Текст книги "ИГ/РА. НЕидеальный мужчина #1"

– Следы? – с издёвкой уточнил он.

– Либо труп, – задумчиво ответил я.

Глава 5

Лазарь, наши дни

К полудню моя голова гудела, как Царь-колокол. Я возненавидел своего потенциального клиента, который сидел передо мной и с пеной у рта доказывал мне, что его жена ему изменяет и я просто обязан найти её любовника.

– Мы не оказываем услуги подобного рода, – наверное, в сотый раз за последние полчаса повторил я.

– Нет, вы поймите… – не унимался лысеющий мужчина средних лет.

Я глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Потом ещё раз. Пристально посмотрел на него и подпёр щёку забинтованной ладонью. Он зыркнул маленькими глазками на мою руку, а потом на меня. И открыл рот, чтобы ещё что-то сказать, но я поднял руку и жестом остановил его.

Вздохнув в третий раз, я потянулся к листам А4, лежащим на столе, и вытащил ручку из кармана. Написав внушительную сумму с пятью нулями и прибавив для смеха запятую и девяносто девять, я перевернул листок и пододвинул его несчастному.

– Что это?

– Это та сумма, за которую я готов взяться за ваше дело, – спокойно ответил я, продолжая подпирать щёку.

– Вы издеваетесь?! – взвизгнул, как недорезанный поросёнок, мой недоделанный клиент.

– Это вы издеваетесь, – без всяких интонаций произнёс я. – Мои люди ищут беглых зеков, подставляются под пули, а вы мне предлагаете – что? Поколесить по городу, чтобы полюбоваться на фитнес-тренера или водителя, который прёт вашу жену, пока вы на работе?

Мужик возмущённо засопел, видимо собираясь снова что-то сказать.

– Наймите частного детектива, – сухо ответил я, поднимаясь с кресла.

– Уже нанимал, – проскулил тот.

– И что?

– Да ничего! – вскинув руками, воскликнул напоминающий борова мужичок.

– Раз ничего – радуйтесь. У вашей жены никого нет. У меня следующая встреча. – Я сцепил руки за спиной и кивнул на дверь. – Всего доброго.

Мужик с тихим ворчаньем поднялся с кресла и побрёл в заданном направлении, даже не попрощавшись. Я устало покачал головой и вышел из конференц-зала.

– Илона, сделай мне кофе, – попросил я свою секретаршу, подходя к кабинету.

– Конечно, Игорь Викторович, – пролепетала девушка, тараща на меня глаза. – Звонил Тимур Маратович, он будет через час, – чуть поморщившись, доложила она.

– Хорошо, пусть сразу заходит.

Войдя в кабинет, я закрыл за собой дверь и рухнул в своё кресло, ослабив галстук, который душил меня с самого утра как удавка, и откинув голову на спинку.

Посмотрев на квадратные плитки подвесного потолка, я вспомнил об одном незаконченном деле, которое нужно было сделать ещё утром. Я почесал запястье под повязкой и набрал номер Ольги, его ещё утром мне сообщил Тимур.

– Алло, – сухо ответила она.

– Добрый день, Сладкая, – прокудахтал я, как заботливая наседка. – Мне хотелось бы попросить тебя не трогать мою временную машину. Надеюсь, ты взрывчатку ещё не подложила?

– Я не повторяюсь, – коротко рассмеялась Оля. – Хотя она мне не нравится, эта твоя временная машина. Навевает неприятные воспоминания, знаешь ли.

– Она принадлежит Тимуру, и если с ней что-то случится, он очень расстроится. А я не хотел бы, чтобы Тимур расстраивался, – с улыбкой сказал я, представляя, как её лицо исказила гримаса ужаса, которая была у неё утром. – Думаю, ты тоже не хочешь его огорчать.

– Да, не горю желанием, – после небольшой паузы ответила он. – Кстати, почему ты сказал, что в моём номере живут другие люди?

– В смысле? – Я резко выпрямился в кресле, перестав качать одной ногой.

– Администраторша гостиницы благополучно мне выдала карту от четыреста четвёртого номера. Моего номера, – с издёвкой уточнила Оля.

– Где ты? – перебил я, поднимаясь и нащупывая ключи от машины в верхнем ящике стола.

– Где-где, иду переодеться, – проворчала она. – Да чтоб тебя… – буркнула она в сердцах.

Я услышал короткий щелчок открываемой двери.

– Оля, убирайся оттуда! – крикнул я, вылетая из кабинета и пробегая мимо озадаченной Илоны, держащей в руках чашку кофе.

– Вот ещё, – фыркнула Ольга в трубку.

– Сладкая, я не шучу. Тим никогда не ошибается. Если он сказал, что у тебя кто-то был, значит, это правда… – занервничал я. – Будь хорошей девочкой, выйди тихонько из номера, закрой за собой дверь и быстренько уноси оттуда ноги.

– Ты параноик, – вздохнула она. – Где же моя сумка… – приглушённо запричитала она.

– Оля. Быстро. Уходи. Оттуда, – чётко сказал я, заводя машину. – Я буду через сорок минут.

– Пффф, – послышалось из трубки, и она отключилась.

– Вот овца! – вырвалось у меня, и я звезданул рукой по рулю.

Выезжая с парковки на дорогу, заполненную машинами, я набрал Тимура:

– Ты далеко от «Прибалтийской»?

– Минутах в десяти, а что? – переорал орущую у него в машине музыку Тим.

– Оля там, в своём номере.

– Что за бред? – Тим сделал звук потише.

– Двигай туда, я не успеваю. Возле офиса пробка.

– И что мне с ней делать, с Олей твоей? – поинтересовался Тимур.

– Задержи до моего приезда или вези ко мне домой, если в гостинице небезопасно.

– Ясно, – отрезал он.

Я отшвырнул телефон на соседнее сиденье и сжал зубы, ощутив навязчивое желание закурить. Оно отозвалось зудом в пальцах, и мне пришлось вцепиться в руль сильнее, чтобы хоть как-то этот зуд унять.

Давненько я не думал о сигарете. Если мне не изменяет память (а она, в общем-то, мне никогда не изменяет), года с две тысячи восьмого.

Ольга, наши дни

Первое, что я заметила в своём номере, это беспорядок. Точнее, какой-то… Не мой беспорядок. Я никогда бы не бросила туфли у входа, я всегда снимала их по пути к месту назначения. В этой гостинице это были кровать или душ. Сейчас мои вчерашние туфли, которые я обувала на встречу с Лазарем, валялись в углу у двери; хотя я уверена, что вчера оставила их около ванной.

Второй странностью оказалась пепельница. Она была пуста и вымыта, хотя на ручке двери висела красная табличка с надписью «Do not disturb», которую я вчера днём собственноручно повесила. Горничная не могла заходить ко мне, увидев такую табличку, это факт.

Вспомнив слова Лазаря, я было попятилась к двери, но потом вспомнила, зачем я сюда пришла. Я кинулась к кровати, чтобы переворошить бельё, создавая ещё больший беспорядок. Потом я залезла в шкаф и скинула пустые вешалки на пол. В ванной я не нашла ничего, кроме своей раскрытой косметички с контактными линзами разных цветов и актёрским гримом. Я снова вернулась в комнату и огляделась, прижав косметичку к груди.

Оглядывалась я до тех пор, пока правое плечо не пронзила острая боль.

Я рухнула на пол. Баночки, контейнеры и тюбики рассыпались, в воздухе закружились частички минеральной пудры. Запахло сладковатым ароматом роз, паркетным лаком и моей кровью.

«Молчать», – отозвался разум, когда от жгучей боли захотелось вскрикнуть.

И я замолчала. Так я и молчала, лёжа на полу четыреста четвёртого номера гостиницы «Прибалтийская». До тех пор, пока перед моими глазами не показались чёрные кожаные кроссовки «Nike».

– Живая? – сухо спросил сиплый голос, потрогав меня за плечо.

Я медленно кивнула, проехав щекой по тёплому деревянному полу. А затем меня накрыла темнота.

Лазарь, 2008 год

Я вбросил монетку в аппарат и посмотрел, как поднимается шлагбаум. Проехав на верхний этаж парковки, вышел из машины и поправил резиновые перчатки, которые изнутри стали покрываться жёлтыми пятнами от моих ладоней.

Знаю, знаю, есть тальк. Но проблема в том, что тальк оставляет следы. Мелкие частички, которые криминалисты распознают как Mg₃Si₄O₁₀(OH)₂. В теории, если верить чему-то вроде «Закон и порядок», «СиЭсАй» и прочим сериалам о трудовых буднях патологоанатомов, экспертов и следователей, то эти частички могут даже рассказать, кто был производителем порошка и где он был куплен. Поэтому я не использую тальк. Я не должен оставлять следов.

На крыше было душно. В Москве стояла неимоверная жара, и такое ощущение, что тут она усилилась. Ветер сильными порывами гонял сухой воздух и городскую пыль. Солнце, ставшее ближе на несколько сотен метров, жарило и обжигало. Отвратительно.

Закончу дело и пойду на покой. Давно пора. Куплю домик, заведу собаку. Открою какой-нибудь небольшой бизнес. Легальный, естественно; хватит уже убийств. Плохо это влияет на мою голову. Хотя на чью голову такая работа влияет хорошо?

Вытащив винтовку из кейса, я посидел ещё немного, привалившись спиной к бетонному ограждению. Потом передёрнул затвор, присел в стойку, и посмотрел в оптику.

Женщина с ребёнком. Кусты, кусты, кусты… Продавщица киоска. Скамейка, кусты, кусты… Мужик на скамейке. Кусты, кусты… Ещё одна скамейка пустая, и кусты, кусты… Блондинка в чёрном платье. Идёт по тротуару. Лестница в метро.

Цель.

И снова в обратном порядке: цель, блондинка, мужик, продавщица, женщина, ребёнок…

Вдох, выдох. Палец опускается на спуск.

Щелчок-выстрел.

Блондинка падает.

Передёргиваю затвор.

Щелчок-выстрел.

Мужик летит со скамейки лицом вниз.

Затвор-щелчок-выстрел.

Цель рухнула на асфальт, так и не дойдя до метро.

Затвор-щелчок-выстрел.

Продавщица.

Затвор…

Женщина или ребёнок? Женщина или ребёнок? Она бежит, держа девочку на руках. Что-то говорит. Кажется, это: «Всё будет хорошо, всё будет хорошо».

Не будет.

Щелчок-выстрел.

Женщина падает на девочку. Девочка кричит. Я, конечно, не слышу её криков, но она определённо кричит, если верить моей оптике. Может быть, стоит облегчить её страдания? Или не стоит?

Риторический вопрос.

Убираю винтовку обратно в кейс. Сажусь в машину и уезжаю с парковки, бросив ещё одну монетку. Перчатки снимаю и выбрасываю в урну возле ресторана, куда традиционно иду обедать, когда нахожусь в Москве.

В новостях уже сообщили о беспорядочной стрельбе в самом центре. Беспорядочная – это хорошо. Значит, никто не поймёт, кто являлся целью.

Да, дерьмовая у меня работа.

Определённо пора на покой.

Наши дни

Мы находились в комнате ожидания хирургического отделения.

– Я договорился с врачом, её можно перевезти, – сказал Тимур, усаживаясь на стул напротив меня. – Ты уверен, что это хорошая идея?

Я пожал плечами и откинулся на спинку пластикового стула. Закрыв глаза, глубоко вдохнул пропитанный стерильностью воздух и поморщился.

– Когда можно забрать?

– Хирург будет наблюдать за ней до утра. – Тим вытянул ноги и скрестил руки на груди. – Если всё в порядке, завтра заберём.

– Хорошо, – ответил я, не открывая глаз.

– Лазарев, что у тебя с этой девчонкой?

– Да ничего у меня с ней нет, успокойся. – Я ухмыльнулся. – Жалко её просто, вот и всё.

– А когда сдавал пять лет назад шакалам, не жалко было? – В голосе Тимура прозвучал металл.

Я поднял голову. Он отвернулся и с прищуром смотрел куда-то вглубь коридора, намеренно не глядя мне в глаза. Обычно он так делал в двух случаях: когда злился или когда думал. Судя по желвакам, которые ходили по скулам, вариант первый.

Так ничего и не ответив, я снова запрокинул голову и закрыл глаза, проваливаясь в дрёму.

Три дня спустя

– Оль? – Я смотрел, как она ест с застывшим взглядом, не произнося ни звука, и невольно ощутил холодок в затылке. – Тебе больно?

Она ничего не ответила. Даже не повернулась в мою сторону. Просто открывала и закрывала рот, когда я подносил ложку с овсяной кашей к её рту. Зрелище, на хрен, жуткое.

– О-О-Оля? Сладкая? Ты меня слышишь?

Опять тишина.

Я поднялся с кровати, держа опустевшую тарелку в руках. Потёр лоб почти отмывшейся от зелёнки ладонью. Да, мне срочно нужна помощь, – решил я.

Неделю спустя

– Молчит? – спросил Тимур.

– Молчит, – ответил я, включая кофеварку.

– Спящая красавица прямо, – фыркнул он. – Может, поцеловать надо?

– Отвали, – огрызнулся я.

– Ест хотя бы? – Тим вытащил свой ножик и снова начал ковыряться в ногтях.

– Ест. Пьёт. Таблетки глотает. Я ей вчера вторичный шов накладывал, так она даже не пикнула. Просто смотрит в потолок, не моргая. Такое ощущение, что даже не дышит.

Тимур передёрнулся и отложил нож. Потом поднял глаза на меня и осторожно спросил:

– Ты не думал о том, что она может быть невменяема? Мало ли что с ней Ратный делал…

Он замолчал, но взгляда не отвёл. Так и смотрели мы, уставившись друг на друга, пока кофеварка не пискнула.

Я молча поднялся и налил две порции кофе. Повернувшись к столу, я застыл на месте, потому что в кухонной арке появилась Ольга. В длинном махровом халате, который мне пришлось приобрести после больницы, потому что её сумку с вещами мы так и не нашли. Ума не приложу, как она надела его самостоятельно с простреленным плечом, не издав ни звука. Я хочу сказать, что знаю боль от этого ранения. Рукой невозможно шевелить нормально ещё долгое-долгое время. Даже пальцы не слушаются.

Она подошла ко мне и взяла у меня одну кружку здоровой рукой. Тимур следил за каждым её медленным движением, и я увидел, что его ладонь накрыла нож. Я знаю, что это больше механическое действие-привычка, чем реальная угроза. Но обстановка в кухне резко стала жутковатой.

– Я не достану, – сипло пояснила Оля, отпивая глоток из моей чашки.

Она отошла к окну и уставилась в стекло, не моргая.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я, не в силах оторвать от неё взгляда.

Призрак, ей-богу.

Она ничего не ответила. Так и молчала, медленно отпивая кофе, глядя застывшим взглядом на задний двор. Мы с Тимуром переглянулись. Тот пожал плечами и кивнул на кружку. Я подошёл к нему и отдал кофе, а потом отошёл к кухонному гарнитуру, чтобы лучше видеть мою гостью. И вот когда я почти привык к её неподвижности, она тихо заговорила:

– Больше всего он любил крики. Крики мужчин и женщин. Девочек. Детей. – Она говорила монотонно, без всяких эмоций. Просто констатировала факт. – Как-то раз ему привезли женщину с четырёхмесячным мальчиком, мне тогда было лет восемнадцать. Её муж что-то сделал и смылся, и Ратмир считал, что она знает, где её благоверный. Ты когда-нибудь слышал, как кричат младенцы от боли? Ну, от колик, или когда уши болят, – она сделала короткую паузу, отпивая кофе. – Я тоже слышала. Это дикий визг, пронзительный, пробирающий до костей. До костного мозга. Насквозь. Ты готов сделать всё, что угодно, лишь бы это прекратилось. Личико ребёнка покраснело до пунцового цвета; по нему градом лились слёзы, он истошно орал; а Ратмир отрезал ему тупым перочинным ножом по одному пальцу на руках. Крошечному такому пальчику, как у куколки; на крошечных розовых ручках…

В кухне повисла гробовая тишина. Я перестал дышать. Тимур сглотнул, этот звук показался слишком громким в застывшем воздухе. Она же сухо продолжила:

– Женщина тоже орала. Держали её вчетвером, потому что иначе было никак. Она билась, как бешеная; орала до тех пор, пока не захлебнулась собственным криком и не обмякла в руках у охранников. Наверное, у неё просто разорвалось сердце от боли за своего ребёнка. Ведь говорят же, что мать всё чувствует, – снова короткая пауза. – Она действительно не знала, где прячется её муж. Ратмир недовольно нахмурился тогда, обхватил головку младенца руками и одним движением свернул ему шею.

Я судорожно прикрыл рот кулаком, давя в себе подступающую к горлу желчь.

– Тишина, которая наступила в тот момент, – монотонно говорила Ольга, – настолько оглушила меня, что я завизжала. Я рвала на себе волосы, отгрызала себе ногти, орала так, что мой собственный визг стоял у меня в ушах ещё трое суток после этого. Меня разрывало на части, потому что пока младенец кричал, он был ещё живой, и я надеялась… – Она коротко запнулась, моргнула и снова заговорила полушёпотом: – Просто надеялась, что Ратмир сжалится. Но когда детские вопли прекратились, я поняла, что он не пожалеет никого, не остановится ни перед чем. Что Ратмир получает какое-то животное удовольствие, слушая это. Он рассмеялся, отвесил мне пощёчину окровавленной ладонью, и я замолчала. И тогда он сказал…

Она резко вздрогнула всем телом, как будто через неё пропустили разряд тока. Потом прикрыла глаза, зажмурилась точнее, и сжала губы. Так стояла она примерно минуту, а потом допила кофе, поставила кружку в мойку и пошла из кухни.

– Ольга, – неожиданно подал голос Тимур.

Так неожиданно, что я дёрнулся к нему и уставился на его руку, сжимающую лезвие его ножа, и пятна крови, расползающиеся по столешнице кухонного острова.

– Что он сказал?

Она остановилась в арке. Потом медленно повернула голову и посмотрела на него таким взглядом, что меня пробил озноб. Ухмыльнувшись, Оля произнесла:

– Смотри и учись, девочка. Он сказал – смотри и учись, – снова отвернувшись, она добавила: – Я с тех пор молчу, когда мне больно. Чтобы не доставлять удовольствия.

Глава 6

Ольга, 2008 год

Тишина угнетает. В прямом и переносном смысле. Особенно она угнетает, когда ты лежишь в темноте; в одной постели с очень привлекательным мужчиной. Твое запястье приковано наручниками к его запястью, а под подушкой он сжимает пистолет с глушителем.

Поморщившись, я подняла свою руку вместе с его рукой и потёрла себе нос. Потом чихнула и вытерла слюни. Лазарь не стал отставать и дёрнул моё запястье, засунув свою пятерню под одеяло, и почесал себе яйца.

– Какая мерзость, – вырвалось у меня, едва мой кулачок коснулся мягких кудряшек у него в паху. – Мог хотя бы трусы надеть.

– Я не ношу трусы. Натирают.

Я закатила глаза, но в темноте он не мог этого увидеть. Ну да, я знаю; хотя не должна быть в курсе таких подробностей.

– Спи, Сладкая, – с насмешкой сказал он. – Или можешь размять пальчики, я не против.

В эту игру мы играли ещё полчаса; до тех пор, пока, в очередной раз почесавшись, я не услышала:

– Либо ты не двигаешься, либо я прицеплю тебя к изголовью. Поверь, провести всю ночь с подвешенными руками не очень приятно, – прорычал Лазарь.

Проверять, правда это или нет, я не рискнула, поэтому положила свои конечности вдоль тела и попыталась уснуть. Сон как назло не шёл, хотя, наверное, это не мудрено, учитывая щекотливые обстоятельства.

В голове крутились вопросы. Сотня вопросов. Где я облажалась? В каком именно месте я допустила прокол; чем выдала себя? Мои документы не фальшивка – они настоящие, и я действительно похожа на ту самую Морозову Ольгу Алексеевну. У нас даже имена одинаковые, только я при рождении была Светловой и Васильевной. Я нашла эту девчонку в Киеве полтора года назад, в одном из притонов. Её мозги уже были настолько жидкие, что она согласилась подарить мне свою личность, лишь бы я заплатила её барыге за героин. Я заплатила, заодно проверив наше сходство: никто ничего не заподозрил. Она числилась пропавшей без вести, практически никакой истории, об этом позаботились её прежние хозяева, которые и устроили её недорогой валютной проституткой, обслуживающей не особо привередливых клиентов и субботники. Её чистая биография была мне на руку, и, едва я пересекла границу, я должна была исчезнуть со всех радаров. Меня невозможно было найти. Я стала призраком. Во всяком случае, должна была стать.

Где же я всё-таки допустила ошибку? Как он меня нашёл? Ни где-нибудь, а на трассе, ведущей к крошечному городку в не менее крошечной стране, где я осела на полгода.

Вспомнив его лицо, когда он закрыл глаза, там, в темноте, и глубоко вздохнул, я передёрнулась.

Я ещё спрашиваю как? Хищник находит свою добычу по запаху, и никак иначе.

В этих раздумьях я провела половину ночи, до тех пор, пока мои веки не начали тяжелеть, наливаясь свинцом сна, и я не отключилась. Сквозь дрёму я почувствовала, как Лазарь накрыл меня одеялом; а потом снова опустил свободную руку под подушку, наверняка крепко сжимая пистолет.

Ольга, наши дни

Боль в плече постепенно начала притупляться. Скорее всего, это действие обезболивающих, которые даёт мне Лазарев. После моего монолога на кухне мы не разговаривали, но, поднимаясь по лестнице, я слышала слова Тимура:

– Лучше пристрели её. Серьёзно, Лазарь. Это будет гуманнее.

Тогда я застыла на ступеньках и невольно улыбнулась.

Гуманность. Что о ней может знать человек, у которого руки по локоть в крови?

Лазарь оказался хорошим хозяином. Он тщательно делал мне перевязки; дважды наложил вторичные швы, чтобы рана срасталась правильно; сытно и вкусно кормил; даже мыл, предварительно обмотав моё плечо пищевой плёнкой. Он не выказал никаких эмоций, когда увидел меня голой, и даже постарался не пялиться на мою спину, покрытую шрамами. После душа он вытирал меня тёплым мягким полотенцем, которое предварительно грелось на змеевике; надевал на меня какое-то нижнее бельё и закутывал в халат. Идеальный мужчина, ни дать, ни взять.

Я молчала, потому что только так получалось стерпеть ноющее плечо и головную боль, которая появилась после звука выстрела. Я знаю, что это пройдёт, когда рана заживёт окончательно. Не впервой. Хотя нога болела сильнее – прострелили над коленом тридцатым калибром.

В общем, спустя две или три недели после ранения я окончательно оклемалась и выползла вниз, на крыльцо, чтобы покурить. Было около одиннадцати вечера, на улице стемнело, поэтому, едва я ступила в прихожую, а потом и вышла из дома – загорелся свет. Лазарев явился в дверях за моей спиной. Нет, у меня на затылке лишней пары глаз не имеется, но я знаю то покалывающее ощущение, которое вызывает его пристальный взгляд на моей коже. Достав самокрутку с вишнёвым табаком, я прикурила, зажала сигарету в зубах и опустилась на верхнюю ступеньку крыльца, для страховки держась здоровой рукой за перила. Когда устроилась на прохладном камне, медленно затянулась.

Лазарев сел рядом. Я посмотрела на него и отметила, что кожа на его плечах покрылась мурашками. Замёрз, бедняжка.

– Будешь? – Я указала взглядом на портсигар, изображая правила приличия.

– Нет, – отрезал он.

Я хмыкнула и снова отвернулась. Когда самокрутка кончилась, я прикурила вторую и задала давно мучающий меня вопрос:

– Как ты справляешься?

Лазарев издал какой-то странный звук: то ли фырканье, то ли смешок и откинулся назад, опираясь на локти. Ноги он вытянул вдоль ступенек, скрестив в лодыжках, принимая расслабленную, я бы даже сказала, умиротворённую позу. Он стал одеваться в моём присутствии, что не могло не радовать. Правда, поджарое тело и армейские татуировки всё равно отвлекали моё внимание, потому что о футболках он, по всей видимости, не слышал.

– С чем? – решил уточнить Лазарев.

– Со всем. Со своей жизнью, воспоминаниями. У тебя ладони не зудят периодически? – Я невольно поморщилась, сжала и разжала пальцы на больной руке.

– Зудят. Даже болят временами, – спокойно ответил Игорь. – Особенно указательный палец. А на лице с правой стороны постоянно ощущение давления и прохлады. Фантомная винтовка. – Он ухмыльнулся.

– Тебе никогда не хотелось в петлю залезть? Или пулю в лоб пустить? – Я снова затянулась, выдыхая дым тонкой струйкой. – Сделать что-нибудь, чтобы этот зуд унять?

– Не-а. – Лазарев растянул это короткое слово до невозможности. – Я люблю жизнь. И ценю её.

Я рассмеялась. Заливисто и громко, так, что плечо предательски заныло и мне пришлось поморщиться, подавив свой смех.

– Да, от наёмного убийцы слышать такие слова всё равно, что анекдот, – сказала я, продолжая улыбаться.

– Знаешь, почему меня назвали Лазарем? – спросил он, переводя взгляд на окна соседнего дома.

– Фамилия? – Я ухмыльнулась, и на этот раз выпустила сигаретный дым кольцами.

– Не-а. В Чечне я был снайпером. Ты что-нибудь слышала об этом?

Я неопределённо повела здоровым плечом. Раз уж Лазарева пробило на откровенность, стоит послушать.

– На поле боя не любят два рода войск: разведку и снайперов, – начал Игорь. – Особенно снайперов. Дело в том, что солдаты идут в относительно открытом сражении; снайпера, напротив, поступают подло. Мы используем камуфляж, укрытия, сторонние звуки, иногда прикрываемся спинами своих же. Нас не любят и за глаза называют крысами. Чаще всего понимая, что поймают, такие, как я, прятали или закапывали оптику, чтобы приняли за рядового солдата. Из плена есть шанс убежать, а так – прибьют без вариантов.

Лазарев коротко съёжился и перевёл взгляд на меня. Усмехнувшись в своей манере, он продолжил:

– Чеченцы отличаются особой жестокостью, но это, думаю, ты и так знаешь, – он одарил меня многозначительным взглядом, и я вздрогнула. – Когда я был в плену, поймали ещё одного. Он не успел избавиться от винтовки.

– Пытали? – вырвалось у меня.

– Убивали, – сухо отозвался Лазарь. – Долго и мучительно. Они переняли одну немецкую пытку со времён Первой мировой – колоть тело пленного треугольным штыком. Такая рана никогда не заживает: во-первых – глубокая, а во-вторых – края не сходятся. Тот мужик просто медленно истекал кровью, и его мясо гнило у меня на глазах. То, что не успели сожрать крысы.

– Ты поэтому стал наёмником? – решила узнать я. Ну раз уж его пробило на откровенность…

– Нет. Просто не умел делать ничего другого. За время спецподготовки меня натаскали стрелять по любой мишени, практически с любого расстояния. Я стрелял в муляжи женщин и детей. Младенцев, кстати, тоже, – ухмыльнулся он. – В общей сложности за два года я выстрелил около двухсот тысяч раз. Может, и больше. На войне я успел выстрелить трижды. Всего трижды, Сладкая, – он вздохнул. – Меня научили незаметно убивать, но не объяснили, что делать с жаждой этого убийства. Не рассказали, как справляться с ноющим ощущением на правой стороне лица и жжением в указательном пальце. Когда я попал на войну, я был машиной для убийства; но когда вернулся на гражданку – я стал неуправляемой машиной.

– Разве военным не помогают? Посттравматический синдром достаточно хорошо изучен в психиатрии, – хмыкнула я и подтянула колени к груди, обхватила их здоровой рукой.

– А толку? – Лазарев коротко рассмеялся. – Я ходил на такие сеансы. Единственное, чего смогла добиться та баба, так это развести меня на разговоры. До этого я молчал три месяца, пока валялся на койке в больнице для бывших военнопленных.

Я послала ему озадаченный взгляд, и он счёл нужным пояснить:

– Привычка. Иногда мне приходилось молчать неделями, особенно если готовился к засаде.

– Может, она была плохим специалистом. – Я фыркнула и потянулась к портсигару за третьей сигаретой.

– Дай мне тоже, – махнул рукой Лазарев. – В этой области не может быть хороших специалистов, Сладкая. Вот подумай сама, как ты объяснишь человеку, что делать с потребностью сделать выстрел, если ты сама никогда не стреляла? Даже оружия не держала в руках. – Он понюхал мою самокрутку и зажал её между губами.

– Да, это будет сложно, – задумалась на секунду я, поднося огонёк зажигалки к его лицу. – Хотя твои случаи разбирают в теории по кирпичикам.

– Теория – это одно, Оля. В жизни всё немного… – он глубоко затянулся и, выдыхая дым, сказал: – …иначе. Вот ты в теории как бы промывала мозги жертвам насилия?

Я смолчала, признавая его правоту. Когда я училась на курсах и слушала преподавателей, мне несколько раз хотелось прервать их, потому что они несли откровенный бред, рассуждая о поведении и насильников, и их жертв.

– Так почему «Лазарь»? – Я решила перевести тему со своей скромной персоны.

– Нашли меня обвязанным тринитротолуолом, он же тротил в простонародье. – Игорь снова усмехнулся. – В одном из зданий, которое захватывали наши. Тимур собственноручно снимал с меня гирлянду.

– Нет права на ошибку, – вспомнив кусочек чернил на плече у страшного мужчины, протянула я.

– Да, сапёрская наколка. Над этой надписью у него жуткий череп набит. До сих пор прошу переделать, он ни в какую, – он сморщился и передёрнулся. – У меня плечо прострелено было, и на шее крест православный вырезали. Чтобы кровью истекал, – он хлопнул себя по чёрному треугольнику на шее, показывая место. – Как выжил – до сих пор загадка. Словно воскрес заново. Тимур, когда моё полное имя услышал, посмеялся: «Повезло тебе с фамилией». Поэтому и «Лазарь», – спокойно закончил свой рассказ Игорь.

Мы помолчали. В темноте посёлка звонко щебетали ночные букашки, чьё название я до сих пор не запомнила. Где-то отдалённо гудела трасса. Мне стало немного зябко, но я вида не подала.

– А ты? – вдруг спросил он. – Как ты справляешься?

– С чего ты взял, что я справляюсь? – ответила я вопросом на вопрос.

Лазарев пристально посмотрел на меня. Потом оттолкнулся и встал на ноги одним ловким движением.

– Пошли в дом, Оля. Холодно, – протянув мне крепкую ладонь, спокойно сказал он.

Я выбросила недокуренную сигарету и схватилась за его руку. Подняв меня, Игорь проводил моё бренное тело до спальни и пожелал спокойной ночи, поцеловав в макушку, как заботливый папаша.

Не знаю, сколько я лежала вот так, смотря в потолок и изучая голубоватые лучи, струящиеся из окна, но в итоге я не выдержала. Поднявшись с кровати, я тихонько прокралась в комнату, где он спал, легла на матрас и вытянула руки вдоль тела, как тогда, пять лет назад. Лазарь накрыл меня одеялом, не говоря ни слова; а потом взял мою ладонь и осторожно переплёл свои пальцы с моими.

Правую руку он положил под подушку и наверняка сжал пистолет в руке, который он держал при себе с самого первого дня, как я появилась у него в доме.