Текст книги "Огненный крест"

– Спой мне, Роджер.

Она замерла перед входом в шатер, отвернувшись в сторону. Роджер различал только темный силуэт на фоне серого хмурого неба да длинные волосы, трепетавшие на ветру. Брианна оставила их распущенными и пришла к пастору с непокрытой головой – как невинная девушка, хотя у нее был сын.

Ночь стояла холодная, совсем непохожая на ту, что они впервые провели вместе, когда жаркая нежность обернулась гневом и горечью. С тех пор прошло много месяцев, много ночей, исполненных одиночества, и ночей, напоенных радостью. И все же его сердце билось так же отчаянно, как и в первый раз.

– Конечно, милая. Я всегда буду петь для тебя.

Он встал у Бри за спиной, притянул к себе. Она откинула голову ему на плечо, и прохладные волосы защекотали шею. Роджер крепко обнял жену, уткнувшись носом в ее ухо.

– Что бы ни случилось, – прошептал он, – где бы я ни был. И где бы ты ни была – я всегда буду петь для тебя.

Брианна развернулась в его объятиях, тихо вздохнула и потянулась за поцелуем. От ее губ пахло жареным мясом и пряным вином.

Дождь стучал по своду шатра, от земли поднималось холодное дыхание поздней осени. В их первую ночь в воздухе пахло хмелем и водорослями, терпким сеном и хлевом. А сейчас вокруг них витал запах сосновых иголок и можжевельника, щедро сдобренный горьким дымом коптящих костров, – с едва заметной сладковатой ноткой детского дерьма.

И снова она прижималась к нему в переплетении света и тьмы – лица не видно, а тело лучится белизной в полумраке. В ту ночь Бри плавилась и растекалась у него в руках, а теперь кожа была прохладной, словно мрамор, – но летний зной по-прежнему обжигал ему пальцы, когда он прикасался к ней: сладкий и влажный, скрывающий в себе темные жгучие тайны. Хорошо, что свои сегодняшние клятвы они принесли под открытым небом. Совсем как тогда – перед землей и ветром, огнем и водой.

– Я люблю тебя, – прошептала она, и он мягко прихватил ее губу зубами. От нахлынувшей нежности Роджер не мог вымолвить ни слова.

Все слова уже были сказаны – сначала в ту далекую ночь, потом сегодня. Оба раза Роджер говорил искренне и горячо, но сегодняшняя церемония все изменила.

У первой клятвы не было иных свидетелей, кроме Бога, да и тот не нарушил их уединения, отстранившись и отвратив взор от обнаженных тел.

А сегодня он произнес слова любви в ярком свете костра, перед лицом Господа и всего мира. Сердце Роджера и все, что он имел, давно принадлежало Бри, но теперь между ними не осталось различий. Клятвы сказаны, кольца надеты, узы скреплены у всех на глазах. Они стали единым целым.

Одна часть единого целого слишком крепко сжала чужую грудь, и Бри едва слышно охнула. Она слегка отстранилась от мужа, и Роджер увидел – нет, не увидел, скорее почувствовал – гримасу боли. Холодный воздух коснулся его кожи, и даже краткое расставание показалось мучительным, словно удар ножа.

– Мне нужно… – сказала Бри и тронула грудь, не закончив фразы. – Подожди минутку, ладно?

Клэр успела покормить малыша, пока Брианна ходила беседовать с преподобным Колдуэллом. Объевшись овсянкой и вареными персиками до самых ушей, Джемми едва открыл глаза, когда мать прижала его к груди, и тут же снова погрузился в сытую дремоту. Лиззи унесла ребенка с собой. Вся ночь была в их распоряжении – прожорливый кроха проспит до самого рассвета. Однако за такую роскошь приходилось платить: молока осталось слишком много.

Живя под одной крышей с кормящей матерью, невозможно было не обращать внимания на ее грудь – это касалось всех домочадцев, а уж тем более мужа. Груди Брианны жили собственной жизнью. Они постоянно менялись в размере; мягкие полушария превращались в твердые круглые пузыри; казалось, дотронься до них – тут же лопнут.

Изредка случалось и такое: плоть поднималась, словно дрожжевое тесто, медленно и уверенно распирая корсаж, а потом на платье как по волшебству появлялось большое мокрое пятно, будто какой-то невидимка кинул в Брианну снежком. Или даже двумя снежками – потому как вторая грудь редко отставала от своей сестрицы.

Порой божественные близнецы оставались обмануты: Джемми добросовестно присасывался к одной стороне, а потом засыпал, не добравшись до второй. И тогда мать, стиснув зубы, приподнимала грудь ладонью и прижимала оловянную кружку под самым соском, чтобы сцедить рвущееся наружу молоко. Иначе она не могла уснуть от боли.

Вот и сейчас Брианна занималась именно этим. Она скромно отвернулась от Роджера и укрыла плечи арисэдом. До него доносилось шипение молочных струй, бьющихся о металлические стенки кружки.

Роджеру не хотелось заглушать звук, который казался ему эротичным, но он послушно взял в руки гитару и занес пальцы над струнами. Решив обойтись без звонких аккордов, он неторопливо извлекал отдельные ноты, тихим эхом ложившиеся на его голос. Каждую строку песни сопровождал удар струны.

Разумеется, он пел о любви. Одну из старинных гэльских баллад. Даже если Бри не поймет всех слов, песня сама расскажет свою историю.

 
В ночь нашей свадьбы
Я сложу к твоим ногам дары.
В ночь нашей свадьбы…
 

Он закрыл глаза, вспоминая очертания тела, скрытые под покровом сумрака. Крупные, словно вишни, соски цвета спелой сливы. Роджер хорошо помнил, как они ощущались на языке. Когда-то он даже пробовал их на вкус – еще до Джемми, – но больше не пытался этого делать.

 
Я подарю тебе сотню серебристых форелей,
Сотню барсучьих шкур…
 

Брианна не отказывала ему вслух, не отворачивалась, однако он чувствовал, как она втягивает воздух сквозь зубы и напрягается от его прикосновений.

«Больно? – думал он. – Или боится, что я могу быть с ней груб?»

Роджер прогнал эту мысль прочь, затопил мелодичными гитарными переливами.

«А может, дело не в тебе, – нашептывал ему упрямый голос. – Может, это из-за него. Это он причинил ей боль».

«Чтоб. Ты. Сдох», – яростно подумал Роджер, подчеркивая каждое слово резким ударом. Стивену Боннету не место на их брачном ложе. Никогда, ни за что.

Он накрыл струны рукой, обрывая мелодию, а потом, когда Бри сбросила с плеч арисэд, завел новую песню, на этот раз на английском. Особенную, только для них двоих. Даже если его сейчас кто-то услышит – неважно. Бри встала, плавно стягивая сорочку, а пальцы Роджера уже выводили вступление. «Битлз», «Yesterday».

Она рассмеялась, вздохнула, и тонкий лен с шорохом скользнул вниз по телу.

Тихая меланхоличная песня заполнила темноту. Полностью обнаженная, Брианна остановилась у Роджера за спиной. Погладила по голове, собрала в горсть волосы на затылке. Он чувствовал, как она прижимается к нему мягкой грудью, податливой и теплой сквозь ткань рубашки. Дыхание Бри щекотало кромку его уха. Маленькая ладонь замерла у Роджера на плече, потом спустилась вниз; теплый металл – его кольцо – коснулся кожи, и Роджер задохнулся в приливе собственнического желания, как от глотка крепкого виски.

Ему хотелось развернуться и стиснуть жену в объятиях, но он сдержался, растягивая сладостное ожидание. Склонился над струнами и запел. И пел до тех пор, пока в голове не осталось ни единой мысли. Только два тела, прижавшиеся друг к другу. Роджер даже не заметил, когда Бри накрыла его пальцы своей ладонью. Встал, обернулся… Музыка и любовь переполняли его – нежные, чистые и всемогущие в этой бескрайней ночи.

* * *

Брианна лежала неподвижно, прислушиваясь к грохоту сердца в висках. Кровь эхом пульсировала в горле, в запястьях, в потяжелевшей груди, в утробе. Казалось, она полностью растворилась в темноте, и теперь нужно было заново вспоминать границы собственного тела. Бри убрала ладонь, плотно зажатую между ног, и последние отголоски удовольствия пробежали по бедрам.

Она медленно втянула воздух, прислушиваясь.

Дыхание Роджера оставалось глубоким и ровным. Слава богу, не проснулся. Брианна вела себя очень осторожно, двигала только кончиком пальца, но оргазм оказался слишком сильным. По животу прокатилась судорога, и Бри дернулась, с громким шорохом упираясь пятками в соломенный тюфяк.

К концу дня Роджер остался без сил – да что там, они все вымотались. Правда, по склону горы по-прежнему разносились приглушенные звуки веселья. Такие мелочи, как дождь, холод или усталость, не могли послужить помехой хорошей пирушке, слишком уж редко выпадала такая возможность.

Брианна растеклась по постели, словно лужица ртути – мягкой, тяжелой и вздрагивающей от каждого удара сердца. Двигаться не хотелось, однако на пике наслаждения она сдернула с Роджера плед, и теперь его смуглая спина была обнаженной. Несмотря на ленивую негу, совесть не позволяла ей лежать под одеялом, пока муж замерзал от холодного сквозняка. В шатер проникали призрачные клубы тумана, и Бри видела, как на высоких скулах Роджера оседает блестящая влага.

Кости, мышцы, нервная система – Брианна собирала себя по частям. Она отдала непослушному телу строгий приказ, перекатилась на бок, лицом к Роджеру, и натянула плед повыше. Муж пошевелился, что-то невнятно пробормотал, и Бри погладила его по спутанным волосам. На устах Роджера мелькнула улыбка, веки чуть приподнялись, но взгляд остался пустым – он по-прежнему спал и видел сны. Роджер глубоко вздохнул, снова закрывая глаза.

– Я люблю тебя, – прошептала она с невыразимой нежностью.

Погладила его сквозь плед, скользнула рукой по широким лопаткам, выпуклым косточкам у основания шеи и длинной прямой ложбинке, тянущейся вдоль позвоночника до самых ягодиц. От прохладного ветра по коже Бри побежали мурашки, и она снова спрятала руку под покрывалом. Ее ладонь невесомо опустилась Роджеру пониже спины.

Тело под ее пальцами было привычным, теплым и упругим, жесткие курчавые волоски щекотали ладонь, и в душе Бри снова поднималось сладкое волнение. Преследуя слабые отзвуки недавнего удовольствия, она опустила руку между ног. Пальцы коснулись припухшей плоти, лениво погружаясь во влажную глубину.

Бри надеялась, что сегодня все получится по-другому. Без постоянной тревоги о спящем Джемми, неторопливо и медленно, в приливе глубоких чувств после обмена клятвами… но ничего не изменилось.

И дело было не в том, что она не испытывала возбуждения. Наоборот. Каждое движение, каждое прикосновение огнем горело на коже, на языке, отпечатывалось в глубине памяти, так что Брианна задыхалась от нахлынувших ощущений. Но ее все равно преследовало странное отчуждение – словно их с Роджером разделяла стена, которую она не могла преодолеть.

И вот Бри снова лежала рядом с мужем, вспоминая их близость, минуту за минутой, – и сдавалась на милость страсти, хотя бы мысленно.

Быть может, ее любовь оказалась слишком сильна. Быть может, она слишком тревожилась об удовольствии Роджера и потому не думала о своем. Когда он забывался в ее объятиях, исходя на стоны и всхлипы, Брианна испытывала удовлетворение, несравнимое с обычным оргазмом. Ее охватывало смутное, темное торжество, словно от победы в каком-то непризнанном состязании, тайно идущем между ними.

Бри вздохнула и уткнулась лбом Роджеру в плечо, вдыхая резкий мужской запах – горький мускус, похожий на болотную мяту.

Мысль о болотной мяте напомнила ей о другой траве. Осторожно, чтобы не разбудить Роджера, она снова опустила руку между ног и просунула скользкий палец внутрь. Нет, все на месте. Тряпица, смоченная в душистом пижмовом масле, по-прежнему защищала вход в ее чрево.

Брианна придвинулась ближе, и Роджер сразу повернулся, окутывая ее своим теплом, успокаивая и убаюкивая. Рука вслепую зашарила по телу, скользнула по бедрам и мягкому животу… Брианна перехватила его ладонь, надежно прижимая к своему подбородку. Пальцы Роджера дрогнули; Бри поцеловала крупные обветренные костяшки, и он наконец вздохнул и расслабился.

Звуки празднества, доносившиеся со склона горы, затихли. Танцоры устали, музыканты охрипли. Снова начал накрапывать дождь; капли застучали по своду шатра, и туман коснулся лица Брианны серыми влажными пальцами. Запах мокрой парусины напомнил ей о походах, в которые они ходили вместе с отцом в далеком детстве, – и то незабываемое ощущение радостного предвкушения и полной безопасности. Она поуютнее устроилась в объятиях Роджера, испытывая похожее чувство.

Они очень молоды, вся жизнь впереди. Бри еще успеет сдаться своим желаниям.

Они лежали под навесом, но сквозь просвет меж скалами было видно весь склон горы, до самого шатра Хэйза. Большой костер Сбора прогорел, хотя угли еще мерцали в темноте, напоминая о ярком пламени клятвы. А вот походный костерок горского полка сиял, словно звездочка в холодной ночи. Время от времени на фоне огня мелькал черный силуэт в килте, подкидывал дров и снова скрывался в тени.

Краем сознания Джейми замечал облака, бегущие по небу, тяжелый трепет парусины над головой и чернильные тени скал, но все его внимание было сосредоточено на шатре, застывшем позади костра бесформенным пятном.

Он старался дышать размеренно, осознанно расслабляя мышцы: руки, грудь, спину, ягодицы, ноги. Сон не шел, но Джейми не собирался его преследовать.

И не пытался одурачить Клэр. Они были слишком близки – и телом, и душой, Клэр сразу заметила бы, что он бодрствует. Нет, Джейми просто давал ей понять, что на него можно не обращать внимания. Взаимное притворство, бессловесный знак. Может, ей удастся заснуть, пока он прячется в своей скорлупе, глубоко погружаясь в мысли.

Мало кто спал на горе той ночью. Ветер доносил приглушенное бормотание голосов и шаги, однако обостренное охотничье чутье позволяло Джейми различать десятки едва заметных звуков, опознавать каждую тень. Вот подошвы сапог прошаркали по камням, хлопнуло одеяло, встряхиваемое в воздухе, – это собирались в дорогу Хобсоны и Фаулзы. Они не стали ждать рассвета, опасаясь предательства.

Вдалеке слышались обрывки мелодии; гармоника и скрипка – это рабы Иокасты радовались празднику, не желая поддаваться усталости и дурной погоде.

Тихий плач ребенка. Малыш Джемми? Нет, звуки раздались сзади. Значит, кроха Джоан. А потом ласковый голос Марсали, тихонько напевающий французскую песню.

– Alouette, gentil Alouette…

Ага, вот и звук, которого Джейми ждал все это время, – шаги у дальних скал, обрамлявших их лагерь. Кто-то быстрый и легконогий спускался по склону. Вниз, дальше, дальше. Джейми прислушивался, широко распахнув глаза, и через несколько мгновений различил тихое приветствие часового. Около походного костра все было спокойно, только шевельнулся и снова опустился полог в шатре лейтенанта.

Все так, как он и думал. Никто не поддерживал бунтовщиков. Речь шла не о предательстве друзей, а о выдаче преступников законным властям, о защите законопослушных граждан. Доносили о них неохотно – свидетели дождались наступления темноты, – но не скрываясь от посторонних взглядов.

– Je te plumerai la tête…[22]22
  «Alouette, gentil Alouette… Je te plumerai la tête…» – «Жаворонок, славный жаворонок, я ощиплю тебе голову». Французская народная песня.


[Закрыть]

Интересно, почему колыбельные порой такие жуткие? Почему никто не задумывается над песнями, которые дети впитывают с молоком матери? Все мелодии для Джейми были едины – возможно, именно поэтому он внимательно прислушивался к словам.

Даже Брианна, пришедшая из куда более мирной эпохи, пела Джему колыбельные о страшной смерти и тяжелых потерях, хотя лицо при этом у нее было нежным, словно у Девы Марии, баюкающей Христа. Чего только стоила песня про дочь рудокопа, утонувшую в утином пруду…[23]23
  Имеется в виду американская народная песня «Дорогая Клементина».


[Закрыть]

Джейми подумал про колыбельные, которые пела Пречистая Матерь; судя по Библии, жизнь на Святой земле мало отличалась от жизни во Франции и в Шотландии. Мира там не было точно.

Он тут же раскаялся в подобных мыслях и хотел было перекреститься, но на его правой руке лежала Клэр.

– Они поступили неправильно? – неожиданно спросила жена, пряча голову у него под подбородком.

– Кто? – Он поцеловал мягкие густые локоны. Волосы Клэр пахли дымом и терпкими ягодами можжевельника.

– Бунтари в Хиллсборо.

– Да.

– А что бы ты сделал на их месте?

Он вздохнул.

– Кто ж его знает? Если бы меня обманули, не оставив надежды на возмещение, я бы тоже попытался добраться до того мерзавца. Но беспорядки в Хиллсборо… сама понимаешь. Разрушенные дома, пожары, до смерти избитые судьи… нет, саксоночка. Не знаю, что бы я сделал, только не это.

Она повернула голову. В полумраке было видно, как ее скула дрогнула от улыбки.

– Я так и подумала. Не могу представить тебя в безумной толпе.

Джейми поцеловал жену в ухо, ничего не ответив. Сам он легко мог представить себя в толпе, и это его пугало. Джейми слишком хорошо понимал, какая сила кроется в таких вещах.

Один шотландец в поле воин, но даже самые могущественные из людей – всего лишь люди. А безумие объединяло их вместе и правило горными долинами уже тысячу лет – то был зов крови, просыпавшийся, когда ты слышал оглушительные крики своих товарищей, чуял в себе непобедимую силу и несся вперед на крыльях общей ярости, познавая бессмертие, – ибо если ты падешь на поле боя, то твой дух ринется дальше вместе с теми, кто бежал позади тебя. И лишь потом, когда кровь остывала на мертвых телах и над погибшими раздавались женские рыдания…

– А если бы тебя обманул не конкретный человек? А, допустим, государство? Или суд?

Джейми понимал, к чему она ведет. Он покрепче обнял жену, чувствуя, как ее дыхание задевает его костяшки.

– Рано еще. Не здесь, не сейчас.

Бунтовщики восстали против преступлений отдельных людей. Виновные поплатились кровью, не войной. Пока не войной.

– Рано, но…

– Не сейчас, – снова повторил он.

Треклятое письмо было надежно спрятано в седельной сумке. Скоро ему придется выполнять чужие приказы, однако сегодня можно притвориться, что ничего не случилось. Последняя мирная ночь в объятиях жены и в кругу родных.

Еще одна тень на фоне костра. Еще один окрик часового, еще один шаг в ворота предательства.

– А они? Они поступают правильно? – Она склонила голову в сторону шатра. – Те, кто доносит на своих знакомых?

– Нет, – сказал Джейми спустя мгновение. – Они тоже не правы.

Толпа правила бал, но за ее бесчинства приходилось платить каждому по отдельности. И цена была высока: разрушенное доверие, сосед, обратившийся против соседа, и страх петли – удушающий, тесный, не оставляющий места милосердию и прощению.

Дождь разошелся не на шутку. Капли громко забарабанили по навесу, и воздух задрожал от потоков воды. Началась зимняя буря без грома и молний. Горы, маячившие над головой, оставались невидимы.

Он прижал Клэр к себе, положив ладонь на ее живот. Она едва заметно вздохнула и устроилась поудобнее; круглый зад аккуратно лег прямо меж его бедер, словно орех в скорлупу. Жена расслабилась, и Джейми снова испытал странное чувство единения плоти.

Поначалу такое случалось, только когда он брал ее. Потом это ощущение стало приходить все раньше и раньше. Первое же прикосновение Клэр становилось для Джейми приглашением и наградой; она неизбежно сдавалась на его милость, а он принимал этот дар. Порой, испугавшись, Джейми осознанно отказывал себе в близости – просто чтобы убедиться, что все еще может это сделать. Страсть была коварна, как ярость толпы, и отнимала разум.

Но теперь он отбросил сомнения. Ведь в Библии говорилось: «И будут два одною плотью; что Бог сочетал, того человек да не разлучит». Однажды Джейми уже пережил такую разлуку; второе расставание его просто убило бы.

Часовые поставили над костром навес, укрывая его от дождя, но капли все равно иногда попадали в огонь. Языки пламени то и дело начинали шипеть и метаться, бросая отблески на парусину.

Джейми не боялся умереть рядом со своей женой – даже в огне войны. Он боялся, что ему придется без нее жить.

Ветер переменился, и от крохотного шатра, где спали молодожены, донесся тихий смех. Джейми улыбнулся себе под нос. Надо надеяться, что его дочь, как и он сам, обретет в браке истинное счастье. Пока что все шло хорошо. Лицо Роджера озарялось любовью всякий раз, когда он смотрел на Бри.

– Что ты собираешься делать? – тихо спросила Клэр. Дождь почти заглушил ее слова.

– То, что должен.

Другого ответа у него не было.

Весь мир сжался до границ Фрейзер-Риджа. С Шотландией покончено, Колониям тоже недолго осталось; смутные и далекие картины будущего складывались перед ним по рассказам Бри. А женщина, лежавшая у него в объятиях, его дети и внуки, слуги и арендаторы – они были настоящими. Господь дал ему их, чтобы беречь и защищать.

Гора высилась, темная и молчаливая, но Джейми знал, что семья спит рядом, вверяя себя под его покровительство. Если Господь позволил ему заслужить такое доверие, значит, Он даст Джейми сил, чтобы его сохранить.

От привычного соприкосновения тел Джейми охватило возбуждение; приподнявшийся член оказался зажат в складках одежды. Он хотел Клэр, хотел уже давно и отмахивался от этого желания в суете Сбора. Должно быть, глухая боль в паху стала эхом боли, охватившей ее чрево.

Иногда, если взаимное нетерпение было слишком велико, Джейми брал жену прямо во время месячных – и каждый раз эта близость казалась ему грязной, тревожной и волнующей, а удовольствие смешивалось со стыдом. Мысли пришли не ко времени и не к месту, и Джейми отвернулся от Клэр, не желая ее тревожить.

Однако чувство, разгоравшееся в его чреслах, не было похоже на похоть или на всепоглощающее желание быть рядом. Он хотел накрыть Клэр своим телом, завладеть ею – ибо тогда он мог притвориться, будто она в безопасности. Укрыв Клэр собой, он мог защитить ее. Бессмысленный, глупый порыв, но Джейми ничего не мог с ним поделать.

Он невольно напрягся, и Клэр завозилась, протянула руку вперед. Ладонь коснулась его бедра, остановилась на мгновение, а потом сонно поползла вверх.

Джейми прижался губами к ее уху и, не задумываясь, пробормотал:

– Пока я жив, с тобой ничего не случится, a nighean donn. Ничего.

– Я знаю. – Постепенно она снова расслабилась, задышала глубже и спокойнее. Только мягкий живот вздымался у него под рукой.

Походный костер давно погас под ливнем, а Джейми по-прежнему лежал без сна.