Текст книги "Женщина из прошлого"

Часть II
Бангкок

Глава 1

Кирилл молниеносно схватил чемодан и, не глядя на Дашу, выскочил вон из ангара. Плотно сдавленные друг другом тела пассажиров вызвали в нем прилив раздражения: ни пройти ни проехать! Он кое-как протиснулся к выходу из терминала.

Какой же он идиот, черт возьми! Зачем здесь остался? Опять влез Антонов – «помогите спасти человека». Поможем. А то без него не нашлось бы желающих сделать доброе дело. И куда ему деваться теперь? Ближайший рейс только через два дня, будут на нем свободные места или нет – неизвестно. Из отеля он выписался. Похоже, осталось одно – сесть в рядок с несчастными пассажирами и изжариться на чертовом солнце.

Он-то думал, что не летит, потому что нужен Дарье Морозовой! Что без его помощи и защиты она не справится с болезненным прошлым. А оказалось, у нее уже есть защитник. Серьезный, солидный мужик, а не какой-то там «лицедей», и любит ее до беспамятства – с первого взгляда видно. Как он на нее смотрел! Готов был раствориться в ее глазах, казалось, она для него – вселенная. Дашка просто глупая еще, не понимает. Подобными чувствами не бросаются!

Помешанный на искусстве Кирилл Николаев, которому остается только тихо уйти со сцены, конкурировать с такой любовью даже пытаться не будет! Что он может дать этой Морозовой? Ничего! В отношениях полов он всегда следовал четким критериям Стрикленда: «Женщина – орудие наслаждения». Правильно. Допускать ее в душу, позволять ломать волю мужчины нельзя!

Кирилл вспомнил, с какой одержимостью тот человек прижимал к себе Дарью. На секунду он пожалел о том, что сам никогда не испытает такого неистовства: не узнает ни дьявольских мук, ни божественных радостей. Но вовремя одернул себя. Ничто не должно отвлекать от искусства! Он не умеет и не будет учиться любить. С него достаточно простого влечения. Не станет он повторять ошибок своей матери, до беспамятства влюбленной в отца и потерявшей из-за этого идиотского чувства все. Пусть Даша достанется тому, кто не может без нее жить. А сам он не имеет права вмешиваться и ломать чужие судьбы. Как же этот мужчина смотрел на Морозову! Счастливый безумец.

На мгновение сердце Кирилла пронзила острая ревность – его дыхание сбилось, ладони покрылись холодным потом. «Любовь – это слабость, – прошептал он, словно заклинание, – но я мужчина и, случается, хочу женщину». Все! Тема исчерпана.

Николаев поставил чемодан на землю и сел. Тайское солнце палило, сжигая мозг. Люди, машины, шум, пыль. Не был бы он дураком, сидел бы сейчас в своей московской квартире, в уютном кабинете с камином и писал новый сценарий. Зачем ему понадобилось на собственной шкуре изучать жизнь авиаторов? Взял бы у кого следует интервью, задал бы все вопросы, нашел консультантов – и в путь! Нет, полез в самое пекло.

Почувствовав, что солнце добивается его немедленной смерти – даже волосы на голове, кажется, оплавились, – Николаев нашел в себе силы встать и побрести к отелю рядом с аэропортом. Вряд ли там найдется свободный номер, но, может, хоть в бар его пустят. Пить хотелось смертельно.

– Кирилл!

Николаев обернулся на оклик и с изумлением увидел Фадеева. Самолет вроде давно улетел. Или опять какая-нибудь задержка? Вечно в этой авиации все не слава богу. Выбрал он себе тему для фильма! Кирилл побрел навстречу Михаилу Вячеславовичу.

– Что, задержали самолет?

– Нет, вылетел по расписанию, – сообщил командир.

– А вы?

– А я остался, Кирилл.

Они помолчали, глядя на осажденный людьми Утапао. Николаев умел не задавать лишних вопросов. Если не хочешь, чтобы лезли к тебе, не трогай других.

– Вы в порт? – поинтересовался он.

– Если честно, – Фадеев опустил плечи, – не хочу. Вроде там все отлажено.

– Конечно, – кивнул Николаев, – мы же все подготовили, люди ваши справляются.

– А вы где остановились? – спросил успокоенный заверениями Николаева командир.

– Уже нигде, – Кирилл растерянно огляделся, – я же думал, что улечу.

– Я тоже, брат, думал, – Фадеев улыбнулся вяло, – тогда поехали вместе. Поселим вас в наш, экипажный.

– А можно? – обрадовался Кирилл тому, что не придется ломать голову и самому искать выход из ситуации. Что-то он нынче не в форме.

– Чего же нельзя-то?! Тем более вы по нашей просьбе с рейса снимались, мы обязаны вас расселить. Семью Самира я уже велел Морозовой в этот отель пристроить. Так что компания будет.

– Спасибо, – Кирилл, понимая, что, если уж он решил оставить Дашу в покое, лучше ее избегать, все-таки не смог побороть искушения, – но вы не беспокойтесь, я сам оплачу.

– Разберемся, – ушел от ответа Фадеев, – поехали!

Через два часа они входили в двери отеля в Бангкоке. Михаил Вячеславович насильно усадил Николаева в кресло в зоне отдыха, поставил рядом свой чемодан – «присмотрите» – и пошел к стойке ресепшн. Через пару минут в руках Кирилла появилась карточка-ключ.

– Ну что, сосед, – подмигнул Фадеев, – пойдем размещаться?

В лифте он коротко инструктировал Кирилла, сразу же оборвав все разговоры о деньгах.

– Вы ни о чем не беспокойтесь, пишите сценарий. Будут вопросы – всегда обращайтесь.

– Спасибо!

– На двенадцатом этаже бассейн и спортзал.

– Ясно.

– Завтрак с семи утра в лобби.

– Понял.

– Приехали. Вам направо, а мне – налево, – Михаил Вячеславович улыбнулся и вышел из лифта. – Желаю успехов!

Кирилл в очередной раз пробормотал «спасибо» и пошел в указанном направлении.

Ладно, не получилось добраться до собственного кабинета в Москве, попробует начать здесь работу, с легкой руки Фадеева. Хотя это еще большой вопрос, будет ли писаться в чужой обстановке. Его муза – капризная барышня.

Кирилл открыл дверь в комнату и огляделся. Впечатление на первый взгляд было приятным. Вот и прекрасно! Даже если не сможет писать, поразмышляет над сюжетом, сделает кое-какие наброски.

Затащив чемодан за собой в номер, Кирилл, не откладывая дел в долгий ящик – и так уже уйму времени потерял, – начал искать подходящее для работы место. Письменный стол стоял лицом к стене, а Николаев терпеть этого не мог – ему нужна была перспектива. Он долго крутился, выбирая между видом самой комнаты и окном, и только после этого остановился на последнем. Подтащил стол, переставил стул, сел. За стеклом дышало облаками и вздрагивало синее небо, разрезаемое стремительно проносящимися по нему птицами. Чем не подходящий фон для работы над сценарием об авиации? Кирилл удовлетворенно кивнул и отправился к чемодану за ноутбуком…

Прошло уже несколько часов, а он, словно завороженный, все еще сидел перед пустым экраном и смотрел в небо, совершенно забыв о сценарии. Дашин рассказ и вид из окна взбудоражили его собственные детские воспоминания; вытащили на поверхность то, что он давно и успешно выбросил из головы.

Ему было двенадцать лет, когда он узнал о главном.

Только-только наступила зима. Кирюха с друзьями собирался гулять и искал по всему дому старую клюшку, прибранную матерью с лета. Шкафы, балкон, антресоли – он все перерыл. Безрезультатно. Расстроенный, уже собрался слезать со стула и звонить ребятам: говорить, что никуда не пойдет – какой он вратарь без клюшки, – как вдруг заметил на дне антресолей пыльный сверток, плотно обернутый газетами. Мальчишеское любопытство заставило его потянуть за край.

Позабыв о хоккее, он расположился прямо на полу в прихожей. Аккуратно развернул газету, надеясь, что сумеет потом упаковать как положено, чтобы никто не заметил, и добрался до жестких промасленных тряпок. Раскрутил их и обомлел – на полу засияло синее безмятежное небо, в которое врывалась стая встревоженных птиц. Все было дышащее, живое, мальчик даже отпрянул, испугавшись, что птицы сорвутся с полотна прямо ему в лицо. Осторожно, дрожащими руками, он сдвинул верхний холст. Под ним оказалось еще одно небо, но уже хмурое, седое, наполненное печалью дождевых облаков. Оно нависало над полуразрушенной церковью, которая с грустной покорностью ждала первых тяжелых капель. Третий холст был веселым и ярким – в чистое небо, уже тронутое красками восходящего солнца, взмывал кипенно-белый самолет. Ему было легко и просторно – вокруг ни облачка, только манящий вдаль розово-желтый восход. Кирилл продолжал сдвигать холсты. Небо над лесом, небо над городом, небо, смешавшееся с туманом над гладью реки. И каждый раз новое небо являлось ему в своей независимой, собственной жизни.

В какое-то мгновение ему сделалось страшно. Он уже понял, что перед ним – самые настоящие произведения искусства! Сколько раз они ходили с классом в музей. Кирюха знал, что дома таким вещам не место. Конечно, где-то есть богатые люди, которые украшают живописью дома. Это понятно. Но в их-то квартире, где даже хрусталя нет, как у всех нормальных людей, откуда взяться картинам?!

Если только отец допился наконец до воровства, как дед предрекал перед смертью, и вынес холсты из музея? Рамы, конечно, выбросил, чтобы было легче нести. А картины спрятал и тайно, по одной, продает, как продавал раньше старинные дедушкины книги. Так вот где он деньги на водку берет! Книги-то давно уж закончились.

Кирюха начал торопливо сворачивать холсты в трубочку, потом сообразил, что надо надеть что-то на руки – и так, наверное, уже везде опечатки его пальцев! Побежал в кухню, натянул резиновые перчатки, в которых мама убиралась и мыла посуду. Пока бегал, подумал о том, что интересно было б узнать все-таки имя художника. Он отчего-то не сомневался, что картины написал один человек. Можно поискать в энциклопедии – вдруг это окажется кто-нибудь знаменитый. Тогда он просто обязан вернуть картины! Возьмет сверток, пойдет с ним в музей и скажет: нашел на помойке. И пусть отец потом бесится, сколько влезет, пусть даже выпорет его – в первый раз, что ли.

Он вспомнил, как экскурсоводы рассказывали, что каждый художник на своем полотне оставляет подпись. Обычно в нижнем правом углу, ну или где ему нравится. Кирюха снова расправил холсты, опустился на колени и начал искать. Действительно, в углу нашлась изящная надпись – мелкими буквами, почти незаметно. Эх, вот бы сейчас дедушкину лупу. Если б отец ее не разбил.

Кирилл напряг зрение, сощурился и прочел: «Калинина Е.». Значит, получается, это художница? Странно. О такой художнице он не слышал. Для верности сходил заглянул в энциклопедию. Ничего. Но фамилия очень знакомая. «Как у деда», – догадался Кирилл. Только дед-то у него был «Калинин» и имя «В.», то есть Владимир. Он был искусствоведом, но картин никогда не писал. Это Кирюха точно знал – у них с дедом тайн друг от друга не было.

Он долго мучился над этой головоломкой, пока наконец не додумался до очень простой и в то же время невероятной вещи. Даже подпрыгнул, словно ужаленный. Екатерина Калинина – это же его мама! До того как вышла замуж и стала Николаевой. Неужели она так умеет писать?! Вот здорово!

Значит, никто ничего не воровал, а его мама – самая настоящая художница! Теперь маленького Кирилла распирало от гордости. Он не стал прятать картины на антресоль, а бережно взял их и перенес на свою кровать. Разложил. Стал любоваться. Представлять себе, как они будут выглядеть в тяжелых рамах на стенах музея. Получалось красиво.

Только вот интересно, если его мама – художница, почему у них в доме ни красок, ни кисточек, ни холстов? Еще удивительнее, зачем она работает товароведом на складе, хотя самой ей это не нравится. Конечно, вслух мама не жалуется – вообще никогда ни на что, – но Кирюха-то видит, с каким лицом она уходит утром из дома. Он не слепой. Неужели не лучше оставаться с ним и рисовать небо? Он обязательно с мамой поговорит. Может, она об этих картинах просто забыла, а он их нашел? Точно! Вот мама обрадуется!

Кирилл услышал, как она открывает дверь, – узнал ее по шагам и выбежал в коридор. Помог снять пальто, сапоги, загадочно прошептал: «У меня есть сюрприз» – и подвел ее к своей кровати.

– Кир, ты где это взял?! – Голос мамы, к его изумлению, прозвучал испуганно. – Я давно собиралась их выбросить!

– Выбросить?! – Кирюха от возмущения задрожал: все, что он хотел сказать маме, вылетело из головы. – Это же картины! Почему ты молчала, что ты художница?

– Кирюша, – мама смущенно улыбнулась и обняла его за плечи, – это все ерунда! На жизнь не заработаешь. Я просто училась в молодости, и все.

– Мама, такое небо! – Кирилл не нашел подходящих слов и обиженно поджал губы.

– Давай уберем, – она торопливо потянулась за холстами, разложенными на кровати, – папа скоро вернется.

– Нет, – Кирилл начал вырывать полотна из ее рук, – я оставлю себе! Это мое! Если тебе не нужно, повешу у себя над кроватью!

– Сынок, – мама занервничала, – Кирюша, так же нельзя.

Их шумное противостояние затянулось, и никто не услышал, как в квартиру вошел отец. Кирилл вздрогнул, когда увидел его огромную лапищу над ними. Он схватил картины и рванул с такой силой, что и мама, и Кирилл невольно разжали пальцы.

– Дура! – взревел он. – Чем голову пацану забиваешь?! Идиотской мазней!

– Отдай! – запротестовал Кирилл.

– Я тебе сказал, чтобы ты выбросила?! – Он не обращал на сына внимания.

– Алексей… – прошептала мать.

– Сказал, эта чушь ни гроша не стоит?! И чтобы не смела тратить время!

– Алеша…

– Что, «Алеша»?! Не можешь, значит, я сам!

Он рванул в кухню, сын бросился вслед за ним. Когда отец выдвинул ящик стола, Кирилл уже понял, что тот ищет нож, чтобы изрезать полотна. Так же он поступил с единственным маминым платьем, которое считал «неприличным», с документами – наградными бумагами – деда, когда тот умер. Вне себя от страха, Кирюха выхватил холсты из руки на секунду потерявшего бдительность родителя и бросился вон из квартиры. Ему повезло, что дверь не была заперта.

Продрогший Кирюха несся по заснеженной улице в одной майке и тренировочных штанах, прижимая к груди мамины картины. Тапки с него слетели еще в подъезде, ступни обжигал снег. Хорошо, сообразил сразу же побежать к Зинаиде Ивановне – она в соседнем доме жила.

Классный руководитель и преподаватель литературы обомлела, увидев на своем пороге раздетого, насквозь промерзшего Николаева. Затащила его в гостиную, запричитала. Достала склянку со спиртом, начала растирать.

Через полчаса красный от жара Кирюха сидел у батареи, завернутый в шаль Зинаиды Ивановны, и, глотая слезы, рассказывал обо всем, что случилось.

– Вы только маме позвоните, пожалуйста, – всхлипывал он, – пусть она к вам придет!

Кирилл боялся не за себя – он переживал, что после его побега отец начнет, как всегда, размахивать кулаками. В такие минуты Кирюха мечтал только об одном – вырасти как можно скорее и ответить отцу за все: за мать, за себя, за деда. Сколько раз ему виделся этот миг, когда они поменяются вдруг ролями – отец будет уползать от него и просить прощения, а взрослый сильный Кирилл станет обрушивать на него удар за ударом, безо всякой пощады. Зинаида Ивановна набрала номер. Кирилл сидел напряженный, вспотевший и ждал, возьмут ли трубку. Мама ответила! Он вздохнул с облегчением. Значит, отец не стал ее трогать – побежал вслед за ним.

– Можно, я пока картины оставлю у вас? – робко спросил он, когда учительница повесила трубку. – Вы сохраните?

– Конечно, Кирюша, – Зинаида Ивановна кивнула, а Николаев увидел в ее глазах обидную жалость. Он же мужчина! Как можно его жалеть?!

Мама пришла за ним с одеждой через десять минут. В своем старом пальто, с заплаканными глазами. Пуховый платок она повязала так, что пол-лица не было видно. Значит, все-таки успел, сволочь! Кирюха сжал кулаки.

Пока одевался в комнате, слышал, как женщины вполголоса переговаривались в прихожей. Зинаида Ивановна укоряла, мама виновато с ней соглашалась. Кирилл почти ничего не мог разобрать – говорили тихо. Только одно слово мама повторяла с ненормальным упорством, произносила его четко и громко: «Люблю». Она сказала это раз десять, и тогда Кирилл понял, как сильно ненавидит и само слово, и все, что с ним связано. Что угодно, только не такое вот унижение! Никогда в жизни!

Отцу они с мамой сказали, что картины Кирилл потерял, тот, казалось, поверил. А к маме, в которой раньше души не чаял, он с тех пор стал относиться иначе. По-прежнему жалел ее, старался помочь, но уже знал, что во многом она виновата сама. Бесхребетная. Как и все женщины. Сам Кирюха, не задумываясь, поменял бы отца на ее картины, а маме ничего подобного даже в голову не приходило! У нее на уме было одно – дурацкая любовь. Из-за которой всем было плохо, и в первую очередь ей самой.

Кирюха все чаще убегал из дома к Зинаиде Ивановне «посмотреть на картины». Она поила его чаем, рассказывала интересные истории о писателях, а когда говорить уставала, они просто садились рядышком на диван и читали – каждый свое. Чего-чего, а книг в доме учительницы было много: целая библиотека. Зинаида Ивановна читала по интересам, а Кирюха – по алфавиту.

К пятнадцати годам он добрался до буквы М и прочел роман Сомерсета Моэма «Луна и грош». И вот тогда наконец все в его голове встало на свои места. Он понял то, о чем смутно догадывался, вглядываясь в мамины картины: искусство – действительно главное в жизни, но предназначено оно только мужчинам! Женщина не способна ни понять, ни оценить. Даже собственный дар оставляет ее равнодушной: ей нужна только глупая любовь. Чарльз Стрикленд пошел ради своих картин на все – бросил семью, оставил работу, жил в нищете. А его мать покорно избавилась от полотен в угоду мужу.

Некоторое время у Кирюхи, правда, оставалась надежда: Стрикленд был все-таки старше мамы. Может быть, понимание искусства придет к ней с возрастом. Но когда и ей исполнилось сорок лет, ничего не изменилось. Она не бросила отца, не ушла с ненавистной работы, не вернулась к холстам и краскам. Даже не вспомнила о них!

Кирилла Николаева постигло окончательное и бесповоротное разочарование. «Убогий народ эти женщины, – повторял он вслед за Стриклендом, – любовь! Везде любовь!» Из-за любви ломаются жизни, страдают люди.

За все свое детство Кирюха был счастлив только один-единственный месяц: когда отец свалился с крыши дедушкиного гаража и сломал себе ногу. Причем как-то особенно хитро сломал – так, что пришлось делать сложную операцию. Вот на эти-то тридцать дней, которые домашний тиран пролежал в больнице, в их квартире и воцарился самый настоящий праздник! Никто не орал, не размахивал кулаками. Не накидывался на маму за то, что тарелка на два сантиметра сдвинута от привычного места, а чай налит не в ту чашку. Не порол его самого по всякому поводу и без оного. Не выбрасывал и не резал безжалостно вещи, которые приходились ему не по душе. Прекратились звонки из вытрезвителей и милиции, после которых мама моментально срывалась и выбегала из дома, какое бы ни было время суток.

А главное – она снова стала писать! После работы прилетала, словно на крыльях, и, перекусив на скорую руку, бежала в спальню, где ее ждала едва начатая картина, водруженная вместо мольберта на старый стул. В ее комнате царил умопомрачительный запах масляной краски и настоящий, живой дух художника. Кирюха наслаждался покоем и счастьем. Даже о Зинаиде Ивановне на время забыл. Он мог часами сидеть у мамы за спиной и смотреть, как она рисует.

Но потом все прекратилось так же внезапно, как и началось. Пропало полотно и краски, исчезло незаконченное весеннее небо над цветущим фруктовым садом. Это случилось после очередного похода в больницу к отцу. Кирилл не хотел идти, но мать, как всегда, упросила. Только, как она ни старалась, в палату он не пошел – остался ждать ее в коридоре.

А через несколько минут по всей больнице начали раздаваться жуткие отцовские крики. Он орал, что жена ему изменяет, что не ценит его ни на грош. Пользуется беспомощностью мужа, его тяжелой болезнью. Весь персонал и ходячие больные сбежались смотреть на семейную сцену. Конечно, публика была на стороне «пострадавшего»: мало того, что мужик с таким страшным переломом мается после жуткой операции, так еще и супружница загуляла.

Мама выбежала из палаты вся в красных пятнах. Только на улице она смогла заговорить: скандал случился из-за того, что отец обратил внимание на ее руки – на них были следы масляной краски…

Кирюха ушел из дома, как только закончил школу. Сначала люто ненавидел собственное детство, отца, над которым так и не учинил расправы, – повзрослел, и вся ярость перегорела, – а потом понял, что все это было своего рода закалкой. Откуда бы в нем иначе взялась такая несгибаемая сила воли, такое упорство и умение преодолевать препятствия на пути, не обращать внимания на шишки и раны? Он шел к мечте о небе, которой не смогла воплотить в жизнь его мать. Он был, как Стрикленд, «одержим страстью к искусству».

Телефон, стоявший на тумбе рядом с кроватью, резко зазвонил, заставив Николаева вздрогнуть и вернуться из прошлого. И что он там забыл? Давно нет никакого Кирюхи, давно умер отец, а мать переключила свою неугомонную любовь с мужа на сына. Оно и к лучшему.

Кирилл машинально взглянул в нижний правый угол монитора и отругал себя. Пять часов просидел за компьютером, глядя в небо! А результат? Ни единой строчки. Он медленно встал из-за стола и поднял трубку.

– Да.

– Кирилл?

Дрожащий Дашин голос на том конце провода. Его сердце забилось сильнее, но он заставил себя успокоиться – ничего исключительного не происходит, все в норме. Он уже принял решение – Дашу забыть. И сейчас нужно сыграть человека, совершенно безразличного к ней. Разве это так трудно?

– Слушаю, – спокойно ответил он.

– Это Даша. Ты меня не узнал?

– Даша, я узнал тебя, – Кирилл с усилием выводил ровные интонации.

– Я, – она запнулась, – ты… мы не могли бы сегодня встретиться?

– А зачем? – Ему было жалко ее – смущенную и растерянную, – но он решил не поддаваться ненужным эмоциям. У Морозовой есть другой, он ее любит. О чем тут еще говорить?

– Мы, – Даша снова споткнулась на слове, – мы могли бы вместе поужинать.

– Я не голоден, – выдавил из себя Кирилл, ненавидя собственную жестокость.

– Тогда выпить чего-нибудь.

– Я не пью. – Он заставлял себя произносить именно эти слова, хотя рвались с языка другие. Но только так можно порвать отношения!

– Что-то случилось? – Ее голос уже срывался от обиды.

– Даша, – Кирилл сделал над собой последнее усилие, – мне очень трудно, когда меня отвлекают от работы. Я не могу сосредоточиться.

– Извини, – он слышал, как искренне она раскаивается, и готов был уже биться головой о стену, – я не знала, что ты сейчас пишешь. Извини меня, пожалуйста. Я больше не буду.

– Спасибо.

Он донес трубку до рычага, плавно ее положил, а потом, моментально выйдя из роли бесчувственного чурбана, вскочил и начал кружить по комнате. Черт! Черт!! Черт!!! Что же с ним происходит?! Он ни на секунду не усомнился в том, что сделал все правильно, оставив Даше любовь, которой не мог дать ей сам. И в то же время он не умел с этим мириться! В ее голосе было столько чувственности и нежности. Что с этим делать?!

Надо было отключить свой идиотский актерский слух! Хватит улавливать нюансы и интонации там, где это не нужно. Даша сама не ведает, что творит: ей, как и каждой женщине, нужна только любовь!

В досаде Кирилл саданул кулаком по письменному столу. Ноутбук подпрыгнул на месте, темнота экрана услужливо сменилась страницей, на которой красовалось всего лишь одно слово – «Сценарий».