Текст книги "Созвездие Козерога, или Красная метка"

– А вы кто?

– Я? Неужели ты меня не узнаешь? Не узнаешь? Совсем?

– Узнаю. Вы та тетя, что внизу дежурит, – сказал он нехотя.

– Ну вот, да. А еще, ну я, кгхм… я… Я мамина знакомая, да. Подруга.

– Не было у мамы таких подруг, – отрезал Артем.

– Мы… понимаешь, мы недавно познакомились.

– Тогда почему вы спрашиваете про Андрюшу? Мама вам не сказала, да? Почему?

– Понимаешь… мы только недавно познакомились…

– Андрюша – это Ритин сыночек, – вдруг подала голос Катя. Прежде чем сказать, девочка подняла руку – совсем как в школе, хотя лет Катюше было не больше шести. – Он еще совсем маленький, Андрюша. Когда мама его принесла, то сперва даже не разрешала к нему подходить. Из-за ин… – она запнулась, – ин-фек-ции. Только Рите и Тане разрешала.

– Таня – это твоя старшая сестра?

– Да. Только она с нами не живет.

– Она у мужа живет, – сказал Артем, все так же нахмурившись.

– Понятно…

– Значит, Андрюша – это сынок другой вашей сестренки, Риты. Да?

– Он ее сынок, – кивнула Катя. – Он у нас вот в той кроватке спал.

И она показала рукой на маленькую кровать с боковой сеткой, стоявшую в дальнем углу комнаты, как раз под полкой с потрепанными детскими книжками. Я-то сперва подумала, что эта кроватка кого-то из младших девочек.

– Там раньше Поля спала, – пояснила Катя, словно отвечая на мою мысль, – а потом мама принесла Андрюшу. И Поля стала спать со мной и Машей.

– Я сплю с Машей и Катей, – с готовностью заверила меня крошка.

– Значит, Андрюша не жил со своей мамой? То есть с Ритой?

– Он у нас жил, – сказала Катя. И, наклонив голову к правому плечу, добавила: – Рита мало когда к Андрюше приходила. Она была занятая.

– Та-ак…

Оставалась, конечно, еще много непонятного, но я больше не могла вести этот допрос. Конечно, ничего плохого от моих вопросов ребятам не сделается, но все равно. Было в этом что-то некрасивое, подлое даже – расспрашивать испуганных детей, чья мать исчезла неизвестно куда.

На пороге замаячили ретивые дворовые старушки – очень кстати! Страшновато было оставлять ребятишек одних.

– Ну что ж, мальчики и девочки, большое вам спасибо, – сказала я, поднимаясь с пола. – Ведите себя тихо, не балуйтесь… Все будет хорошо. И мама скоро придет… До свидания.

– До свидания, – нестройно ответили дети.

Пятясь, я вышла из квартиры. На смену мне, толкаясь, уже лезли бабульки. На их морщинистых лицах было совершенно одинаковое горестно-жалостливое выражение.

«Напугают только детей, старые ведьмы!» – сердито подумала я, устремляясь во двор вслед за Сашкой к ожидавшей нас Аде, которая так и не вылезла из машины. И вдруг почувствовала, как до моей руки робко дотронулась маленькая ладошка.

– Скажите, – выскользнувший за мной из квартиры Артем, подняв голову, смотрел требовательно и строго, как взрослый. – Скажите: ведь Рита никуда не уехала? Да? Я знаю – ее убили… Я слышал!

– Ты… Ты иди домой, мальчик, – пряча глаза, пробормотала я. – Вот вернется мама – она все-все тебе объяснит.

* * *

Сашка, Ада и я сели на лавочку, на которой еще недавно сидел и размазывал по лицу сопли Дыня, и уставились друг на друга.

– Ну? – спросила я после минуты молчания.

– Ну? – машинально повторил Сашка. И, подумав, добавил: – Я думаю, вчерашний подкидыш – это и есть Андрюша. И Сима эта пошла за ним в дом малютки.

– Господи, да это уже ежу понятно! Ты скажи мне лучше, почему она так долго ходит? Ведь знает, что дети одни?

– Может, они там бумаги какие-нибудь долго оформляют?

– Так долго, что она даже ночевать не пришла?!

Мы снова глянули друг на друга и одновременно поднялись с места. Не сговариваясь, быстро зашагали к машине – как здорово, что я вчера догадалась взять у приехавшей с милицией медсестрой адрес дома малютки! Какая же я молодец!

Этот небольшой двухэтажный дом с выкрашенными желтой краской стенами оказался затерянным среди сектора «хрущевок» на другом конце Москвы, в районе станции метро «Планерная». Ада, пригнувшись, долго стучала в дверь главного входа, пока в ней не откинулось врезное окошечко и чья-то равнодушная рука не выставила нам под нос табличку: «Прием посетителей не ведется. Карантин».

– А… – сунулся было в окошко Сашка, но та же рука со стуком захлопнула откидную фанерку, едва не прищемив моему сыну нос. – Вот черт! – пробормотал он, отпрыгнув.

– Что же делать?

– Пойдемте-ка…

Чвакая ногами по каше из мокрого снега, мы вслед за Адой быстро обошли здание по периметру, толкнули дверь служебного входа – она тоже оказалась заперта. Мы забежали еще за один угол – о, счастье! – вход в пищеблок был открыт нараспашку, возле него стоял маленький грузовичок, суетливые тетки в белых халатах принимали из рук молчаливого грузчика большие бидоны с молоком.

– Где заведущая? – не здороваясь, громко спросила Ада, придав своему голосу грозные начальственные модуляции.

– А вы кто? – подозрительно спросила пожилая женщина с «халой» на голове.

– Вопросы здесь задаю я!

Женщина совершено не испугалась Адиного рявканья. Она внимательно посмотрела на меня, потом на Сашку, передала своей более моложавой соседке какие-то бумаги («Люба, проверь все по накладным. Только внимательно, Люба!») и, не оборачиваясь, прошла внутрь здания. Мы, конечно, последовали за ней.

– Бахилы наденьте! У нас карантин, – приказала она, когда мы миновали подвальные катакомбы и вышли в светлое и чистое нутро приюта. Пришлось напялить на ноги протянутые ею целлофановые мешочки.

Мы поднялись в кабинет заведующей, который женщина открыла своим ключом. Она хозяйским шагом проследовала по ковру, скрипнув стулом, заняла место за письменным столом – и только тогда повернула к нам спокойное лицо с гладким лбом и густо напомаженными губами:

– Я – заведующая. Слушаю вас.

– Гм…

Сашка растерялся только на секунду.

– Позвольте представиться! – щелкнул он каблуками. – Майор милиции Торочкин!

Он выдернул из руку кармана и быстро-быстро повертел под носом у заведующей какими-то красными корочками. Я удивилась: эт-то что еще за новости?

– Имеем к вам несколько вопросов. Предупреждаю: вопросов важных и сугубо конфиденциальных!

– Я слушаю.

– Так вот, уважаемая… как вас, простите?

– Нина Елизаровна.

– …Так вот, уважаемая Нина Елизаровна, меня интересует все, что касается ребенка, который был доставлен к вам вчера вечером. Трехмесячный мальчик, подкидыш. Был такой?

– Продолжайте.

– Это, собственно, все. Я задал вам вопрос.

– А могу я узнать, товарищ майор, почему вас интересует судьба именно этого ребенка?

– Не можете. Тайна следствия, – сказал Сашка очень туманно.

Женщина посмотрела на нас с пониманием и наклонила голову, что должно было означать кивок. Затем она разомкнула переплетенные на груди руки. А потом одной рукой нажала вделанную в стену кнопку (я не сразу поняла, что это такое), а другой сняла трубку с телефонного аппарата, набрав на нем номер с лежавшей перед ней визитной карточки.

На тревожный сигнал, который уже звучал вовсю, в дверях моментально возник высоченный амбал в форме санитара.

– Шурик, – сказала Нина Елизаровна, убрав палец с кнопки. – Побудь-ка пока здесь. Чтобы гости наши не ушли ненароком.

Детина остановился в дверях и принялся рассматривать нас пустыми глазами, в которых не светилось ни мыслей, ни чувств, ни эмоций. Заведующая же переключилась на своего телефонного собеседника.

– Алексей Федорович! – сказала она в трубку, и я мгновенно похолодела: она звонила следователю Бугайцу! – Это Нина Романчук, из дома малютки, мы с вами утром виделись… Да, да. Взаимно. Так вот, товарищ следователь, у меня в кабинете сидят трое. Предъявили фальшивые удостоверения и потребовали выдать информацию о пропавшем ребенке. Да, том самом. Я распорядилась их задержать.

– Пропавшем ребенке? – вздрогнула я. – Что, мальчика украли?!

Мне никто не ответил. Заведующая выслушала несколько указаний, которые следователь пробулькал ей в телефонную трубку, и опустила оную трубку на аппарат.

– Что это значит? – спросила я, негодуя. – Вы никакого права не имеете нас задерживать!

– Сидите, женщина, – спокойно и даже где-то дружелюбно сказала заведующая. – Я выполняю данные мне инструкции.

– Мы ни в чем не виноваты!

– Ну, так тем более не о чем беспокоиться.

– Но…

Я сделала попытку подняться с места. Однако амбал шевельнулся – и мне сразу расхотелось дразнить зверя.

– Такой дядя – и работает в детском приюте… Ему бы на границе стоять… С рогатиной! Охранять наши рубежи, – проворчал Сашка, невольно вдавливаясь спиной в стену.

– Нельзя ему на границе, – ласково сказала Романчук. – Наш Шурик – человек глубоко верующий и оружия в руки не возьмет. Он здесь альтернативную воинскую службу проходит.

В принципе, из этих слов Нины Елизаровны следовало, что Шурик не станет ловить и бить нашу троицу, если мы сделаем попытку бежать. Но я еще раз посмотрела на бритую голову этого пацифиста, по форме и величине напоминавшую тыкву, на руки-грабли, которые свешивались у него почти до коленей, – и отвергла мысль о побеге.

– И все-таки, Нина Елизаровна! – Сашка, несмотря на арестантское положение, включил свое обаяние на полную мощь (а этого обаяния у «милого мальчика», как называли моего сына поголовно влюбленные в него старые девы нашего двора, были полные закрома). – Раз уж мы все равно узнали, скажите: неужели подкидыш пропал? Как же так? Его украли?

– Я не могу отвечать вам, молодой человек. До тех пор, пока не проясню природу вашего любопытства.

– А я вам объясню, – вмешалась я. – Это при мне вчера был найден ребенок, которого вчера же привезли в ваш дом малютки. Я вызывала милицию, и медсестру к вам провожала опять же я.

– Ну, раз так, то следователь прокуратуры будет вам только благодарен. Сейчас он сюда подъедет, и вы…

Она осеклась и неторопливо встала навстречу Алексею Бугайцу, уже переступавшему порог ее кабинета. Следователь остановился у двери и уставился на нас с откровенной недоброжелательностью. Минута, если не больше, прошла в звенящем молчании.

– Господи, как же вы мне надоели… – разжал наконец челюсти следователь. Обращался он напрямую к Аде, которая, между прочим, до сих пор не произнесла ни слова. В голосе его даже не было особенной злости.

– Еще раз здравствуйте, Алексей Федорович, – спокойно сказала Ада. – А мы тут пришли нашего вчерашнего подкидыша навестить. А его, оказывается, украли?

– Не украли, а унесли в неизвестном направлении, – проворчал следователь, вяло занимая место за письменным столом заведующей.

– Честно говоря, не вижу разницы, – приподняла одну бровь Ада.

Бугаец, сделав вид, что он ничего не слышит, нацелил красные от недосыпа глаза в моего сына. Сашка сразу же принял очень-очень независимый вид:

– Ну-с, господин-товарищ майор, предъявите ваши документы!

Слово «майор» Бугаец, конечно, произнес с особым сарказмом.

Сашка пожал плечами и неохотно перебросил ему через стол красную книжечку. Теперь уже и я могла разглядеть, что это было всего-навсего «Удостоверение НАрмального Пацана» – из тех, что стопками продаются у метро. Оказывается, мой сын способен на такой блеф!

– И как вам только не надоест ваньку валять, взрослый же с виду парень, – Бугаец брезгливо отодвинул от себя «удостоверение» и по-бабьи подпер голову рукой. Взгляд его был направлен поверх наших голов в пространство, и весь вид следователя заявлял, что ему невыносимо лень с нами возиться, потому что у него сын – двоечник, жена изменяет, у собаки глисты и вообще жизнь скупа на подарки.

– Так что, мы можем идти, что ли? – нерешительно спросил Сашка, засовывая «удостоверение» обратно в карман джинсов.

– А, идите вы… – махнул рукой Бугаец, – куда хотите. И бесполезно, конечно, предупреждать, чтобы вы не попадались мне на глаза.

– Бесполезно-бесполезно, – не без иронии подтвердил Сашка, пятясь к дверям и утягивая меня за собой.

Но тут инициативу в свои руки взяла Ада.

Легкой кошачьей походкой она вернулась и легко присела на стул, поставленный у стола.

– Алексей Федорович, миленький, – прошелестел ее вкрадчивый голос, – ну что вы расстраиваетесь, право? Ну, пришли мы навестить маленького, и что в этом такого? А хотите, Алексей Федорович, я вам тоже кое-что расскажу? Очень ценные сведения, между прочим. И начальство ваше обрадуется…

– Ай, что за чушь вы мелете, ей-богу…

– Честное слово, я могу, Алексей Федорович!

Следователь посмотрел на нее без всякого интереса. Затем перевел взгляд на заведующую Романчук – и она, развернувшись, тут же направилась из кабинета вон, поманив за собой Шурика. Амбал последовал за Ниной Елизаровной послушно, как дрессированная горилла.

– Что вы хотите? – спросил Бугаец, как только эти двое вышли из кабинета.

– Знать все о ребенке и матери убитой девушки. Как ее зовут? Сима? И что с ней случилось?

– Да перестаньте! Опять вы… суетесь, куда не просят. Какого черта сюда приперлись? Сенсацию искать?

– Честное слово, Алексей Федорович…

– Бросьте!

Он грохнул кулаком по столу – о, вот это я понимаю, по всему было видно, что это для него привычно! Но вслед за этим Бугаец пробормотал, причем скорее для себя, чем на публику:

– Рассказать все этой чертовке, чтобы потом не пришлось еще и с их трупами возиться.

– Вот именно, – заметила Ада. Она склонила к плечу рыжеволосую голову, засверкавшую в лучах холодного зимнего солнца, пересекавших комнату, и приготовилась слушать.

* * *

Многодетную мать Серафиму Петровну Чечеткину рано утром обнаружила дворничиха одного из расположенных неподалеку от дома малютки домов. Зевая и вздрагивая от резких порывов ветра, волоча за собой метлу и совок, она прошла в направлении мусорных контейнеров – и вдруг замерла на ползевке, увидев распростертое на мокром асфальте тело. Дворничиха тут же выронила метлу и, постояв некоторое время («Страшно мине было, гос-сссподя!»), все же подкралась к туловищу, которое лежало прямо в луже лицом вниз.

Дворничиха дотронулась до тела – никаких признаков жизни. Тогда, собравшись с духом, она ухватилась за полу скользкого от грязи плаща и с натугой потянула. Медленно, даже как будто нехотя, тело перевернулось на бок, потом на спину, тетя Глаша увидела темные, намокшие в крови и мокром снегу волосы, потом бледное лицо («интеллигентное!»), но в этом лице как будто что-то было не так… Тетя Глаша чуть сдвинулась, наклонилась ниже, и тут свет уличного фонаря осветил лежавшее тело, что-то тускло блеснуло – и дворничиха заорала как резаная!

В глазу у убитой торчал большой осколок красного стекла!

– Красного стекла?! В глазу?! Это же… У Риты ведь тоже!

Сашка дернул меня за руку, и я замолчала.

– Мы приехали сразу, как только поступил сигнал, – продолжал Бугаец. – Но «Скорая» прикатила еще раньше. Женщину увезли, но нам передали плащ раненой, в котором…

– Так она жива? – выдохнули мы с Сашкой. По моему телу разлилась волна громадного облегчения: я закрыла и вновь открыла глаза. Передо мной встало бледное испуганное лицо старшего сына Серафимы, Артема, я снова ощутила робкое прикосновение его теплой ладошки…

– Жива, – кивнул Бугаец. – Жива, но, как вы понимаете, в тяжелейшем состоянии. Ее огрели по голове куском тяжелой ржавой трубы. Мы нашли орудие покушения, преступник выкинул его через несколько шагов, убегая по направлению к автобусной остановке. К трубе прилипли волосы и кровь пострадавшей, так что сомнений нет. У Серафимы Чечеткиной сильное сотрясение мозга, плюс глубокое проникающее ранение в глаз, велика вероятность, что она ослепнет… если вообще выживет, сейчас она в реанимации. Нам передали ее плащ, в кармане которого обнаружилась целая пачка документов.

Среди этих документов были: паспорт самой Серафимы, паспорт ее дочери Риты, свидетельство о рождении Чечеткина Андрея Валерьевича (в графе «мать» – четко вписаны Ритины имя, фамилия и отчество, на месте данных «отца» – прочерк), выписка из медицинской карты ребенка, подписанная дежурной сестрой располагавшегося недалеко от места преступления дома малютки.

Разумеется, следственная бригада сразу же наведалась в это детское учреждение, тем более что Бугаец буквально накануне сам разговаривал с Серафимой.

– Мне пришлось лично сообщить ей о смерти дочери, – сказал он с досадой. – Как будто и без того мало у меня головной боли! Когда сказал, она как окаменела. Хорошо, что за порог вышла, а то мелкотня ее испугалась бы… А когда про подкидыша упомянул – очнулась. Вцепилась в меня, говорит – внук это мой, дочери погибшей сын… Отдайте, мол. Какое там «отдайте», когда мальчонку увезли уже? Я и сказал, чтобы она успокоилась и забрала внука своего на следующий день. А она и слушать не хочет. Не буду, говорит, ждать, сейчас схожу…

Бугаец пытался объяснить Серафиме, что осиротевшего ребенка на воспитание другому человеку, пусть даже родной бабушке, могут отдать только по решению суда, но обезумевшая от горя женщина не хотела ничего слышать. Как выяснилось позже, этим же напором она взяла и дежурную сестру. Та действительно не имела формального права отдавать ребенка Симе, но…

– Так ведь грех же в казенном доме его держать, при живых-то родственниках! – разводила руками сестра, когда ее призвали к ответу. – Она же все документы предъявила. И женщина такая приятная, справная такая, вежливо говорила, не рисовалась тут…

Строго говоря, у дежурной сестры не было, конечно, никаких доказательств, что доставленный вечером младенец и есть Андрюша Чечеткин, чью метрику ей предъявляла его бабушка. Но пожилая сестра Серафиме просто поверила.

– Да, поверила! – говорила она почти с вызовом. – Вижу – женщина хорошая, честная, и поверила. Вы бы тоже небось поверили, кабы видели, как она тут тряслась вся! Это, грит, первый мой внук, войдите в положение… Ну-тк, а я что? Дите-то к нам поздненько уже доставили. Никого уж не было из начальства, и оформить как следоват мы ребятенка не оформили… Ладно, говорю, забирай свово внука. Вынесла ей. Она его схватила – и бежать. Я говорю – стой, возьми хоть карту-то с осмотром, пригодится! Вернулась. Поблагодарила…

Складывалась следующая картина: Серафима Чечеткина, забрав поздно вечером из дома малютки грудного внука, направилась вместе с ним к автобусной остановке. Но по пути на женщину напал неизвестный. Не грабитель, если судить по нетронутым вещам, но, возможно, маньяк, если принять во внимание красный осколок, который преступник воткнул своей жертве в глаз. Осколок наводил на мысль о связи между двумя преступлениями – убийством Риты и нападением на ее мать.

– А ребенок? Андрюша? – снова прервала я Бугаеца. – Алексей Федорович, где же ребенок?!

Ответом мне были поднятые плечи следователя:

– Именно это мы и сами очень хотели бы знать. Ребенок пропал. И все говорит в пользу той версии, что его забрал преступник. Сейчас идет поиск свидетелей – может, кто-то видел вчера в десятом часу вечера человека с младенцем на автобусной остановке? Но надежды мало. Главное, совершенно непонятно, зачем нападавшему вдруг понадобился грудной ребенок? Ведь незадолго до этого он, напротив, от него избавился. Подбросил его к дверям чужой квартиры. А потом…

Мы молчали.

Бугаец безнадежно вздохнул и отвернулся.

– Будем хотя бы надеяться, что мальчик жив… – тяжело сказал он. – И вдруг добавил непонятное: – Самое удивительное, что все это совершенно невозможно!

– Почему? – удивилась я. – Возможно все, что не противоречит законам физики. Почему бы кому-то не искать в квартире убитой некую кассету? И почему бы многодетной матери Серафиме не пасть от руки маньяка? И новорожденному не носить имя Андрюша и не быть сыном Риты Чечеткиной?

– Вот-вот! Как раз последнее-то и невозможно, – Бугаец устало прикрыл глаза и провел ладонью по лысине, приминая легкий пушок на макушке. – По данным судмедэкспертов, проводивших вскрытие погибшей, Маргарита Михайловна Чечеткина никогда не рожала! – ошарашил он нас. – А кроме того, перед смертью девушка не имела… то есть не была… вернее, она не состояла… – следователь неожиданно смешался, покраснел и закашлялся. По тому, как он прятал глаза, мы поняли: Бугаец уже давно подобрал подходящий глагол, просто слово никак не идет с его языка.

– Перед смертью она не спала с мужчиной? – подсказала Ада участливо. – Не занималась любовью? Не имела половых контактов? Не участвовала в соитии? Не совокуплялась?

– О господи, перестаньте! Да-да, именно это я и хотел сказать, но слышать такое из женских уст… вы циник, я всегда это подозревал!

Ада выдала ему еще одну из своих фирменных улыбок.

– Просто я предпочитаю называть вещи своими именами, Алексей Федорович. И чтобы дать вам возможность избавиться от нас окончательно, разрешите задать последний вопрос. Да? Спасибо. Скажите, что еще удалось установить вашему следствию?

Нахальству вопроса Бугаец не удивился. Казалось, он вообще решил не спорить и не возмущаться. Может быть, у него болела голова? А скорее всего, он решил, что с Адой так будет проще.

– Девушку, Риту Чечеткину, задушили, а затем – уже мертвой (это тоже установили эксперты) – воткнули в глазное яблоко красный осколок, – вялым тоном произнес он ужасные вещи. – Возле тумбочки, рядом с кроватью убитой, следователи обнаружили разбитый плафон ночного светильника. До того как его разбили, этот плафон представлял собой конус, сделанный из ромбовидных кусков красного и белого стекла. И, по всей видимости, убийца в виде какого-то непонятного для нас знака (осколок в глазу у жертвы) не только использовал именно это стекло, но и прихватил с собой несколько кусочков. Здесь я, опять же, ссылаюсь на экспертов, это они указали в своем заключении, что в куче битого стекла не хватает нескольких частей.

– Это все?

– Пожалуй.

– Спасибо большое.

– Приятного аппетита.

* * *

– Зоя Яковлевна, теперь дело за вами, – сказала Ада, когда все мы вновь оказались в машине. – Вы должны вспомнить и сказать нам, с кем дружила Серафима Чечеткина.

– Я?! – вопрос меня и в самом деле удивил.

– Да, вы. Вы много лет проработали консьержкой в доме, где все они жили. У Серафимы было семеро детей, подобные многодетные женщины обычно бывают очень заняты. И в то же время Сима наверняка была просто вынуждена иногда прибегать к помощи соседей. Знаете, как бывает? Попросить присмотреть за детьми час-другой, помочь с покупками, соли-луку занять. Да мало ли! Можете вы мне сказать, с кем особенно дружила Сима? Ну, к кому из соседей она иногда забегала?

– Если у нее и была такая подруга, то я об этом не знаю, – медленно сказала я, припоминая. – Ведь я несу дежурство внизу, у самой входной двери, и что там происходит на этажах… А! Вспомнила! – Ох и обрадовалась же я, что вспомнила! – Время от времени, не сказать, чтобы очень часто, Людмила наша выводила на прогулку Симиных малышей. Да, точно! Иногда, но это случалось.

– Что за Людмила?

– Жиличка с третьего этажа, швея-надомница. Хорошая швея, между прочим. У нее полдома в клиентах.

– Едем к ней? – вопросительно протянул Сашка.

– Конечно, – Ада снова поощрила его улыбкой.

Я начинала беспокоиться за своего мальчика: неужели он влюбился? А как же сессия?

Людмилу Стамескину не пришлось долго упрашивать, чтобы она нам что-нибудь рассказала. Женщина она была одинокая и оттого словоохотливая. А к тому же Людмила нисколько не сомневалась в моем праве на допрос – трудно понять, что происходило у нее в голове, но, очевидно, консьержка представлялась этой высокой дебелой женщине чем-то вроде начальства. Сашку, которого мне так и не удалось прогнать домой к учебникам, и Аду она, как видно, приняла за еще большее начальство и провела нас в скромно обставленную, но чистую комнатку, в центре которой стояли швейная машинка и раскроечный стол.

– Садитесь, – Людмила сняла со стульев развешенные на них раскроенные детали из алой шелковой ткани. – Господи, горе-то какое! Сима, бедная… Мы с ней столько лет рядом прожили. Я даже за деточками ее помогала присматривать по-соседски. И для Кондратьича – это муж ее – я частенько в аптеку бегала, если Сима замотается или на работе задержится…

– У Серафимы Чечеткиной было семеро детей, и она еще успевала работать? – удивилась Ада. Конечно, я же не успела ей сказать, что многодетная мать нашего подъезда действительно трудилась, где – я точно не знала, но что-то такое по линии соцобеспечения.

Людмила ответила даже несколько обиженно:

– Конечно! Как же иначе? Ведь Кондратьич-то совсем плохой. Прямо заместо восьмого ребенка он ей был!

* * *

Серафима появилась во дворе дома, где проживала Людмила, двадцать пять лет тому назад. Дело было, как хорошо запомнила рассказчица, во время первомайских праздников. Соседи, подхватив детей с шариками и флажками, ушли на демонстрацию, двор практически опустел, в поле зрения маячили только голуби да посматривающие на них дикие голодные кошки.

Люся Стамескина как раз тыкала в стоявшие на балконе ящики со свежей землей корешки какой-то рассады (ей сказали, что к середине лета ее балкон покроется пышной зеленью и непременно будет привлекать к себе взгляды, в том числе и мужские), когда заметила робко передвигавшуюся по детской площадке маленькую, как подросток, девушку в светлом плаще и дешевом беретике, из-под которого выбивались мягкие светло-русые пряди.

Собственно, цвет волос и остальные детали Людмила разглядела чуть позже, когда уже оказалась рядом с незнакомкой и, ахая, выслушивала ее рассказ. А пока, стоя на балконе, любопытная Люся лишь заметила про себя, что барышня, огибавшая песочницу и направлявшаяся к первому подъезду, никогда раньше в пределах ее видимости не появлялась.

– Вы к кому, девушка? – окликнула ее Люся притворно строгим голосом. И вместо того чтобы просто отмахнуться от не в меру любопытной соседки, незнакомка остановилась и с готовностью подняла голову на зов:

– Здравствуйте! – голос у нее был негромкий и тоже какой-то мягкий, ласковый. – С праздником вас! Мне в тридцать восьмую, к Чечеткиным.

В тридцать восьмой квартире проживали двое – маленькая согбенная тетя Нюра, несмотря на свои шестьдесят все еще работавшая кондуктором троллейбуса, и ее сын Михаил, очень болезненный молодой человек лет тридцати двух, который числился конструктором в каком-то НИИ.

– А нету их никого, – с удовольствием сообщила Людмила. – Тетя Нюра сегодня работает допоздна – слышала, по радио объявили, что троллейбусы в праздники на усиленный режим работы перешли? А Михаил на демонстрации. Еще утром ушел.

– Я знаю, – сказала Сима, обеими руками придерживая берет и продолжая смотреть на Варю, высоко подняв голову. – Меня Миша и послал за своими вещами. Ему на демонстрации плохо стало. На «Скорой» увезли.

Людмила присвистнула и, коротко крикнув: «Погоди, стой, где стоишь!» – скрылась. Через пару секунд она уже подбежала к Симе, которая так и застыла между песочницей и детской каруселью, по-прежнему придерживая на голове берет.

– Мишке, говоришь, опять поплохело? – задыхаясь от бега, спросила Людмила. – Что на этот раз? Небось, родильная горячка?

Сарказм Людмилы Стамескиной в адрес соседа объяснялся двумя причинами: во-первых, упомянутый Михаил никогда не хотел замечать яростных Люсиных попыток привлечь его внимание, а во-вторых, и это главное, всему двору и даже обитателям прилегавших окрестностей молодой мужчина был известен своей чрезмерной болезненностью.

Его больничная карта состояла из нескольких томов. Из двенадцати месяцев в году восемь Михаил Чечеткин пребывал на бюллетене. Врачи находили у тридцатидвухлетнего мужчины гипертонию, ишиас, гайморит, бронхит, корь, краснуху и гепатит; обнаруживали диатез, гастрит, геморрой, непроходимость кишечника и колит; к списку диагнозов постепенно прибавлялись авитаминоз, отит и красная волчанка…

Стоило только посмотреть, как Михаил, будто древний старичок, в ясные дни в сопровождении матери выползает из своего подъезда погреться на солнышке – как вам сразу приходила в голову мысль, что этому бедолаге осталось недолго топтать нашу грешную землю. Высокий, очень сутулый, со впалой грудью и тонкими, бледными, очень слабыми руками, он казался форменным доходягой. Медленно передвигаясь по двору, Михаил Чечеткин оставлял за собой тошнотворный шлейф из лекарственных и больничных запахов.

– Знаешь, Люська, ты не торопись жалеть Мишку-то, – сказала как-то Людмиле по секрету другая ее соседка, работавшая в регистратуре ближайшей поликлиники. – Не такой уж этот Чечеткин и хворый. Он просто, знаешь, кто? Классический ипохондрик!

– Кто-кто? – переспросила Людмила. Высшего образования у нее не было, и умные слова ввергали швею-надомницу в почтительный трепет.

– Ипохондрик! Это тоже болезнь, но своеобразная. Больше психическая. Болезненное состояние сознания.

– То есть?

– Ну, это когда человеку кажется, что у него все время что-то болит. И он так в это верит, что кое-какие признаки болезней и впрямь начинают проявляться. Но бóльшей частью все эти его болячки – придуманные или преувеличенные.

– Но он же страдает! – в том, что Миша и впрямь выглядит замученным и залеченным, сомнений не было никаких.

– Конечно! – пожала плечами регистраторша. – Это так называемое нервное страдание, которое развилось в результате ипохондрии! Классический случай. Я тебе больше скажу: у мужчин зрелого возраста ипохондрия вообще может перерасти в меланхолию. Или даже бери дальше – в первичное сумасшествие! Паранойю.

– Ой, мамочки! – вскрикнула Люся, легко представив себе, как помешавшийся на своих болезнях Михаил врывается к ней домой под покровом ночи и насильно вливает в Людмилино горло три литра касторки.

– Да не боись! Чечеткину твоему до этого далеко. Он просто слабовольный очень, слизняк! Ни за что не хочет в этой жизни отвечать. Взрослый мужик, а желает, чтоб с ним, как с ребенком, нянькались!

Со дня этого разговора уже прошло несколько месяцев, но Люся все еще пребывала под впечатлением. И, хотя к ее отношению к Михаилу теперь примешивалась изрядная доля презрения, на скрючившегося и хватающегося то за бок, то за поясницу мужчину она продолжала взирать с некоторой опаской.

А молоденькая женщина в светлом плаще, напротив, вызвала у нее любопытство: это было в первый раз, когда в Михаиле, помимо его молчаливой матери, принимал участие кто-то еще.

– Так что там у нас с Мишей-то приключилось? – повторила Людмила свой вопрос.

– Сердце, – приветливо ответила девчонка. – Мы всем отделом у института собирались, на демонстрацию. И Миша пришел, правда, мы ждали его долго. А когда стали всем лозунги и портреты раздавать, он так побледнел ужасно! Парни его под руки подхватили, падать он начал… и к стенке прислонили. А я к вахтеру побежала, в «Скорую» звонить…

«Скорая» приехала только минут через сорок – машина с трудом прорвалась сквозь запруженные праздничным народом улицы. Пожилая врачиха в два счета обстукала бледную ввалившуюся грудь Михаила Чечеткина.