Текст книги "Десятый остров. Как я нашла себя, радость жизни и неожиданную любовь"

Поцелуй и расскажи

Принято считать, что книги о путешествиях, написанные женщиной, должны быть более личными, со множеством подробностей о ее личной жизни (или отсутствии таковой). Думаю, это несправедливо, что одному полу «положено» целоваться и рассказывать, в то время как другому позволено целоваться и молчать об этом. При всем при том почему бы и не найти применения моему в то время довольно жалкому послужному списку?

Когда-то я встречалась с летчиком, который боялся кнопок на пододеяльнике. В детстве он запутался в одеяле. Одна из моих подруг не считала это поводом для расставания, уподобляя его фобию отвращению, которое ее мать испытывала к принту в клетку: «У нее от клетки голова кружится. Ей приходится выходить из комнаты». Потом выяснилось, что застежки-молнии ему тоже не нравятся, и я догадалась, что он просто предпочитал, чтобы люди оставались в одежде.

Был один антрополог, который едва не расплакался, когда мы с моей подругой Шелли пошутили, что, должно быть, наши предки были из Средиземноморья, поскольку нам нравится нежиться в гамаках. «Да вы словно даже не читали Маргарет Мид! – брызгал он слюной. – Вы пропагандируете империалистскую теорию! Вы подрываете роль личности!» (Или что-то вроде этого.) Он бросил меня вечером накануне того дня, когда я собиралась устроить ему праздничную трапезу в честь дня рождения. Сказал, что мой свет сияет слишком ярко для него.

Я выплакалась на плече своей подруги Жанны, выросшей в лоне негритянской церкви, и она закатила мне свою лучшую торжественную речь в евангелистском стиле. «Все верно, и ты просто сияешь, сияешь, сияешь, девочка! И помни, что этот мужичонка даже на ночник не годится!»

Я пригласила Джека Буку, своего коллегу и соседа по улице, заглянуть в гости и помочь мне расправиться с остатками еды от званого обеда на тридцать человек, который был отменен. Поесть Бука любил. Он заявлялся ко мне на обед целую неделю и, трудясь над лососем, запеченным на доске из кедра, пловом и овощами гриль, заявлял: «Как же я рад, что тот коротышка-профессор тебя бортанул!»

Я попала в темное, безжалостное рабство к рыболову, страстному любителю ловли на муху, у которого, на мой взгляд, был самый сексуальный голос, какой я только слышала, а на взгляд всех моих подруг, он звучал так, точно его обладатель постоянно был под кайфом. Я просто потеряла голову. Хоть и было ясно, что от него лучше всего держаться подальше. Бука знал этого парня и донимал меня, пародируя его лаконичные, в стиле ночного радио, реплики. «Приве-е-ет, я-а Рик-ко Суаве-е-е», – тянул он, точно изображая его манеру.

О Буке и говорить нечего. Барбара, знавшая его с тех пор, как они вместе работали в другой газете, называла вереницу послеразводных любовей Буки «одноразовыми женщинами». «Он не станет встречаться ни с кем, кто окажется не глупее его», – сказала она мне.

Я пересказала ее слова Буке, и он не оскорбился, а согласился. «Я предан холостяцкой жизни, – заявил он. – Поговори со мной об этом, когда выйдешь замуж и разведешься».

Я наконец сумела сбросить с себя заклятие Суаве, прослушав альбом Джонни Кэша Ring of Fire четырнадцать раз подряд, снова и снова, пока громогласные трубы не заставили меня передергиваться от настоящей боли. После этого я уже не ощущала прежнего притяжения. Можете свободно воспользоваться моим методом, если угодите в такую же ситуацию.

Но во всех этих перипетиях у меня была тайная защита, запасной план. Ибо в долгосрочной перспективе был еще Мужественный автор – когда у него кончатся ветряные мельницы, с которыми можно сражаться. Мы оба обожали читать. Мы оба получили удары от жизни в юном возрасте и понимали боль друг друга. Он отлично смотрелся в черной футболке. Нам суждено было быть вместе. После многих лет ожидания что-то, казалось, начало вытанцовываться – сразу после того, как я ушла с работы и собиралась отправиться жить на остров посреди Атлантики.

Был поздний вечер. Мы возвращались с португальского фестиваля. Мужественный автор хотел своими глазами увидеть традиции, о которых я ему столько твердила. До дома оставалось добираться около часа, когда он сказал мне, что чувствует себя готовым снова встречаться после развода. Я затаила дыхание.

– Не с тобой, разумеется. Я знаю, что между нами есть притяжение, но ты – мой единственный друг среди женщин, – уточнил он.

Я уже знала, что это его пунктик. Парой месяцев раньше у него была автограф-сессия, и я подслушала, как один из его дядьев, когда я вышла из комнаты, спросил: «А с ней у тебя что?» «Не-ет, она – мой друг, – покачал головой Мужественный автор. – В собственном курятнике не гадят».

Теперь, когда я вспоминаю эти слова, они не кажутся мне самыми романтическими на свете. Но в то время я услышала в них только «меня влечет к моей дорогой подруге». Это было почти как свадебный обет.

Примерно неделю спустя Мужественный автор возил меня по городу, показывая парикмахерскую, где он впервые постригся, место своей первой работы и дом, в котором впервые поцеловался с девушкой. Я была озадачена этой повествовательной экскурсией, но Барбара сказала, что так уж заведено у мужчин. Им нравится презентовать себя географически.

Физически же мы отдалились. Прежде он сиживал у меня на диване и пил чай. Теперь же заходил в дом, но оставался стоять и разговаривал со мной из столовой, когда я была в гостиной, а если я входила в столовую, он откочевывал в кухню. Это напоминало вальс, только партнеры держались друг от друга на расстоянии одной комнаты. Моя теория: ему было настолько тяжко оказывать сопротивление нашей несказанной страсти, что для этого требовался буфер во много квадратных футов.

Наступила неделя, на которой я должна была уехать, но ничего так и не случилось. Я млела по нему уже не один год, так что теперь ни в коем случае не собиралась делать первый шаг. На мой взгляд, была его очередь. Единственной причиной, заставившей меня сейчас ехать к его дому, была необходимость забрать книгу, которую он подписал для своего друга, делавшего мне большое одолжение. Элману и Альбертина все же решили ехать на Азоры, и в первые недели моего пребывания дом был нужен им самим. Я сказала, что это не проблема, что я просто сниму номер в городском отеле. Но в действительности после того, как газета вычла налоги из моего прощального чека, а я купила авиабилет и пару хорошеньких юбочек, мои активы в этом мире составляли общим счетом 7000 долларов.

Поэтому Мужественный автор позвонил своему другу, который руководил кооперативом по производству органической молочной продукции, состоявшим примерно наполовину из португальских фермеров, и спросил, нет ли у кого дома на Азорах, в который пустили бы пожить его подругу. Ему потребовалось меньше суток, чтобы найти мне жилье на эти первые недели.

Оказавшись на месте, я по привычке направилась прямо на кухню. В конце концов, мы всегда тусовались в кухне.

Мужественный автор смотрел на меня тяжелым взглядом. Я была достаточно близко, чтобы видеть его глаза. В них была торжественная серьезность. Он дотянул буквально до последней возможной секунды, но это было оно. Я была уверена, что сейчас он скажет то, чего я никогда не забуду.

– Ты знаешь, что Майкл Джексон умер? – тихо пророкотал он. – Это я к тому, что жизнь коротка.

Я знала, что Майкл Джексон умер. Судя по заполонившим новостные выпуски видеозаписям рыдающих барабанщиков в Сенегале, полагаю, об этом знал весь мир. Разумеется, Мужественный автор был прав. Жизнь – штука хрупкая. Я только что ушла с работы и как нельзя лучше подходила для carpe diem [9]9
  Лови момент, наслаждайся, пока есть возможность (лат.).


[Закрыть]. Если бы он только пожелал воспользоваться этим моментом.

Мы еще немного поиграли в гляделки, но никто не двинулся с места. Я едва дышала. По прошествии еще одной вечности я начала ощущать неловкость. С усилием попыталась заговорить.

– «Триллер», – прошептала я, – был революционным видео.

После платонического мужского объятия с похлопыванием по спине и обещания написать потом, как все пройдет, я вернулась к машине, и город сменился деревенскими пейзажами. Небеса выцвели добела, поля горели золотом, железнодорожные пути перевернутой буквой V убегали к туманному горизонту. Я вела машину на север словно по песне в стиле кантри. Поглядывала на железную дорогу и видела, как дети на стрелке клали на рельсы монетки, дожидаясь, пока их расплющит в талисманы на удачу проходящий поезд. Интересная концепция: расплющиться на удачу. Так случается, правда? Такое ощущение, будто тебя знатно переехали, и только потом осознаешь, что тебе редкостно повезло.

В полях с регулярными промежутками виднелись перистые серо-зеленые пятна. Деревья. Они предупреждали о том, что это семейные фермы. Каждый ветролом означал дом, веранду. Обычно как минимум два средства передвижения: белый пикап для фермы и старую машину с хорошим расходом бензина для поездок на любую работу, где платили достаточно, чтобы продолжать держаться за землю. Некогда лесополосы приходились здесь на каждые три сотни акров. Но в 1950-х девизом американского фермерства стал принцип «стань большим или убирайся». Поколение послевоенного беби-бума выросло, рассчитывая на недорогие продукты, и химические вещества, использованные во Второй мировой войне, превратились в пестициды, которые помогли это осуществить.

Я ехала повидаться с другом Мужественного автора, Тони. Он был членом группы, ставившей себе задачу выкраивать ниши для некрупных фермерских хозяйств. Тони завел на своей ферме органическое земледелие задолго до того, как словечко «органический» вошло в моду. Как говорил он сам: «Мне не хотелось доить каждую драную корову в этой стране. Я просто хотел обеспечивать свою семью, как делал мой отец».

Его отец эмигрировал с Азоров. Большинство азорцев с Терсейры держали молочные фермы. Я направлялась на праздник на ранчо Тони, где мне предстояло встретиться с семейством молочников, у которых пустовал дом на Терсейре, и дать им возможность присмотреться ко мне. Праздник – смешение фермерских типажей и экохипстеров из области залива Сан-Франциско – был в полном разгаре, несмотря на кипящий зной. Отличное место, чтобы покупать мед и подписывать петиции за ограничение использования термина «органический».

Супружеская пара в одежде из конопли разговаривала с Тони, до небес превознося устройство его ранчо, на котором часто играли свадьбы и устраивали семейные праздники.

– Это была бы бомба. Идеальное место для концертов. Всего в паре часов от города, – говорила женщина. – Какова ваша интернет-стратегия? Вам следовало бы сделать социальный нетворкинг значимой частью своей платформы.

Тони, худой мужчина с ярко-голубыми глазами, носивший ковбойскую шляпу и сапоги с такой небрежной простотой, что трудно было представить его в чем угодно другом, мало что говорил, пока супруги не исчерпали свои восторги.

– Ну, пожалуй, мы уже зарабатываем столько, сколько нам надо, – сказал он наконец. – Отец всегда говорил мне, что секрет успеха – понять, когда тебе уже хватит, остановиться и ценить то, что имеешь.

Женщина в возрасте под семьдесят, с широкой улыбкой и бьющей через край энергией, присоединилась к компании, когда я подошла поближе.

– Это моя сестра Мэри. Она практически вырастила меня, – сказал Тони, знакомя нас. – А это Диана-которая-уезжает-на-Азоры.

Я вручила ему книгу, подписанную Мужественным автором.

– Ну и как там наш общий друг? – спросил Тони.

Много лет назад отец говорил мне, что у меня на лице написаны все мысли до последней. И это был не комплимент. Очевидно, сейчас мое лицо выдало разочарование в ответ на вопрос Тони.

– Ой, дорогуша! – проговорила шестидесятивосьмилетняя Мэри, хватая меня за руку. – Не переживай! Нет на свете ничего такого, чего нельзя исправить хорошим минетом.

Я была так ошарашена, что не сумела соврать.

– Минетом! Да мы даже ни разу не целовались!

– Правда? – удивился Тони. – Я-то думал, у вас с ним все на мази. Я думал, вы двое были… В смысле, когда он позвонил…

– О-о, ну это серьезно, – протянула Мэри. – Пойдем-ка в мою палатку.

Палатка Мэри на празднике была обустроена для развлечения маленьких деток сказками. Мы уселись посреди плюшевых единорогов и корон с длинными лентами и блистающими звездочками.

– Расскажи мне о том, как первый раз увидела его. Сними свои солнечные очки. Дай мне видеть твои глазки, – проговорила Мэри.

Понятия не имею, почему повиновалась. Но я сняла очки и облокотилась на плюшевого игрушечного дракона.

– Я с ним не встречалась. Я его читала, – сказала я. – Потом он читал мои работы. Но с тех пор годы успели свести нас в одном городе и сделать каждого одиночкой. Наверное, я просто хочу превратить это во что-то такое, чем оно не является, – сказала я. – Глупость такая.

– Любовь, – сказала Мэри, – очень смешная штука. Но это не глупость. Ты веришь в любовь?

Выражение лица Мэри подсказывало, что она действительно рассчитывает на ответ.

– Ну, я люблю слушать рассказы о ней.

Козерог

Мэри была замужем в третий раз. Муж номер три, сказала она, был ее настоящей любовью. Они были знакомы со школы. Когда она впервые обратила внимание на Билла, парнишку с доброй улыбкой, от которой у него по всему лицу разбегались лучики морщинок, ей было около четырнадцати.

По словам Мэри, она обожала школу. Была прилежна, училась только на «отлично». Мечтала, что, если будет примерной ученицей, отец позволит ей продолжить образование и после шестнадцати – минимума, которого требовал закон штата. Ее семья переехала в Калифорнию с Азоров в 1948 году, когда ей было шесть лет. Они попали на самый гребень волны, которая принесла в Центральную долину с Терсейры около сорока тысяч человек. Другие острова тоже прислали сюда добрую долю своего населения. Теперь в Калифорнии было вдвое больше людей с азорскими корнями, чем на всех девяти островах.

Время здесь словно остановилось – помню, как была очарована этим ощущением при первом столкновении с общиной, однако по сути такая жизнь означала, что Мэри, молодая женщина, оказалась в ловушке традиций патриархальности и собственничества. Поколение за поколением землевладельцы Азоров выдавали своих дочерей за сыновей других землевладельцев, приумножая свое богатство. Роль молодой женщины состояла в том, чтобы сначала быть целомудренной, а потом стать имуществом.

Отец Мэри трепетно почитал свою островную «старую родину». Под конец жизни он все же принял новую страну и новые времена. Но Мэри была старшей и воспитывалась согласно традиции. Ей не позволяли ни ходить на свидания, ни заниматься чем-то помимо обычных дел. Отец выбрал ей будущего мужа – сына другой семьи с Терсейры, скрепив сделку рукопожатием, когда Мэри было тринадцать.

Ее план остаться в школе не сработал. Когда ей было шестнадцать лет, школьный директор, мистер Максуини, специально приехал на их ранчо, чтобы сказать ее отцу, что она одна из лучших учениц, и упросить его позволить дочери продолжить занятия. Отец сказал «нет», правительство и так достаточно долго ее удерживало. Пора ей учиться печь хлеб, шить и быть хорошей женой. Перед тем как был совершен брачный сговор, родственники на Терсейре разузнали об обеих ветвях семьи парня. Он происходил из старинного рода добрых католиков, не затронутого скандалами. Но наедине был способен вести себя скверно.

В то лето семья Мэри вернулась на Терсейру, чтобы навестить родных. Тони, ее четырехлетнему братишке, рожденному в Соединенных Штатах, было позволено бегать, где захочется. Люди в их родном городке не могли надышаться на «маленького американца». Ее младшие сестры были вольны бегать к океану, ходить на рынок и даже бывать на фешташ при условии, что их сопроводят респектабельные друзья. Однако Мэри как сговоренная невеста должна была постоянно оставаться с бабушкой.

Но тут ей казалось, что забрезжила надежда. Ее отец видел, что и здешняя жизнь перестала быть такой, какой он ее помнил. Появились женщины, носившие нейлон и курившие в кафе. Ее родители даже познакомились с женщиной-профессором. И с такого расстояния ее жених не мог наброситься на нее с кулаками, если ей вздумается сказать ему, что она хочет прогуляться. Мэри вернула ему кольцо по почте. Она умоляла деда поговорить с отцом, чтобы тот позволил ей остаться на Азорах. Дед согласился.

Но однажды, прежде чем ему удалось хоть в чем-то разобраться, отец вихрем ворвался в дом. Он держал в руке золотое кольцо, которое прислал обратно отец жениха Мэри, всю жизнь друживший с ее отцом. Он был разгневан. «Слово мужчины есть слово мужчины, – сказал он. – Ничто этого не изменит». Он снова надел кольцо на палец Мэри и удалился.

После этого она уже не сомневалась в своей судьбе. В восемнадцать лет Мэри (после посещения врача с целью подтверждения ее девственности) вышла замуж. Через неделю после начала медового месяца на живописном калифорнийском Центральном побережье Мэри позвонила матери и умоляла позволить вернуться домой.

«Сама постель постелила – сама в нее и ложись», – ответила мать.

Мэри мысленно кричала, что и пальцем не пошевелила, чтобы постелить эту самую постель. Она прожила в этом браке двенадцать лет. Муж контролировал каждый ее шаг, оставлял меловые метки на покрышках машины. Застав ее за чтением, выхватывал у нее из рук книгу и отшвыривал.

Второй ее муж был добрым человеком, намного старше Мэри, женившимся на ней ради ее детей. «Он не заслуживал того, что я с ним сделала», – говорила она.

А что она сделала? Столкнулась с Биллом. Это случилось на двадцатипятилетии выпуска их класса. Их городок был мал, и на встречи одноклассников всегда приглашали всех – неважно, окончил ты школу или нет. Мэри никогда на них не ходила. Хотя в итоге она получила диплом медсестры, Мэри до сих пор было обидно, что ей так и не удалось окончить среднюю школу. Но к этому времени ее собственные дети уже выросли, и она решила, что примирилась с судьбой. Должно быть, приятно будет повидать старых друзей.

Она увидела Билла прямо с порога. Он вырос. Заматерел по сравнению с тем тоненьким, точно карандаш, мальчиком, которого она знала.

– По рукам у меня заметались мурашки – вверх-вниз. Я никогда не переставала о нем думать, – рассказывала она. – Говорят, любовь – удел подростков. Не знаю почему. Это неправда. Возраст – не спасение.

Казалось, в его глазах прятались тени. Мэри почудилась в них скрытая боль. Но его улыбка по-прежнему оставалась доброй и смешливо морщила все лицо. А послушная, прилежная девочка давным-давно исчезла. Брак по расчету принес Мэри красный BMW-кабриолет и броский гардероб. Она вела себя развязно, но это была лишь маска.

«А скажи-ка мне, Билл, – спросила она, – знаешь ли ты, что все эти годы не покидал меня в эротических мечтах?»

Она думала, ее возмутительная шутка скроет истинный трепет. Билл в ответ только покачал головой, потом обнял ее. «Мэри! Моя Мэри», – проговорил он.

Тем вечером она сказала мужу, что хочет развода, хоть Билл и был женат. «Я не хочу изменять тебе, а если еще когда-нибудь встречу этого мужчину, то пересплю с ним. Я чувствую то, что не могу объяснить и не стану отрицать», – сказала она мужу.

– Дальше все вышло не очень красиво, – рассказывала мне Мэри. – Наша история напоминала дешевый роман. Опущу подробности, но мы причинили боль многим людям. А вот что скажу – так это что мы женаты двадцать восемь лет. Это самая важная часть моей жизни. Любовь существует. Это совершенно точно, – сказала она, обмахиваясь подвернувшимся под руку помпоном с блестяшками. – Скажи, какой знак Зодиака у того парня, к которому тебя тянет? – спросила она.

Мне было даже стыдно от того, что не пришлось долго думать над ответом, но его день рождения был незадолго до Рождества.

– Козерог, – ответила я.

– Козерог! Вот этих я обожаю. Позволь я расскажу тебе о Козерогах! В обществе они такие серьезные и занудные, но надо дождаться, когда останешься с ним наедине за закрытыми дверями! И я говорю не только о сексе, но и о смехе. О, мы с Биллом только и делаем, что хохочем. На людях по нему этого никогда не скажешь, но наедине со мной Билл – самый дурашливый человек на свете. Нет ничего более сексуального, чем смех.

Признаться, кое-что в этом рассказе разожгло мой интерес. Супруги в возрасте под семьдесят хохочут, как сумасшедшие, и занимаются сексом. Это было приятно слышать, учитывая темп моих романтических отношений. А Козероги, оказывается те еще приколисты наедине. В случае Мужественного автора это трудно было вообразить: как-то раз я своими ушами слышала, как он завел разговор об Апокалипсисе на жизнерадостной во всем остальном вечеринке-барбекю в честь Четвертого июля.

Но, пожалуй, самым важным в истории Мэри было то, что она напомнила мне: у идиллического прошлого всегда есть оборотная сторона. Человечество проделало длинный путь, избавляясь от жестокости и угнетения. Традиции могут оказаться весьма недобрыми к женщинам, детям или любому, у кого нет силы и власти.

Когда я вышла из палатки, Тони стоял, прислонившись к белой изгороди ранчо, и смотрел на закат. Это была идеальная картинка Дикого Запада, вплоть до ноги в сапоге, поставленной на нижний брус, и полей шляпы, сдвинутой на затылок. Я подошла к нему и встала рядом, тоже положив руки на изгородь.

– Хочешь маленький совет? – спросил он.

– Буду благодарна, – кивнула я.

– У нас там куча родственников. Некоторые из них довольно важные шишки. Если хочешь, дам тебе имена и номера телефонов. Но мой тебе совет: не лови меня на слове. Не планируй слишком много, – сказал он. – Когда пускаешься в приключения, просто верь, что встретишь того, кого нужно встретить, и услышишь то, что нужно услышать. По-настоящему важные вещи просто невозможно спланировать.