Текст книги "Нежное солнце Эльзаса"

Луна превратилась в блеклую желтоватую дымку, а потом и вовсе пропала, растворившись без остатка в нашей страсти, когда мы наконец разомкнулись и, слившись в умиротворенном усталостью объятии, уснули. Казалось, ночь эта длилась целую жизнь и всего лишь одно мгновение…

– Рита? – шепотом позвал Егор. – Ты не спишь?

– Уже нет, – я с трудом разомкнула веки. Солнце сияло за окном так ярко, словно вознамерилось осветить каждый, даже самый отдаленный уголок земли. Я посмотрела на Егора – его гладкая кожа в солнечном сиянии казалась золотой. И снова, как ночью, по моему телу побежали взбудораженные мурашки – в Егоре было столько силы и наполненной молодостью красоты, что невольное восхищение охватывало меня с головы до пят от одного мимолетного взгляда.

– Хочешь, стишок прочитаю? – спросил он, улыбаясь. Господи, какое же прекрасное у него лицо!

– Давай, – согласилась я, а голос уже начал срываться от нарастающей страсти. Господи, да что ж это такое?! Егор посмотрел на меня вопросительно, потом чуть отодвинулся, понимающе сощурился и укоризненно-шутливо покачал головой.

– Владимир Маяковский, – объявил он. – «К барышне» или что-то вроде. – И продекламировал:

 
Этот вечер решал —
не в любовники выйти ль нам? —
темно,
никто не увидит нас.
Я наклонился действительно,
и действительно
я,
наклонясь,
сказал ей,
как добрый родитель:
«Страсти крут обрыв —
будьте добры,
отойдите.
Отойдите,
будьте добры».
 

– Так, – я, не выдержав, рассмеялась. Никто еще не читал мне предостерегающих стихов в такой ситуации. Да и ни в какой, кажется, не читал, – ты что, за старое? Отговаривать меня снова решил?

– Боже упаси! – улыбнулся Егор и мягко предупредил: – Но ты теперь или отойди, или пеняй на себя.

– А можно мы не на меня, а в меня «пенять» будем? – с блудливым блеском в глазах спросила я. – Желательно вот этим. – Я скользнула рукой вниз и прижала уставившееся в потолок «второе я» Егора к его же животу. Он закрыл глаза и лег на спину.

– А я другое стихотворение у Маяковского знаю, – заговорщицким тоном сообщила я. – Послушай: «Я в Париже, живу как денди…»

– Женщин имею до ста… – продолжил за меня Егор.

– Еще вопрос, кто кого имеет, – не согласилась я и попросила: – Побудь «сюжетом в легенде», а? Совсем чуть-чуть. Только переходить никуда не надо.

Егор в молчаливом предвкушении согласно кивнул головой, а я поползла вниз вдоль его тела.

На завтрак мы, само собой разумеется, опоздали. На обед просто не пошли – смертельно не хотелось выбираться из постели (наконец-то до нас дошло, что в кровати удобнее, чем на полу), бродить по улицам в поисках кафе, подставляя счастливо изнуренные лица взглядам прохожих. А к ужину в наших истощенных безудержным сексом организмах поднялся настоящий бунт: руки отказывались слушаться, ноги не хотели ходить, живот урчал, как разъяренный голодный зверь.

– Что будем делать? – спросил меня Егор. Видимо, как самую умную из нас двоих, хотя его сведения явно устарели: я чувствовала, что мозг мой то ли испарился в любовной схватке, то ли переработался в более нужные для организма на этом жизненном этапе вещества.

– Худеть, – лениво проговорила я, распластавшись поперек кровати. Поднять меня с належанного места можно было разве что домкратом, роль которого последние двадцать четыре часа блестяще исполнял Егор. Но сейчас и ему бы пришлось очень постараться: сил у нас обоих не осталось совсем. При этом меня безумно радовало ощущение легкости и тонкости – казалось, что за последние сутки я похудела килограммов на пять. Даже кости, и в обычном-то состоянии весьма условно прикрытые плотью, выпирали теперь значительно сильней.

– Куда тебе худеть?! – возмутился Егор. – И так скоро ноги тут у меня протянешь. Быстро вставай!

– Не командуй, – осадила его я.

– Буду! – неожиданно парировал Егор.

– Ну уж нет! – оживилась я в свою очередь. – Я тут самая главная, ясно?!

– «Взъярилась царица, к кинжалу рука. Козой, из берданки ударенной. Но я ей по-своему, вы ж знаете как – под ручку… любезно… – Сударыня!» – прочел Егор и осторожно взял меня под локоть. Неугомонные мурашки возобновили бешеные скачки по моему блудливому телу. Я не могла и пальцем пошевелить – только теперь уже от возбуждения. Лишь тихо и сладострастно застонала.

– Опять Маяковский? – спросила я, чтобы отвлечь себя от нарастающей страсти: такими темпами и коньки отбросить недолго.

– Он, – кивнул Егор, погладив меня по руке.

– Как называется? – лишь бы сдержать реакции непослушного организма, продолжала расспросы я.

– «Тамара и Демон», – односложно ответил Егор.

– А не боишься? – не унималась я.

– Чего? – автоматически спросил Егор, добравшись уже до моей груди.

– Что я поступлю с тобой, как царица Тамара?

– «Не кинь меня в пропасть, будь добра. От этой ли струшу боли я. Мне даже пиджак не жаль ободрать, а грудь и бока тем более…» – Егор прижался ртом к моим пересохшим от вожделения губам и протиснул сквозь них свой горячий и влажный язык…

Минут через сорок мы брели по ночному Страсбургу, словно парочка полупрозрачных лунатиков, да еще и едва заметно пошатывались. Может, со стороны и не очень видно было, но я все это очень ясно ощущала.

– Куда пойдем? – поинтересовалась я заплетающимся от усталости языком.

– Туда, где кормят, – ответил Егор. На подробности и у него уже не было сил.

Больше ни вопросов, ни ответов не возникало до тех пор, пока мы не добрели до первого попавшегося на пути открытого кафе и не заказали столько всего, что хватило бы на целую роту. Только когда половина тарелок, которыми был плотно заставлен наш столик, опустела, мы оба нашли в себе силы произносить слова.

– А тебе не кажется, что луна на нас специально смотрела? – улыбаясь, спросил Егор.

– Это еще зачем? – удивилась я.

– Затем, что она собирает необычные истории о людях, – прошептал он и осторожно взял меня под локоть, одним прикосновением разбудив угомонившийся было рой мурашек. Бо-о-оже, когда же это кончится?! Я ведь не железная, сердце может не выдержать!

– Зачем? – снова спросила я, окончательно потеряв способность мыслить.

– Чтобы охранять их судьбу, – просто сказал он.

– А ты уверен, что у нас теперь одна судьба? – усмехнулась я, наконец усмирив немного внутреннюю бурю.

– Если ты не будешь вмешиваться, – Егор, улыбаясь, смотрел мне прямо в глаза. Я тоже не могла оторвать от него взгляда – невероятно, какой он был сейчас красивый!

– Не буду, – прошептала я.

– Не зарекайся, – попросил он. – Я же чуть-чуть знаю твой характер: не первый год знакомы.

– Не буду, – опять повторила я, уже не соображая, чего, собственно, «не буду» – зарекаться или вмешиваться.

До утра мы не спали. Только когда за тонкими занавесками уже начал разливаться розовый рассвет, ненадолго забылись на такой крайней стадии изнеможения, что даже не потрудились разъединиться. И сквозь дрему я отчетливо ощущала, как Егор время от времени бессознательно подрагивает внутри меня. Кажется, такого в моей долгой и весьма уже искушенной любовными делами жизни никогда еще не случалось. Мы проспали час, максимум полтора, а потом Егор осторожно, стараясь не разбудить меня, встал с постели и начал сосредоточенно ходить по комнате, собирая свои вещи.

– Не уходи, – сказала я непослушными губами.

– Не могу, – прошептал он в ответ. – Уже понедельник, мне к девяти на работу. Переодеться надо.

– Не надо! – да что это со мной?! Я готова была заплакать при одной мысли о том, что сейчас он выйдет из этой комнаты и я его до вечера не увижу. – Я тебе разрешаю не ходить.

– Рита, – Егор посмотрел на меня серьезными, чуть сердитыми и красными от недосыпа глазами, – вот этого не нужно! Не вздумай делать мне поблажки. Знаешь, у Юрия Полякова в романе «Козленок в молоке» есть такая фраза: «Привилегии передаются половым путем». Или что-то похожее. Ты запомни – это не для меня.

– Ну, честно, что у тебя там такого важного на сегодня? – я, не контролируя себя, опустилась до банальных уговоров: просто не могла представить себе, что придется остаться одной. Так хотелось прижаться к нему, выспаться вместе, а потом…

– Ритонька, – Егор присел на краешек кровати и погладил меня мягкой ладонью по волосам, – девочка моя. Ты просто поспи, а я скоро приду. Ты и не заметишь, как время пролетит. Хорошо?

– А ты будешь мне сниться? – я закрыла глаза. Под ласковой рукой Егора расставание казалось не таким уж страшным.

– Буду, – пообещал он.

– Тогда ладно, – пробормотала я, уже засыпая. Даже не слышала, как он потом оделся, вышел и осторожно прикрыл за собой дверь.

Если раньше я никогда не понимала до конца значения слова «блаженство», то теперь это состояние завладело мною целиком. Я готова была прыгать, петь, танцевать от счастья. Думаю, если бы очень захотела, могла бы даже взлететь! Надо же! Стоило выветриться из моей головы всем сложным и тяжелым мыслям, как мир вокруг перевернулся, а сама я стала легкой, как перышко. И зависела теперь только от собственных ощущений: никаких посторонних влияний и давлений извне!

Я прекрасно выспалась, пролежала минут тридцать в ванной, намазала все части тела, до которых смогла дотянуться, различными сыворотками и кремами, которых накупила чертову тучу во время одиноких походов по Страсбургу, облачилась в белый махровый халат и стала ждать Егора. Больше никаких планов у меня на сегодня не намечалось. И это было так прекрасно – не передать!

Ближе к вечеру зазвонил мобильный.

– Не спишь? – спросил Егор, как только я произнесла свое «алло».

– Уже нет, – губы расплылись в счастливой улыбке.

– Хочешь, куда-нибудь поедем? – в его голосе звучала усталость. – У тебя же все-таки отпуск. Должны быть экскурсии.

– Не хочу, – ответила я, продолжая улыбаться.

– Как скажешь! – обрадовался Егор. – Если честно, я себя уже чувствую выжатым как лимон.

– Да-а-а? – промурлыкала я сочувственно и игриво. – И что, мне из тебя ни капельки больше не удастся выжать?

– Рита! – даже на расстоянии я почувствовала, как Егор смутился. – Ну нельзя же быть такой ненасытной!

– Можно, – убедительно сказала я.

– Уверена? – уточнил он на всякий случай.

– Абсолютно, – подтвердила я.

– Тогда жди, – притворно тяжело вздохнул Егор. – Сейчас приеду.

И он приехал. Минут через пятнадцать. Правда, эти минуты показались мне вечностью: в таком нетерпении, с таким трепетом я никогда еще никого не ждала. Не дав Егору снять пиджак, я, жадная, как голодная пантера, потащила его в кровать.

Пять оставшихся дней отпуска в Страсбурге прошли как волшебный сон. Я даже не могу разделить его на отдельные воспоминания, часы или времена суток. Все слилось в едином приступе неземного блаженства. Память сохранила лишь отдельные вспышки, проблески картин и ощущений: всю ночь горевшие и оплавившиеся до основания четыре свечи, которые в ту ночь заменяли нам камин, закрытые в сладкой истоме глаза Егора, его блестящие в темноте, красивые и ровные зубы, боль кратких расставаний и радость встреч.

За все дни мы только два раза нашли в себе силы, чтобы вместе выйти из номера: съездили в Каракалу. И, нужно сказать, не напрасно – в минеральных водах и бесстыдных саунах Баден-Бадена чувственность распалялась до предела. То ли наигранная, то ли настоящая ревность охватывала меня всякий раз, когда на Егора направлялся чей-нибудь женский взгляд. А взглядов, кстати, хватало: мало того что мой любовник был чертовски хорош собой – особенно без одежды, – так еще в моем присутствии его биологические часы неизменно показывали «двенадцать ноль-ноль». Было, в общем, на что посмотреть и чем загордиться! После всех этих бань ночи выдавались без малейшего преувеличения бессонными. Не знаю, как выдерживал Егор, – я-то в отличие от него днем не работала, а спала, – но к концу недели он заметно осунулся и похудел. Кажется, пора уже было пощадить его, но я не могла остановиться – мне все было мало!

В аэропорт мы ехали в таком измотанном состоянии, что даже разговаривать было лень. И это несмотря на чувства, которые переворачивали все в моей груди. Я не желала прощаться с Егором. Первый раз в жизни я ощущала такое по отношению к мужчине – как правило, всегда быстрее хотелось избавиться от присутствия любого из них. А тут! Мы были вместе семь с половиной дней. И все эти дни я была счастлива безмерно, чувствовала себя так, словно заново родилась. Надо было дожить до тридцати семи лет, чтобы узнать о том, что составляет для меня блаженство жизни. Ну, конечно, раньше просто не было шанса все это пережить, я же торчу на работе до полного изнеможения, а в выходные организм элементарно восстанавливается: сплю по двенадцать часов подряд. Какая уж тут легкость бытия или отсутствие мыслей?! А без этих составляющих, оказывается, нельзя получить удовольствие от близости с мужчиной. Что ж, теперь буду знать.

– Егор, – позвала я, когда мы уже сидели на скамейке аэропорта в ожидании начала регистрации.

– Да? – он вопросительно посмотрел на меня.

– Ты только не думай, что все, что между нами было, – это просто развлечение или часть моего отдыха.

– Ладно, – грустно ответил Егор. То ли чувствовал, что я чего-то недоговариваю, то ли не хотел об этом думать.

– Ты мне действительно очень нравишься, – я уперлась взглядом в пол – господи, ну как девчонка. – Даже больше.

– Я верю, – просто сказал он.

– Да нет, подожди…

– Рита, – прервал меня он, – я рад, что ты хорошо отдохнула. Очень надеюсь, отпуск пойдет тебе на пользу.

Все. Неужели он действительно понял как есть?! Ведь, несмотря на все восторги, я расставалась с ним, уверенная в том, что Егор мне был нужен только в качестве самца, дополнения к активному отдыху. Не окажись под рукой его, подошел бы практически любой другой. Неужели почувствовал? Не может быть, чтобы в мужчине жила такая проницательность! И что мне теперь делать – еще раз оправдываться, говорить, что он не прав в своих мыслях? А, собственно, зачем? Нам было хорошо. Никто никому ничего не обещал, поэтому обмана здесь нет. А дальше – будь, что будет.

Я лукаво посмотрела на Егора, прильнула к нему, стараясь прикоснуться не только губами, но и грудью, – чтобы он сильнее почувствовал меня, – поцеловала долгим страстным поцелуем и оттолкнула.

– Езжай, – я взяла в свои ладони его руку. – Регистрацию начали, все в порядке.

Егор внимательно посмотрел на меня, поцеловал в щеку и прошептал: «Счастливого пути, Ритонька». В его голосе было столько тоски, что мне стало не по себе. Я не провожала его взглядом. Не нужно лишнего. Сказка закончилась, уступая место будням. Ну вот и не будем им мешать. Жизнь должна идти своим чередом.

Часть вторая
Работа

Глава 1

В самолете я не могла ни читать, ни есть, ни пить – сладостное ощущение счастья обнимало меня так крепко, что захватывало дух. И его, этого ощущения самого по себе, мне сейчас вполне хватало для жизни. Не требовалось никакой подпитки извне.

Мне нравилось странное чувство собственника – the woman of property, – потому что на этот раз у меня было ощущение, что мужчина принадлежал мне полностью, безраздельно. Теперь и его работа, и его карьера, и личная жизнь зависели только от меня. Я могла возвысить его, могла уничтожить, могла ласкать, могла унижать. Конечно, он об этом знал. Не случайной же была эта его полусонная фраза: «Почему иногда мне кажется, что ты меня используешь?» Да просто потому, что так оно и есть! Упоительное чувство в женщине, когда она владеет мужчиной. Сложно придумать что-то более сильное и манящее. Совершенно осознанно последние пять лет через мальчиков легкого поведения, а вот теперь, похоже, и через Егора мне хотелось отомстить всему роду мужскому, с которым за тридцать семь лет отношения мои, мягко говоря, не сложились. Слишком много накопилось обид, слишком часто приходилось лить слезы, слишком бесцеремонно использовали меня, да и всех женщин, которые были со мною рядом. И вот теперь, добившись власти и заматерев, я не собиралась упускать свой шанс. Странно, что раньше мне и в голову не приходило завести роман с кем-нибудь из собственных подчиненных! Так же все просто – давным-давно получила бы покорного и напуганного любовника, да еще и практически бесплатно. Ужины в ресторанах и прочие мелочи не в счет. Главное, не давать ему воли и все время держать на коротком поводке. На чем погорают все эти бизнес-леди, которые заводят себе альфонсов? На том, что отпускают отношения на волю чувств. А у меня, слава богу, никаких побочных эмоций, кроме самого вожделения, нет. Идеальное состояние. Жаль, что раньше мне все было не до того: работа, карьера. Не находилось возможности подумать о себе и просто перевести дух. Столько времени зря потеряла!

Первым мужчиной в моей жизни был отец. Нет, не в том извращенном смысле, что приходит в первую очередь в голову современному, изъеденному кислотами невоздержанности и разврата человеку, а в самом обыденном, нормальном, семейном, если так можно выразиться.

Отца я ненавидела всеми фибрами души. С самого рождения. Или, наверное, даже раньше – как только меня зачали в очередном его пьяном угаре. Сколько их еще было потом – этих угаров. Странно, что нам с матерью вообще удалось выжить в их эпицентре. Особенно маме. Когда я повзрослела, она вдруг стала вываливать на меня такие подробности своей совместной жизни с отцом, что меня начинало физически тошнить от ненависти и ярости в адрес этого животного. Видимо, мамина откровенность и стала тогда последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Но это не сразу. Поначалу мы только мучились и терпели. Все решилось потом.

Отец мой с ранней юности был неизлечимым алкоголиком. Все в его семье прекрасно об этом знали, только забыли предупредить мою наивную и бескорыстную мамочку – совсем тогда еще девчонку, – когда практически обманом выдавали замуж за него. Точнее не так, спихивали, сбывали Семена с рук.

«Наследство» свое папаня получил от матери – алкоголички бабы Мани. Не знаю, как медики сейчас относятся к этому явлению: как к физическому недугу или как к дурному влиянию среды. Да мне, по правде говоря, наплевать! По-моему, все просто: хотел пить – вот и пил. А страдали мы. Кстати, кроме любви к спиртному, никакого другого наследства мой непутевый отец от своей семьи не получил: кажется, носового платка ему и то с собой не дали, когда он приперся жить в мамин с бабушкой дом.

Шустрые старшие сестрички отца – Вера и Галя – резонно рассудили, что хватит с них и алкоголички-мамаши. А держать дома мужскую скотину, которая каждый божий день напивается и начинает руки распускать, совсем уж ни к чему. И пока мой будущий родитель отдавал долг родине – то есть в армии служил – они извернулись (я уж не знаю как: то ли деньгами кому-то дали, то ли натурой) и выписали его из родной квартиры, трехкомнатной «хрущобы», где они тогда все вместе жили. Правда, без главы семейства – моего деда. Тот бросил свою беспутную жену, еще когда дети маленькими были: не вынес ее безалаберности, склочности и беспрестанного пьянства. По-моему, дед был единственным нормальным человеком в семье. Но я его толком и не знала.

Так молодой дембель – мой будущий папаша – и оказался, возвратившись в Москву, на улице. Приютили его в общаге техникума, где он начал «учиться». Мать родная и то за него не вступилась: тесно же в квартире. Да сынок еще постоянно норовит драгоценную бутылку отнять. Ну его совсем!

Правда, сестрички в конце концов сжалились над изгоем – он же не виноват, что получился такой, – и на семейном бабском совете решили дураку помочь: то есть просто-напросто его женить. На какой-нибудь покладистой дурочке. Вот и стали приглядываться к ближайшему окружению, чтобы найти молодую, здоровую, порядочную и работящую. И нашли ведь, как назло! Мою бедную мать. Ей едва тогда исполнилось восемнадцать.

Она приехала в Москву вместе с матерью, моей бабушкой, из Твери и трудилась изо всех своих молодых сил на табачной фабрике под чутким начальством одной из отцовых сестер – тети Гали. (Повезло ей, этой моей тетке, что умерла она до того, как я выросла настолько, чтобы осознать ее роль в этом деле. Иначе б устроила гадине веселую жизнь!) Тетя Галя, не будь дурой, сразу поняла, что на наивную и усердную девушку во всем можно положиться. Выяснила, что живет она с матерью в стареньком доме на окраине Москвы, который они купили, продав хороший дом с огромным садом в Твери. Обрадовалась – будет куда братца спихнуть. Да и удача, что мужиков в семье у них нет: никто Семену на все его безобразия толком не ответит. Жалко же все-таки, родная кровь. Хоть и сил уже с ним нет: выписать-то выписали, но ночует по-прежнему то и дело в квартире. Надоел до смерти.

Галина умело взяла скромную девушку в оборот. Каких усилий стоило моей тетке вытащить непутевого братца на танцы в фабричный Дом культуры, где и состоялось запланированное знакомство! Пришлось дураку за его же благо бутылку водки купить. Иначе он никак не соглашался идти. Зато дальше все пошло как по маслу. Отец был юношей статным, если не сказать красивым – внешность у меня от него, – и бедная мамочка влюбилась. Не сказать, чтобы сильно и безрассудно, но достаточно для того, чтобы бегать к «своему Семену» на свиданки и жалостливо навещать его, когда он, по словам Галины, «болел». А на самом деле просто валялся дома пьяный в умат, то и дело сблевывая в поставленный рядом тазик. «Как же мучается, бедняга, – картинно причитали Верочка с Галей, пеняя на якобы язвенный желудок, – и некому пожалеть!» Откуда моей маме, выросшей без отца и вообще мужчины в доме, было знать, что это на самом деле за «язва»?! Она и пожалела.

А предприимчивая Галя за каждое свиданье ленивого братца с намеченной жертвой расплачивалась с беспутным кавалером стаканом водки. И он был счастлив. За стакан-то можно и под луной прогуляться, и девку поцеловать.

Месяц за месяцем мама к отцу привязалась. Да и тот к ней попривык, а проницательная Галя начала то и дело задавать молодым поначалу вроде бы шутливые вопросы: когда ж, мол, мирным пирком да за свадебку? Мама моя скромно опускала глаза и краснела, а отец только по-мужски презрительно хмыкал. Полагая, что тянуть дальше нельзя и на водке она скоро уже просто разорится через полгода таких ухаживаний, Галина убедила в необходимости застольных затрат семью, и начались бурные приготовления к свадьбе. Решено было отмечать в их квартире – чего ради на рестораны какие-то тратиться?! Прыть отцовых сестер не знала границ: лишь бы скорей. А маму, кажется, даже никто ни о чем и не спросил – просто назначили день, созвали гостей, свели молодых для подачи документов в загс. Как же тут возразишь? Люди так ради их счастья стараются. Галина – так та уже с ног сбилась в приготовлениях к свадьбе. К тому ж неудобно и даже невозможно отказать такой хорошей женщине – да еще и собственной начальнице. А что Семен не слишком здоров – так что же с того?! Просто нужен ему хороший уход, диетическое питание и присмотр. Все и пройдет.

Только мама невесты – ласковая и добрая моя бабуля Надя – оказалась вдруг твердо настроена против свадьбы. Она как в первый раз отца моего увидела, так сразу велела маме держаться от него подальше. Просила. Молила. Угрожала. Да куда там! Времена уже были не те, чтобы родителей слушались. Все, что нужно, знал партком. А он на все лады твердил: ячейка общества, ячейка общества. Да и Семен-то ведь говорил, что любит. Жалко ему, что ли, раз Галька велит?! Ради стакана-то!

Так и поженились. То, что бабуля Надя ой как была права, выяснилось сразу же после того, как мой отец переехал к ним жить со своим, армейским еще, вещмешком. Одежды в нем было мало – зачем простому трудовому человеку двое штанов? – а другого добра никто не отряжал. Не девица же, чтобы с приданым из дому уходить! Да и зачем? У тещи бережливой все есть – и простыни, и кастрюли, и топчаны. Не в могилку же ей с собой добро это уносить!

Зарплату свою заводскую новоиспеченный семьянин за неделю пропивал (техникум он тогда уже забросил). А потом ходил мрачнее тучи, угрожал домочадцам расправой, и мама, чтобы избежать лишних побоищ, давала ему денег. Только бы не буянил да на тещу руку не поднимал. Но деньги – это еще полбеды, были дела и похуже: неожиданно и фанатично он вдруг пристрастился к исполнению супружеского долга. Как махнет рюмку, так сразу и без возражений жену ему подавай. Лезет, пьяная харя, силой ноги раздвигает, дышит тяжелым водочным духом в лицо. И как с ним драться? Сильный как черт, да и шума много будет, стены-то в доме картонные. Перед матерью стыдно. И жалко ее – снова переживать начнет, расстраиваться, плакать. Хоть и противно, а проще потерпеть. Мама от этих пьяных изнасилований – хотя раньше слов таких в семье не понималось – меня и родила. А потом, это она мне уже позже рассказала, когда я повзрослела, стала беременеть чуть ли не каждый месяц: предохраняться супруг ни в какую не хотел. Жалеть ее был не намерен. Сколько абортов сделала тогда моя мать, она и сама не помнит. Отпечатался четко в памяти только последний раз – бог знает, какой по счету, – когда она постеснялась снова в больницу идти. Сколько ж можно: все давно ее там запомнили, как на маньячку-извращенку косятся. Ни одна баба так часто к ним не ходит! Ну раз в год еще туда-сюда. А эта охотница до мужиков… Хоть бы презервативы на них, что ли, надевала. Наденешь на пьяного, как же! Он же изворотливый, как угорь.

А мама и сама была бы рада не бегать по больницам – лучше еще бы одного ребеночка родила. Но им с бабушкой даже меня с трудом удавалось прокормить: отец и свое пропивал, и у матери все до последней копейки отнимал. На одну бабушкину зарплату кормились – одному богу известно, где она заработки свои хоронила и как втихаря от зятя продукты на них покупала. Куда тут ребенок еще – с голоду все помрут. Вот и обратилась мать к подруге – та в роддоме акушеркой работала, – чтобы потихоньку сделать все на дому. А то стыдно уже до слез. Подруга возражать не стала. Привела к себе. Простыню чистую на обеденный стол постелила, инструменты достала. Налила водки стакан – вместо анестезии, – велела выпить. И как подействовало, разложила маму на столе и сделала дело. Хитрого ведь ничего тут нет – отскоблить от матки зародыш. Мама даже стона не проронила, так и лежала, раздвинув ноги, закусив губы до крови. А потом встала и домой пошла – а то муж с работы голодный придет, придираться станет. Ужин еще приготовить надо. Да и матери лишнего знать не следует, причитать опять начнет, ее жалеть. И так уж на стенку лезть хочется и от жизни самой, и от жалости ее невыносимой.

Но не так все незаметно прошло, как хотелось. Ужин-то приготовить успела, а потом вдруг слабость накатила. Упала мама в постель и сразу провалилась в забытье. Очнулась только на миг, когда муж пьяный снова к ней со своими гадостями полез. «Давай, – говорит, – жена ты или нет! Чего в такую рань спать завалилась». Насилу отделалась. Обиделся отец, орать давай, с обвинениями на нее накинулся, мол, мужика себе другого завела. Она, уткнувшись носом в стенку, молчала. Только слезы горячие мочили подушку, скатываясь по щекам.

Отец потом посуду бил в отместку чуть не до самого утра. А я в ту ночь сидела с бабулей Надей в ее комнатенке на кровати. Бабушка меня обнимала, покачивала, но я все равно плакала от страха. А она мне рот одеялом закрывала, чтоб отец не услышал, – не то обеих побьет.

Только когда все тарелки, чашки и блюдца закончились, он угомонился – прямо на полу среди мелких черепков от усталости и уснул.

На следующее утро все опять было как всегда – только завтракать мы не стали, не из чего было, – меня мама в ясли отвела, сама на работу. Все ей говорили, что бледная, выглядит плохо, она только отмахивалась. Даже Галька, змея, и та велела идти к врачу, но мать отказалась. Так и проходила три дня, несмотря на страшные боли. Только когда возражать уже не могла – температура под сорок, в бреду мечется, – бабушка вызвала «Скорую». Оказалось, инфекцию занесли. Месяц мама тогда в больнице пролежала. Матку пришлось удалить. А отец совсем неуправляемый стал – мы с бабушкой, пока мамы не было, к соседям напросились пожить. Стыдно, конечно, но что уж тут поделать.

Зато потом мама вернулась, и супружник мог ею пользоваться сколько хотел – матери уже все равно было. Она за все его удовольствия щедро расплатилась вперед, до самого конца своей жизни. Только он к этому делу скоро охладел, когда случайно узнал, что за операцию мама в больнице перенесла. Прекрасно помню, как он, тварь пьяная, на весь дом тогда орал: «Да ты и не баба теперь! Хуй пролетает со свистом». И мама плакала опять всю ночь. И я тоже плакала, хоть ничего в его словах не понимала.

Маме уже тогда бы с ним развестись, выкинуть его, как пса шелудивого, на помойку! Я бы именно так поступила. А она его еще и в доме прописала: тогда мы ждали, что дом снесут и нам дадут квартиру. А чем больше народу прописано, тем больше шансов трехкомнатную получить. Но после прописки окончательно пропали шансы от отца избавиться. Он себя почувствовал полноправным хозяином положения, перестал считаться с кем бы то ни было вообще. Много раз, напившись ближе к ночи, он выгонял нас кулаками и чем под руку попадет из дома, не заботясь о том, куда попадают удары, а потом запирался на замок и засыпал мертвецким сном. А мы с бабушкой и мамой бродили от лавочки до лавочки до самого утра, согревая друг друга в объятиях. Да еще и боялись попасться людям на глаза! Ведь выскакивали, как были, в халатах и тапках. Хорошо, мама всегда держала в крошечном сарае у дома старые тулупы, гамаши и валенки – иначе зимой замерзли бы насмерть.

Делал отец и много еще такого, о чем вспоминать я просто не могу. Месяц за месяцем, год за годом он убивал во мне и ребенка, и человека. Ненавижу!!! Как, как могла я после всех его пьяных выходок внушить своему разуму, что это животное, эта тварь и есть мой отец?! Сколько лет уже прошло с тех пор, а я и сейчас – зачем только вспомнила опять все это? – испытываю одно-единственное чувство: хочу удушить эту скотину собственными руками.

А мама? Уже не знаю. То ли ненормальные русские традиции сказывались, когда мужик в доме – и хозяин, и барин, и господин, каким бы отвратительным и ничтожным он ни был. То ли боялась она его родни – вторая сестра, Верка, к тому времени удачно вышла замуж за какого-то там младшего прокурора. Короче говоря, никаких попыток изменить свою жизнь мама не предпринимала. Может, просто была уверена, что никуда отец не уйдет. Даже если подать бумаги на развод и каждый день вызывать милицию, чтобы пьяницу этого забирали за хулиганство. Ну заберут на пару часов, а дальше что? Да ничего. Потому что у нас в стране побои собственной жены преступлением ведь не считались никогда – даже статьи такой не существовало. Так, дела семейные. Не знаю, как сейчас. Придумали что-то уже или нет. Да и знать не хочу: для меня в этой сфере все однозначно и просто – пусть кто-то только попробует когда-нибудь, хоть пальцем! Изничтожу, со свету сживу, раздавлю, как насекомое! Не случайно же я с одержимостью монстра двигалась вперед по жизни и стремилась к власти. Кое-что получилось.