Текст книги "Путешественница"

Она коротко и сухо рассмеялась.

– А в этом, юноша, вы не правы: лгать может любой, если есть важная причина. И я тоже. Просто тем, у кого все видно по лицу, нужно заранее придумывать ложь и свыкаться с ней.

Она нагнулась к документам, лежавшим перед ней, и принялась медленно переворачивать страницу за страницей реестры прибытия и выбытия заключенных. Задача усложнялась тем, что не все тюрьмы королевства удовлетворительно управлялись и должным образом вели документацию.

Некоторые начальники не вели списки арестантов, а лишь делали записи о прибытии, отбытии или смерти наряду с прочими ежедневными записями; похоже, они не делали особого различия между смертью заключенного и забоем волов для прокорма остальных узников.

Роджер уже решил было, что Клэр прекратила разговор, но вскоре она вновь оторвалась от бумаг.

– Но вообще-то вы абсолютно правы, – сказала она. – Я честна скорее из-за недостатка гибкости, чем от чего-то еще. Мне трудно скрыть свои мысли. И, по-моему, вы это понимаете, так как мы с вами в этом смысле родственные души.

– Правда?

Роджер почему-то обрадовался так, будто кто-то сделал ему нежданный подарок.

Клэр чуть заметно улыбнулась ему и кивнула.

– Конечно. Трудно сделать ошибку. Такие люди очень редки – те, кто немедленно говорит всю правду и о себе, и о тебе, и обо всем на свете. Я в жизни знала, пожалуй, лишь троих… а теперь уже четверых.

Она улыбнулась шире.

– Первый, конечно, Джейми. – Длинными пальцами она осторожно дотронулась до бумаг, казалось, она их ласкает. – Второй – фармацевт мэтр Раймон, я была знакома с ним в Париже. И мой друг по медицинскому факультету Джо Эбернети. Ну а теперь к ним добавились вы.

Она допила какао, поставила чашку и открыто посмотрела на Роджера.

– Хотя и Фрэнк был прав по-своему. Если знаешь собственное предназначение, от этого не всегда легче, но ты хотя бы не тратишь время на вопросы и сомнения. Честность тоже не всегда облегчает тебе жизнь. Впрочем, думаю, если ты честен перед собой и знаешь, на что способен, несколько меньше вероятность, что ты будешь поступать не так, как следует, а затем сожалеть о жизни, потраченной зря.

Клэр отодвинула от себя стопку бумаг и придвинула следующую – подборку папок с логотипом Британского музея.

– Как это похоже на Джейми, – тихо проговорила она себе под нос. – Он не мог отказаться от дела, которое считал своим, какая бы опасность ему ни грозила. И думаю, он не считал, что прожил жизнь зря, – и все равно, какие невзгоды были ему уготованы.

После этого она надолго замолчала и погрузилась в разбор каракулей давно покойного клерка. Клэр продолжала поиски записи, которая могла рассказать, как жил и как умер Джейми Фрэзер, сколько он томился в узилище и узрел ли он свободу.

Настольные часы глубоким и мелодичным звоном, удивительным для их размера, пробили полночь. Вскоре они отбили четверть первого, потом половину… Шорох листаемых страниц не прервался. Наконец Роджер отложил очередную стопку и широко зевнул, не прикрывая рта.

– У меня уже в глазах рябит, не знаю, как у вас. Может, продолжим утром?

Клэр не ответила: она о чем-то думала, уткнувшись взглядом в решетку электрокамина. Роджер повторил вопрос, и она медленно вернулась из своих грез в реальность.

– Нет, – рассеянно проговорила она и потянулась за новыми бумагами. – Ложитесь, конечно. А я еще посижу, раз уж мне не спится.

Я чуть было его не пропустила. Я, как автомат, не вчитываясь, листала списки и проглядывала страницы только на букву «J»: Джон, Джозеф, Джек, Джеймс. Джеймс Эдвард, Джеймс Алан, Джеймс Уолтер и так бесконечно. Усталым взглядом я почти случайно остановилась на записи, сделанной разборчивым мелким почерком: «Джеймс Маккензи Фрэзер из Брох-Туараха».

Словно драгоценность я опустила страницу на стол, на мгновение прикрыла глаза и опять посмотрела на листок. Запись никуда не пропала.

– Джейми, – сказала я вслух.

В груди сильно билось сердце.

– Джейми, – прошептала я.

Было почти три часа ночи. Все спали, но старый дом, как часто бывает, жил своей жизнью и бодрствовал вместе со мной: скрипел, стонал и вздыхал. Удивительно, но мне почему-то совершенно не хотелось будить Брианну или Роджера, чтобы немедленно рассказать им новость. Напротив, я испытывала желание ненадолго приберечь ее для себя, как бы побыть с Джейми наедине.

Я провела пальцем по строчке. Написавший ее писарь видел Джейми – может быть, тот стоял перед ним, пока перо скребло бумагу. Наверху страницы стояла дата: «16 мая 1750 года». Весна, почти такая же, как сейчас. И я представила себе то время, свежий холодный ветер и блестящие в волосах бледные лучи весеннего солнца.

Джейми носил длинные волосы, заплетенные в косу или собранные на затылке. Мне вспомнилось, как он, разгоряченный, небрежно откидывал волосы с шеи, чтобы остыть.

Он не мог тогда носить килт – после Каллодена это было нарушением вне закона. Скорее всего, на нем были штаны и рубашка из полотна, вроде тех, что я, бывало, для него шила. Казалось, я почувствовала под рукой мягкую ткань – на одну длинную рубаху с широкими рукавами, сарк, шло не меньше трех ярдов. Это была единственная одежда, в которой, оставшись без тартана, шотландец мог спать, и есть, и сражаться. Перед мои мысленным взором предстали широкие плечи под грубой тканью, тепло, исходящее от его кожи, чуть озябшие от весеннего холода руки.

Ему и прежде приходилось попадать в темницу. Каким он предстал перед клерком английской тюрьмы, прекрасно осознавая, что его ждет? Уж точно был адски мрачен, решила я, воображая длинный прямой нос и холодные темно-синие глаза – непроницаемые, словно озеро Лох-Несс.

Неожиданно я осознала, что так и сижу на стуле, крепко прижав к груди фотокопии, и так углубилась в свои мысли, что даже не посмотрела, к какой тюрьме относятся эти реестры.

В восемнадцатом веке в Англии было не очень много крупных тюрем, но имелись и мелкие.

Медленно я перевернула папку наклейкой к себе. Может, это приграничный Бервик? Эдинбургская крепость Толбот, получившая недобрую славу? Или какая-то тюрьма на юге, Лидский замок, а может, даже Тауэр?

На наклейке, аккуратно прикрепленной к обложке, было написано «Ардсмьюир».

– Ардсмьюир? – Я по-дурацки зачем-то прочитала надпись вслух. – Где он вообще, этот чертов Ардсмьюир?

Ардсмьюир, Шотландия, 15 февраля 1755 года

– Ардсмьюир – это какой-то чирей у Господа на заду. – Полковник Гарри Кварри кивнул стоявшему у окна молодому офицеру и воздел стакан. – Я провел тут целый год, а если быть точным, одиннадцать месяцев и двадцать один день; теперь, милорд, с радостью передаю вам бразды правления.

Майор Джон Уильям Грей оторвался от изучения своих новых владений, в основном внутреннего двора, и, чопорно кивнув в ответ, поднял свой стакан:

– Да уж, не особенно воодушевляет. Тут что, всегда дождь?

– Конечно. Шотландия, черт возьми, и самая ужасная дыра во всей этой дьявольской Шотландии.

Кварри хлебнул виски, поперхнулся, громко выдохнул и поставил опустевший стакан на стол.

– Если что и может примирить с этим захолустьем, так разве что спиртное почти даром, – довольно хрипло заявил он. – В местных пабах и лавках к людям в мундирах, особенно офицерских, относятся со всем уважением и предлагают неплохую скидку. Я потом напишу вам перечень мест, которые стоит посетить.

Кварри кивнул на огромный письменный стол из дуба, который уперся всеми четырьмя ножками в центр ковра, будто крепость. Островок из ковра и стола резко отличался от оставшегося кабинета, где практически не было обстановки. О крепости напоминали и флаги, висевшие на каминной полке; за столом – флаг полка и государственный.

– Да, и кстати. – Полковник встал, пошарил в верхнем ящике и кинул на стол потрепанную кожаную папку, а потом присовокупил к ней еще такую же. – Передаю список личного состава и реестр заключенных. Обычно в крепости находится двести узников, однако сейчас их сто девяносто шесть. Иногда, случается, парочка помрет от болезни, а бывает, поймают браконьера с поличным, вот вам и новый арестант.

– Значит, примерно двести, – заметил Грей. – А сколько охраны в казармах?

– По штату положено восемьдесят два. Но обычно в строю примерно половина.

Полковник опять полез в ящик, достал заткнутую пробкой бутылку темного стекла, встряхнул ее, прислушался к бульканью и улыбнулся.

– Не один командир здесь утешается виски. Не меньше половины личного состава постоянно находится подшофе, случается, и поверку нельзя провести. Оставляю эту бутыль вам. Уверен, пригодится обязательно.

Кварри спрятал виски и открыл нижний ящик стола.

– Вот тут – всякие инструкции, отношения, прошения, формуляры, образцы отчетов и прочее. Хуже бумажной волокиты не найти, однако если найдется хороший писарь, волноваться не о чем. И делать самому ничего не надо. К несчастью, не могу предложить ничего подобного. Был тут грамотный капрал, аккуратный, с хорошим почерком, да полмесяца назад помер. Найдите другого такого же – и вам не придется ни о чем беспокоиться, кроме охоты на куропаток и поисков «французского золота».

И полковник расхохотался над собственной остротой. В этой части Шотландии широко ходили слухи о золоте, которое Людовик Французский якобы послал Карлу Стюарту, своему кузену.

– А есть ли хлопоты с заключенными? – спросил майор. – Если я верно понял, они же в основном хайлендеры, якобиты.

– Да, именно так. Однако они ведут себя вполне смирно.

Кварри глянул в окно и замолчал, увидев, как из маленькой двери в крепостной стене во двор выходила цепочка узников, похожих на оборванцев.

– Похоже, у них пороху не осталось после Каллодена. Мясник Билли напрочь отбил охоту к бунту. Ну, и мы держим в узде и следим, чтобы не появилось ни намека на смуту. Занимаем их работой, пусть себе тюрьму строят.

Грей с пониманием закивал. Забавно: шотландские узники сами перестраивали и ремонтировали крепость Ардсмьюир.

– Вот артель пошла торф резать.

Кварри показал за окно. Во дворе перед солдатом в красном мундире выстроился десяток бородачей в обносках. Солдат ходил туда-сюда, отдавая приказания, потом что-то скомандовал и махнул рукой на главные ворота.

Артель двигалась под надзором шести солдат с мушкетами наперевес, шедшими в хвосте и голове колонны. Новенькие мундиры на фоне горцев-оборванцев особенно бросались в глаза. Заключенные уныло тащились под мелким дождем, за ними скрипела пустая телега, запряженная мулом, где блестели ножи для резки торфа. Полковник посчитал ряды и посуровел.

– Видимо, вновь заболел кто-то. Положено, чтобы в артель входило восемнадцать человек: оттого, что заключенные работают с ножами, полагается один страж на каждых трех арестантов. Впрочем, – добавил он и повернулся к окну спиной, – очень мало кто пытается бежать. Потому что бежать некуда.

Он отошел от стола и на ходу пнул большую корзину, поставленную перед камином. В ней лежал тот самый торф, который добывали заключенные.

– Никогда не закрывайте окна, даже в дождь, – дал совет полковник, – а то можете задохнуться в дыму от торфа. – Он нарочито глубоко вдохнул и громко выдохнул. – Боже мой, как хорошо, что я возвращаюсь в Лондон!

– Подобающего общества тут тоже нет, насколько я разумею? – сухо спросил майор.

Полковник Кварри расхохотался так, что его полное лицо сморщилось, как губка.

– Подобающее общество? Эк вы сказали, друг мой! Здешнее «общество», если не брать в расчет парочку неплохих шлюх, образуют лишь гарнизонные офицеры. Один из четверых даже способен составить пару фраз, не вставляя брань через слово. Еще ваш ординарец и заключенный.

– Заключенный? – удивленный Грей оторвался от документов и поднял брови.

– Ну да!

Вообще-то, Кварри считал мгновения перед отъездом, у ворот его уже ждала карета, и он остался на несколько минут, только чтобы дать преемнику наставления, но, увидев изумление майора, он встал как вкопанный и приподнял губу в предвкушении.

– Думаю, вы не могли не слышать о Рыжем Джейми Фрэзере?

Майор изо всех сил попытался удержать на лице невозмутимую мину.

– Полагаю, как и все, – сухо подтвердил он. – В ходе мятежа он снискал себе большую славу.

В это время Грей мучительно раздумывал, что именно известно полковнику из истории, связанной со знаменитым мятежником. Черт возьми, надо же было так влипнуть!

Кварри хотел что-то сказать, однако ограничился кивком.

– Так и есть. В общем, он сидит в нашей крепости. Он – старший по званию среди офицеров-якобитов, горцы воспринимают его как своего вождя, потому, если нужно решать споры, связанные с заключенными – а такие споры, уверяю, обязательно будут, – с ним, как с их представителем, следует иметь дело.

По кабинету Кварри ходил в одних чулках, а готовясь к выходу, принялся натягивать кавалерийские сапоги, подходящие для того, чтобы месить шотландскую грязь.

– Они зовут его Seumas, mac an fhear dhuibh, или Макдью. Вы говорите по-гэльски? Я тоже ничего в этой белиберде не разумею, вот Гриссом, похоже, немного понимает. Он говорит, что это значит «Джеймс, сын Черного». Половина стражей его боится – те, что бились при Престонпансе с Коупом. Говорят, он был сущей бедой, впрочем, в конце концов сам оказался в беде.

Кварри натянул сапог, усмехнувшись, топнул ногой и поднялся.

– Заключенные ему беспрекословно подчиняются, но приказывать им, минуя его, – значит то же, что приказывать камням. Приходилось ли вам раньше иметь дело с шотландцами? Ну разумеется, вы же участвовали в битве при Каллодене в полку вашего брата, верно?

Полковник, якобы коря себя за забывчивость, хлопнул рукой по лбу.

Черт бы его побрал! Он все-таки знает!

– Тогда вы имеете представление о наших подопечных. Упертые ослы – это очень мягко сказано. – Кварри развел руками, изображая таким образом всех смутьянов-шотландцев. – Следовательно, – полковник с удовольствием протянул паузу, – чтобы с ними договориться, вам требуется милость Фрэзера или, по крайней мере, его согласие к переговорам. Скажем, я, бывало, звал его к ужину и вел с ним обсуждения за столом. Такая тактика чрезвычайно способствует благополучному разрешению большинства дел, и вам стоит ее опробовать.

– Да, пожалуй.

Грей выглядел бесстрастным, хоть и сжал изо всех сил кулаки. Вот еще, будет он обедать за одним столом с Джеймсом Фрэзером!

– Он человек образованный, – ехидно поглядывая на майора, добавил Кварри. – С ним куда интереснее разговаривать, чем с гарнизонными офицерами, к тому же Фрэзер знает толк в шахматах. Вы ведь иногда балуетесь игрой?

– Иногда.

У Грея даже горло перехватило от злости. Когда этот болван, наконец, договорит и уберется?

– Ну что же, прощайте, оставляю вам все хозяйство.

Словно прочитавший мысли майора, Кварри решительно напялил парик, сдернул плащ с крючка, по-актерски набросил его на себя и взял в руки шляпу. У двери полковник внезапно обернулся и сказал:

– Да, вот еще что. Окажетесь с Фрэзером с глазу на глаз, не поворачивайтесь к нему спиной.

Он произнес это без прежней усмешки, и Грей понял, что полковник отнюдь не шутит.

– Серьезно, – продолжил Кварри. – Конечно, он закован в цепи, но ему ничего не стоит задушить ими человека. Фрэзер – парень сильный.

– Я знаю.

Грей ощутил, как покраснел от злости, и в попытке это скрыть повернулся к открытому окну, подставив лицо холодному ветру.

– Думаю, впрочем, – сказал он, не глядя на полковника и обращаясь к мокрым камням во дворе, – раз этот смутьян настолько умен и образован, как вы утверждаете, он едва ли набросится на меня в моих покоях. Зачем ему это делать?

Кварри промолчал, и обернувшийся Грей обнаружил, что он уставился на него совершенно серьезно, без всякой издевки.

– Ум и образованность, разумеется, важны, но они не все, – медленно сказал полковник. – Есть и многое другое, что не менее существенно. Вы человек молодой и, видимо, не встречали рядом с собой ненависти и отчаяния. А ведь за последнее десятилетие в Шотландии набралось немало и первого, и второго.

Кварри скосил глаза и посмотрел на новоназначенного коменданта Ардсмьюира с высоты своего возраста – он был на пятнадцать лет старше.

Майору Грею было никак не больше двадцати шести, а нежный румянец и длинные, как у девушки, ресницы делали его на вид еще моложе. Кроме того, он был невысок ростом и хрупок. Сейчас же он принял гвардейскую осанку.

– Мне это известно, полковник, – отрывисто заметил офицер, стараясь оставаться бесстрастным.

Конечно, Кварри, как и сам Грей, тоже был всего лишь младшим отпрыском хорошей семьи, однако преимущество в звании и годах не позволяло майору выказывать чувства.

– Надеюсь, – отозвался Кварри, уставившийся на собеседника светло-карими глазами.

Затем он с размаху напялил на голову шляпу, тронул пальцем темный шрам на щеке, деливший кирпичную кожу почти поперек, – память о громкой дуэли, ставшей причиной ссылки в Шотландию, – и добавил:

– Один бог знает, Грей, что вы такое отмочили, что вас засунули в эту дыру. Ну, вы, конечно, и сами знаете, чему этим обязаны. Удачи!

И, взмахнув на прощанье синим плащом, Кварри отбыл.

– Старый черт всегда лучше нового, – мрачно заметил Мардо Линдси и покачал головой. – Красавчик Гарри был не самым худшим.

– Это верно, – подтвердил Кенни Лесли. – Да ведь ты уже тут сидел, когда он появился, правда? Гарри оказался гораздо лучше того мерзавца Богла.

– И-и-и… – удивленно протянул Мардо. – Не темни, парень, к чему ты клонишь?

– Да к тому, что если Красавчик и вправду был лучше Богла, – терпеливо пояснил Лесли, – тогда он был чертом новым, а Богл – старым. Но Красавчик точно оказался лучше, вот и выходит, что ты не прав.

– Я? – Окончательно запутавшийся в рассуждениях Мардо исподлобья зыркнул на Лесли. – Нет, я прав!

– А вот и не прав! – горячо произнес Лесли. – Да и с чего ты вообще вечно споришь, когда все равно всегда проигрываешь?

– Я?! Я не спорю! – возмутился Мардо. – Это ты нарочно ко мне лезешь и все переворачиваешь вверх ногами.

– Да потому, что ты ошибаешься, малый, – твердо сказал Лесли. – Был бы ты прав, я бы слова не сказал.

– Не был я не прав! В общем, я так не думаю, – пробормотал Мардо, который уже не мог припомнить, что говорил вначале. Линдси повернулся к высокому человеку, примостившемуся в углу. – Макдью, я не прав?

Сидевший в углу человек потянулся, негромко зазвенев цепями, и засмеялся.

– Да нет, Мардо, сказать, что ты так уж не прав, нельзя. Но и что ты прав, сказать тоже невозможно – пока мы доподлинно не узнаем, что это за новый черт.

Увидев, что Лесли хмурится в предвкушении продолжения спора, человек этот сказал громче, обратившись ко всем окружающим:

– Кто из вас уже видел нового коменданта? Джонсон? Мактавиш?

– Я видел! – крикнул Хейс, с готовностью пробираясь к очагу, чтобы погреться.

На сорок человек, сидевших в большой камере, приходился лишь один маленький очаг, усесться у которого могли лишь шестеро. Остальные были вынуждены прижиматься друг к другу, дрожа от холода.

У узников имелось установленное совместно правило: тот, кто рассказывает интересную историю, либо певец занимает у огня место на время выступления. Макдью объяснил им, что таково исконное право барда; когда в старые времена в замки забредали барды, рассказал он, лэрды оказывали им особые почести: усаживали в тепло и от души угощали.

Мечтать о сытной еде или добром питье узникам было нечего, но теплый угол был. Хейс облегченно протянул руки к огню и блаженно осклабился, однако, побуждаемый пинками и тычками в оба бока, собрался и принялся рассказывать.

– Первый раз я видел, как он вылезал из экипажа, а второй – принес им с Красавчиком Гарри с кухни тарелку сластей. Они как раз молотили языками. – Хейс задумчиво наморщил лоб. – Он блондин, с длинными русыми кудрями, которые он подвязывает голубой лентой. Еще у него большие глаза и длинные, как у барышни, ресницы.

Хейс кокетливо похлопал своими, совершенно не женскими ресницами, состроил товарищам глазки и, получив порцию всеобщего хохота, продолжил рассказ. Он поведал о платье нового начальника («расфуфырен, будто лорд!»), его ординарце («этакий дубина-англичанин, что говорит так, словно у него языка нету») и о том, что успел подслушать.

– Он самоуверен, говорит четко и скоро, так, словно доподлинно знает всему цену, – сообщил рассказчик и недоверчиво покачал головой. – Думаю, это по малолетству. Он довольно юн, а на вид – и вовсе мальчишка, хотя наверняка старше, чем выглядит.

– Ага, мелкий парнишка, меньше крошки Энгюса, – перебил его Бэйрд, кивнувший на Энгюса Маккензи.

Тот удивленно осмотрел свои руки: после того как Энгюс с двенадцати лет бился при Каллодене плечом к плечу с отцом, он провел в крепости почти полжизни, где из-за того, что перебивался с хлеба на воду, почти что не вырос.

– Ну да, – подтвердил рассказчик, – зато ведет себя важно, прямо как лорд какой: и ходит, словно палка к спине привязана.

Поймав положенную порцию смеха и скользких шуточек, Хейс уступил место Огилви, приступившего к невероятно долгому неприличному рассказу о лэрде Донибристле и дочери свинопаса. Хейс, погревшись, покинул тепло очага и уселся в углу возле Макдью.

Сам же Макдью никогда не садился у огня, даже когда пересказывал узникам большие фрагменты из читанных им книжек: «Приключений Родерика Рэндома», «Истории Тома Джонса, найденыша» или «Робинзона Крузо». Макдью сообщил, что его длинным ногам требуется место, куда их можно вытянуть, и облюбовал тот угол, откуда его было всегда слышно.

Погревшиеся у очага заключенные один за другим усаживались возле него на скамью, делясь таким образом остатками тепла, принесенными на одежде.

– Как думаешь, Макдью, сумеешь ли ты завтра поговорить с новым начальником? – поинтересовался Хейс. – Я встретил Билли Малькольма, возвращавшегося с рубки торфа, и тот крикнул мне, что крысы в их камере окончательно обнаглели: покусали во сне шесть человек, теперь у двоих воспалились укусы.

– Трудно сказать, Гэвин, – ответил он. – Кварри пообещал передать новичку наш уговор, но ведь новая метла по-новому метет. Вот если меня к нему вызовут, тогда другое дело, тогда я точно расскажу о крысах. А просил ли Малькольм Моррисона прийти и посмотреть раны?

Штатным расписанием крепости не был предусмотрен лекарь, поэтому стража, после просьбы Макдью, позволяла Моррисону, знавшему кое-какие знахарские приемы, ходить по камерам и лечить болезни и раны.

Хейс покачал головой.

– Да когда ему? Они же всего лишь мимо шли.

– Тогда самое правильное мне послать за Моррисоном, – решил Макдью, – чтобы он сам узнал у Билли, что там стряслось.

Заключенные содержались в четырех обширных многонаселенных камерах и узнавали новости в основном во время визитов Моррисона. Вдобавок узникам удавалось увидеться во время работ, на которые их выводили таскать камни или резать торф на ближайшем болоте.

Моррисон явился по первому зову и принес в кармане четыре черепа крыс, изукрашенные резьбой, которыми шотландцы играли в своего рода шашки. Макдью пошарил под скамьей и достал матерчатый мешочек, с которым ходил на торфяник.

– Ой, довольно этих проклятых колючек, – недовольно забормотал Моррисон при виде мины Макдью, копошившегося в мешочке. – Как мне заставить их это есть? Все повторяют, что ты вздумал кормить их сеном, как коров или свиней.

Макдью выудил пригоршню увядших стеблей и пососал уколотый палец.

– Упрямством они и вправду хуже и коров, и свиней, – пробурчал он. – Это всего-навсего расторопша. Сколько тебе еще повторять, Моррисон? Отрежь головки, разомни листья и стебли и, если окажется, что они слишком колючие для еды, разложи на пресной лепешке, высуши в печи, разотри, сделай настой и дай им выпить как чай. И передай от меня, что интересно бы посмотреть на свиней, которые пьют чай.

Моррисон улыбнулся всеми своими морщинами. Он был уже немолод и прекрасно понимал, как обходиться с больными, но для поддержания разговора любил пожаловаться.

– Хорошо же. И узнаю, кто из них видел беззубую корову, – заметил он, аккуратно укладывая подвявшие стебли к себе в мешок. – Однако когда тебе доведется встретить Джо Маккаллока, непременно на него цыкни. Самый упрямый осел во всей ослиной компании: никак не желает принять на веру, что зелень помогает при цинге.

– Скажи ему, что если я узнаю, что он отказался от расторопши, то собственными зубами укушу его за зад, – пообещал Макдью и обнажил прекрасные белые резцы.

В горле Моррисона что-то забулькало, видимо, так он смеялся, после чего знахарь отправился за мазями и немногими лекарственными травами, что ему перепадали.

На всякий случай Макдью обвел камеру взглядом и, удостоверившись, что никаких споров, кажется, не будет, разрешил себе ненадолго расслабиться. Заключенные, случалось, устраивали ссоры: всего неделю назад Макдью разрешил распрю между Бобби Синклером и Эдвином Мюрреем. Друзьями они после этого не стали, но больше не задирались и не осложняли другим жизнь.

Он закрыл глаза. Несмотря на могучую силу, и ему было нелегко целый день таскать камни. Ужин – котел каши и хлеб, которые нужно разделить на всех, – будет готов через несколько минут, а затем большинство его сокамерников уснет, и Макдью получит в свое распоряжение несколько драгоценных минут покоя и кажущегося уединения, в которые от него никто не будет требовать выслушать других и принять за других решение.

До этого времени он не сумел даже подумать о новом начальнике тюрьмы, а ведь этот человек должен был сыграть важную роль в жизни всех заключенных крепости Ардсмьюир. Хейс говорил, что он молод. Возможно, это хорошо, а может быть, и не очень.

Те из боровшихся с мятежниками, что был уже немолод, случалось, оказывались настроенными очень против хайлендеров: скажем, предыдущий начальник тюрьмы Богл, тот, что заковал его в цепи, бился с Коупом. Но неоперившийся новичок, стремящийся показать себя на новом поприще с лучшей стороны, мог стать куда большим самодуром и деспотом, чем старый солдат. Ну, тут можно только ждать и надеяться, иначе не выйдет.

Макдью сделал глубокий вдох и в очередной, неизвестно какой раз попытался устроиться поудобнее и как-нибудь облегчить страдания, причиненные кандалами. Сами цепи даже не казались ему, могучему великану, особенно тяжелыми, однако при движении кандалы сильно натирали, и, больше того, он никак не мог развести руки перед собой шире чем на восемнадцать дюймов и хорошенько размять мышцы груди и спины. Тело немело, болело, и ему становилось чуть легче лишь во сне.

– Макдью, – тихо сказал кто-то почти ему на ухо. – Можно перемолвиться с тобой словом?

Открыв глаза, он обнаружил рядом с собой Ронни Сазерленда. В тусклом свете очага серьезное тонкое лицо товарища, казалось, напоминало лисью морду.

– Ронни, разумеется.

Он сел прямо, подтянул к себе цепи и полностью выкинул из головы раздумья о новом начальнике крепости.

В тот же вечер Джон Грей сел за письмо.

«Дорогая матушка!

Я благополучно прибыл к новому месту службы, по мне, оно достаточно удовлетворительно. Мой предшественник полковник Кварри (помните его, племянник герцога Кларенса) встретил меня весьма любезно и поведал о моих обязанностях. Мне выделили прекрасного слугу. Разумеется, многое тут, в Шотландии, мне внове, но полагаю этот опыт чрезвычайно полезным. На ужин мне подали местное блюдо, как объяснил мне слуга, под названием «хаггис». Я навел справки, и оказалось, что это бараний желудок, набитый смесью овсяной муки и мяса, приготовленного совершенно невыразимым образом. Меня попытались уверить, что это любимое здешнее лакомство, однако я отослал его обратно и попросил принести мне взамен обычное вареное седло ягненка. Сейчас, после своего первого – такого скромного – ужина на новом месте, я собираюсь отдохнуть от тягот долгого путешествия, которое я надеюсь описать вам в следующем письме; окружение же я опишу позднее, когда ознакомлюсь со всем подробнее и составлю собственное мнение».

Некоторое время майор молча тыкал пером в промокательную бумагу. На промокашке появилась россыпь точек, которые он в задумчивости соединил черточками, образовав непонятную многоугольную фигуру.

Попробовать узнать о Джордже? Конечно, не прямо, так нельзя, а обиняками, дескать, не виделась ли мать в последнее время с леди Эверет и может ли он передать приветы ее сыну?

Грей вздохнул и изобразил на промокашке очередную точку. Не стоит. Мать-вдова, разумеется, ни о чем не подозревает, но муж леди Эверет вхож в армейские круги. Конечно, брат сделает все возможное, чтобы не дать распространиться слухам, однако лорд Эверет легко может прознать, откуда ветер дует, и сообразить, в чем дело. Обмолвится о Джордже в разговоре с женой, та обязательно расскажет все матери, но вдовствующая графиня Мелтон отнюдь не глупа.

Она прекрасно понимает, что ее сын попал в опалу: молодых офицеров, находящихся у командования на хорошем счету, никогда не ссылают на край света, в шотландское захолустье, чтобы они руководили там перестройкой мелкого форпоста, не обладающего каким-то значением при военных действиях и используемого в основном как темница. Но его брат Хэролд сообщил матери, что все дело в любовном приключении, и намекнул, что расспрашивать об этом неделикатно. Видимо, она решила, что он был застигнут с женой какого-нибудь полковника или что поселил у себя дома шлюху.

Чертово любовное приключение! Он опять макнул перо в чернильницу и мрачно ухмыльнулся. Возможно, брат изложил его сказку более деликатно. Да и правду сказать, после гибели Гектора при Каллодене все его приключения оказывались неудачными.

Вспомнив о Каллодене, Грей предсказуемо вспомнил и о Фрэзере, мысли о котором отгонял от себя целый день. Он перевел взгляд с промокашки на папку с реестром заключенных и прикусил губу. Ему страшно захотелось открыть ее и посмотреть на написанное там имя. Только для чего? В Хайленде живут десятки Джеймсов Фрэзеров, но лишь один из них известен как Рыжий Джейми.

К щекам прилила кровь. Это произошло не оттого, что он сидел рядом с камином, однако майор встал, подошел к окну и сделал глубокий вдох, стремясь не только наполнить грудь прохладным воздухом, но и очистить голову от мыслей.

– Прошу прощения, сэр, не прикажете ли подогреть вам постель?

Услышав шотландскую речь, Грей вздрогнул, быстро повернулся лицом к двери и обнаружил просунувшуюся в щель голову заключенного, приставленного к его комнатам.

– О! Да-да, конечно. Спасибо… – замялся он. – Макдоннел?

– Маккей, милорд, – поправил, казалось, ничуть не обидевшийся узник и убрал голову за дверь.

Грей тяжело вздохнул (сегодня сделать что-то полезное уже не судьба), вновь подошел к столу и принялся в задумчивости собирать папки. Взгляд упал на чернильный рисунок на промокашке: больше всего он напоминал булаву с шипами, такую, как у средневековых рыцарей, предназначенную для того, чтобы обрушивать ее на голову врага.