Текст книги "Созвездие Весов, или Рыцарь падшей королевы"

Убийца

«…Анна. Анна. Анна.

Аня, Аня, Аня.

Анюта… Анюта!!!

Почему ты всегда, всегда так далеко от меня – всегда, даже в те минуты, когда позволяешь, чтобы я был рядом? Я вижу твое лицо, гладкие брови, лоб, перечеркнутый морщинкой – у тебя уже морщинки! – нежные глаза, в которых любовь – ведь в них любовь, я не могу ошибаться! И руку, легкую, белую руку, одно прикосновение которой изгоняет из меня все тревоги, страхи, отвращение к самому себе, мою потерянность, одиночество, опустошенность – да, и опустошенность, потому что во мне не осталось ничего, совсем ничего с того самого дня, когда ты прогнала меня, прогнала меня от себя!

Ты тоже одинока и тоже страдаешь. Позволь мне согреть тебя. Позволь обнять…

Рука. Такая старая, такая знакомая ласка. Когда-то я мог не выпрашивать ее у тебя – ты разрешала. Я целовал твои руки, шею, тело. Ты вся была моей. Почему же сейчас ты гонишь? За что?!

– Послушай меня. Послушай. Ведь мы договорились с тобой, милый мой! Договорились не видеться больше… наедине.

– Почему, почему, почему???

– Мне страшно…

– Что тебя пугает, Анюта? Что?!

– Послушай, миленький, послушай – только не сердись… Мне кажется… что ты… нездоров.

– Что?!

– Милый мой, ты болен, ты нездоров… И я не могу вылечить тебя, нет, не могу! Тебе нужно…

Я не дослушал – просто не смог. Сидел ослепленный. Та, единственная, кто существовал для меня, во всем мире, единственная во всем мире радость – сама, добровольно, отвергала мою любовь, мое сердце, всю мою жизнь – оскверняла ее, поносила-поганила самим предположением наличия какого-то медицинского диагноза! Она считала меня сумасшедшим!

– Я убью тебя…

Наверное, я сказал это вслух – я понял это по тому, как она отшатнулась от меня, как испуганно и беззвучно шевельнулись ее бледные губы…

Я встал.

– Ты сумасшедший…

– Ты… ты называешь меня сумасшедшим – ты!!! Дрянь…

Это тоже сказал я – это было совсем не то, что я чувствовал и думал на самом деле, но я понял, что сказал это, потому что услышал именно свой голос. Я не в состоянии был продолжать – так душил меня гнев, – и вдруг плотина прорвалась и вся моя ярость вырвалась наружу:

– Это ты! Ты одна виновата в том, что произошло! Ты!!! Ты не отпускала меня от себя все эти годы, обволакивала, обвивала, околдовывала каждый день, каждую ночь! А потом – потом я вдруг стал тебе не нужен! Ты выкинула меня, просто вышвырнула за порог, как собачонку!!!

Она попятилась. Лицо исказилось страхом – это подстегнуло меня. Никогда, никогда раньше я не мог думать, что она может так дрожать от страха – из-за меня! Из-за того, что я был рядом!

Я схватил ее за плечи и начал трясти, как трясут дерево, чтобы с него упали плоды.

– Оставь… Оставь… – говорила она через силу. – Ты сумасшедший, сумасшедший…

Я выслушал бы все, что угодно, но эта ложь выводила меня из себя. Обвинения, которые она бросала мне в лицо, пробуждали во мне дрожь. Я негодовал. Пот струился по моим вискам.

– Ты сумасшедший!

Я отпустил ее и дал ей такую пощечину, что она упала, отлетев к стене. Голова ее ударилась об угол, но она обернулась ко мне и, поднявшись на руках, прокричала еще раз:

– Ты сумасшедший!

Я бросился к ней – готовясь принять новый удар, она непроизвольно подобралась, и неприкрытая враждебность, внезапно проявившаяся в этой оборонительной позе, окончательно сорвала меня. Обида, страх, ожесточение, внезапное осознание своего вечного одиночества – все это взорвалось перед глазами, слилось в одну ослепительно-белую вспышку, и, кинувшись к ней, чтобы помочь ей подняться, я вдруг стал бить ее так, как бьют мужчину…

…Когда я пришел в себя, она по-прежнему лежала на полу, неловко прикрывая рукой половину лица, юбка наполовину задралась, на скуле был кровоподтек – она лежала на полу, не говоря ни слова, и смотрела на меня. Молча, страшно.

Никогда она еще не смотрела на меня так страшно».

* * *

Максиму Бардину, Аринкиному отцу, день сегодня предстоял хлопотливый: ему нужно было принять гостью, к которой в «Нострадамусе» (глянцевый журнал эзотерического направления, с которым Бардин сотрудничал не первый год) относились с каким-то непонятным, почти мистическим трепетом.

– Максик, дорогой мой, – сказала ему главный редактор этого издания, когда накануне они ужинали с ней в японском ресторане, – я знаю, котик, что ты без моих слов сделаешь с ней прекрасную фотосессию… Но все же прошу тебя: приложи все-все свои усилия, обнажи перед ней весь-весь свой талант… Если нам удастся заполучить эту Аду в качестве постоянного консультанта – тираж «Нострадамуса» сможет скакнуть до заоблачных высот! Мы станем лидерами рынка! Понимаешь?

Это «Понимаешь?» она произнесла, наклонившись близко-близко и ошпарив Максима своим «фирменным» взглядом роковой соблазнительницы. Одновременно Макс почувствовал, как Марина, скинув под столом туфлю, принялась гладить его ногу, забираясь узкой ступней под брючину, а рука ее быстро и ловко, словно уходящий в глубины морской хищник, скользнула под скатерть.

Марина была, безусловно, очень красивой женщиной – для тех, кто любит вот такой «роковой» тип красоты, в стандартный набор которого входят холодные темные глаза, карминные губы, аккуратная, волосок к волоску, прическа, ради создания которой стоило добрых полтора часа посидеть в парикмахерском салоне, и… полное отсутствие того, что в архаичных кругах принято называть моральными принципами.

Когда-то Макс с ума по ней сходил. Элегантно и дорого одетая, чуть полноватая – ровно настолько, чтобы ее тело можно было назвать «женственным», а фигуру «чувственной», – она приходила к нему и превращала ночи в шепот ласк, и рев страсти, и опустошенность коротких передышек, а потом, в очередной раз приближая к нему свое лицо, засыпала пряно пахнущими волосами, целовала, гладила, кусала, пробовала на вкус, исторгала из его груди особую, ни на что не похожую торжествующую мелодию, переходящую в рык обезумевшего самца.

А потом он узнал, что в списке ее побед числится даже не шестнадцатым номером – Марина сама рассказала ему об этом в одну памятную лунную ночь, восседая на постели, абсолютно обнаженная, в серебряном луче, льющемся через приоткрытую форточку:

– Ты прекрасен, как молодой бог, котик мой милый… хотя и не особенно инициативен в постели. Я ставлю тебе твердую четверку и расстаюсь с тобой не без сожаления…

– Расстаешься?

– Ах боже мой, конечно. Я выхожу замуж. Сегодня вечером мне предстоит сделать то, что обычно проделывают героини бульварных романов: собрать мои девичьи дневники, в которых описывается мой сексуальный опыт, начиная… впрочем, не так уж важно, с каких именно лет. И сжечь эти постыдные свидетельства моей опытности. Вместе со всеми воспоминаниями.

Отвернувшись, чтобы не смотреть на нее – белую, волшебно-красивую, медленно поворачивающуюся в пятне лунного света с запрокинутыми за голову руками, – Макс сухо спросил:

– Надеюсь, в твоей квартире есть противопожарная сигнализация?

– Милый, «сжечь» – это, конечно, метафора. Просто «вынести на помойку» – слишком грубое для такой ночи выражение.

Они расстались без сцен и выяснения отношений, и Максим сам был удивлен тому, как быстро растаяло это чувство, с которым еще недавно он просто не мог бороться. Только его организм, организм здорового мужчины, еще долго не мог забыть упругости ее тела. Но со временем прошло и это.

Они расстались, но сохранили деловые контакты – вот такие обеды в почему-то любимых ею экзотических ресторанах и расточаемые во время этих свиданий дежурные ласки были той ежемесячной данью, которую Максим должен платить ей «в память о прошлом».

– Она удивительная женщина, эта Ада, – говорила тем временем Марина, продолжая свои манипуляции, и, удивленная тем, что Максим не отвечает ей, смотрела на него с блеском насмешки в темных глазах. – Никто не знает, кто она и откуда. Но, едва взглянув на человека, она уже знает о нем почти все. Некоторые говорят, что она просто ведьма – такая, настоящая, из мрачных глубин Средневековья. И ты знаешь, в этом что-то есть. Потому что все, что она говорит, – правда…

Максим спокойно снял со своего рукава ее наманикюренную руку.

– Что же она говорит? Предсказывает погоду? Или осчастливливает ваших читательниц тем, что в этом сезоне будут носить короткое и светлое?

– Милый, не иронизируй. Во-первых, вспомни, какой у нас журнал, – мы пишем не о моде, мы балансируем между мистикой и попытками объяснить необъяснимое. Во-вторых, не задавай дополнительных вопросов. Впрочем, когда ты увидишь эту женщину, все они сами вылетят у тебя из головы.

– Она такое чудовище?

– Что ты! Она… Но ты сам увидишь. И знаешь что? Я очень хочу, чтобы ты в нее влюбился.

– Вот как, зачем?

– Затем, что, когда ты влюблен, у тебя получаются особенно волшебные портреты.

Заказ, который Максим получил от «Нострадамуса», подразумевал, что он должен сделать несколько фотографий женщины по имени Ада.

И вот он сидел и ждал, когда к нему домой, точнее в студию, пожалует эта удивительная – а раз уж сама Марина не смогла скрыть своего восторга, то она, должно быть, и в самом деле удивительная – клиентка.

Она пришла с королевской точностью. Именно расхожая фраза о том, что точность – вежливость королей, пришла Максиму в голову, когда он, направляясь в прихожую, машинально бросил взгляд на часы. Ого! Минута в минуту! Почти небывалый случай, если речь идет о женщине.

– Приятно иметь дело с дамой, которая так ценит чужое время, – расшаркался Макс, помогая ей снять плащ.

Никак не удавалось ее разглядеть: в полутемной прихожей, которая освещалась сейчас лишь узким прямоугольником света, льющимся из входной двери, была видна только роскошная медно-рыжая грива, усеянная бисеринками дождя, и кисть узкой белой руки, поправляющая влажные, крупно вьющиеся пряди.

Грива колыхалась, как живая, – волосы незнакомки, подрагивая и змеясь по ее плечам и узкой спине, жили своей жизнью, как у горгоны Медузы. Хотя нет! Сравнение с горгоной было неудачным. В Аде действительно было нечто демоническое – ровно настолько, чтобы все были околдованы ею. Околдованы – но не напуганы.

Она улыбнулась так, что Максим вдруг почувствовал себя польщенным, протянула руку так, что он удивился крепости ее рукопожатия, прошла по коридору в студию так, словно этот коридор был небольшим перешейком, который необходимо миновать, чтобы войти в Букингемский дворец.

– Не сюда, дальше, – сказал Макс за ее спиной, когда Ада на несколько секунд задержалась на пороге гостиной.

Но она еще немного помедлила, с веселым, как ему показалось, удивлением оглядывая комнату, в которой царил некоторый беспорядок. Затем повернулась – не торопясь, мимоходом скользнув по Максу странным взглядом, чем-то напоминающим кошачий, – и проследовала туда, куда было сказано.

– Чай, кофе? Или… покрепче? На улице дождь, вы наверняка продрогли? Не стесняйтесь, пожалуйста.

– Благодарю. Чуть-чуть бурбона, если вы не возражаете.

– Да, конечно, – он оглянулся в некоторой растерянности. – Если у меня найдется…

– О, у вас найдется. Даже если это будет не бурбон, я не откажусь от того, что вы предложите на замену – что там у вас? Шартрез, драмбуйе, арманьяк?

Она с таким стопроцентным попаданием перечислила содержимое его бара, что Максим едва не остановился на полдороге. Овладеть собой ему помогла догадка: Марина!

Ну конечно же, отправляя к нему «нужную клиентку», она не преминула прихвастнуть тем, что знает знаменитого Бардина не только как коллегу и подчиненного. И конечно, она не сказала об этом прямо. Но разве перечисление напитков, которые имеются в доме холостого симпатичного мужчины, не говорит само за себя?

– К счастью, есть и бурбон, – обернувшись от бара, Макс помахал в воздухе недавно начатой бутылкой. – Вам со льдом?

– Пожалуй. И совсем немного – ведь предстоит работа.

– Мне все равно нужно несколько минут, чтобы изучить вас, ваше лицо и фигуру. Не обидитесь, если я буду рассматривать вас очень пристально?

– Не обижусь. Я обожаю, когда мужчины не спускают с меня глаз.

Фраза была кокетливой, но произнесенной скорее с холодной усмешкой, которая чуть тронула красивые, чуть припухлые, с аристократическим изгибом губы. Макс принес ей виски, сел напротив и принялся безо всякого стеснения рассматривать лицо, которому вскоре предстояло быть растиражированным на обложке «Нострадамуса».

Ада встретила этот взгляд спокойно и чуть свысока. Но ей шла эта надменность. Макс заметил, что и голову она держит очень прямо, причем безо всякого напряжения. Рыжие волосы с тем редким медовым оттенком, который сегодня можно встретить разве что на полотнах Тициана, в свете софитов искрились золотыми брызгами. А самое главное – глаза! Изумрудно-зеленые, с большими черными, вот уж действительно ведьмаческими зрачками. Максим отклонился в сторону – Ада проводила взглядом это его движение, и, попав в струю другой лампы, ее зрачки моментально сузились, превратились в горизонтальные щелочки – как у кошки. Вот это да!

Он невольно подумал о том, как трудно фотографировать рыжеволосых женщин – из-за нежной кожи и красноватых век их лица чаще всего получаются серыми и рыхлыми. Почти у всех – но не у Ады.

– Вам совсем не придется поправлять макияж, – сказал Макс, отметив про себя, что на этом узком, чуть присыпанном темными веснушками лице очень мало косметики. – И как хорошо, что вы не следуете этой дурацкой моде использовать перламутровые мазилки. Из-за этого все лица на фотографиях выходят синюшными. С вами же можно поступить очень просто: чуть освежить губы – у вас помада с собой? – и высушить волосы, я сейчас принесу вам фен.

Она улыбнулась, соглашаясь, – и это была царственная улыбка, которую бросает королева, когда придворные просят разрешения присутствовать на ее утреннем туалете.

* * *

Пока Ада при помощи фена, который Максим взял из Арькиной комнаты, приводила в порядок влажные от дождя волосы и укладывала их в простую (не только на первый взгляд) прическу, он быстро поменял задник и установил подходящий свет.

Найти нужный ракурс было не так сложно: клиентка, даже не будучи красавицей в строго-античном смысле этого слова, все равно смотрелась великолепно.

На рыжеволосой Аде было открытое темно-синее платье от «Нины Риччи» из панбархата со стоячим воротничком, так выгодно подчеркивающим ее белую шею, расклешенным подолом и длинными узкими манжетами на пуговицах, из-под которых выступала пена черных кружев. Наряд королевы, который был бы одинаково хорош и для вечернего приема, и для аперитива перед обедом.

Змейка золотой цепочки с каким-то чудным кулоном ускользала, то и дело норовя нырнуть в ущелье между выступающими из разреза алебастровыми полукружьями грудей, и Ада спокойным, вполне естественным жестом извлекала ее, снова пристраивая на место. Вдоль шеи спускались длинные серьги, а когда женщина высоко подняла руку, перехватив прядь волос, на среднем пальце сверкнуло кровавым блеском кольцо: старинный гранат, вставленный в тяжелую оправу потемневшего от времени серебра.

– У вас дорогие и, сразу видно, далеко не штампованные украшения, – заметил Максим, подкручивая штатив. – В наш быстрый век не часто можно встретить женщину, которая умеет так безупречно сочетать современные мотивы «Риччи» со средневековыми формами ювелирных украшений. Это комплимент!

– Еще реже в наши дни можно встретить мужчину, способного при первой же встрече отличить платье «Нины Риччи» от «Диора». Это тоже комплимент, – парировала она, улыбаясь.

– Издержки профессии, – повинился Максим. – И профессиональная же память.

– Вряд ли. Скорее врожденная способность отличать драгоценности от дешевки.

Она не хотела польстить – сказала то, что думает на самом деле, это было сразу видно. Но Макс был польщен.

Следующий час они почти не разговаривали. Нельзя же, в самом деле, назвать разговором его отрывистые просьбы «чуть наклонить голову», «опустить левое плечо», «слегка откинуться назад» и «смотреть немного поверх объектива». Они потрудились на славу – Ада беспрекословно исполняла все то, что ей говорили, и не пыталась, как это часто бывает со взбалмошными моделями, убеждать Макса в том, что «в левом профиле я смотрюсь гораздо выигрышнее».

После таких трудов праведных он счел необходимым пригласить клиентку на чашку чая. Хотя нет! – зачем врать? – не счел необходимым, а пригласил, долго собираясь с духом и с замиранием сердца ожидая ответа.

– Почему бы и нет? – просто ответила она.

Макс возликовал.

По счастью (положение одинокого отца обязывает), Бардин не относился к тем холостякам, которые держат в холодильнике только вчерашнее пиво и ржавые селедочные хвосты. За считаные минуты он сумел сервировать столик в гостиной и мысленно поздравил себя с успехом, подметив, с каким одобрением Ада созерцает поданные на деревянных тарелках помидоры, фаршированные креветками, горячие бутерброды с яблоком и сыром и салат-коктейль в хрустальной креманке. Да, если в чем Макс и был еще талантлив, то это в кулинарии!

– Надеюсь, я смог угодить…

– Благодарю вас – абсолютно.

– Это вдвойне приятно, потому что я ведь вас совсем не знаю.

– Зато я вас знаю, – просто сказала Ада. – И мне кажется, теперь мы будем встречаться довольно часто.

Когда она говорила это, Максим как раз протягивал ей бокал с коктейлем «Клеман». Их руки встретились, и Макс не слишком торопился отпустить ее живые тонкие пальцы.

– Значит ли это, что вы назначаете мне свидание?

– Вовсе нет. Просто в ближайшие дни дороги Весов – вы ведь Весы? – и Львов, а по Зодиаку я – Львица, будут тесно переплетены. Я знала об этом задолго до того, как Марина предложила мне встречу с вами. Скажу больше – отправляясь сюда, я была уверена, что встречу именно вас.

– Именно меня? Вы видели меня раньше?

– Никогда. Говоря «встречу именно вас», я имела в виду: знала, что встречу мужчину, родившегося под знаком Весов. Ведь я не ошиблась?

Макс улыбнулся. Если Ада хочет удивить его своей прозорливостью, то ей придется поискать другого простака.

– Вы, конечно, узнали мой знак Зодиака, когда увидели это, – сказал он, подняв руку с часами и указав на подвешенный к ним небольшой брелок из белого золота в виде весов. – Что ж, пока это говорит только о том, что у вас очень острое зрение!

– Вовсе нет, – возразила она, отставляя в сторону бокал, из которого только что пригубила «Клеман».

Маленький, как у кошки, розовый язычок неторопливо облизал влажные губы.

– Вы знаете, каждое мое знакомство с новым человеком обычно начинается с того, что я распознаю его знак Зодиака, а потом объясняю, как просто было его угадать. Я привыкла и не удивляюсь. Но и вы не стали исключением, что отчасти меня огорчает.

– Почему?

Она помолчала, одарив Бардина вместо ответа новой улыбкой.

– Хорошо… Раз уж я так не оригинален, то…

– …то мне стоит отвести ваши сомнения на свой счет и рассказать, откуда мне стало известно, что вы – Весы? – подхватила она. – Извольте. Сразу успокою вас: Марина не говорила мне об этом ни слова. Она вообще не рассказывала о вас слишком много – вы ведь именно этого опасались? – и для того, чтобы понять, что вы собой представляете, мне хватило всего нескольких минут.

– Вот как?

– Да.

– Интересно!

– Безусловно, иначе знание людей и их поступков не являлось бы моей специальностью. Итак, кто сказал мне, что вы Весы? Во-первых, об этом намекает сама ваша профессия. Весы – самые большие эстеты в Зодиаке, и то, что вы – фотохудожник, то есть человек, наделенный врожденным пониманием красоты, изящества, вкуса, отчасти свидетельствует в пользу того, что вашим домом гороскопа управляет Воздух. Далее – достаточно посмотреть на вас и на то, как вы одеваетесь, чтобы разглядеть в вас истинного эстета. Идеально отутюженная рубашка от «Армани», часы «Стехх», ботинки «Белуччи», одеколон от «Диора» и все это – в первой половине дня, в студии, когда многие другие представители вашей профессии предпочитают одеваться в потертые джинсы и ковбойские рубашки! Да, Максим, сложно спорить с тем, что вы любите нравиться другим. И с тем, что у вас хороший вкус.

Не отрывая от него взгляда, она подняла руку и плавным движением обвела комнату:

– То, что вы Весы, отражает даже интерьер вашей гостиной. Благодаря своему личному стремлению к гармонии вы так подобрали мебель и аксессуары для своего «маленького мира», что каждый, попав в ваш дом, будет думать, что здесь поработал искусный дизайнер. Но я утверждаю, что никакой дизайнер здесь и часа не пробыл. Как всякому представителю знака Весов, вам чужды кричащие тона, и потому обстановка вашей комнаты в мягких и спокойных тонах: бежевый диван, ковер цвета кофе с молоком, коричневые шторы и так далее. – Ну и наконец, – продолжала Ада, ловко расправляясь с бутербродом, который она ела очень изящно, предварительно разрезав его на маленькие кусочки, – вы прекрасный хозяин, это видно уже по тому, как ловко и быстро, в считаные минуты, вы собрали на стол, а перед этим угостили меня рюмочкой прекрасного бурбона – кстати, у Весов в запасе всегда имеется какой-либо элитарный напиток, вот почему, не будь у вас бурбона, вы предложили бы мне что-нибудь другое, не менее оригинальное. Еда для Весов – целый ритуал, где необходимо строго и последовательно выдержать все позиции – сигара и рюмочка аперитива перед началом, на столе – обязательный салат (Весы вообще – мастера салатов), красивая и «удобная» еда с непременным присутствием на столе яблок и сыра. Вы очень приятный кавалер, Максим, хороший хозяин и красивый мужчина. Вы настоящие Весы.

Все время, пока она говорила, Макс пытался понять, что происходит – пытается ли она околдовать его, завлекая комплиментами? Или и в самом деле демонстрирует природную наблюдательность, как тигрицы, потягиваясь перед зачарованными зрителями, показывают им игру мускулов на стройном теле?

Он уже открыл рот, чтобы возразить ей примерно так: «Все что вы сказали, может быть, и соответствует истине, но скорее всего – просто совпадение. У меня есть серьезное возражение, против которого все ваши доводы просто ничего не стоят, а именно: ни одно из перечисленных качеств: эстетство, хозяйственность, стремление к гармонии и уюту – не свойственно моей дочери. Арина – моя полная противоположность! А ведь мы с ней родились в один день, и она тоже Весы».

Но Макс не успел произнести и половину задуманного, потому что Ада, в очередной раз отставив бокал в сторону, промокнула губы салфеткой и поинтересовалась тоном светской львицы, поддерживающей вежливый разговор:

– А где же ваша дочь? В институте?

* * *

Валька караулил ее под козырьком парадного входа в институт. Вот уже полчаса.

Она снова опаздывала.

Это «снова» Валька говорил себе с полной ответственностью, ибо завтра будет ровно полтора месяца, как он поджидал Арину у этого входа каждое утро с упорством, которое сам же называл ослиным. Можно было быть уверенным в том, что Арина Бардина этого поклонения не замечает – ведь она так искренне, из раза в раз удивлялась тому, что они снова «случайно» сталкиваются у входа в альма-матер.

– Привет!

– А! Привет! – Это было все или почти все, что ему удавалось сказать ей за целый день.

К счастью, вчера наконец кое-что все-таки изменилось.

Арина вдруг оказалась у него дома, и Валька был посвящен в ее сумасшедшие планы относительно женитьбы родного отца – и с блеском выдержал испытание, ни единым лицевым мускулом не выдав своего истинного отношения к происходящему.

– Сегодня, наверное, уже напрасно ее сторожить, – сказала Арина со вздохом, сползая с табуретки, на которую забралась с ногами, – так было удобнее заглядывать в окна напротив. – На. – Она протянула бинокль. – И пока. Я пойду. Поздно уже, и твои, наверно, вот-вот подойдут… И отец дома один… Если один, – добавила она, внезапно надувшись.

– Я провожу.

На улице стоял тот сизый сумрак с еле уловимым запахом жженой листвы, который бывает только в середине осени. Пока Валька доводил Арину до остановки, она, заложив руки за спину и нарочно подбрасывая ногами шуршащие листья, продолжала рассуждать:

– Самая большая моя ошибка – то, что я совсем не запомнила, как выглядит этот козел! Просто не успела разглядеть! Понимаешь, он все время спиной ко мне стоял, потом вроде как на колени опустился… А когда драться к Анне полез – так тоже спиной! Ну, в лучшем случае вставал вполоборота. Что тут увидишь? Но я все равно своего добьюсь. Все равно! Не на такую напали!

– Так ты чего больше хочешь – узнать, кто это был, или уже завтра заставить Анну Витальевну шить подвенечное платье?

Арька резко остановилась, и, внезапно сузив обычно круглые карие глаза, процедила сквозь зубы:

– Я хочу а) избавить приятную женщину от типа, который ее избивает; б) подобрать моему отцу приличную партию и в) никогда больше не слышать от тебя дурацких шуток на эту тему! Или ты со мной заодно, или вообще тогда больше не подходи!

Ничего себе выбор!

– Арька, ну что ты злишься, как маленькая? Я же сказал, что заранее одобряю все, что ты хочешь сделать!

Здесь Валька, конечно, немного покривил душой, но душа его против этого не возражала.

А потом он шел и думал – какая невероятно глупая затея втемяшилась в голову этой девчонки. Женить взрослого мужчину! Да еще на женщине, которую он и в глаза не видел! Детство, чистой воды девичьи фантазии. Может быть, кто другой так на его месте ей бы и сказал. Но беда была в том, что именно Валька ничего такого Ариадне Бардиной сказать не мог.

Причин было две: во-первых, страшно не хотелось ее разочаровывать, когда она, искоса глянув на него и насупившись, спросила так сердито, как будто он только что обидел ее любимого котенка:

– Так ты не будешь мне помогать? – и ее чуть вздернутый нос задрался еще выше, придав милому круглому лицу выражение комичной воинственности.

А вторая причина заключалась в самой Арьке – то есть Ариадне, как она поторопилась сообщить всей группе еще при первом знакомстве первого сентября.

Вся их группа, человек пятнадцать, тогда толпилась на крылечке главного корпуса – счастливые, возбужденные впечатлениями первого дня студенческой жизни, сплоченные той необъяснимой симпатией друг к другу, которая возникает в один день и может перерасти в совершенно противоположные чувства уже через неделю.

Новоиспеченные студенты только что имели удовольствие отслушать напыщенную и велеречивую речь смешного и не очень, на их взгляд, умного ректора заведения. И, гогоча, просто загибаясь от распирающего хохота, перебивая друг друга, старались как можно более похоже передразнить его манеры, дикцию, мимику… Получалось не очень близко, но и то, что получалось, веселило их до одури.

Когда же тема исчерпала себя, возникла другая мысль: куда пойти? Вариант: просто взять и вот так разойтись по домам – показался глупым и неуместным.

– Может… того? – высказался вполне определенно самый высокий парень с чуть прыщавым лицом и тонкой шеей, на которую был в четыре слоя намотан серый шарф из грубой шерсти. Было уже известно, что это Роман Капустин, будущий отличник. Ибо он единственный из всего курса при поступлении сумел набрать двадцать пять балов из возможных двадцати пяти.

– Того-этого? – уточнил Капустин еще более определенно. И для окончательного отсечения сомнений в том, что его правильно поняли, выразительно щелкнул себя по горлу.

– Я не против, – поддержал его кто-то.

– И я…

– Вообще-то… мысль-то, братцы, хорошая… только вот – где? – протянул Володька Проханов – с ним Валька закончил одну школу.

– Да вон за углом кофейня есть. «Бригантина». Там со своим нельзя. Но если скинемся… нам грамм по сто пятьдесят и девчонкам «красного»…

– Что скажете, девчата?

Девчат было пятеро, и только три из них сразу согласились идти в «Бригантину». Четвертая, взъерошенная толстушка с испуганными глазами навыкате, быстро-быстро затрясла головой. Она ничего не объясняла, но стоило только глянуть на нее повнимательней, как причина отказа четко читалась: «Мама заругает». А пятая…

Когда Валька оглянулся в поисках Арьки, то увидел, что она, закинув на одно плечо рюкзачок с тетрадками, так ни с кем и не попрощавшись, сбегает по ступенькам. Маленькая (она оказалась ниже всех в группе), но крепенькая фигурка в коротеньком пиджачке всем своим видом демонстрировала презрение к алкогольным планам однокурсников.

Он догнал ее, взял за локоть:

– Ты что?!

– А что? – спросила она насмешливо, сверкнув на Вальку круглыми карими глазами.

– Не пойдешь, что ли, с нами?

– Была охота! В засиженной мухами пивной околачиваться…

Он бы мог ей возразить, что «Бригантина» представляет собой вполне приличное заведение, облюбованное не одним поколением студентов, но отчего-то вдруг тоже передумал идти вместе со всеми. Смотрел на ее свежее, точно выточенное из фарфора личико в форме правильного сердечка, на собранные в толстую косу светлые волосы, отливающие шелком при каждом движении головы, маленький задорный нос – и не мог не поймать себя на мысли, что эта девчонка ему ужасно нравится.

– Так пойдем тогда, что ли?

– Куда?

– Ну, куда… Гулять!

И они поехали в Серебряный Бор.

Гуляли до самого вечера – вдоль Москвы-реки, которая, предчувствуя скорую зимнюю спячку, тянула серебристую чешую воды медленно и даже как будто неохотно; по затопленным листопадом просекам, что ведут к Бездонке; мимо плывущей в воздухе паутины, по шуршащему светофору палой листвы, под еле слышный гудок последнего речного трамвая…

Валька старался, как мог, и Арина молча улыбалась, пряча зарумянившееся лицо за разлапистыми кленовыми листьями, из которых она с детским увлечением собирала шуршащий багряно-желтый букет. А иногда – стоило ему совсем уж разойтись – хохотала, запрокинув голову, и атласная коса соскальзывала через плечо на спину, а Арька привычным, сердитым движением возвращала ее на место.

Потом они залезли в самый дальний конец парка, Арина нашла какую-то заброшенную лавочку с переломанными рейками на месте сиденья, и недолго думая, забралась на нее с ногами. И аккуратно расправила под собою юбочку, прежде чем присесть на давно не крашенную спинку.

Валька тогда в который раз подумал о том, как не похожа Арина на других знакомых девиц. В то время, как нелепая девчачья мода вынуждала каждую из них облачаться в дерюжные джинсы и бесформенные свитера, на Арьке была коротенькая юбка в складку, открывающая чуть полноватые, но вполне приятные глазу ножки, обутые в лаковые туфельки, и вызывающе-отутюженная белая блузка с кружевной отделкой под скромным клетчатым пиджачком.

«Пятерочница из выпускного альбома», – подумал он, начиная сердиться. Валька не мог отделаться от мысли, что, несмотря на все его старания, Арина все равно держит между ними невидимую дистанцию.