Текст книги "Путешественница. Книга 2. В плену стихий"

– Вон! – Видимо, других слов я не удостоилась.

– Я – Клэр Фрэзер, жена суперкарго, и выполняю функции корабельного хирурга в этом рейсе. – Теперь в моем голосе звучал металл. – Мне нужно шесть галлонов кипятка, чтобы вымыть голову.

Кок прищурил голубые глазки и пронзил меня взглядом, жалея, что он не василиск.

– Я – Алоизий О’Шонесси Мерфи, кок этого корабля. И я только что выдраил палубу. Так что убирайся вон. Женщины не топчут полы моего святилища. Мой закон суров, но справедлив.

Я прикинула соотношение сил: Мерфи – косая сажень в плечах – был малость ниже меня, но зато фута на три толще. Его голова походила на ядро пушки, а вместо одной ноги была деревяшка. Он посылал мне убийственные взгляды в надежде, что я испугаюсь и покину камбуз.

Я шагнула назад – ровно шаг, не больше – и оказалась в коридоре, откуда продолжила наступление:

– Тогда пошлите мне воду с кем-нибудь из ваших помощников.

– Ха, пошлю. Если захочу, – отрезал он и отвернулся, выказывая всяческое презрение к моей персоне. И то дело: ему нужно было разделывать баранью тушу, чем он не мешкая занялся.

Мистер Мерфи застучал тесаком по колоде, где лежала баранина, затем не глядя привычной рукой стащил с полки какую-то банку со специями и сыпанул на мясо. Запахло специями – это был шалфей. Тесак продолжил работать над луковицей, добавившей свой запах к предыдущим. Капитан Рейнс недаром выглядит так хорошо: при таком поваре это неудивительно.

Я сунулась в дверь, но не зашла, а осталась в коридоре.

– Теперь кардамон. Целый мускатный орех урожая этого года. Экстракт аниса, тоже свежий, – диктовала я. – Имбирь, корень. Две штуки, большие, без пятен.

Кок замер, но не обернулся. Стук ножа по колоде прекратился.

– Штук шесть целых ванильных цейлонских бобов.

Мерфи обернулся, вытирая руки о грязный кожаный фартук. Следовало сказать, что его одеяние не отличалось чистотой.

Я могла видеть широкое румяное лицо и жесткие песочные бакенбарды, окаймлявшие его. Губы были поджаты, и по ним не замедлил пройтись язык в нервном жесте.

– А шафран?

– Конечно, нужен. Пол-унции, – с готовностью ответила я, внутренне торжествуя.

Мерфи вздохнул и предложил:

– Мэм, там в коридоре коврик, воспользуйтесь им, и прошу на камбуз.

Фергюс принес столько воды, сколько смог и сколько позволил кок, но этого хватило только на голову. Помыться я не могла, поэтому вернулась к себе, чтобы посмотреть, что можно сделать без воды. Марсали уже не было – видимо, девчонка убежала к возлюбленному. Тяжко же им приходится.

Причесавшись и продезинфицировав ладони с помощью спирта, я прошла к Джейми, надеясь, что ему захотелось кушать или хотя бы пить, но эта надежда была иллюзорной.

Каюта, где ютились мы с девушкой, была самой просторной, ведь там каждая могла располагать шестью квадратными футами, правда, вытянуться на койке могла только Марсали, а я спала скрючившись и согнув ноги.

Постели Джейми и Фергюса были похожи на наши. Джейми, свернувшись в комочек при своем росте, был жалок, эдакая бледная рыжая улитка с серым лицом. Когда он зеленел, это составляло жуткий контраст с рыжей шевелюрой. Заслышав шаги, он послал мне туманный взгляд и закрыл глаза.

– Все плохо? – то ли спросила, то ли констатировала я.

На мою реплику Джейми открыл один глаз и даже рот, но передумал и выдавил только «да».

Я провела было по его волосам, но эта ласка не подействовала на него, я не знаю даже, почувствовал ли он ее.

– Хорошие новости: капитан сказал, что завтра море утихнет, – я обнадежила мужа.

Отчасти это было правдой: качка хотя и ощущалась, море постепенно успокаивалось.

– Угу. Может быть. – Глаза его были закрыты по-прежнему. – Но я уже умру. Скорее бы, намучился.

– Знаешь, думаю, что ты ошибаешься. То есть ты, конечно, намучился, но и не умираешь! Кстати говоря, я не знаю случаев, когда бы умирали от морской болезни. Но если что, ты будешь первым.

– Не только от нее…

Джейми заставил себя подняться на локте, побелев и покрывшись испариной. «Плохо дело», – подумала я.

– Клэр, берегись. Осторожнее. Нужно было, чтобы ты знала раньше, но я молчал, ты бы волновалась, а…

Он изменился в лице, и я поспешно подставила тазик.

– Боже…

На подушки он приземлился белее полотна. Любое усилие было утомительно для него, а непрерывная рвота просто изматывала.

– Что мне нужно было знать? – Тазик был поставлен недалеко – возле двери. – Вообще-то стоило сказать об этом раньше, до отплытия.

– Я надеялся, что будет получше.

– Я тоже, – съязвила я. – Ну так что там у тебя, выкладывай.

– Обратись к французу. Передай – я разрешил рассказать. Скажи еще, что с Иннесом все в порядке, он чист.

– В каком смысле чист? Я чего-то не понимаю? Что за секреты?

Среди симптоматики морской болезни нет делирия. Это давало повод для беспокойства.

Джейми с трудом смог сфокусировать взгляд на моей скромной персоне. От этого ничтожного дела он весь покрылся потом.

– Иннес вне подозрений. Не он хочет убить меня.

– А кто хочет? Что происходит?

Я тоже вспотела.

Джейми не бредил – лихорадки не было, глаза ясные, в конце концов, он узнавал меня.

– Кто хочет твоей смерти? Ты знаешь? – Мне показалось, что на меня кто-то смотрит, расценивая как потенциальную жертву.

– Нет… Не знаю.

Начался новый позыв рвоты, но Джейми смог его подавить, закусив губу.

– Фергюс, его спроси. Лично, – прошептал он. – Он скажет, он знает все.

Выходит, ему грозит опасность, а я ничего об этом не знаю! И не могу ничего сделать для предотвращения убийства…

– Пускай он придет сюда – не хочу оставлять тебя одного.

Джейми медленно выпростал согнутую руку и сунул ее под подушку, извлекая оттуда кортик. Даже сейчас, крайне обессиленный, он уверенно держал оружие.

– Я постою за себя. Иди ищи Фергюса. Это важно. Ступай, англичаночка, оставь меня. Они не посмеют днем, при всех. Или вообще не посмеют.

Сейчас он был похож на изваяние на надгробии, неподвижный, в позе, выражающей решимость.

– Ступай. – Я поняла это слово по одним губам – голоса не было слышно.

У входа что-то шевелилось, это опять был китаец, сидевший с поднятыми коленями. Увидев меня, он произвел подобие поклона, какой только был возможен в его положении: развел колени и сунул голову между ними.

– Госпожа не бояться, нет. Моя караулить. Первая жена идти смело, быть смело, – заверил он свистящим шепотом.

– Хорошо, спасибо, – растерянно поблагодарила я, занятая мыслью, где бы найти француза.

Фергюс, конечно же, стоял вместе с Марсали. С кормы они смотрели на белых птиц, сопровождавших корабль. Первым делом он сказал, что не уверен, что кто-то покушается на жизнь Джейми.

– Бочки на складе могли взорваться сами по себе, это не редкость, такое часто случается, равно как и пожар в хлипком сарае…

Я дернула его за рукав.

– Погоди. Что у вас там произошло? Ты можешь мне объяснить, что, где и когда взрывалось, а что горело?

– Разве милорд не сказал? – вскинул брови француз.

– Милорд сейчас ни на что не годен. Он направил меня к тебе, сказал, что поручает расспросить, мол, ты все знаешь.

Фергюс осуждающе покачал головой.

– Милорд не меняется. Сколько я его знаю, он говорит, будто может управлять своим желудком силой воли и не заболеет, но всегда заболевает, как только корабль отходит от пристани футов на девять.

– Ого, я такого не знала. – Джейми не переставал меня удивлять. – Надо же, какой упрямец!

Марсали прикидывалась, словно меня здесь нет, и настаивала на своей отстраненности, но не могла не слышать разговора, а услышав, не смогла сдержаться и не засмеяться. Правда, заметив, что я смотрю на нее, она быстро перевела взгляд на морской простор.

Фергюс сочувственно улыбнулся.

– Миледи, вы ведь знаете его. Он такой и ничего не попишешь. – В его голосе слышались любовь и преданность. – Даже будучи при смерти, будет молчать.

– Ну поди посмотри на него сейчас. Вид – лучше всяких слов.

Произнося эту колкость, я чувствовала удивление и благодарность. Фергюс неотлучно находился при Джейми в течение двадцати лет, но тот не раскрыл своего секрета, считая морскую болезнь постыдной слабостью, в которой зазорно признаваться. Я бы знала, что он умирает, не только потому, что я врач.

– Ох уж эти мужчины…

– Мадам?

– Нет-нет, ничего, продолжай. Бочонки и пожар, – напомнила я.

– Разумеется.

Француз убрал наползавшие на лоб волосы крюком.

– Это произошло у мадам Жанны, в аккурат за день, как вы вернулись.

Значит, в день, когда я приехала в Эдинбург, причем за пару часов до моей встречи с Джейми в печатне. Той ночью Джейми, Фергюс и еще шестеро проведали бернтислендскую пристань, где среди кулей с мукой были спрятаны бочонки с мадерой.

– Она пропитывает дерево позже, чем другие вина. С бренди так не выйдет – собаки учуют. А мадера, залитая в бочонки, является вполне невинным товаром.

– Собаки? Чьи собаки?

– На таможне появились собаки, натасканные на табак и бренди, – то, что больше всего любят контрабандисты. Вернемся к нашим баранам. Мадеру мы пронесли спокойно, без происшествий. Припрятали на складе – его формально держит лорд Дандас, а по факту – милорд и мадам Жанна.

– Понимаю. – Я вновь ощутила, как падает сердце. Именно так, как оно падало тогда, когда мадам Жанна узнала Джейми и отперла ему. – Они в доле?

– Можно сказать и так. – Фергюс с сожалением добавил: – Милорд имеет всего пять процентов, хотя он нашел это место. Зато мадам располагала живыми деньгами. Быть печатником – оно, знаете ли, не так прибыльно, как держать заведение.

Марсали продолжала смотреть на море, но подняла плечи.

– Наверное, так оно и есть.

Мадам Жанна далеко, в Эдинбурге, а мы здесь!

– Продолжай, пожалуйста. Милорду грозит опасность, а мы здесь рассусоливаем.

– Да, миледи. Мы спрятали товар, его осталось только замаскировать и продать. На рассвете все контрабандисты должны были разойтись, а пока пробавлялись напитками. Двое попросили денег, чтобы уплатить по долгам или купить еды семьям. Милорд пошел за золотом в каморку напротив.

Контрабандисты не смогли насладиться выпивкой: крепежная решетка не выдержала веса стоявших на ней бочек и треснула. Маклауд, лучше других знавший тонкости складского дела, вовремя крикнул, чтобы люди легли. Бочка с элем весом две тонны скатилась с пирамиды, развалила ограждение и лопнула. За ней покатились другие.

– Милорда спасла Пресвятая Дева, не иначе. Он как раз проходил мимо пирамиды.

Лопнувшая бочка упала в паре дюймов, а когда начали падать остальные, Джейми прыгнул в пустую винную клеть.

– Понимаете, миледи, такое часто случается, – пояснял француз. – Нельзя сказать, что это редкость. В год с десяток складских работников Эдинбурга гибнет именно так. Но был и второй инцидент – пожар.

Это произошло за неделю до события на складе. Джейми работал тогда в сарайчике с упаковочной соломой. Перед дверью висел светильник, который внезапно упал и вызвал возгорание. Между Джейми и выходом возникла стена огня.

– Сарай был старым, а доски – гнилыми. Милорду достаточно было пробить дыру в стенке ногой, чтобы выбраться наружу. Похоже, очень похоже, что светильник упал сам, да только милорд говорит, что слышал не то выстрел, не то что-то подобное, а потом возникло пламя.

Фергюс наклонил голову, вздыхая. Очевидно, он сидел у постели Джейми ночь напролет.

– Мы не знаем, – признался он. – Все может быть. Похоже на случайности, даже если они следуют одна за другой. Но если соотнести с той засадой и убийством таможенника, то слишком много совпадений, – справедливо рассудил француз.

– Кто-то предал вас? Кто-то, кто входит в число контрабандистов?

– Да, миледи, скорее всего. Но милорда заботит больше тот неизвестный, кого пристрелил китаец.

– Думаете, что это таможенник, следивший за Джейми до самого борделя? Но ведь при нем не нашли никаких документов.

– Вряд ли бы он носил их при себе, – оборвал меня Фергюс. – Зато у него была брошюра.

– Евангелие? Ну и что? Мало ли кто носит Новый Завет в кармане?

– Это Евангелие является лучшим документом, миледи, – оно напечатано Александром Малкольмом.

– Теперь ясно…

Фергюс кивнул, подтверждая мое предположение.

– Если корона следует по пятам за контрабандным бренди и раскрыла место его хранения, это одно. Это плохо, но с этим можно жить. Товар можно перепрятать, в конце концов милорд знает несколько трактиров, чьи хозяева будут готовы помочь нам, за деньги или за услугу.

Он оборвал себя жестом.

– Впрочем, неважно. Но если Джейми Рой, контрабандист, и мистер Малкольм, печатник, – одно лицо, то есть таможенники поняли это, это совсем другое, и последствия могут быть очень, очень печальными. Вы понимаете, миледи, – развел руками француз.

Конечно же, я понимала. Все, что связано с контрабандой, можно было придержать на время: отпустить людей по домам, отменить все встречи, перепродать товар или вовсе не заниматься пока незаконной торговлей, быть простым и честным печатником. Но в случае, если власть свяжет воедино обе эти линии… Оба источника дохода пропали бы, ведь Джейми не смог бы никому поручить выполнять эти функции за себя. И, что самое важное, враги смогли бы узнать его настоящее имя, что было вовсе не сложно. А где имя, там и прошлое, а где прошлое, там и тюремное будущее. Выходит, что человек, печатающий бунтарские прокламации, и торговец незаконным алкоголем – одна и та же личность, и эта личность – мятежник из Лаллиброха, ранее судимый и наказанный за измену. Каждый из этих пунктов тянул на виселицу, а вкупе они давали основания проделать это с десяток раз.

– Таким образом, когда милорд предлагал мне и маленькому Эуону пожить во Франции, он переживал из-за этих событий, верно?

Фергюс дал мне успокоение. От мысли, что Джейми тревожится не только за свою семейную жизнь, связанную с разводом и дележом имущества, у меня потеплело на душе. Доселе я чувствовала себя виноватой за то, что являюсь причиной отъезда Джейми, а оказалось, что к этому его вынудили обстоятельства.

– Верно. Мы можем только подозревать кого-то из контрабандистов, но ничего не знаем наверняка, как не знаем и того, угрожает ли милорду опасность на корабле или где-либо еще.

– Да, это необходимо знать.

Следовало различать предательство из корыстных мотивов, ради денег и по идейным причинам, то есть основанное на личной мести или на своеобразном понимании справедливости. Во втором случае этот человек может восстановить справедливость самостоятельно, не дожидаясь королевского суда.

– Тогда можно подозревать кого-то из тех шестерых, что мы и делаем. Милорд пригласил их на «Артемиду», но они побывали во всех предыдущих переделках, когда жизнь милорда была в опасности, – во время пожара и падения бочек. И все захаживали в заведение мадам Жанны.

Фергюс помолчал, сопоставляя факты.

– И все были на дороге у аббатства в ту ночь, когда на нас напали из засады и когда нашли удавленника.

– А о печатне они знают?

– Нет, миледи, никто! Милорд очень осторожен в таких вещах и никого не ставил в известность. Впрочем, они могли последовать за ним на городских улицах, если бы захотели, и узнать, что Джейми Фрэзер время от времени живет жизнью печатника Александра Малкольма.

Фергюс ухмыльнулся, замечая:

– Милорда легко узнать на улице.

– Да уж, легко. Но ты заметил, что капитан Рейнс называет Джейми по фамилии? То есть все контрабандисты знают его настоящую фамилию, знают, что Рой – это Фрэзер!

– Это так, – помрачнел француз. – Поэтому так важно узнать, кто предатель. Если он есть среди нас.

Эти слова заставили меня встрепенуться. Я привыкла, что Фергюс всегда был десятилетним мальчишкой с беличьими зубками или хотя бы беззаботным подростком, охочим до удовольствий, а он вырос за это время и возмужал. Теперь он волнуется за своего милорда и готов порвать глотку любому, кто будет представлять опасность для Джейми. Фергюс становился опасен, и можно было только порадоваться, что он на нашей стороне.

Марсали упорно созерцала море, хотя там не было ничего интересного. Она не желала беседовать с нами, да и о чем? Хватило с нее и того, что в нашем с Фергюсом разговоре упоминалось столько опасностей, прошлых и будущих, а ее избранник не желал отходить ни на шаг от милорда, желая разделить с ним любую участь, вплоть до повешения. Худые плечи девушки то и дело содрогались. Я была уверена, что не утренний холод тому причиной. Наверное, Марсали не думала, какая кутерьма может завязаться вокруг Фергюса и Джейми, и уж тем более не предполагала, что ей самой может грозить опасность, исходящая от предателя, потенциально находившегося на «Артемиде».

Я предложила французу отвести возлюбленную вниз, в каюту, и предупредила, что отлучусь на какое-то время.

– Миледи, но милорд? Он не…

– А я как раз не к нему иду – хочу заглянуть к Мерфи на камбуз.

– Но зачем? – искренне удивился Фергюс.

– Хочу узнать, сможет ли что-нибудь предложить Алоизий О’Шонесси Мерфи от морской болезни. Возможно, нам удастся сделать для него что-либо, ведь пока он лежит, его шансы на спасение уменьшаются. Его следует поставить на ноги хотя бы потому, что он должен будет дать отпор врагам.

Мерфи были предложены унция сухой апельсиновой корки и бутылка красного вина высшего качества, какое только мог гарантировать Джаред. Удовлетворенный этим, он вызвался помочь в деле кормления Джейми, причем именно вызвался: для кока человек, не желавший ничего есть, представлял практический интерес и в некотором смысле вызов. Мерфи рассматривал содержимое разнообразных баночек и скляночек как пользительные средства, но Джейми упорно отказываться принимать пищу.

Штормов, слава богу, еще не было, но ветры дули по-зимнему, нагоняя мутные волны. «Артемида» то взлетала на десять футов вверх, то снова падала. Смотреть на то, как линия горизонта поднимается и падает, было жутковато даже мне, не говоря уже о больном.

Обещания Джареда не подтвердились, и Джейми все так же лежал дни напролет в своей койке. Китаец и француз сторожили его покой, если это можно было назвать покоем, и тазик, всегда стоящий поблизости.

Контрабандисты соболезновали, но других чувств не выказывали, так что заметить что-либо неладное было невозможно. Каждый из них приходил в каюту к Джейми, где был подвергнут тайной слежке, но наши наблюдения не дали результатов.

Я проводила дни, занимаясь пациентами, число которых не ограничивалось Джейми Фрэзером. Ко мне приходили ударившиеся, порезавшиеся, те, у кого болели зубы или кровоточили десны, – я не сидела без дела. Мистер Мерфи предоставил мне возможность приготовлять снадобья в камбузе, а попутно с лечением я осматривала корабль.

Марсали исчезала из каюты рано утром, до рассвета, но, вернувшись вечером, я заставала ее спящей. Наши встречи ограничивались совместной трапезой, во время которой девица демонстрировала в лучшем случае враждебность и не скрывала своего неприязненного отношения ко мне. Я объясняла это двумя причинами: во-первых, обида за мать, во-вторых, необходимость ночевать со мной, а не делить ложе с возлюбленным. Что из этого было важнее, я не знала.

«Удивительно, – отметила я себе, – но Фергюс сдерживает свой пыл». Ради того, чтобы сдержать обещание, данное милорду, он готов был пойти на такие жертвы, хотя, если вдуматься, мог бы преспокойно нарушить запрет – Джейми не в состоянии был помешать ему.

– И это?! – Мистер Мерфи помрачнел. – Да это же бульон, от одного запаха которого вставали умирающие!

Забрав жестяную кружку из рук Фергюса, он понюхал зелье и дал понюхать мне.

– Миссис, судите сами: здесь мозговая косточка и кусочек свиного сала, чтобы придать аромат, чеснок и тмин. Очень щадящая штука – процеживается через марлю, чтобы большие куски не попадали в кружку. Но их там нет, в том-то и дело!

Бульон, предложенный Мерфи для Джейми, был превосходен: золотисто-коричневого цвета, почти прозрачный и издававший такой непередаваемый запах, что мне немедленно захотелось испробовать его, несмотря на сравнительно недавний завтрак. Мерфи был специалистом и по диетическому питанию тоже, поскольку его выписали для капитана Рейнса, которому требовалась легкая и полезная пища.

Кок «Артемиды» походил на свирепого морского волка: сходство ему придавали деревянная нога, габариты и широкое красное лицо. В Гавре он славился как лучший кок, и сам Мерфи честно говорил об этом. Его кулинарное искусство оценил весь город, бывшим крупным морским портом, а здесь какой-то суперкарго отказывается есть кушанья, приготовленные им! Это был вызов.

– Мистер Мерфи, поверьте, если бы я была больна, я бы залпом выпила этот чудесный бульон, более того – если вы всех отпаиваете таким, я готова заболеть. Но желудок Джейми вовсе не принимает пищи. Его сразу же выворачивает.

Кок свел брови, убрал кружку из-под моего носа и вылил ее содержимое в кипящий котелок с очередным яством.

Он потеребил редкую седую шевелюру и начал шарить по шкафам и сундукам в поисках чего-нибудь пригодного для больных морской болезнью.

– Не знаю, что и придумать для вашего Джейми, раз он такой капризный. Сухари, что ли. Ну да, что же еще. Уксус, быть может. Или кислый маринад, что-то в этом роде…

Толстые его пальцы выуживали припасы из таких фантастических мест, о которых я бы никогда не подумала, что там хранится еда. Лично я бы побоялась рыться в этих бесчисленных баночках, чтобы ненароком ничего не разбить, но Мерфи был богом, а камбуз – его святилищем, куда он не пускал посторонних, за исключением помощников и, по счастью, меня. Он мигом наполнил поднос и предложил его мне:

– Вот, может, это пособит. Здесь маринованные корнишоны, их нужно сосать, но не кусать. Хотя бы так, раз он ничего не принимает. Потом откусить от маленького сухарика. Только умоляю, мэм, запивать водой нельзя! Потом можно уже откусить от корнишона и съесть его, чтобы пошла слюна. Заесть сухариком. И так дальше, вы поняли меня. Коли не выблюет, дадим свежей горчицы, она у меня припасена для капитана. А дальше – дальше сам бог велел переходить на более вкусные вещи, но легкоусвояемые.

Я уже уносила поднос, а голос кока, привыкшего говорить с собой наедине, был все еще слышен:

– Можно гренки, предварительно надоить козьего молока… сливки тоже можно, взбить с крупным яйцом и с виски… Кабы дело пошло на лад…

Нельзя было не восхититься коком, оглашавшим даже коридор своим зычным басом.

Вход в каюту Джейми сторожил сидевший на корточках китаец, похожий на голубую болонку.

Каюта Джейми и святилище Мерфи представляли разительный контраст. Здесь – мрак, сырость, грязь, там – сияние надраенной посуды и ароматы снеди. Уже с порога я поняла, что кок старается зря: каюта была запущена донельзя, постель смята, повсюду была разбросана потная одежда и одеяла – все говорило о том, что болеть Джейми решился всерьез. Когда я увидела, что койку от прочего пространства отделяет еще и какая-то грязная тряпка, то почувствовала жгучее желание выбросить этот хлам, а самого Джейми отправить мыться и плотно завтракать с бутылочкой хорошего бренди.

– Проснись и пой. – Мой бодрый голос прозвучал в этом мраке наигранно, но я не сдалась и сняла занавеску, на поверку оказавшуюся рубашкой Фергюса.

Все-таки Джейми не смог убрать свет полностью – он проникал сквозь призму в потолке, но и этого источника было достаточно, чтобы увидеть мученика с лицом бледно-зеленого цвета.

Одна восьмая дюйма, больше я бы не дала – настолько Джейми почтил меня своим вниманием.

– Убирайся. – Глаз и рот закрылись, едва открывшись.

– Ваш завтрак, сэр, – безапелляционно произнесла я.

На эти слова глаз открылся снова, но во взгляде не было ни намека на желание покушать.

– Не говори о завтраках, – взмолился Джейми.

– Хорошо, тогда полдник прибыл, сэр. – Я была готова на все. – Скоро полдень, так что пускай будет по-твоему.

Взяв табурет, я села у Джейми в головах и принялась тыкать в него корнишоном:

– Вот, держи. Есть необязательно, можно просто пососать, так даже полезнее будет. Мерфи советовал вначале пососать, чтобы организм прореагировал и выделил слюну.

Моя тирада вызвала открывание второго глаза, воззрившегося на меня так, что я прекратила словесные излияния и убрала огурец. Джейми благодарно закрыл глаза.

Нужно было что-то предпринимать. Посмотрев на его койку, я увидела, что она такая же, как и в нашей с Марсали каюте, то есть встроенная и занимавшая не больше пяти футов в длину. Джейми помещался на ней, подтягивая ноги. Был и положительный момент: матросские гамаки качало еще больше.

– Она же мала тебе, койка. Неудобно ведь, – я решила перевести разговор на темы, не связанные с приемом пищи и едой как таковой.

– Ну.

– Может, гамак повесим? – поступило мое неуверенное предложение. – Ляжешь во весь рост.

– Нет.

– Капитан Рейнс просил передать, что хочет видеть список грузов, – помолчав, добавила я.

Ответ содержал рекомендацию для капитана, куда лучше приспособить несчастный список.

Я потрогала руку Джейми. Сердце бьется учащенно, ладонь потная и холодная.

– Ну ладно, – сказала я будто бы самой себе. – Давай попробуем то, что я проделывала с хирургическими больными.

Джейми застонал, но ничего не ответил.

Моя врачебная практика располагала интересным методом – я говорила с больными, которые через пять минут должны были подвергнуться хирургическому вмешательству. Присутствие доброжелательного врача, спокойный голос, приятная беседа давали положительный эффект, к примеру, больные теряли меньше крови, постанестетическая тошнота была не так выражена, и в целом операция переносилась легче, а восстановительный период проходил быстрее. Понаблюдав, я сделала вывод, что этот метод можно брать на вооружение, если он имеет такой эффект. Выходило, что Джейми не зря говорил Фергюсу, что дух и сила воли могут торжествовать над бренным телом.

– Подумай о чем-нибудь хорошем. – Я говорила тихо и размеренно. – О Лаллиброхе, например. Помнишь, как холм нависает над домом? А сосны, запах их иголок, смола, текущая по стволу? Свежий прозрачный воздух, над кухней поднимается дымок – там колдует Дженни. В руке у тебя яблоко нового урожая. Ты ощущаешь его твердость, гладкость, а на вкус оно…

– Англичаночка…

Я поймала взгляд Джейми, буравившего меня глазами, пока я вспоминала Лаллиброх. Он вспотел от натуги.

– Что?

– Уберись.

– Но почему?

– Уберись, – ласково прошептал он, – или сдохнешь здесь, сейчас же.

Посрамленная, я покинула каюту, это прибежище болезни.

Китаец стоял в коридоре, не решаясь зайти внутрь.

– Послушай, у тебя часом нет тех шариков? – осенило меня.

– Моя иметь шарики, всегда с моя. Дзей-ми требовать здоровые яйца?

Мистер Уиллоби полез было в рукав за чудодейственным прибором, но я показала ему, чтобы не искал, объяснив:

– Если бы можно было треснуть его как следует этими яйцами… Хотя Гиппократ не одобрил бы такого поступка.

Китаец с полуулыбкой наклонил голову, не совсем понимая, о чем я говорю.

– Забудь, – велела я, заметив слабое шевеление на койке. Джейми чем-то занимался, и это что-то выглядело очень печально: из глубин скомканных одеял и потных простыней миру явилась рука, но проделано это было только для того, чтобы достать из-под койки тазик. Нашарив этот жизненно важный предмет, рука снова скрылась, а звуки сухой рвоты свидетельствовали о том, что операция прошла успешно.

– Проклятый осел, прости господи! – тревога брала верх над досадой и жалостью.

Путь через Ла-Манш корабль покрывает за десять часов ходу. Но два месяца плавания в открытом океане…

– Свиной голова, – подтвердил мистер Уиллоби. – Ваша не знать, Дзей-ми крыса или дракон?

– Он? – переспросила я. – Он воняет как все крысы и драконы вместе взятые! Но почему ты спрашиваешь?

– Есть год Дракона, год Крысы, год Овцы, год Лошади, много годов. Каждый разный. Люди рождаться в год и быть такими, какими этот год. Когда родиться Дзей-ми?

– В каком году, ты хочешь сказать?

Я припоминала, как в китайских ресторанах были нарисованы разные животные. Каждый рисунок сопровождался комментарием с описанием типичных черт характера родившихся в этот год.

– В тысяча семьсот двадцать первом, – уверенно проговорила я. – Но я не знаю, год какого животного это был.

– Моя предполагать, что Дзей-ми Крыса. – Китаец бросил оценивающий взгляд на груду одеял. – Умный быть, везучий быть. Либо Дракон. Как он в постель? Драконы быть очень хороши, страстные.

– В последнее время он все больше с тазиком обнимается, – процедила я, желая сжечь груду тряпья взглядом.

– Есть средство. Для рвота, живот, голова – все делать шибко хорошим. Моя знать, – обнадежил мистер Уиллоби.

Я заинтересовалась таким заявлением.

– Джейми знает об этом? Вы уже пробовали?

Голова мистера Уиллоби мотнулась слева направо.

– Дзей-ми не хотеть. Кричать, говорить крепкие слова. Бросить в море. Моя не мочь подойти к Дзей-ми.

Я кое-что придумала и подмигнула китайцу.

– Видишь ли, если у мужчины не прекращается рвота, это очень опасно. – Я говорила так громко, чтобы мой голос достигал каюты, не теряясь в окружающих шумах.

– Да, плохо. Моя знать.

Мистер Уиллоби кивал, показывая мне свежевыбритую переднюю часть черепа.

– Ткани желудка разрушаются, пищевод раздражается.

– Рушить и дразнить?

– Да, представляешь? Кровяное давление повышается, мышцы брюшной полости напрягаются и могут даже разорвать живот. Тогда образуется грыжа.

– О!..

Пораженный китаец издал звук удивления.

– Но самое страшное не это, – проговорила я еще громче, – а то, что яички могут перевиться в мошонке. Они перетянутся и больше не будут снабжаться кровью.

Коротышка, казалось, искренне изумлялся.

– И тогда мужчине придется совсем туго, потому что он перестанет быть мужчиной. – Я говорила тем голосом, каким дети рассказывают ночью под одеялом страшные истории. – Потому что нет другого выхода, как ампутировать яички. Иначе начнется гангрена и человек умрет в страшных муках.

Потрясенный нарисованной мной мрачной картиной китаец зашипел. Я скосила глаза на ворох одеял: он замер, а на протяжении нашего разговора ворочался.

Переведя глаза на мистера Уиллоби, я увидела в них недоуменный вопрос и знаком попросила подождать. Прошло около минуты, и миру явилась волосатая нога, а затем и другая выпросталась из-под одеял.

– Черти вас не берут, – прогудел всклокоченный и крайне взволнованный Джейми. – Входите, иродовы дети.

Парочка в лице француза и шотландки ворковала на корме. Марсали не собрала волосы в узел, и ветер развевал их. Фергюс удерживал ее за талию.

Шаги заставили его обернуться, но при виде идущего Фергюс разинул рот и перекрестился.

– Молчи… умоляю. – Джейми стойко держался, но еще не знал, как его организм прореагирует на внешние раздражители.

Француз молчал, не в силах выдавить ни звука от удивления, а девушка при виде отчима завизжала: