег и рассмеялся:

– Холодно! И вкусно!

– Не ешь его, рыжий! Я однажды его наелся, так потом был, как печка, и горло болело.

Они весь день бегали по лесу, катали снежки, лепили снеговиков, писали закорючки лапками.

А вечером Лисёнок захныкал:

– У меня лапы замёрзли, Ёжик!

– А у меня нет.

– Конечно, у тебя же рукавички! И кроссовки!

Тогда Ёжик подарил Лисёнку две пары рукавичек, потому что у рыжего было четыре лапы, а кроссовки ни на одну не налезли. И всю зиму они прожили очень весело. Когда становилось слишком холодно, то друзья спали, тесно прижавшись дуг к другу. Лисёнок грел Ёжика, а Ёжик – Лисёнка. И никто не обижался, если укололся или запутался в хвосте.

Зима прошла, и снова наступила весна. Они решили построить новую норку. В это время Лисёнок начал линять. Старая шерсть лезла клочьями, и рыжий выглядел, как неряха. Тогда Ёжик сказал:

– Ты потрись об мои иголки. Я тебя причешу!

И вся старая шерсть осталась на иголках. Лисёнок снял её и утеплил стены норки.

– Спасибо, Ёжик, за причёску!

– Спасибо и тебе, Лисёнок, за норку!

Как-то раз Лисёнок прибежал из лесу с берёзовыми серёжками на ушах.

– Ой, Лисёнок! – рассмеялся Ёжик, – У тебя на ушах берёзовые висюшки!

– Это не висюшки! Это серёжки! Правда, красиво?

–Правда! А давай я буду звать тебя Серёжкой?

– А я тебя Колючкой!

Они побежали в глубину леса, и долго их смех разносило эхо:

– Эге-гей, Серёжка!

– Эге-гей, Колючка!

Пришло жаркое лето. Все ночи Ёжик и Лисёнок проводили на озере, где пели песни у костерка, купались и ловили рыбу. Только Лисёнок грустнел всё чаще.

– Что с тобой, Серёжка?

– Не знаю, Колюченька.

– Хочешь, я спою тебе новую песенку?

– Давай!

И песнями, забавами и чаем, Ёжик лечил Серёжкину грусть. Правда, ненадолго.

Ночью шёл первый августовский снег. Ёжик проснулся и выглянул в окошко.

– Серёжка! Там снег! Августовский снег!

Никто не ответил. Ёжик оглянулся и не нашёл Лисёнка в норке. Колючка вышел за порог и увидел огненно-рыжего на снегу.

– Лисёнок! Ты чего? И без рукавичек ты замёрзнешь! Иди ко мне!

Но Лисёнок грустно улыбнулся в ответ:

– Нет, Ёжик…

Колючка посмотрел наверх и увидел, что небесные звери манят куда-то:

– Нас зовут звери в небе!

– Нет, Ёжик… Они зовут меня.

Лисёнок шёл по снегу. Но за ним не было следов.

Ёжик почувствовал себя так, словно объелся снега, и его закружили эти хлопья – закружили до беспамятства.

– Серёжка! Подожди! – Ёжик побежал, но не смог его догнать. Когда он споткнулся и упал, то заплакал.

Лисёнок обернулся в последний раз:

– Нет, Ёжик. Это моя тропинка.

Кто-то рядом тихо промолвил:

– Не плачь. Он будет там наверху. Будет смотреть на тебя. Когда-нибудь вы вновь встретитесь.

Ёжик сквозь слёзы увидел ту самую мышку, что когда-то свела их вместе. Лисёнок исчез в темноте. А мышка и Ёжик долго смотрели ему вслед.

Колючке было больно. Невыносимо больно. Он плакал и пил горький чай. Но рядом была мышка. И каждый вечер они смотрели на небо и видели хитрую мордочку Лисёнка.

Тот смотрел и улыбался им так, как умел улыбаться только он. И Ёжик доставал гитару:

– Серёжка! Хочешь, я спою для тебя?

Он пел, и ему становилось легче. Лисёнок смотрел на него сверху и улыбался. Мышка тихо помахивала хвостом и крепко сжимала лапу Ёжика.

Когда-нибудь Лисёнок и Ёжик встретятся снова. Но это будет уже другая сказка.

27.11.02 – 26.03.03

Провинциальный Камелот

Наливал себе водку и пил. Пил горько, в одиночку, сглатывая крупные частые слёзы; а они всё катились и катились по щекам. Мать колотила в дверь иногда. А он пил.

– Вова, – кричала старуха, – Вова, тебе звонят!

А немолодой уже сын сидел в кресле у окна, напротив колченогого старого табурета и глотал, глотал дешевую палёную водку. Пьянел, падал, просыпался, снова пил. Друзья с похорон приволокли ящик водки. А «палёнку» никто, кроме него не пил. Мать засыпала, просыпалась, опять долбила в дверь, а он молчал.

И ничего не отвечал. Да и не мог ответить.

***

Но в конце месяца что-то прохрустело под жерновами Богов, и мука потекла сухим шепотом…

Во втором часу ночи, когда Владимир валялся трупом на тахте, в окно постучали. Потом забарабанили. И, наконец, удар был настолько сильным, что по стеклу проползла трещина. И не одна.

Спящий очнулся, в темноте зашарил по стенке, нащупал шнур ночника, рванул вниз, оборвал и почти скатился с койки. За окном в сиянии буйно цветущего жасмина стояла девушка. Аня, бывшая жена…

– Помнишь, я обещала вернуться, когда зацветёт жасмин… – она подтянулась на руках и спрыгнула в комнату. Обняла Володю и села в кресло. Мужчине ничего не оставалось, как сесть напротив. Голос выдал:

– Чего тебе?

– Мне сказали сегодня…про Сашу. Как…как он умер?

– Рак. Операция. Через три дня умер дома.

Девушка поставила на табурет бутылку водки. Дорогой.

– Володя… Давай… – выговорить дальше не могла. Поднялись, по театральной традиции выпили, как за живого – чокаясь.

Окно так и осталось распахнутым. И запах жасмина заполнил комнату. Пили вдвоём, переглядываясь, сглатывая слёзы. Он поминал старшего друга и партнёра по сцене, с которым сыграно и прожито лучшее в этой жизни. Она – неизвестно что поминала, но сквозь всхлипы – проскальзывала глупая улыбка, словно искорка, отблеск, лучик. Совершенно неуместный лучик.

Владимир заметил, что Анька подтянулась, стала выше. Четыре года, как они расстались. Но после смерти их старшего товарища по сцене – не удивился, что она вырвалась из своей новой жизни и примчалась. Вся исцарапанная и помятая – видно, в поезде тоже пила и не трезвела.

Владимир уже почуял первую волну опьянения. Но не остановился. Когда бутылка была наполовину пуста, Аня вдруг спросила:

– Ты ведь знал, что он умрёт? И потом, потом почему не позвонил – даже на похороны? И на сороковой день?

– Телефон потерял. – убедительно солгал, не поморщился.

Девушка всхлипнула опять и закрыла глаза…

– Володя, ты же знал, как я его…

И только после этих слов он понял.

***

И вспомнил – начало июня, четыре года назад. Утром они проснулись оттого, что мать колотила в дверь комнаты и кричала:

– Володя, к тебе пришли!

Пришлось подниматься, хотя страсть как не хотелось. В подъезде ждал Саша, Володин друг. Мужчины присели на ступени, закурили. Аня вышла минут через пять, увидела их и, подойдя, спокойно уставилась на незнакомца – седого, красивого нездешней красотой – во всём белом.

Владимир замер – они с девушкой были вместе всего несколько дней, но уже решились сойтись. Первые дни эйфории – ночных гуляний с бенгальскими огоньками, бестолковых ласк и поцелуев, сладкой сутолоки ощущений – всё это ещё не окончилось и было свежо. Ни о чём постороннем думать не хотелось.

– Саша, знакомься, это моя Анька. Анька, для тебя – дядя Саша, актёр, режиссёр, мой партнёр по сцене. Гигант!

И вот его девочка, то ли переросток, то ли недобиток окраины, протягивает маленькую свою ладошку, а в ответ широкая лапа Сашки – и как приросли…

Вспышка, останавливается время: не отрывая друг от друга взгляда, не разнимая ладоней, они смотрят и не могут насмотреться друг на друга. И какая-то странная фраза Саши:

– Вот и встретились, Шайни…

Владимир вспыхнул, разнял их руки, повёл во двор.

Там, на скамейках сели друг напротив друга, а Вова почему-то с краю. И в утреннем малахитовом свете показалось, что они чем-то страшно схожи. Не лицами, не жестами, не голосами – а этим мгновенным узнаванием и непонятно откуда пришедшим словом – прокляты.

Володя говорил что-то, тормошил их. Смеялся громко и развязно, но этих двоих нельзя было чем-то зацепить. И вот тем утром, на скамейке – Володя понял, что внутри него вылупилась тварь, которая не оставит его больше. Змея, язва, рана – ревность. Не обида, не упрёк, а именно ревность – неукротимая.

А девушка и седой актёр вели безмолвный диалог:

– Вот и встретились, Шайнека!

– Здравствуй, Ланселот! Мне восемнадцать – тебе пятьдесят! В прошлый раз всё было наоборот!

– Карты тасуются. В прошлый раз ты удрала раньше меня!

– Сколько нам отпущено?

– Кто знает? Надеюсь, хотя бы подольше, чем в прошлый раз. А то я так и не успел тебя обнять.

– Успеешь! Ланселот…

– Девочка…

– Что мне делать?

– Жить и помнить, зачем мы возвращаемся.

– Помню…

***

Владимир запил тогда. Понимая, что сам вырыл себе могилу. Но ошибся – девушка осталась с ним. На какое-то время. Потом настал семьдесят седьмой роковой сезон. И Анькина фраза: «Пока дядя Саша в труппе, я буду с театром».

И Вова понял, что он – всего лишь мужик, а Седой всегда первый – даже не в их семье, а в её маленькой жизни – первый.

Когда девушка ушла от своего никчёмного алкоголика, последний припёрся в дом Саши пьяный и с письмом от Аньки. Рассказывал коротко, письмо прочитал вслух несколько раз, порвал и выбросил в форточку. Пятидесятилетний Александр налил брошенному мужику стопку и спросил:

– Сколько тебе годков?

– Сорок.

– А ей?

– Уже девятнадцать.

– Вопрос исчерпан. Ты сам-то подумал хоть раз, что она только начинает жить, а ты – уже прожил своё лучшее?

– Прав, Саня. Прав.

***

Владимир пил, работал в театре, пел песни, старался не думать о своей ветреной подруге. Но – не мог. А потом Саши не стало. Как-то неправильно и тихо не стало на земле.

Девушка узнала об этом совершенно случайно. И подкрепившись изрядно коньяком, завалилась к «бывшему».

– Скажи, – Вова был уже изрядно пьян. – А какого ляда ты к нему клеилась? Я ж помню!

Аня среагировала мгновенно – и по щеке собутыльника прошлась ладонь – сильно и звонко.

– Вова, запомни – он был единственным. Единственным и будет все наши жизни.

– Что значит – все наши… – и осёкся, потому что заглянул в её глаза. Отшатнулся и пропустил стакан. Потом другой. Не помогало.

– Гипнотизёрша хренова!

– Нет, Володя, на самом деле так.

Мужчина увидел в её глазах сотни лет, неповторимых, яростных, непохожих и страшных лет. Кровь, битвы, смерть и Разлука. Вековая, ненасытимая, невыносимая…

– Ты можешь меня послушать? Хотя бы раз!

И Аня откинула волосы, сжалась в комочек и начала…

……….

– Теперь понимаешь? Доказывать я тебе ничего не буду – рано или поздно ты очнёшься и вспомнишь, почему ты попал в жернова вместе с нами.

– Да ты рехнулась совсем! Какой-то Ланселот, король Артур, Грааль…я не совсем мозги пропил! И вообще убирайся!

Девушка повернулась и шагнула за окно. Благо, первый этаж.

Владимир долго сидел перед раскрытым окном, допил остатки, потом рухнул на свою койку.

***

Прошло ещё несколько недель. Как-то позвонили из театра, долго и напрасно пытались добиться ответа, в каком состоянии Володя. Но безрезультатно. «Горел» спектакль. Тогда осознав, что актёр, игравший главную роль, не в силах даже слово проговорить внятно, вскользь упомянули:

– Анька звонила. Сорвалась в Англию. Почему-то на раскопках в каком-то графстве. Ищет Грааль, бедняга!

От этой фразы Вова протрезвел мгновенно. Перерыл кучу книг, завязал с выпивкой и нашёл, что такое Грааль. И как тесно связаны легенды о рыцарях, Ланселоте, короле Артуре. Но об Аньке там не было ни слова. Да и откуда в тех временах могла быть русская Анька?

***

А в рождественскую ночь пьяному актёру приснился сон. Покойный Александр стоял у края какой-то ямы. Типично киношная местность – нарождающийся туман, сумерки. Из чёрного провала доносился лёгкий русский матерок и смех. Почему-то одетый в какие-то железяки Саша смеётся и кричит вниз:

– Вылазь, кротенок! Мы просчитались! Пора, нам пора уходить дальше!

– Ланс, Ланс! Тут кое-что интересное! Вот, лови! – из ямы вылетел ком земли, в воздухе чуть осыпался, и Саша подхватил чёрный шар. Анька выползла – счастливая и чумазая, легла на траву и уставилась на мужчину.

– Ого! Это кажись та самая штука, которую Мерлин сотворил и накачал под завязку всякими песенками! Артур её в детстве боялся.

– Да, а потом старик волшебник пил с мечником и подарил эту игрушку собутыльнику. Правда, было за что. Он как-никак спас его в битве. Но мы промахнулись, Ланселот, опять промахнулись!

– Ничего, зато мы увиделись и в этой жизни. А теперь мне пора. Тебе – пока рано.

Тот, кого девушка называла Лансом, присел на траву рядом. Обнял что есть силы, поцеловал и стал тихо таять. Но Анька не расстроилась. Только подняла руку и попрощалась:

– До встречи, сэр Ланселот!

– До встречи, Шайнека, Хранитель ключей!

Девушка свела ладони, как для молитвы, а потом заплакала. И было в её голосе – горе.

***

Вова заорал как резаный и проснулся. Башка «после вчерашнего» трещала. А сегодня предпремьерный «прогон». Надо тащиться в театр. И так ему слишком многое прощали. Саша не прощал. А теперь, без него…

Актёр вытащил велосипед, стартовал и пошёл на «низком бреющем». Благо, дорога была почти пуста, а на мосту он не удержался и упал – но скатился достаточно успешно. А внизу – слегка саданул черепушкой по какому-то булыжнику. И то ли от удара, то ли от похмелья голова закружилась.

– Кто ты? – спросил голос. И Александр – в белых железяках, над ним.

– Сашка! Где ты? Я что, умер что ли?

– Нет. Кто ты, пьянчужка? Вспомни, кем ты был тогда?

И словно огромный клубок завертелся в его ладонях, потекла нить, и Володя ухватился за неё. И увидел…

По полю – всадники в латах, впереди – король Артур, позади него – белые латы Ланселота и голубые – ясно-небесного цвета – Шайнеки-Аюнке, то есть его Аньки. А сам Вова стоит в первом ряду пехоты, с мечом на поясе и полным бурдюком в лапе. А со всех сторон шипят:

–Эй, ты! Мечник-Ёж! Да сколько можно уже прикладываться! Делись! Да вперёд смотри, ёрш твою медь в глаз по кочкам через колено!

– И зачем только сэр Ланселот привёз тебя к нам, франк! Сидел бы у себя в лесу! Так нет, тоже захотел ко двору короля! Вот наложишь в штаны во время атаки – прогонят тебя веником до моря!

– А всё госпожа Аюнке Шайнека, если бы не она – остался бы ты в своей берлоге! Знает она Слово, которого слушает сэр Ланселот!

Но, затмевая всё, налетела сбоку конница Чёрного Рыцаря, смяла первые ряды, и пехота в чёрных колпаках и чёрных кольчугах стала вырезать растерявшихся мечников короля Артура.

Ёж-мечник, свалив первого попавшегося с коня, залез в седло, в котором никогда до того не сидел и помчал глупую скотину к рыцарям, что еле виднелись на горизонте. И когда понял, что сейчас свалится – то заорал:

–ЗАСАДА!!!!!!!!!!!!!!! ЛАНСЕЛОТ, ШАЙНИ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! СЗАДИ ЗАСАДА-ААААААА!!!!!!!!