Текст книги "Гедонис. Этот счастливый токсичный мир"

Диана Ибрагимова
Гедонис. Этот счастливый токсичный мир

© Ибрагимова Д., 2024

© Орлова А. (Lososandra), иллюстрации, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Художественный редактор и дизайнер обложки Н. Вдовина

* * *

Глава 1
Хонди. Худшее из пророчеств

Священные земли, Главная обитель,

4 яблоня[1]1
  Девятый из двенадцати месяцев года.


[Закрыть] 1025 г. эры гедонизма

В пещере сладко пахло хурмой, завезенной к нам из садов возле Рива-Рацо. Здесь, в темноте и прохладе, обложенная мягкими бананами, она спела гораздо быстрее, чтобы успеть как раз к Празднику богов[2]2
  19 яблоня. В этот день принято сажать деревья и готовить блюда из хурмы.


[Закрыть].

Я сидела за сквозной перегородкой из тростника, затаив дыхание. Сердце стучало так сильно, что я боялась, оно меня выдаст. Пару часов назад я прошла инициацию и стала младшей говорящей, но уже умудрилась нарушить предписание. Мне нельзя было заходить в Зал Совета, но я была уверена – ночью тут не будет ни души. Однако Ирида – Первая говорящая – не отправилась отдыхать после церемонии, а пришла сюда почти сразу же после меня.

Я едва успела спрятаться.

Ирида зажгла факелы на колоннах и села на круглый пуф из меха коалы. Вздохнула шумно, массируя виски. Я замерла всего в паре шагов позади нее, и оранжевый свет пламени выдавал меня, заглядывая в отверстия между узорами перегородки. Я не решалась отодвинуться в темноту. В этой опасной тишине я боялась даже шороха собственных ресниц и молилась, чтобы пришел кто-нибудь еще и своим шумом скрыл мое присутствие.

Наконец раздались шаркающие шаги – это брел скрюченный, как забитый неумехой гвоздь, старик Маккин в своих стоптанных шлепках.

Он смахнул со лба длинные волосы и долго стоял возле своего пуфа, не садясь, хотя ноги держали его с трудом.

– Как это понимать, Ирида? – спросил он хриплым от постоянного курения датуры[3]3
  Другое название – дурман-трава.


[Закрыть] голосом и указал на черный ящик, стоявший перед Первой.

– Подождем остальных, – спокойно сказала она. – Я все объясню, когда Совет соберется.

По чуть-чуть отползая в тень во время каждого приступа кашля Маккина, я смотрела, как входят остальные говорящие и рассаживаются вокруг стола, выдолбленного в каменном полу пещеры и украшенного разноцветной смальтой и ракушками с берегов озера Спасенных.

– Ирида! – всплеснула руками Ола, ждущая дитя и оттого похожая на гусеницу в своем зеленом платье, которое давно стало ей мало. – Да не оставят нас боги! Кто посмел? Кто додумался принести сюда эту мерзость? Она оскверняет Священные земли и оскорбляет богов!

Я невольно подалась вперед и прижалась к перегородке. Мое горло от волнения превратилось в пересохший ручей. Значит, это правда: пока я проходила инициацию, человек из Рива-Рацо привез странный ящик, который играет музыку, поет песни и разговаривает разными голосами. Младшие отзывались о нем с таким восторгом, что я поняла – не прощу себя, если не взгляну на эту диковинку, прежде чем ее уничтожат.

– О великий Раций, о милосердная Вита, – пробормотала старуха Дарья́. Ей уже исполнилось пятьдесят, и она была самой древней в нашей обители. – Я думала, дети сочиняют глупости, но это, и правда, вещь из Отделенного мира.

Когда я была маленькой, Отделенный мир представлялся мне эдакой деревушкой на окраине, отгороженной от Священных земель частоколом. Но когда нас впервые привели в эту пещеру и показали карту, нарисованную на потолке, я увидела, что Отделенный мир просто гигантский. Основную его часть занимал материк, похожий на бабочку с горным хребтом вместо туловища, распростершую крылья с востока на запад. А Священные земли находились на юге, в хвосте «бабочки», и составляли лишь малую ее часть. Материк назывался Гедон, а весь мир целиком – Гедонис: в честь великого царя Гедона, который спас людей от погибели, убедив богов вернуться на землю и остановить Всеобщую войну.

Моего воображения не хватало, чтобы представить, насколько огромен Отделенный мир. Он расходился во все стороны песками пустынь, степями и болотами, стыл ледяными шапками полюсов, бурлил океанами, дробился на десятки архипелагов и тысячи мелких островов. Этот мир жил совсем не так, как наш, он развивался иначе. Там поющие коробки были обычным делом, но зато там никто не умел говорить с богами.

– Объяснись, – потребовал старый Маккин, наконец-то устроивший больные ноги на пуфе.

– Это был мой приказ, – сказала Ирида. – Мне пришлось нарушить Закон ради блага всего Гедониса.

Даже в полутьме пещеры я разглядела тревогу в глазах старших. За долгую минуту никто не произнес ни слова, и я понимала почему. Все мы задавались одним и тем же вопросом: какая беда могла заставить Первую преступить Закон, которому больше тысячи лет?

Говорящие никогда не выходили в Отделенный мир и никогда-никогда-никогда не принимали и не привозили оттуда никаких вещей. Нашей задачей было сохранять Священные земли в том первозданном виде, в каком их оставил Гедон. Мы, как его потомки, чтили традиции и жили жизнью наших предков столетиями, выражая тем самым почтение богам, чтобы они не оставили нас. Говорящие были созданы служить связующим звеном между Рацием и Витой и простыми людьми. Следуя заветам Гедона, мы защищали мир от войн и катастроф, и я не смогла найти ни одного оправдания поступку Ириды, рискнувшей всеобщим благом.

– Я не хотела говорить вам раньше времени, – сказала она, оглядев Совет. – Прежде я собиралась убедиться кое в чем, и эта вещь должна была мне помочь. Боги благословили меня использовать ее.

Она говорила тихо, но уверенно, и все успокоились, внимая ей. Я всегда восхищалась Иридой и часто представляла себя на ее месте. Не только потому, что мечтала однажды стать Первой, но и потому, что Ирида – та, кто родила меня.

Хотя все дети у нас считались общими, я точно знала, что появилась из живота Первой. Мы с ней были так похожи, что люди путали нас со спины, когда мы вместе купались в озере Спасенных. Мне передались от Ириды кудрявые темные волосы, обрамляющие голову пышной копной, жилистое тело, довольно светлая для нашего народа кожа, на которой проступали веснушки; черные глаза, пухлые губы и крупноватый нос. Только лицо Ириды, которой исполнилось уже тридцать пять, было худое, с острыми скулами, а я в мои шестнадцать ненавидела свои круглые щеки и могла только мечтать о золотых татуировках Первой – ее губы и веки украшали блестящие узоры.

– Пророчество сбывается, – сказала Ирида, помолчав. – Великий Раций поведал мне, что появился человек, способный изгнать Богов. И что он уже вошел в силу.

Старуха Дарья положила ладони на каменный стол и стала биться о них лбом, причитая:

– Боги, не оставляйте нас! Не оставляйте!

У меня самой от этих слов так задрожали руки, что многочисленные браслеты на запястьях зазвенели, но за воплями Дарьи никому это не было слышно. Я не ожидала, что пророчество древних сбудется так скоро. Я думала, впереди целые тысячелетия, и надеялась, что на самом деле это чудовище никогда не придет. Потому что как может простой смертный изгнать богов? Что за кошмар он сотворит, чтобы заставить их снова уйти от нас? Если это произойдет, в мир вернется эпоха войн. Люди из Отделенного мира давно позабыли о ней, но мы, говорящие, хранили память о тех временах. Росписи внутри этой пещеры, нарисованные кровью, не давали нам забыть о битвах тысячелетней давности.

Я невольно взглянула на изображения безумных воинов, убивающих друг друга, и меня обдало жаром. Тело покрылось липким, как млечный сок, потом при мысли, что все это может повториться из-за одного-единственного человека.

– Кто он? – спросил Лихан, чья кожа была такой темной, что в полумраке я видела только яркие белки его глаз и зеленую накидку. – Сказал ли тебе Раций, кто этот человек и где его найти?

– Нет, – ответила Ирида. – Будь все так просто, он был бы уже мертв. Все, что я знаю о нем… Все, что великий Раций знает о нем, – это то, что наш враг имеет большое влияние и находится где-то в столице Отделенного мира. Я имею некоторые догадки на этот счет и хочу их проверить. – Она кивнула на говорящую коробку. – Эта вещь передает новости из Тизоя. Каждое утро и каждый вечер Орланд Эвкали выступает для народа, и его слова можно услышать отсюда. Я хочу больше знать о его образе мыслей и о том, подчиняется ли он нашим законам на самом деле.

Тизой – это столица Отделенного мира, а Орланд Эвкали – глава тамошнего Совета. Я знала об этом человеке немного. Только то, что, хотя Отделенный мир намного больше Священных земель, Орланд стоит на ступень ниже нашей Ириды, потому что обязан подчиняться говорящим.

– Что заставило тебя подозревать его? – прохрипел старый Маккин. – Он был избран народом, и народ любит его. Раций внутри моего тела говорил с Рацием внутри его тела и убедился, что он хороший человек, который желает Гедонису лишь мира и процветания. Ты сама беседовала с ним, Ирида. И бог внутри тебя сказал то же самое, разве нет?

Я, затаив дыхание, смотрела на татуировки Первой – мерцающие черные узоры в виде дерева на ее руках и наполовину оголенной спине. Его ветви были живыми и двигались, медленно перетекая под кожей и меняя форму. То был Раций – бог мудрости. Мы носили его в своих телах и благодаря этому могли не только общаться с ним, но и узнавать через него сущности других людей.

– Две причины заставили меня сомневаться в нем. – В словах Ириды было столько гнева, что, казалось, воздух вибрировал от него. – Он передал мне предложения, столь дерзкие, что я даже не стала выносить их на Совет. Первое исходило от Министра автоматизации Рикарды.

Я глотала чужеродные слова, как маслины без косточек. Они неприятно резали слух, но мне предстояло запомнить их и научиться понимать, если я хотела однажды стать Первой. Отчасти поэтому я пробралась сегодня в Зал Совета – чтобы побольше узнать об Отделенном мире и хоть на волосок приблизиться к своей цели.

– Это та, что придумывает существ из железок для прислуживания людям? – уточнила Кари-Кари – самая молодая из старших говорящих.

– Она самая, – кивнула Ирида. – Под ее руководством создают много странных вещей, в том числе и протезы – механические руки и ноги для калек. Они работают с помощью напряжения оставшихся в культе мышц, но не слишком ловко. И Рикарда предложила другой способ управления протезами, чтобы люди могли владеть ими так, будто это настоящие части их тел.

– Звучит не так уж и плохо, – осторожно заметил Лихан, который по-прежнему казался мне зеленой накидкой с глазами. – Мы всегда поддерживали то, что улучшает жизнь людей и делает их счастливее, так почему это предложение настолько тебя возмутило, Ирида?

– Не предложение, – отрезала та, – но способ. Рикарда заявила, что для воплощения ее задумки мы должны создать новый вид капсульных носителей, помимо удольмеров и талаников.

Я мало знала о капсульных носителях, потому что говорящие ими не пользовались. Когда нам исполнялось десять лет, старшие делали нам небольшие надрезы, через которые Раций проникал под кожу и превращался в узор в форме дерева, а после постоянно путешествовал по телу. Так мы становились носящими и учились понимать бога и пользоваться его мудростью, а в шестнадцать лет проходили инициацию и с тех пор назывались младшими говорящими. Лучшие из нас могли со временем стать старшими и войти в Совет или даже возглавить его, как Первая.

В Отделенном мире все происходило совсем не так, потому что люди там не были благословлены богами, в отличие от нас. Они не умели говорить с Рацием, и их слабые тела, не укрепленные милосердной Витой, могли носить в себе бога лишь в небольшом количестве и не всю жизнь, а только до старости. Поэтому деревья там рисовали несмываемой краской на руках, а посредине стволов делали шкалу с десятью уровнями и помещали в нее Раций. Каждое дерево соответствовало фамилии человека, происходившей от вида деревьев, которые его предки выращивали, чтобы увеличить свою жизнь. Раций попадал в тело обычного человека не через надрез, а в специальной капсуле, чтобы его можно было однажды извлечь из тела. Таких капсульных носителей было два вида: удольмеры и таланики. Удольмеры помещали в запястье, и бог, заключенный в них, следил за тем, насколько человек счастлив, и наделял его за это соответствующим уровнем.

Но учитывалось только духовное удовольствие, чтобы люди не теряли моральный облик, потакая низменным потребностям. Чем выше был уровень, тем больше благ получал человек. А самых счастливых Раций наделял особыми дарами через таланики – второй вид капсул, которые вживляли в основание черепа. И если бог в удольмерах находился в носителе, только когда его помещали и вынимали из тела, то из талаников Раций выходил лишь ненадолго, а потом снова прятался в капсулу, иначе люди умирали от его избытка в теле. Я иногда завидовала их дарам, потому что у нас, говорящих, дар был только один – понимать Раций.

– Что еще за новый вид носителей? – спросила Дарья, утирая слезы со сморщенных глаз. – Разве может существовать третий вид?

– Бионики. Так они это назвали. Раций в них должен передавать сигналы мозга искусственным конечностям, чтобы те работали напрямую от головы, как наши настоящие руки и ноги. – Ирида глубоко вдохнула и выдохнула раздражение. – Если говорить простыми словами – они хотят сделать из бога собачку на побегушках, которая будет подчиняться их приказам. Вот что они предложили.

– Ты должна была вынести это на Совет! – хлопнул по столу старый Маккин и закашлялся. – Почему ты скрыла столь возмутительное предложение, Ирида?

Та вздохнула снова.

– По той же причине, по какой ты сомневался в моих подозрениях минуту назад. Орланд Эвкали – единственный мост между нами и Отделенным миром. Изобретатели постоянно норовят протолкнуть через него свои бредовые затеи. Как бы Орланд ни был хорош, даже в лучший фильтр попадают соринки. Я решила, что он просто недосмотрел…

– Но? – грозно спросил Маккин.

– Было еще одно прошение. Личное. Орланд попросил разрешения на разработку машин, способных взлететь в небо и покинуть пределы Гедониса.

Моя кровь от гнева забурлила, словно молодое вино, играющее в бутыли.

– Как он только посмел! – выразил мою ярость всегда молчаливый гигант Тоур, ударив огромными ладонями по столу так, что, казалось, все в пещере задрожало.

– И этот человек стоит у власти! – возмутилась Ола, нервно гладя себя по круглому животу. – Подумать только! Зная, что боги пришли с Луны, он намерен добраться до нее? Куда подевались его рассудок и совесть?

– Какова была причина прошения? – спросил Лихан, как всегда, слишком спокойный в момент, когда всех вокруг объяло гневное пламя. Как остывший уголь, из которого уже не высечь искру, отметила я про себя, и такой же темный.

– Не помню толком, – призналась Ирида. – Я уничтожила то письмо, дабы не гневить богов… Кажется, он писал, что мы получим точные карты благодаря этим штуковинам, что сможем лучше предсказывать погоду, и все в таком духе.

Шум возмущения, поднявшийся за столом, долго не стихал.

– Но почему, – осторожно спросил Лихан, – бог не назвал Орланда тем самым человеком из пророчества? Почему ты сомневаешься до сих пор и хочешь проверить свою догадку? Переданный образ был слишком мутным, чтобы разобрать его?

За столом сразу стало тихо.

– Он не был мутным, – возразила Ирида. – Его просто не было.

– Что это значит? – скорее пролаял кашлем, чем спросил старый Маккин.

– Образа не было, – повторила Первая. – Это тревожит меня больше всего. Раций соприкоснулся с человеком из пророчества, но почему-то не смог передать его образ. Только эти две особенности – влиятельный – тот, кому подчиняются, – и живущий в столице. А потом связь оборвалась. Бог внутри его тела замолчал и уже не заговорил. Так я это ощутила.

Хотя нас и называли говорящими, мы не беседовали с Рацием так же, как с людьми. Понимать бога было сложно, ведь вместо слов он использовал образы, оттенки чувств, эмоции. Его язык был эфемерным и полным загадок. Требовалась сильная интуиция, чтобы расшифровать его, и чем дальше находился первоисточник, то есть человек, из тела которого Раций посылал сообщение, тем сложнее было разобрать его, ведь оно проходило по цепочке через множество носителей, прежде чем попадало к нам. Я без труда могла связаться с богом внутри любого человека в нашей Обители, но не за ее пределами. Первая была настолько сильна, что улавливала послания Рация даже от людей, живущих в Рива-Рацо, – столице Священных земель. Но и ей нужны были посредники, чтобы узнать новости из Тизоя.

– Я не думаю, что эта коробка поможет тебе утвердиться в догадках, Ирида, – заметил Лихан. – Далеко не все свои планы политики говорят народу. Мы должны вызвать Орланда на личную встречу и узнать подробности от Рация внутри него.

– В таком случае он заподозрит неладное и может попытаться скрыть свои намерения, – возразил старый Маккин, хмуря густые брови. – Что-то мне подсказывает, что импульс прервался неспроста. Что, если Орланд каким-то образом не дает богу говорить?

– Это абсурд! – воскликнула Ола, грозя протереть дырку в своем животе и выпустить дитя раньше времени. – Как может простой человек…

– Он способен изгнать богов, – тихо сказала Ирида, и все замолкли. – Я думаю о том же, Маккин. Но какой у нас тогда есть выбор?

За столом воцарилась тягостная тишина. Старуха Дарья снова начала тихонько подвывать, моля богов не оставлять нас.

– Выход только один, – спокойно сказал Лихан. – Мы должны поймать зверя в его логове. Придется отправить кого-то из говорящих в Отделенный мир, чтобы он лично проследил за Орландом и его делами. Можно сделать это под предлогом, что разрыв между нами в последнее время стал слишком велик, и нам хочется лучше понять нужды простых людей.

– Нет, – отрезала Ирида. – Говорящие не должны покидать Священные земли. Никогда. Это основа Закона.

– Ты только что нарушила другую его основу. – Лихан кивнул на странную коробку.

– Это не одно и то же! – вскипела Первая. – Сама суть говорящих состоит в том, чтобы всегда оставаться здесь. Мы не должны выходить во внешний мир, чтобы сохранить наследие Гедона, его историю, традиции, уважение к богам. На этом держится весь род людской.

– Не теперь, когда ему грозит уничтожение, – возразил Лихан, ничуть не встревоженный гневом Ириды. – Мы должны действовать, если не хотим, чтобы пророчество сбылось безо всяких помех. Голосование все решит.

Холодные, как потухшие уголья, слова Лихана придавили пламя внутри Первой, и она сдержанно кивнула.

– Хорошо. Кто за то, чтобы мы нарушили Закон и отправили говорящего во внешний мир, дабы лично проследить за Орландом Эвкали?

Я застыла, вцепившись пальцами в перегородку и уже ничуть не боясь, что меня заметят. Никогда! Говорящие никогда раньше не выходили за пределы Священных земель! По крайней мере, я не знала ни одного такого случая. Единственное путешествие в нашей жизни происходило, когда мы выбирали себе пару для рождения ребенка в отдаленных местах, чтобы кровь мешалась правильно. Но даже это допускалось лишь в пределах Священных земель. И никогда-никогда-никогда во внешнем мире. И вот теперь они хотят послать кого-то из нас туда, где руки двигаются отдельно от тела, а ящики умеют разговаривать?

Меня пробрало дрожью от одной мысли об этом. И то была дрожь предвкушения, а не страха. Ведь если я побываю там, снаружи, если увижу этот мир своими глазами, я буду знать о нем даже больше, чем Ирида. И она сама однажды изберет меня на замену себе.

Первой поднялась рука Лихана. А за ней медленно стали подниматься и другие руки. Их оказалось большинство, и все это были молодые говорящие – силач Туор, юная Кари-Кари, толстушка Ола. Маккин и старуха Дарья рук не подняли. Они, как и Ирида, крепко держались за основной Закон.

– Сразу видно, какое из поколений больше других рвется за пределы Священных земель, – сурово сказала Первая. – Истина в ваших головах еще не устоялась. Кровь ваша еще бурлит от восхищения при мысли о неизведанном. Я не могу дать разрешение, пока кто-нибудь из старейших не согласится с Лиханом.

И тут вдруг Маккин поднял худую дрожащую руку. Он прокашлялся и заговорил:

– Лихан прав. Мы должны защитить этот мир. Тебе ли не знать, Ирида, что может произойти, если мы ничего не предпримем? Сейчас нам придется нарушить традиции, чтобы защитить традиции. И ты права в том, что должен пойти кто-то из молодых говорящих. Потому что им предстоит выход в мир, в котором у нас, стариков, уже не хватит сил разобраться. Молодые легко впитывают.

– И легко сбиваются с пути, – отрезала Первая.

– Ты тоже была молодой, – напомнил ей Лихан. – Все мы были. И все совершали ошибки. Но Раций отказался бы сделать нас своими носящими, будь мы недостойны и недостаточно верны богам. Ты знаешь об Отделенном мире больше всех, но ты не можешь покинуть Оплот.

Ирида помолчала, потом вздохнула, и я поняла, что это вздох поражения.

– Нам нужен кто-то из младших говорящих, – продолжил Лихан, и я впервые за все время заметила нотки возбуждения в его голосе. – Чем моложе ум, тем легче ему будет влиться в Отделенный мир. Тем лучше он разберется в происходящем и тем больше ошибок заметит. Нужен кто-то сообразительный настолько, чтобы за короткое время впитать множество знаний, и смелый настолько, чтобы не бояться нового, и верный настолько, чтобы не забыть свою природу, как бы ни давил на него Отделенный мир.

– Я! – выпалила я, роняя перегородку и едва не падая через нее.

Часть старших подпрыгнула на своих местах. Ола вскрикнула от неожиданности, как подстреленная птица, и схватилась за живот обеими руками. Туор выхватил свой охотничий нож.

Я была напугана не меньше их. Потому что среагировала быстрее, чем подумала.

Глаза Ириды вспыхнули гневом, словно пламя факелов поселилось в них, а не просто отражалось.

– Что ты делаешь здесь, младшая?

Я приготовилась к каре, которая обрушится на меня, но тут Маккин хрипло рассмеялся. Смех его, отдававшийся от стен пещеры эхом, перемежался с кашлем и стонами из-за боли, которую причиняла ногам тряска.

– Вот и ответ богов! Хонди! Вот у кого достаточно смекалки, храбрости и верности одновременно. Недаром она родилась в великий день![4]4
  День рождения Хонди совпадает с Праздником богов.


[Закрыть]

– Это исключено! – выпалила Ирида.

– Почему же? – с вызовом спросил Лихан. И взгляд его словно говорил: потому что она твоя плоть?

Ирида прочитала его намек и пошатнулась под ним. Голос ее сделал едва заметную уступку.

– Потому что она только вчера стала младшей говорящей, а уже успела нарушить предписание!

– Она уже все знает, – пожал плечами Маккин. – Будет тяжело заставить ее забыть. Тяжело и болезненно, ты это знаешь. Она горит искренним желанием помочь. Я чувствую ее Раций.

– В ней горит прежде всего любопытство, и оно же привело ее сюда!

– Во всех молодых горит любопытство, – сказала со вздохом Дарья, наконец переставшая стонать после смеха Маккина. Она посмотрела на меня внимательными маленькими глазами из-под опущенных век. – Но не она ли самая способная из младших в этом году? Я тоже чувствую ее Раций. Она хорошо понимает бога внутри себя. И быстро учится. Она желает стать Первой после тебя, Ирида. И хочет доказать этим выходом в Отделенный мир, что будет достойна такой чести однажды.

Ирида и сама уже это знала. Я почувствовала, как все старшие говорящие, включая ее, соприкоснулись с моим Рацием, чтобы прочитать меня.

– Проведем голосование? – спросил Лихан.

– Нет нужды, – коротко отозвалась Ирида. – Ты слышала, каково задание, младшая?

Мои карие глаза отразились в ее глазах. Она никогда не называла меня по имени. Должно быть потому, что не хотела показать свою привязанность ко мне. Выделить меня перед другими. Я понимала это и принимала. Но также я чувствовала, что, какие бы стены Первая ни возводила между нами, она не могла оборвать эту особую внутреннюю связь, что невидимой пуповиной соединяла нас.

– Да! – сказала я так громко, что эхо повторило мой ответ троекратно, и шагнула прямо к Ириде.

Я хотела, чтобы в моих глазах она увидела тот же огонь, который однажды привел ее сюда, во главу этого стола.

Она увидела, и, хотя во взгляде ее читалась тревога, я заметила и еще кое-что – гордость. Пока Первая стояла спиной к остальным и пока только я могла видеть ее лицо, эта гордость подняла уголки ее губ, и я впервые заметила улыбку на лице Ириды, обращенную ко мне. Она гордилась тем, что я пошла в нее и что все остальные признали это.

Но улыбка стерлась прежде, чем я успела отразить ее и этим выдать Первую.

– Ты должна будешь убить человека из пророчества, как только поймешь, что это он, – сказала она сурово. – И боги тебе в этом не помогут. Раций направит тебя по верному пути, Вита укрепит твое тело. Но убить ты должна будешь своими руками. И это не похоже на то, как ты пронзаешь гарпуном рыбу в озере Спасенных. Готова ли ты?

– Да! – ответила я без колебаний.

Со стен Зала Совета на меня смотрели кровавые битвы прежних поколений, превратившие моря в океаны слез и наполнившие землю миллионами мертвых тел. Я готова была убить одного-единственного человека, чтобы это не повторилось. Я знала, что рука моя не дрогнет. Как не дрожала она при убийстве животных. Как не дрожала, когда я разделывала их туши.

Маккин снова засмеялся.

– Вы это считали? – спросил он. – Только почувствуйте, что говорит Раций внутри нее. Если бы ее мысли стали пламенем, все мы уже сгорели бы дотла. Она просто сожжет этого человека своей ненавистью и решимостью, как только приблизится к нему.

Ирида указала мне на свой пуф.

– Что ж, сядь пока, примерь мое место. Посмотри, не велико ли оно для тебя?

Я оробела на секунду.

– Нет, Первая. Я займу его в свое время. Когда буду достойна. Когда сделаю для этого достаточно.

Ирида ухмыльнулась, сняла с крепления на колонне факел и скрылась в одном из неосвещенных боковых залов. Я осталась стоять.

– С этого дня тебе предстоит многому научиться, – сказал старый Маккин. – Ирида расскажет тебе, как устроен Отделенный мир. Не упусти ни крупицы этих знаний. Ей некогда будет повторять, и мы не можем потратить на твое обучение много времени. Надо начать действовать как можно скорее.

Я кивнула.

Первая вышла из темного прохода, неся в свободной руке продолговатую шкатулку. Поставив ее на стол, Ирида велела мне подойти ближе.

– Открой сама, – приказала она.

Шкатулка была без единого узора, но целиком покрытая темно-красной смолой дерева вирола. Стараясь скрыть дрожь в пальцах, я откинула крошечный крючок и подняла крышку. Сердце мое пропустило удар. Внутри, на почти истлевшей от времени ткани, лежал черный с мерцающими прожилками обсидиановый нож. Его зазубренное лезвие блестело, отражая блики пламени, а с каменной рукояти на меня смотрело искусно вырезанное лицо.

– Это ритуальное оружие мы хранили столетиями, – сказала Ирида, – с тех пор, как нам стало известно о пророчестве. Этот кинжал вобрал в себя силу самого Гедона и наполнен благословением богов. Теперь он твой. Используй его, когда придет час. А это. – Она вынула из кармана глянцевый плотный листок со странным запахом. – Орланд Эвкали. Хорошенько запомни его лицо.

Я чуть не вскрикнула от испуга. Рисунок выглядел настолько живым, что я на секунду подумала, будто внутри этого прямоугольника настоящий человек. Но картинка была плоской. Я даже провела по ней пальцами, чтобы проверить.

– У него синие волосы? – спросила я почему-то шепотом.

– И белая кожа, – сказала Кари-Кари, встряв между нами. На возмущенный взгляд Первой она вскинулась: – Что? Я еще ни разу его не видела. Все видели, а я не видела. Я теперь тоже старшая, мне можно.

– Что ж, и ты смотри, – не стала возражать Ирида и продолжила светить нам факелом.

– Он такой молодой! – удивилась Кари-Кари. – Или это старый портрет?

– Ему двадцать два года сейчас. Он вступил в должность в девятнадцать.

– Младше меня! И некрасивый совсем! – фыркнула Кари-Кари. – Ты говорила, в Отделенном мире даже от одного его лица люди становятся счастливее, когда его всем показывают. А у него кожа такая белая, как будто его в глине катали. А одежда-то! Как будто ночное небо на себя надел. А что это у него на глазах? Что за стекляшки на цепочках? Это украшение?

– Очки, – терпеливо объяснила Ирида скорее мне, чем Кари-Кари. – У некоторых людей в Отделенном мире плохое зрение. И им нужны очки, чтобы видеть хорошо.

Из всех мужчин, которых я знала, Орланд был больше всего похож на Лихана, и то лишь одной крохотной черточкой – взглядом. Он был спокойный, охлаждающий, но цвет глаз я разглядеть не смогла – свет факела искажал оттенки.

Я внимательно смотрела на бледное лицо с выраженным подбородком, на светлые глаза за прямоугольными стекляшками, кажется, все-таки серые, на блестящие темно-синие волосы, зачесанные на боковой пробор, на диковинную одежду, на треугольник родинок – над правым глазом, под левым глазом и над губой – на руки с длинными пальцами, на странный золотой браслет с синим кругом посередине, на заполненные мелкими буквами листы на столе. Но пристальней всего я смотрела на шею и грудь Орланда Эвкали. Туда, куда собиралась вонзить кинжал.

Хонди. Интермедия

Каждый вечер мы собираемся под Древом Виты. Это самое старое дерево в нашем лесу и такое огромное, что его не могут обхватить даже семеро взрослых мужчин. Обычно к нему нас ведет Нори – младшая говорящая. Ей с нами нелегко, потому что мы как стая бешеных лемуров, особенно когда скачем по веткам.

– Спускайтесь по лестницам! – требует Нори.

Она так кричит, что аж розовеет, а ей не очень-то легко порозоветь с такой смуглой кожей. Но голос у нее высокий и совсем не страшный. И она никогда не шлепает нас изо всех сил. Поэтому мы весело скачем по веткам баньяна, спускаясь с хижин.

Главная обитель готовится к сезону путешествий. В это время молодые говорящие ищут себе пару, чтобы сделать с ней таких же, как мы, бешеных лемуров. Поэтому я слышу «тук-тук-тук» со всех сторон – это строят новые жилища.

Наконец-то у Нори получается собрать все прыгающие черные бобы в чашку. Бобы – это тоже мы. Кто-то попал под горячую руку и ревет. Хорошо, что не я. Но я и не стала бы реветь, даже если бы Нори шлепнула меня изо всех сил. И я никогда не попадаюсь – я быстрая.

– Что, Нори? Справляешься? – весело окликает ее кто-то из мужчин, вяжущих новую лестницу.

– Я молю богов сохранить мне рассудок! – сердито кричит Нори, но я знаю: она нас любит, хотя и ждет не дождется, когда отыщет себе пару и перейдет на другую работу – нянчить малышей.

Я хочу поскорее вырасти, чтобы стать такой же красивой и сильной, как Нори. Я завидую ее мерцающим узорам на теле. И тому, как быстро она плавает. И тому, что она умеет разговаривать с богом Рацием. И еще у нее такая красивая одежда! Треугольный лоскут оранжевой ткани на груди расшит мелкими прозрачными камушками разных цветов, а зеленая материя, сложным узором обмотанная вокруг бедер и живота, разрисована листьями. На ушах у Нори большие серьги из ракушек, на шее – жемчужные ожерелья, а в волосах – оранжевый цветок, упавший с дерева цирикоте.