Текст книги "Созвездие Весов, или Рыцарь падшей королевы"

Диана Кирсанова
Созвездие Весов, или Рыцарь падшей королевы

Сергею Бондаренко, хорошему человеку

Не человек ли властен над судьбой?

Не в звездах дело, мой дражайший Брут,

А в нас самих…

Шекспир

Убийца

«…Я пытаюсь. Я честно пытаюсь забыть.

Полгода я живу в этой тупой, гулкой пустоте. Полгода.

С тех пор, как она бросила меня.

– Нет милый, нет. Это решено. Нам надо наконец расстаться, – сказала она тогда. И это был приговор.

До сих пор помню этот вечер до мельчайших подробностей. Она сидела на моем диване, бледная, очень уставшая, с опущенными плечами. Под тонкой кожей виска билась голубая жилка. Такая знакомая. Я мог смотреть на эту пульсирующую жилку часами и в те редкие минуты, когда она мне это позволяла, ласково касаться губами ее виска.

– Нам надо расстаться, милый мой! Мы только мучаем друг друга. Пойми меня, пожалуйста. Постарайся понять.

Я опустился на пол возле нее и положил голову ей на колени. Родная рука неспешно ерошила мне волосы. Это была прощальная ласка. Она говорила еще что-то, негромко, почти неслышно, как будто баюкала. А я вздыхал ее запах, прижимался лицом к коленям, вжимался в них, словно пытался отпечатать, оттиснуть себя на ее теле.

И плакал. Я рыдал так, как в последний раз рыдал очень давно. В детстве.

Потом она ушла.

…Полгода вокруг меня ничего не происходит. Совсем ничего. Иногда только мне кажется, что я снова оживаю – в те редкие ночные часы, когда она снова приходит ко мне, стоит на пороге спальни.

Я вижу ее так ясно.

Я приподнимаюсь на кровати. На этой кровати рядом со мной лежит другое тело – ненужное, отталкивающее, чужое тело моей жены. Оно храпит, высвистывает носом рулады, тяжело стонет во сне. Я с гадливостью смотрю на это влажное от пота лицо с налипшими на него волосами, этот рот, который бормочет что-то, донося до меня несвежее со сна дыхание женщины, давно и глубоко мне отвратительной.

Я приподнимаюсь на кровати. И смотрю не на жену, а на Нее.

Теперь мы одни, потому что я знаю, что жена не увидит Ее, даже если проснется, – и мы можем поговорить.

– Почему ты бросила меня? – спрашиваю я. – Разве тебе было плохо со мной?

Она молчит. Смотрит на меня. В любимых глазах – грусть.

– Неужели тебе было так плохо со мной?

– Я не хотела, чтобы ты был одинок.

– Мне плохо без тебя.

– Нет-нет… Все пройдет. Все будет хорошо.

– Не уходи…

Но она уходит. Уходит легко, так же легко, как ее дыхание, – даже штора, перекрывающая вход в супружескую спальню, не шелохнется.

И возвращается темнота. Тоска. Духота и шепот ночи. И невнятное бормотание женщины, которая ворочается рядом…»

Макс

«…Предчувствовал ли я что-нибудь, когда проснулся в тот день в смурном настроении, или просто не выспался – сейчас уже не скажешь. Ясно, что последующие события накладывают на воспоминания свой отпечаток, вот и начинаешь придумывать: «В то утро я сразу понял, что что-то не так», «первая же увиденная женщина посмотрела на меня как-то странно», и так далее. А на самом деле все это ерунда.

Я уже давно каждое утро понимаю, что что-то не так – и с миром вообще, и со мной в частности. А в том, что женщины смотрят на меня странно, – и вовсе ничего удивительного. Удивительно то, что они еще не крестятся при этом и не тычут в меня пальцем с загнутым багровым маникюром:

– Вот он! Вот источник наших бед!

Я всем что-то должен. Не оправдал надежд. И стало быть, во всем виноват.

Раньше я только смутно об этом догадывался, а сейчас уверен на двести пятьдесят шесть процентов, а потому и не расстраиваюсь особо.

Словом, то, что тогда я проснулся в смурном настроении и женщина посмотрела на меня как-то странно, никак не натолкнуло меня на мысль о будущих неприятностях. Смурное настроение объяснялось обычной алкогольной абстиненцией, а то, что женщина смотрела на меня привычно осуждающе – так просто она умела это делать лучше, чем я.

Я рывком поставил свой корпус вертикально. Ну, просто сел.

Тамара стояла прямо надо мной – полностью одетая, элегантная, свежая – и смотрела презрительно-сочувствующе: явно желала закрепить уже одержанную моральную победу какой-нибудь своей очередной красивой фразой – или моей нелепой. Я тут же ринулся ей на помощь и предложил такой вариант:

– Ты уже проснулась?

Она торжествующе покачала тщательно уложенной головой:

– Господи, тебя даже нельзя нормально бросить! Ты же опустишься окончательно! Ну что мне – няньку для тебя специальную нанимать?

– Ага, филиппинку. Или тайку. Хотя по правилам их должно быть хотя бы две. Тайки, я имею в виду. 90–60 – 90…

Теперь она покачала головой. Безнадежно.

– Некогда мне с тобой нянчиться, – наконец-то искренне сказала она. – Устала. Да и не хочется уже.

– Что-то мне подсказывает, что теперь ты позвонишь уже не скоро, – усмехнулся я.

– Между прочим, ты сам мне всегда звонил первым, вспомни. И вчера тоже.

– Да, разумеется, – сказал я. – Прости. И прощай.

В таких случаях трудно не воспользоваться наработанным опытом – банальностью и штампами.

Она вздохнула и вышла.

В общем, расстались мы вполне цивилизованно. Примерно раз в четвертый, но, по-моему, уже серьезно.

Ссора началась из-за пустяка – собственно, они только так и начинаются, потому что по принципиальным моментам нормальный человек всегда готов к диалогу, а вот по мелочам – ни за что. Просто вчера мы договорились встретиться, а я, пока ждал ее, успел выпить. Причем по уважительной причине.

Я вообще в этот день каждый год основательно напиваюсь. А тут всего полторы бутылки бурбона – а столько разговоров…

Вчера, 13 октября, была годовщина моего Освобождения. Ровно семнадцать лет назад меня бросила жена.

Впрочем, тогда ни она, ни я даже не догадывались, что она меня бросила. Просто Мария удачно уехала за границу. Настолько удачно, что возвращаться было уже просто глупо, особенно когда у нее там родились близнецы от очень достойного и уважаемого человека. Можно было бы сказать – шишки и богача, но это как-то снизило бы ее образ, придало бы ему несправедливый оттенок меркантильности. А этого, конечно, не было. Нельзя же считать меркантильностью то, что человек устал жить от своей получки до моей халтурки и стоять в очередях за детским питанием и дегтярным мылом.

Нет, проблема была не в этом. Проблема была в том, что жена моя была Красавицей – в истинном, русском понимании этого слова. Не холеной, не породистой, а именно русской Красавицей – спокойной, нездешней и с отчетливым отблеском трагичности на фантастически красивом лице.

Настоящим красавицам живется непросто: у них преувеличенное представление о некоем своем Предназначении – не зря же на этом несовершенном свете они появились ВОТ ТАКИЕ. Жизнь со мной, а потом с маленькой Арькой в тесной квартирке и без особых перспектив на исполнение Предназначения походила мало. Поэтому она и уехала – а точнее, осталась, когда представилась возможность не возвращаться из турпоездки. Не последнюю роль тут сыграл порабощенный ее красотой француз.

– Максим… – сказала она, позвонив из-за бугра по телефону.

И замолчала. И я тоже молчал.

Конечно, было тяжело и противно, зато сейчас я вспоминаю то время с благодарностью. Теперь мне уже ничего не страшно. Я понял, что человек способен выдержать многое, что всякий труд почетен, что с голоду я уже никогда не умру и что друзья действительно познаются в беде.

Не знаю, какой из меня был отец, но, по-моему, дочь выросла вполне здоровой и толковой.

Главное, она не переняла худших черт своих родителей. Не стала красавицей в маму (по той линии Ариадне, как ни странно, передалась разве что склонность к вольнолюбию и даже некоторому диссидентству) и не превратилась – того хуже – в витающую в облаках «творческую натуру», как я.

В общем, она не похожа ни на Марию, ни на меня, и с точки зрения психоанализа (или как там еще называются эти всезнающие науки) такая «непохожесть» выглядит, наверное, несколько странной.

Свои дни рождения мы с Ариадной празднуем вместе – она родилась, как и я, 23 октября. Кажется, это должно подразумевать, что и характеры наши похожи?

Ничуть, ничуть. Веселая, нагловатая девица с четкими ориентирами и планами на жизнь – современная до мозга костей. Иногда я чувствую, что она старше меня или, по крайней мере, мудрее…

В эту минуту этот мудрый человек как раз и вышел из своей комнаты – спасибо, что не раньше! Не в разгар разборок с Тамарой. И боже меня упаси объяснить это деликатностью! Просто Арька не слишком жаловала моих женщин (да и меня, как я подозреваю, в последнее время тоже). Нахмурив гладкие, как усики бабочки, бровки, встала у двери в мою студию – маленькая, она едва доставала головой до середины дверного косяка – и надулась, заложив руки за спину. Сейчас скажет какую-нибудь колкость.

А мне, как взрослому и умному отцу, надо не подать вида, как я робею перед собственной дочерью…»

Арина

«– …И никогда, никогда не суй свой нос во взрослые дела! – вслед за этим он дернул меня за косицу, сцепил указательный и большой пальцы и щелкнул меня по лбу. Было не то чтобы очень больно, но жутко обидно.

Я развернулась, сдернула с вешалки кепку и перчатки и так хлопнула дверью, что она прижала конец шарфа – пришлось, закусив губу, снова дергать дверь, высвобождать шарф, снова разворачиваться, снова хлопать дверью – и все это под его насмешливым взглядом, потому что он и не думал уходить, а стоял тут же, у вешалки, скрестив руки на груди и прищурив один глаз. Вся эта суматоха лишала мой поступок печати гордого презрения и выглядела, как всегда, жалко и несолидно.

Красная от обиды и унижения, я кубарем скатилась с лестницы и потрусила к метро.

Да. Тянуть больше нельзя. Пора его женить. Женить, или он совсем от рук отобьется!

Может быть, в устах семнадцатилетней девушки заявление о том, что она хочет женить собственного отца, звучит до странности непривычно, но я просто высказала мысль, которая преследовала меня уже лет пять. С тех самых пор, как лица его любовниц начали меняться так часто, что перестали различаться мною и слились в одну «собирательную» физиономию – непременно выхоленную, отреставрированную дорогой косметикой и обязательно с выражением легкой надменности (это когда она смотрит на отца) и жалостливого сочувствия (когда оборачивается ко мне). Сколько их перебывало в нашем доме, мне никогда уже не подсчитать даже на калькуляторе!

Только не надо думать, будто мой отец настолько циничен, что позволяет своим пассиям проходить в его спальню через мою «детскую». Поскольку наша жилплощадь состоит из двух отдельных, соединенных «карманом», квартир, то формальности всегда соблюдаются. Профессия фотохудожника дает отцу возможность именовать одну квартиру, ту, где царит наибольший бардак, – «студией», а вторая считается моей территорией. Или – «Арькиной половиной», потому что ко всем своим недостаткам отец имел остроумие назвать меня Ариадной!

Куда при том смотрела мама, я до сих пор не знаю. Она бросила нас с папой, когда мне было немногим более года. С тех пор мы живем с ним вдвоем. Если «жизнью вдвоем» можно назвать жизнь, когда каждая из его моделей (Ха-ха, «модели»! Да на них одних драгоценностей понавешано на миллион!) норовит поближе познакомиться с «бедной девочкой», то есть со мной.

Вообще-то, как женщина, я могу понять этих дур. Отец мой – мужчина хоть куда. Как мама могла его бросить, пусть даже ради жизни в Париже, о котором, если верить папкиным рассказам, она всегда мечтала? Эта мысль не дает мне покоя все последнее время.

К слову сказать, до пятнадцати лет я вообще верила, что моя мама была летчиком-испытателем и погибла при выполнении боевого задания. Когда вскрылась правда (спасибо внезапному откровению вечно пьяного соседа), я стала немножко меньше жалеть о том, что так не похожа на маму, чья фотография стоит у отца в студии на видном месте.

Мама – потрясающая красавица. На нее можно смотреть и смотреть. И я подозреваю, что отец мой, в те редкие минуты, когда остается в мастерской один, так и делает. Я даже догадываюсь, что в это время его лицо непроизвольно становится таким, каким я его больше всего люблю, – добрым, нежным и по-детски беззащитным.

В остальное время мой отец предпочитает казаться циничным и насмешливым.

Итак, я понимаю, конечно, что привлекает к нему всех этих надушенных дам в манто. Мало того что Максим Викторович Бардин очень привлекателен внешне – высокий, стройный длинноногий блондин с пышными всегда взъерошенными волосами, – так еще и профессия! Наверняка каждая из них считает, что спит не с фотохудожником, а со всей богемой сразу.

Много раз давала я себе обещание познакомить отца с какой-нибудь приятной во всех отношениях женщиной, достаточно разумной и милой, чтобы он захотел видеть ее возле себя каждый день. Считается, что взрослые дочери ревнуют отцов – я не такая! Я хочу женить его, пока чей-нибудь обманутый муж не подорвал нас в собственных постелях! Или пока он сам не влюбился в кого попало. Пока ничего не говорит о том, что такое может случиться, но…

Лучше, если я сама буду контролировать ситуацию…»

* * *

Теперь, когда решение принято, Арина почувствовала некоторое удовлетворение. И уже в нормальном, деловом настрое выныривала из метро «Китай-город» и вскоре подбегала к причудливому, увитому колоннами и мавританской лепниной зданию на Никольской – ее институту.

О готических окнах, словно в глазах, читался упрек: до первой пары оставалось не больше трех минут.

У гардероба толкалась очередь. Девушка в отчаянье остановилась. Не успеть!

– Арина! Бардина! – позвали почти от самой стойки. – Арька, давай сюда! Быстро!

Ф-фу, повезло!

Куртка с наспех засунутыми в рукав кепкой и шарфом поплыла по рукам и была подхвачена стоящим в начале очереди Валькой Сапруновым, одногруппником, ровесником и лучшим другом – именно так сказала бы Арина, если бы их знакомство имело чуть более продолжительную историю. Пока же оно насчитывало всего полтора месяца. Ровно столько прошло с первого сентября, когда их, первокурсников истфака, поздравлял низенький пузатый ректор. Валька оказался Арькиным соседом по парте, и они вместе с остальными от души потешались над ректорской манерой выражаться:

– Ну во-от, дорогие мои ребятушки, вот. Вы и студее-енты. Поздравляя-яю вас, гаврики мои. И надее-ееюсь, что эти стены будут. Гордиться ва-ами.

– Непреме-енно. Сте-ены будут. Просто ло-опаться от гордости, – в тон ему проблеял Валька – конечно, тихо-тихо проблеял, почти не раскрывая рта, но весь их ряд повалился на парту в приступе неудержимого веселья, а ректор долго оглядывал новичков поверх очков с выражением человека, оскорбленного в лучших чувствах.

Сейчас Валька, всучив свою и Арькину куртки флегматичному гардеробщику, пробирался к подруге. Арина кинула взгляд на часы – до звонка полторы минуты! Ровно столько, сколько нужно, чтобы добежать до аудитории!

– Понеслись, – схватил ее за руку Валька.

Вид у парня был помятый, волосы лохматились, но глаза блестели неким подобием азарта. Он был горд собой и, возможно, рассчитывал, что и Арина сумеет оценить выдержанную им Трафальгарскую битву.

И они понеслись.

– Слыхала новость? – спрашивал он на бегу. – Кубышкин заболел, что-то серьезное, в больницу слег, надолго. Вместо него бабец какой-то.

– А кто? – спросила Арина, притормаживая.

– Ну так щас и узнаем!

Первой парой у них с Валькой как раз история Древнего мира. До сих пор эту дисциплину, насквозь пропахшую ароматом античности, вел Петр Петрович Кубышкин – малюсенький сморщенный старичок, почти такой же древний, как и сама история. У всех первокурсников создавалось впечатление, что, кроме Урарту, киммерийцев и скифов, этого человека ничего не интересовало. Даже перхоть на его костюме казалась пылью египетских пирамид.

Заболел. Ну надо же! Арина нарастила скорость, подстегиваемая теперь еще и любопытством; новый бабец среди преподавателей – это интересно! Воображение сразу же подсунуло ей тетку с химической завивкой, поджатыми губами и плоской грудью. Да… Такая одними семинарами замордует.

Валька первым встал на пуанты и прокрался в аудиторию. Аринка шмыгнула за ним, скромно опустив глазки, одной половиной лица выражая извинения, а другой – намек на то, что опоздание вызвано трагическими причинами. Да. Переводили бабушку через дорогу. Как минимум.

– …В этот период на престол Ассирии вступил Ашшурнасирапал II, который подчинил себе всю Месопотамию вплоть до финикийского побережья. – Недовольство их вторжением стоящая у кафедры молодая женщина выразила лишь легким напряжением очень, надо признаться, мелодичного голоса. – Преемники этого царя Тикультиапалэшарр III и Шульманашаред IV двинулись в большой поход на Сирию и Палестину, где встретились с организованным сопротивлением противника…

Девушка села на место и с удивлением уставилась на «бабца». В первую очередь ее поразило, как легко, на одном дыхании и нисколечко не запинаясь, она произносит все эти совершенно невозможные имена ассирийских царей – Ашшурнасирапал… Тикультиапалэшарр… Шульманашаред… Арина бы захлебнулась уже на втором слоге. А во вторую… Во вторую очередь ее изумило, до чего интересные девушки ходят теперь в институтских преподавателях.

Хорошо, ну допустим, не девушка – тридцать-то ей наверняка есть. Или даже чуть больше. Вот такие еле заметные складочки у рта и голубые тени под глазами не появляются в двадцать пять лет… особенно если у тебя все хорошо в личной жизни. Она перевела взгляд на тонкую руку, рисующую на доске схему сражений. Длинные пальцы выпачканы мелом, маникюр безукоризненен, но – так и есть! – обручальное кольцо отсутствует.

Ага!!!

«Как зовут?» – нацарапала она на парте. И указала глазами на преподшу сидевшей рядом Светке Матюшиной, старосте группы.

«Анна Витальевна, – ответила Светка. И добавила: – Березнева, к.и.н.».

И кандидат исторических наук к тому же! Значит, красивая и не дура. Мысль, которая совсем скоро послужит причиной больших несчастий, еще не оформилась у Арины в голове. Но к визуальному изучению Анны Витальевны Березневой она приступила еще более заинтересованно.

* * *

– Дальнейшие годы, в общем, были свидетелями временного ослабления Ассирии, – говорила женщина, она перенесла указку на карту, где стала очерчивать промежуток между Черным и Средиземным морями. – Страна оказалась полностью отрезана от месторождений железа в Малой Азии…

«А у нее очень плавная, я бы даже сказала изящная, жестикуляция, – подумала Арина, все больше разжигая в себе интерес. – Вот только почему Анна (про себя она уже звала ее именно так) носит такие простые коричневые туфли на низкой платформе? Эти стройные ноги следовало бы подчеркнуть, и не только «шпилькой»! Юбкой, например, и не такой, как сейчас, – чуть ниже колена. Наоборот, коленки ей хорошо бы обнажить… Хотя плиссированные складки – это неплохо, можно оставить…

Дальше. За свободной трикотажной кофточкой не видно, какая у нее грудь, но шея длинная и плечи ровные, не широкие и не узкие – нормально, подойдут…»

Она вдруг поймала себя на мысли, что начинает рассматривать Анну, словно племенную кобылу, тряхнула головой и перестроилась.

Начнем с начала, то есть с лица.

Лицо – правильный нежный овал, «обрамленный», как пишут в романах, гладкими каштановыми волосами, разделенными на правильный прямой пробор. Тонкие брови, кажется, совсем не подправленные пинцетом. Большие строгие глаза – то ли серые, то ли зеленые, отсюда не видно… Идеально прямой нос. Губы… губы самые обыкновенные. Чуть тронуты неброской помадой. Вообще косметики на лице минимум. Ну, это можно исправить…

Явный недостаток один – за все время она ни разу не улыбнулась, даже вскользь. Но в целом подойдет.

«Для отца моего подойдет, – уточнила она про себя. – В качестве жены.

Да, именно так. А чего тянуть-то?»

Нет, ну конечно, предстоит еще выяснить про все ее душевные качества, нравственный облик, хозяйственную жилку, коммуникабельность и незлобивость – но уже сейчас ясно, что она не станет колотить мужа зонтиком, изменять ему с соседом или, допустим, подсыпать в суп сушеных пауков. Анна понравилась Арине с первого взгляда. «Пару разведывательных вылазок, чтобы узнать подробности, – и можно будет их сводить!»

Фу, как мерзко звучит. Не сводить, а знакомить.

* * *

Остальное время, благополучно пропуская мимо ушей дальнейшие злодеяния ассирийских правителей, Арина всесторонне обдумывала эту мысль и в конце концов окончательно ее одобрила. И решила разузнать про Анну все дополнительные подробности. Начиная с того, где она живет, и заканчивая тем, как ей там живется. И сделать это нужно именно сегодня.

Расчет простой. Чтобы выяснить все эти подробности, нужно за ней проследить, а чтобы проследить качественно, надо остаться неузнанной. Сегодняшний день подходит для слежки идеально! За неполных полтора часа, которые Арина просидела перед Анной в аудитории в числе еще ста пятидесяти человек, Анна ее наверняка не запомнила. А через день-два она уже начнет различать своих студентов по лицам.

После лекции Бардина понеслась в деканат, и завертелась юлой возле рослой тетки в полупрозрачном блузоне и с высокой прической. На эту прическу был вылито столько лака для волос, что она казалась сделанной из картона.

– Татьяна Васильевна, – лебезила Аринка, – вы уж простите, отвлекаю вас расспросами, знаю, заняты, знаю, нас много, а вы одна… Но как бы мне узнать? Вот Березнева, Анна Витальевна, которая у нас на первом курсе вместо заболевшего Кубышкина историю Древнего мира читает, – она сегодня во сколько освободится?

Не прерывая артиллерийской канонады на компьютерной клавиатуре, секретарша декана скосила на Арьку равнодушные, густо подведенные зеленым глаза.

– А тебе зачем это знать, Бардина?

– Понимаете… Мне ее манера преподавания страшно понравилась. Хочу тему для курсовой попросить.

Татьяна Васильевна еще разок выбила на клавишах стремительную дробь, поставила жирную точку и, не вставая с места, потянулась к набитому папками шкафу напротив. В разрезе ее блузона прямо перед Арининым лицом мелькнули шарообразные груди, под тяжестью которых едва не лопался кружевной бюстгальтер.

– Березнева, Березнева… Вопрос еще, будет ли эта Березнева тобой заниматься. Она первый день к нам на работу вышла.

– Я знаю.

Секретарша вздохнула во всю мощную грудь, отчего по кабинету пронесся ветер, и, раскрыв нужную папку на нужной странице, отчеркнула ядовито-зеленым ногтем нужную графу:

– Вот. Три пары у нее сегодня. Лекция – она уже прошла, семинар на третьем курсе и коллоквиум на втором.

Папка захлопнулась со звуком, похожим на короткий выстрел.

– Спасибо! – Арина постаралась перекричать вновь начавшийся треск (удивительно, как от ее напора клавиши не разлетаются во все стороны!) и понеслась обратно.

Пока все получалось очень удачно. У Анны три пары, у Аринкиной группы тоже три. Остается только не потеряться по дороге!

В два часа дня она затаилась в институтском холле. Там был очень удобный наблюдательный пункт: под большими электронными часами, рядом с нанизанными на металлический стержень пластмассовыми стульями, у зеркала, в котором отражаются все, кто спускается по лестнице к выходу. Здесь она и дислоцировалась.

Вертелась у зеркала минут сорок, с нарочитой медлительностью распустив косу и взбивая волосы – кстати, очень неумело, потому что понятия не имела, как их взбивают. И вообще волосы жалко было портить, но ради дела…

«Может быть, я и не похожа на Элину Быстрицкую или там Софи Лорен, однако волосы у меня и вправду классные…» – промелькнула посторонняя мысль. Тяжелая и длинная светло-русая шевелюра – если судить по фотографии в отцовской мастерской, – единственное, что досталось Арине по наследству от матери. «Ну и пусть, и вообще сегодня мне не до этого!»

Упорно работая расческой, Арина видела, как злобно косились на нее вертлявые студентки со старших курсов. Их бесило, что она перекрыла подход к единственному зеркалу в полный рост – ничего, потерпят!

Девушка упрямо продолжала превращать волосы в мочалку, пока не заметила наконец Анну – она совсем по-девичьи сбегала по ступенькам, застегивая на груди зелененькое пальтецо в талию. Через плечо у нее была перекинута лакированная сумочка на тонком ремешке.

Не останавливаясь, она на ходу надела берет, достала из карманов перчатки, пересекла холл и толкнула дверь на улицу.

Арина еле успела натянуть на всклокоченную голову кепку. Надвинув ее до самых бровей и подхватив рюкзачок, кинулась следом. Ну понятно, не сломя голову кинулась – она же читает детективы! Глянула на часы и, скорчив испуганную мину, поспешила к выходу. Старшекурсницы зашипели вслед, и Арька нарочно пару раз дерзко вильнула задом.

– Арька! – крикнули сзади. – Подожди! Я с тобой!

«Валька! Тьфу, черт! Тебя только не хватало», – ругнулась она про себя. Не оборачиваясь, махнула рукой – спешу, мол! – но Валька, прижав подбородком пакет с конспектами, уже торопился навстречу, на бегу всовывая руки в рукава куртки.

– Куда ты? Арька!

– Ну, чего тебе?

– Я хотел… Да подожди ты! У тебя что, пожар – так несешься?

– Что хотел – говори быстро! – сказала она с досадой. Тонкая спина Анны Березневой пока маячила впереди, но из-за этого приставалы Арька вот-вот может ее упустить! Свернет в переулок или того хуже – нырнет в метро, остановит такси, и жди потом второго такого случая!

– Ты спешишь, да?

– Валька! Или скажи, что тебе надо, или давай отложим до завтра, а?

– Да я… Я, собственно, так, без всякого дела. Хотел просто предложить…

– Что?

– Ну, прогуляться.

– А!.. – судя по всему, Анна действительно направлялась к дымной пасти метро, и Арька начала нервничать. – Ну так сегодня мне некогда, извини. Я занята.

– Занята? А что ты делаешь?

– Прогуливаюсь!

Ответ прозвучал не очень логично, более того – грубо, и, честное слово, ей совсем не хотелось обижать Вальку. Арина брякнула первое, что пришло в голову. Но он обиделся. Отвернулся, засовывая в карман сложенный вчетверо пакет с конспектами. Несильный ветерок высыпал на Вальку пару горстей сухих листьев с ближайшего деревца, листвяная труха осела на непокрытой голове и плечах. Он остановился и встряхнулся, став похожим на потерявшуюся собаку.

Моментально почувствовав раскаянье, Арина взяла его за рукав дутой куртки.

– Валька! Честно-честно, я прогуливаюсь и одновременно занята. Ну если хочешь, ну давай прогуляемся вместе, только ты не спрашивай меня ни о чем, ладно?

– Ладно. – Он заметно повеселел. А она, оглянувшись и поймав глазами зеленое пальто, обладательница которого уже спускалось по ступенькам подземки вниз, включила третью скорость.

* * *

Добрых полчаса, прилепившись к стеклам последнего вагона, Арина стерегла Анну, как львица добычу. Впрочем, это не составляло особого труда – «жертва» спокойно читала то ли книгу, то ли журнал и едва ли замечала, что происходит вокруг. Так они доехали до самой конечной. На «Планерной» Анна вышла – Арина за ней, а Валька следом – и быстрой, летящей походкой стала пересекать площадь, направляясь к автобусной остановке.

Они еле успели – до автобуса оставалось еще добрых метров тридцать, когда Арина увидела Анну, легко заскакивающую на подножку.

Всю дорогу «моя будущая мачеха», как уже стала звать Анну Арина, спокойно читала журнал, сидя у окошка слева. Было совершенно ясно, что место ей уступил тип ловеласного вида, который теперь нависал над нею, вцепившись в поручень, и, судя по шевелящимся губам, всячески старался завязать знакомство. Пару раз Анна подняла на него глаза, вежливо улыбнулась, поправила съехавшую полу пальто, оголившую ее ноги в обтягивающих сапогах, и снова уткнулась в журнальчик.

Слава богу! Она не кокетка.

– На какой остановке нам выходить? – спросил Валька прямо в ухо. – Парочку остановок проедем или до конца?

– Не знаю я пока ничего, Валька! Ты же обещал не спрашивать!

– Ладно, молчу. Дурацкая ситуация…

С этим нельзя было не согласиться, но ничего не поделаешь. Ради счастья родного отца Арина готова кататься в этом автобусе хоть вечность. Даже целую неделю! Безвылазно.

…Надо признать, что ехали они действительно долго. Уже и пассажиры сменились раза по три-четыре, и ехавшая с ними армия теток с баулами вышла где-то в районе Сходни, и дышать стало посвободнее. Скоро в салоне появились свободные места, на одно из которых, как раз позади Анны, молодые люди и опустились. А автобус все катил и катил себе, поселяя тоскливую мысль, что, ввиду шарообразной формы Земли, он может никогда не упереться в действительно нужную остановку.

За окном городской пейзаж давно сменили холмы, перелески и кажущиеся бесконечными заброшенные пустыри. Потом вновь показались признаки цивилизации – замелькали столбы, провода… И вдруг снова косяком поплыли городские дома. Но какие! Необжитые, безликие, похожие на огромные спичечные коробки. Дворов и детских площадок не было и в помине. Вместо них там и сям громоздились кучи строительного мусора и тянули свои жирафоподобные шеи подъемные краны.

– Никогда здесь не была… – прошептала Арина скорее для самой себя.

– Да? – удивился Валька. – Это ж Куркино.

А-а. Ну надо же! Новостройки, а как неуютно… Одинокая женщина никогда не почувствует себя счастливой в таком доме. Арина открыла рот, чтобы шепнуть Вальке эту мысль, но глянула на Анну и напряглась: молодая женщина стала проявлять неожиданную деловитость. Журнальчик, который она продолжала читать всю дорогу, исчез в сумочке, руки поглубже подтянули берет, подняли воротник пальто, нырнули в перчатки. Анна встала, поправила на плече ремешок и остановилась у двери, готовясь выйти на следующей остановке.

– Валька! Готовность номер один! – приказала Арина, не разжимая губ.

– Сейчас? – он почему-то удивился.

– Да!

Автобус остановился, двери распахнулись – Анна пригнулась, придерживая полу пальто, и сошла. Арина схватила Вальку за рукав и вместе с ним выпрыгнула в другую дверь. Молодые люди сразу же притаились за пустующей тумбой для афиш.

Хотя могли бы и не прятаться. Не оборачиваясь, Березнева быстро шла по широкой бетонированной дорожке по направлению к новостройкам. Перетягивающий пальто пояс подчеркивал ее стройную талию, и походка у женщины была славная, летящая и в то же время спокойная – определенно, Анна нравилась Арьке все больше и больше.

Кроме того, она шла, совершенно не оглядываясь по сторонам, и это Арине тоже пришлось по душе. Значит, они с Валькой сумеют-таки остаться незамеченными.

– Я понял, – подал он голос. – Ты… то есть мы за ней следим.

– За кем?

– Да ладно тебе, ну! За ней, за Анной Витальевной. Так?

– Ну, так. Только ты обещал ни о чем не спрашивать!

– А я и не спрашиваю – я констатирую. Между прочим, если бы ты сказала мне об этом сразу, то сэкономила бы кучу нервов. И времени. Она живет вон в том доме, – и Валька указал на один из новоделов, до половины выкрашенных коричневой краской. Возле дома лежали останки нескольких расколотых плит, из которых во все стороны угрожающе торчали куски арматуры.