Текст книги "Не дыши!"

Глава 3
Арис

Это случилось в мой пятый день рождения. Арис, мой отец, позвал меня в свой маленький, уютно обставленный кабинет. Он был очень загадочен и сосредоточен, словно актер перед выходом на сцену. Арис всегда был довольно эксцентричной персоной. В тот вечер он, облокотившись на письменный стол, держал ладони на открытой странице огромного словаря. Он начал плакать. Я испугалась, что он разрыдается как ребенок. В этом не было ничего необычного. Для моего отца, Ариса Занит Найяда, каждый день становился поводом испытать неизмеримую гамму эмоций и по возможности заставить прочувствовать ее тех, кто рядом.

Он мог разбудить всю семью в три часа ночи со словами: «Скорее! Поднимайтесь все! Одевайтесь! Я только что с океана, луна блестит. Картина будто написана самим Рембрандтом. Вы такого больше в жизни никогда не увидите! Быстрее!»

Всхлипывая, мы пытались отделаться от этой затеи. «Папочка, нам завтра в школу. Нам нужно выспаться! Мы не можем идти на пляж ночью!»

«Сон для слабаков, крошки! Просто верьте в то, что я сейчас скажу. Это незабываемо. Я сказал, одевайтесь!»

Спустя 20 минут вся семья стояла на берегу океана недалеко от нашего дома в Форт-Лодердейле. Лунный свет освещал наши лица, выписывая дорожку прямо в небо по зеркальной глади океана. Краски были невероятными. Отец, как всегда, был прав. Цвета, мягкие очертания – будто и в действительности нарисовано Рембрандтом. Я никогда не забуду эту ночь. На берег нас отвел тот обаятельный Арис, который видел жизнь, всю ее красоту и заставлял видеть ее других.

Арис был очень красивым. Помню, когда мы входили в ресторан, женщины удивленно открывали рты, а через секунду приходили в себя и начинали флиртовать с ним. Для торжественных случаев у Ариса имелся идеально скроенный по его фигуре белоснежный костюм. Он напоминал Омара Шарифа в его лучшие годы. Даже красивее.

Отец был аферистом и зарабатывал на жизнь мошенничеством. Позже мы узнали, что он гениально врал и воровал как в мелких, так и в крупных масштабах. Арис великолепно умел рассказывать. Его интонации, мимика, красивые жесты удерживали слушателей рядом с ним часами. В детстве мне казалось, что он владеет всеми языками мира. Арис бегло говорил на английском, испанском, итальянском, арабском, португальском, французском и греческом языках. Сам он с уверенностью заявлял, что знает 17 языков! Среди них – почти все европейские, в азиатских он не был силен. Арис вырос в Греции, его мать была француженкой. Став юношей, он с легкостью оставил родину и перебрался в Египет. В городе Александрии Арис посещал Французскую школу театрального мастерства. Мы никогда до конца не верили в то, что он говорит. Истории были захватывающими, а их правдоподобность довольно сомнительной. Авантюристов, чья жизнь зависит от фортуны, очень сложно уличить во лжи. Арис также слыл отличным собеседником. С ним никто не подбирал темы для разговора, общение складывалось само собой.

В тот день, когда мне исполнилось пять, Арис был возбужден еще больше обычного. Я чувствовала: он собирается рассказать мне нечто чрезвычайно важное. Арис выглядел так, словно если он не сообщит мне информацию прямо сейчас, то произойдет катастрофа. Все мое внимание сосредоточилось на его словах. А моего отца распирали эмоции. Его акцент стал настолько сильным, что я с трудом могла его понять: «Дорогая, подойди сюда. Я ужасно долго ждал этого дня. Тебе исполнилось пять лет. Сегодня именно тот день, когда ты готова понять, о чем говорят слова в этой величайшей книге Земли. Подойди ко мне, посмотри на нее, это словарь, милая. Черно-белые буквы в нем сложили твое имя, имя моей семьи, дочка. Все, кто носит нашу с тобой фамилию, – мои люди». Он вдохновенно поднял глаза к небу.

«И еще кое-что, дорогуша. Завтра ты, как обычно, пойдешь в подготовительный класс, там ты спросишь своих маленьких друзей: «Есть ли ваши фамилии в словарях?» Естественно, они ответят, что нет. Ты – особенная. Ты – единственная, кто удостоился такой чести. Подойди ближе, милая. Взгляни! Ты внимательно слушаешь? Твоя фамилия – Найяд».

Он остановился, перевел дух, снова поднял глаза к небу. Голос Ариса дрожал.

«Найяды в греческой мифологии – нимфы озер, рек, морей и океанов, хранительницы воды для античных богов. Слушай меня внимательно, навостри ушки, милая. Я скажу самое главное».

Ты – особенная. Ты – единственная, кто удостоился такой чести. Подойди ближе, милая. Взгляни! Ты внимательно слушаешь? Твоя фамилия – Найяд.

Все-таки отец был настоящим актером. Следующую фразу он произнес по слогам с придыханием и многозначительными паузами.

«Современное значение слова «наяда» – «женщина или девушка, чемпионка по плаванию». Боже мой! Дорогая, это твоя судьба…»

Я не понимала смысл слов «женщина», «девушка», «пловчиха», мне было пять лет. Я услышала единственное – «чемпионка».

В тот день моя походка изменилась из-за того, что мои маленькие плечи были расправлены несколько более, чем обычно.

Мой отец любил жизнь. А она воздавала ему за это: Арис словно искрился изнутри. Его гениальная актерская игра и манера заклинателя змей в общении не оставляли равнодушным даже самого замкнутого человека. Однако все вышесказанное составляло лишь одну часть его натуры. Дело в том, что мой отец мог мгновенно превратиться в настоящего тирана. Мы боялись его. Он был человеком без моральных принципов и чести.

Любое, неудачно сказанное слово могло вывести Ариса из себя. Он моментально вскипал от нахлынувшей на него ярости. Затем следовала ужасная арабская брань, перемежавшаяся воплями и угрозами на греческом. Он возводил руки к небу, словно пытаясь унять свой гнев, но на самом деле, чтобы дотянуться до ремня или же до жесткой щетки для волос. Ими он нередко расправлялся с нашей матерью, в то время как мы – Билл, Лиза и я – плакали абсолютно беспомощные и напуганные. Я никогда не забуду ту ночь, когда Арис ударил мать, и она упала на кухонный пол. Ее щека была в крови. Мы боялись, что он сломал ей скулу. Мама потом еще долго чувствовала боль в лице, выдумывая для друзей какие-то небылицы. Она говорила, что с ней все в порядке. Но то, что он с ней сделал, вместе с его приступами неконтролируемой агрессии остались одними из самых болезненных воспоминаний моего детства.

В другой раз мы ехали куда-то, а маленькая Лиза всю дорогу ныла и жаловалась на тошноту. Ей было три года, она на пять лет младше меня (мой брат, Билл, являлся средним ребенком в семье). Арис в тот день был капризен и деспотичен. Он приказал Лизе заткнуться, заявив, что не собирается останавливаться из-за нее. Мама понимала, что еще чуть-чуть, и Лизу вырвет прямо в машине, но боялась перечить Арису. Когда Лизу стошнило, отец начал кричать. Автомобиль визгливо лязгнул тормозами, и мы оказались на обочине. Арис выскочил из машины, вышвырнул оттуда маленькую Лизу и ударил ее по лицу. Я хорошо это помню, меня душили слезы. Билли оторопел и не произнес ни слова. Ему было стыдно. Я видела, что мама расстроена, но она продолжала сидеть в машине и не пыталась защитить мою сестру.

Мы с Биллом слишком хорошо знали, какие следы на теле оставляет ремень отца. Однажды вернувшись из очередной «деловой поездки», Арис отстегнул нам немного «заработанных» денег. Мы спрятали те бумажки в тайник над обогревателем. Как-то раз, когда он работал целый день, случился пожар. Приехали пожарные. Они потушили огонь, дом почти не пострадал, но все выглядело ужасно. Мебель была обуглена, сгорели занавески, ковры, скатерть на столе. Втроем, сидя на полу в гостиной, мы слушали очередную, хорошо знакомую нам, ложь Ариса: «Не переживайте, я не зол, а вы не наказаны. Но это же очень серьезно! Все, что произошло, ужасающе серьезно, дети. Просто расскажите мне, вашему папочке, как это случилось. И подобное больше не повторится».

Мы с Биллом лепетали, мямлили и все же сознались, где именно мы хранили деньги, которые он отдал нам. Секунда, и мы видим, как Арис замахивается, еще секунда – и мы лежим на животах. В следующее мгновение мы слышим свистящий звук взлетающего ремня. Он сильно отлупил нас. В гневе Арис никогда не знал промедления. В таком состоянии он был неконтролируем.

Это были настоящие американские горки: резкие перекаты между бесконечными авантюрами и отцовской яростью составляли основную особенность жизни семьи Найяд. Но однажды к побоям добавилась новая беда. Арис начал домогаться меня. Все случилось во время нашего семейного отдыха на пляже. Мама с Биллом забирали машину, а мы с Арисом мылись в душе, недалеко от парковки. Мне кажется, в тот год мне исполнилось 10 лет. Обычно мы снимали одежду, заходили на минуту в душ и быстро заворачивались в полотенца. Я была совершенно раздета, как и всегда до этого дня. Постояв под струями воды, я быстро подбежала к Арису, чтобы он завернул меня в большое полотенце. А Арис ощупал все, что было у меня между ног.

Моя реакция на происходящее не заставила себя ждать. Я оцепенела, меня бил озноб. Мой язык не поворачивался, я молчала. Дыхание остановилось. Он смотрел в мои глаза, по-гаргульи усмехаясь на то, что мне стыдно и страшно.

Много лет спустя, когда моя мама навещала меня в Лос-Анджелесе, она сказала, что жалеет о том, что не верила мне и не пыталась услышать. Возможно, она страдала от чувства вины на протяжении всей жизни. Это признание мама объяснила своим желанием помочь мне с психотерапией, которую я проходила в тот момент.

Я помню, как первый раз, когда Арис домогался меня в душе, так и многое из того, что он вытворял дома. Но я не помню случай, про который мне рассказала Люси. Мне было пять лет. В ту ночь Арис вернулся домой совсем пьяный. Он заявил маме, что будет ночевать в моей комнате. Она ответила: «Нет, не будешь. Иди в спальню». Он избил ее и все же ввалился в мою комнату. Мама ушла к себе. Утром, когда она открыла мою дверь, она увидела, как Арис без штанов лежит на моей постели и его эрекцию. Здесь ее рассказ обрывался. Я попыталась выведать, где я была в ту ночь? Забилась под кровать или шаталась по улицам?

До моих 12 лет мы меняли место жительства примерно раз в год. Арис скрывался. Он постоянно находился в бегах, его преследовали. Воспоминания обо всех домах, садиках, задних дворах почти испарились из моей памяти. Но я четко помню в каждом доме маршрут, ведущий из двери моей спальни на кухню. Я четко помню, как тихонько шла по нему, чтобы отец не заметил меня. Но я не могу вспомнить, как выглядели все мои комнаты, множество гостиных, череда летних кухонек, телевизоров, площадок для барбекю, газонов, подъездных дорожек. Вообще ничего конкретного. Только расплывчатые силуэты.

Думаю, подобное восприятие распространено среди детей, подвергающихся жестокому обращению. Ребенок не способен защитить себя, убежать из дома. И ему остается только убежать от реальности. Такие дети долго рассматривают картины на стенах, представляя себе безопасный выдуманный мир. Он может быть каким угодно, только не настоящим.

Единственное, что я могу вспомнить, это жалюзи, через которые я подглядывала за тем, как Арис уезжает, а мама зовет нас поцеловать его на прощание. Мой брат с сестрой обнимались с ним на обочине. Мама старалась докричаться до меня. Я была одна в комнате, в полной тишине и не двигалась с места. Мысленно я повторяла: «Надеюсь, самолет разобьется, и он исчезнет из нашей жизни».

Когда мне было 14 лет, мои родители развелись. Это был один из самых счастливых дней моего детства. Годы, проведенные в постоянном страхе, подошли к концу. Арис приехал к нам, чтобы забрать кое-какие вещи и попрощаться. Он посмотрел на мою грудь, злобно усмехнулся и проворковал: «Ты стала совсем большой». Когда Арис подошел, чтобы обнять меня, я убежала в свою комнату, захлопнула дверь и оставалась там, пока не услышала, как умчался его автомобиль. Тогда я выбежала на дорогу, чтобы еще раз убедиться – там никого нет и Арис навсегда ушел из моей жизни.

Вскоре нам стало известно, что он спешит покинуть страну. Арис задолжал кому-то большие деньги. По ночам к нам приходили бандиты и обыскивали дом. Мы клялись, что понятия не имеем, где он.

Через несколько лет в книжном магазине Чикаго мне встретился один человек, который представился и рассказал, что в Гондурасе его жена, прогуливаясь по отмели, наступила на морского ежа. Очевидно, что мужчина, который прибежал к ним на помощь, неся в руках пару ботинок для дайвинга, был Арисом. Он сказал, что на время пребывания в Гондурасе они могут оставить обувь себе. Я притихла, мне очень хотелось побольше узнать о тайной жизни Ариса Найяда.

Этот мужчина поведал мне, что спустя несколько дней они ужинали у Ариса в доме. Он жил с молодой латиноамериканкой. Я даже не удивилась. На стенах в доме висели вырезки из газет и журналов со времен моего заплыва в 70-м. Арис рассказывал, что безумно мной гордится и ждет, когда я навещу его. Странно, но я не получила от него ни одного сообщения с тех пор, когда он подарил мне открытку, когда мне было 14 лет.

Несколько лет спустя после встречи с тем незнакомцем я в свои 34 года жила с моей партнершей Ниной на Манхэттене. Однажды мы собрались устроить торжественный ужин для наших 12 самых близких друзей. Нина взяла выходной. В тот день мы решили нежиться в постели до полудня. Ни одна из нас в жизни не приготовила даже самой простой яичницы. Поднявшись из постели, мы намеревались отправиться за покупками. Нам нужны были не только еда, но и цветы для украшения наших роскошных апартаментов на Верхнем Вест-Сайде.

Однако тем утром, еще до рассвета, в нижнюю дверь настойчиво позвонили. Прошло 20 лет с момента, когда я последний раз слышала этот голос. Его звучание и характерный акцент никогда не сотрутся из моей памяти. Я не могла ошибаться. Это был Арис. Со своим фамильярным грассированием он сказал: «Доченька, это твой папа. Я соскучился по тебе!» И я нажала кнопку.

Арис не изменился. Только его волосы цвета черного перца будто посыпали солью. А его зубы оставались такими же ослепительно-белыми. Он притащил самое дорогое шампанское, букет необыкновенных цветов и свежие круассаны. Подтянутый и загорелый, Арис пребывал в отличной форме. Когда я предупредила его о том, что Нина еще спит, он нелепо взволновался от того факта, что его дочь живет с девушкой. Арис воскликнул, что это лучший день в его жизни и что он никогда не видел двух лесбиянок вместе.

Люди не меняются. Это был мой отец. Все тот же не вызывающий доверия шут!

Когда Нина проснулась, мы втроем отправились за покупками. Вернувшись домой, Арис принялся запекать лосося под лимонным соусом с каперсами. Затем он вернулся к себе в отель, чтобы надеть свой легендарный кристально белый пиджак, который всегда был на нем во время званых обедов и прочих торжественных случаев. Этот человек всю жизнь представлял собой украшение для любой вечеринки. И ужин в моем доме не стал исключением. Арис умудрился потанцевать со всеми присутствующими девушками, а в оживленной беседе с каждым гостем не забывал демонстрировать свои навыки владения множеством иностранных языков. В результате никто и не заметил, что вообще-то к полуночи любая, даже очень хорошая, вечеринка обычно завершается. Арис удерживал наше внимание до рассвета, травил свои почти нереальные и жутко интересные байки. На следующий день практически все гости звонили нам и восхищались как его остроумием и стилем поведения, так и Арисом в целом. Подобные слова о моем отце я слышала все мое детство: «Твой отец самый располагающий и обаятельный человек на Земле». Или: «Он слишком харизматичен, чтобы работать в ООН, представляю, какой он имел там успех, свободно изъясняясь на стольких языках». Кто-то говорил, что понимает: Арис не мог открыто распространяться о своей службе в ФБР, но по намекам, которые он дал, можно судить о роде его деятельности, и, должно быть, он ведет невероятно интересную жизнь.

Единственная, кто не попала тем вечером под обаяние моего отца, была моя подруга Кэндис. Она серьезно увлекалась хиромантией, и до того момента, когда ей довелось увидеть его ладонь, она прочла по меньшей мере сотню рук. Линии на ладони Ариса указывали на полное отсутствие в его характере совести и чести.

В тот год я видела Ариса в последний раз. Возвращаясь к себе в Гондурас или туда, где он скрывался на тот момент, Арис заглянул в дом моей мамы в Форт-Лодердейле. Она позволила ему остаться на ночь в гостевой спальне. Люси рассказала, что они славно поужинали, затем мило поговорили на французском, comme toujours[9]9
  Как и всегда.


[Закрыть]. Следующим утром Арис должен был отправиться в аэропорт на такси. Мама ушла раньше него, пожелав ему счастливого пути. Она добавила, что вечер был прекрасен, и попросила его просто захлопнуть входную дверь – замок сработает автоматически. Вернувшись домой, она обнаружила, что все серебро и ее драгоценности исчезли.

Я часто разочаровывалась в поступках моей мамы, когда она не заступалась за нас перед отцом. То, что она ни разу не смогла защитить от него даже саму себя, объясняется только ее безграничной любовью к Арису. Между ними была страсть. Мама развелась с ним только ради нас, а не себя. В течение долгих лет я обвиняла ее в том, что она знала о домогательствах ее мужа к ее дочери и при этом бездействовала. И тем не менее в итоге она поступила правильно. Мама развелась с ним, оставшись одинокой до конца своей жизни.

Люди, не жившие в атмосфере домашнего насилия, не могут понять, отчего жены не выставляют за дверь морально уродливых мужей, а дети любят растливших их родителей. Любовь и привязанность – чувства неоднозначные и сложные. Мир не делится на черное и белое.

Мне 65 лет, и я считаю, что сейчас у меня началась новая жизнь в том числе и потому, что я научилась находить хорошее практически во всем, что мне довелось испытать, включая Ариса. О, я всегда завидовала своим друзьям с теплыми, любящими родителями. Картина того, как Герберт, папа Бонни, настоящий «дровосек», по-медвежьи стискивает дочь в объятиях и говорит, что любит ее, завораживала меня. Я не представляла, что должна ощущать Бонни, зная, что ее папа так сильно любит ее. Каково это, чувствовать безоговорочное доверие к себе и доверять кому-то самой?

Люди, не жившие в атмосфере домашнего насилия, не могут понять, отчего жены не выставляют за дверь морально уродливых мужей, а дети любят растливших их родителей.

Я не догадывалась о том, что все эти переживания делали мою защитную стальную броню еще тверже, что они закалили мой характер. Теперь, «отделив зерна от плевел» и научившись даже в плохом находить что-то хорошее, я смело оглядываюсь назад. Я вижу перед собой этого бесчестного, обезоруживающе харизматичного ублюдка, каким и был Арис до конца своих дней.

Наши несчастья заставляют нас расти, духовно развиваться. У нас есть прекрасная возможность пересмотреть заново историю своей жизни и понять, что все, омрачавшее наши дни, наполнявшее их тупым страхом, постоянной тревогой и ощущением полной безнадежности, заставляло нас становиться лучше. И, переступая через весь ужас, идти вперед.

Уже не важно, через что мне пришлось пройти, что творилось у меня в душе. Я видела себя только чемпионкой, и никем больше. Именно в тот вечер, в мой пятый день рождения, когда отец зачитывал мне значение фамилии Найяд, этот белый лист с черными символами на нем и слова Ариса сделали меня той, кто я есть. За это и еще за то, что Арис доказал мне – важность восьмичасового сна преувеличена, я говорю ему: «Спасибо!»

Глава 4
Люси

Когда я была ребенком, мама всегда останавливалась в дверях моей комнаты, желая мне спокойной ночи. Мне так хотелось, чтобы она подошла ко мне, присела на мою кровать, обняла и почитала сказку на ночь. Но мама постоянно сохраняла эту дистанцию, созданную еще в моем далеком детстве. Я вспоминаю фотографию, на которой стоит маленькая девочка и застенчиво смотрит в объектив. Каждый вечер она ворковала мне мелодичным нежным голосом: Dors bien, chérie[10]10
  – Спокойной ночи, милая.
  – Доброй ночи, мамочка.


[Закрыть]. И каждый раз я отвечала ей: Dors bien, Maman.

Моя мама покинула этот мир в 2007 году. Сейчас у меня не осталось никаких чувств к ней, кроме безграничной нежности. Искусно выполненная маленькая урна с надписью Dors bien, Maman, в которой хранится прах Люси, стоит на моем рабочем столе. Сожаления о том, что мама никогда не входила ко мне в комнату, не падала со смехом ко мне на подушку, давно прошли. Я помню только ласковую, достучавшуюся до самой глубины моего сердца мелодию ее голоса. Нет больше ни холодного страха, ни печали. Только мамин голос и его французская поэтичность.

А еще те моменты теплоты и чувство безопасности рядом с ней. Мы садились с ней вместе в большое кресло в пляжном клубе, она закутывала меня в полотенце, прижимала к сердцу и читала на французском истории о маленьком слоненке Бабаре. По сей день, когда я вижу картинки, изображающие слоненка Бабара, мое сердце наполняется нежностью и любовью.

В юности мы желаем, чтобы наши отец и мать были другими, не такими, какие они есть на самом деле. Мудрость, понимание жизни, которые приходят с годами, помогают нам осознать, как сильно нас любили наши родители и как много они сделали для нас. Повзрослев, я утонула от нежности, которую почувствовала к Люси. Наконец по-человечески я смогла понять ее. Я приехала к ней, чтобы попросить прощения и простить ее. Я простила ее мелкие недостатки, ее бездействие и ее неспособность защитить меня от сексуального насилия.

Сожаления о том, что мама никогда не входила ко мне в комнату, не падала со смехом ко мне на подушку, давно прошли.

Люси Уинслоу Кертис родилась в Нью-Йорке в 1925 году, в семье богатого, образованного представителя высшего общества. Ее отец, 71-летний Джордж Варрингтон Кертис, был бизнесменом, художником и преподавателем. А ее матерью была 22-летняя Жанет, молодая танцовщица и содержанка. Семья Кертиса принадлежала к знатному нью-йоркскому клану. Его основательницей являлась Люси Уинслоу, в то время одна из немногих женщин-врачей на Манхэттене. (Мою мать назвали в ее честь, как и у нее, у меня, в свою очередь, второе имя Уинслоу.) Родоначальница клана Кертис изобрела успокоительный сироп для младенцев, задолго до того, как подобные препараты получили широкое распространение. Сироп содержал в себе успокаивающие компоненты. Для того времени это был настоящий прорыв на рынке. Пасынок доктора Уинслоу, Джереми Кертис, направил свои усилия на продвижение инновационного сиропа, который позже произвел эффект разорвавшейся бомбы.

Бродвейские афиши кричали о чудодейственном успокаивающем сиропе Миссис Уинслоу. Рекламные плакаты появились на каждой остановке для экипажей.

Повзрослев, я стала с интересом изучать увлекательную и необычную историю этой семьи. Воспоминаний моей матери было недостаточно, а мне требовалось знать о моих предках все. Кэндис обнаружила плакат с рекламой чудо-сиропа Dr. Winslow’s на Ebay и красиво выполненную голубоватую бутылку из тонкого стекла, найденную в 1862 году при раскопках в Новом Орлеане. Эта бутылка стоит на моем столе сразу за урной с прахом моей Люси.

Это типичная американская история успеха о том, как блестящая маркетинговая компания XIX века смогла сделать из сиропа мегахит, который принес семье Кертиса большое богатство. «Ваш ребенок не дает вам спать по ночам? Успокойте его сиропом Миссис Уинслоу и отправляйтесь с мужем на танцы!»

В начале XX века клан Кертис владел четырехэтажным домом на углу Пятой авеню и 52-й улицы Манхэттена, а также конюшнями на западной стороне Пятой авеню. Сегодня эта недвижимость стоит миллионы. Если я когда-нибудь решу изучить генеалогическое древо Кертис, то первая вещь, которую я хотела бы узнать: какой идиот их продал?!

Кроме того, у Кертисов имелся фешенебельный особняк в предместье Саутгемптона, по соседству с легендарным поместьем семьи Жаклин Бувье Кеннеди, «Серыми Садами». Я видела фото этого дома Кертисов. Он выглядел ослепительно.

Сведения о жизни родителей Люси довольно скудны. Известно, что в 1925 году одна молодая танцовщица по имени Джанет родила ребенка. У ее ног в тот момент были ее муж – стареющий богатый джентльмен и весь Манхэттен. Ходили слухи, что зимой, когда мой дед Джордж страдал от пневмонии, окна в его комнате зачем-то оставляли открытыми настежь. Как бы то ни было, отец Люси умер, когда она была еще младенцем.

Чернила на бумаге завещания еще не высохли, когда маленькую Люси отослали во Францию, на воспитание к младшему брату Джорджа – Атертону, которому на тот момент было 60 лет.

Атертон эмигрировал в Париж и счастливо жил с датчанкой по имени Ингеборг. Они поженились только для того, чтобы удочерить маленькую Люси.

У меня есть дневник Атертона тех дней. Он являлся коллекционером главным образом египетских экспонатов. Вся его коллекция была в итоге пожертвована Лувру. Я часто видела имя Атертона под стеклом в витринах музея. И всегда жалела, что лично не знала его. Атертон и Ингеборг вели богемный образ жизни и жили по соседству с Гертрудой Стайн и Элисом Токласом в доме на Rue Notre Dame des Champs. На веселые вечеринки, чтобы выпить шампанского и развлечься светской беседой, к ним заглядывали Ф. Скотт Фицджеральд с женой Зелдой, Гоген и Матисс.

В своем дневнике Атертон никогда не описывал эмоции и переживания. Но есть одна запись, читая которую я поняла, что почувствовали пожилые бездетные супруги, когда у них появилась Люси. «Я зашел в комнату и увидел, как малышка Люси, цепляясь за деревянные прутья своей кроватки, делала свои первые шаги! Какая радость!»

Мама всегда с любовью говорила про Атертона и Ингеборг. Ей нравилось, какое влияние на ее внутренний мир оказала французская литература, музыка и культура в целом. Но ее родная мать бросила ее. Она сделала это, когда Люси была совсем ребенком. Малышка не могла ничего помнить, но ощущение покинутости постоянно преследовало ее. Она переносила это стоически, ее поколение прекрасно знало, что такое невзгоды и тяжесть утраты. Но случившееся оставило неизгладимый след в ее душе.

Из записей Атертона также стало известно о том, что с пяти до семнадцати лет Люси каждый месяц, как по расписанию, отправляла письма в Нью-Йорк.

Сначала официальные, старательно написанные письма Джанет отсылала обратно в нераспечатанных конвертах, с пометкой Атертону и просьбами больше не писать и не беспокоить ее. Затем родная мама Люси перестала отвечать вовсе.

Нацистская оккупация потрясла Париж, когда маме исполнилось 17 лет. Атертон и Ингеборг были слишком старыми (им было почти по 80 лет), чтобы уехать из Франции, но, беспокоясь о Люси, они отослали ее назад, в Америку. Здесь она оказалась абсолютно одна, без родителей, без возможности связаться с матерью. Вместе с группой французских, американских, испанских беженцев она покидала Францию, чтобы через Пиренеи и Испанию добраться до Португалии, а затем сесть на корабль до Нью-Йорка.

Люси поселилась у дальних родственников, которые были очень добры к ней. И она нашла свою мать.

Квартира Джанет располагалась в Ист-Сайде, на Манхэттене. Когда Люси постучала и объявила о себе, ее мать даже не приоткрыла дверь. Моя мама сказала, что ей не нужны ни деньги, ни крыша над головой. Она просто хотела, чтобы Джанет познакомила ее с новым городом, подсказала, как вести себя здесь, начиная новую жизнь. Ее мать через дверь холодно ответила, что бросила ее давным-давно, и, проигнорировав все без исключения ее письма, она надеялась, что ясно дала понять: она не хочет иметь к Люси никакого отношения.

После случившегося мама попыталась навсегда забыть о своем происхождении. Мы росли, фактически ничего не зная о ее родителях или о бабушке и дедушке. В 25 лет я совершила заплыв вокруг Манхэттена, и по этому случаю была организована фотосессия со мной в бассейне Колумбийского университета. Фотограф опаздывал, и я гуляла вокруг бассейна, смотря на фонтаны, бьющие из каждого угла точно в центр, и разглядывая фотографии известных пловцов университета начала XX века. Поднимаясь вверх по лестнице, я застыла, увидев фотографию на стене, прямо над чашей бассейна, облицованной старинной мозаикой.

В то время мужчины носили купальные костюмы в виде трико, разделяли волосы на пробор и застывали на фотографиях в позе с сильными скрещенными руками на физически развитой груди. Я разглядывала надписи к фото. Перед третьей фотографией я застыла, мое сердце на миг остановилось. На ней был изображен потрясающе эффектный мужчина по имени Джордж Варрингтон Кертис. Так звали отца моей мамы. Неужели это правда? Надпись гласила, что Джордж был капитаном команд по плаванию и легкой атлетике в Колумбийском университете. Он стал первым, кто пересек пролив Лонг-Айленд. Получается, отец Люси был выдающимся пловцом, гениальным спортсменом! Для человека, ничего не знающего об истории своей семьи, лишенного связи с корнями и проводящего Дни благодарения исключительно вместе с матерью, братом и сестрой, это было сногсшибательное открытие. Я увидела родного дедушку. И поняла, что любовь к марафонскому плаванию заложена у меня в генах.

В те первые месяцы в Нью-Йорке, не видя дядю и тетю, которых она так любила и которые заботились о ней, Люси отчаянно нуждалась в безопасности и спасении от одиночества. Это заставило ее выйти замуж за первого встречного – Уильяма Лента Снида. Персонажа скорее отрицательного, чем положительного. Наградив маму первенцем, он забыл про день родов. В больнице Люси осталась совершенно одна. Никто не навещал ее. Через несколько дней, а может, и недель Уильям ворвался в квартиру, достал меня, маленькую, из кроватки, посмотрел и воскликнул: «Черт возьми! У нее что, карие глаза?»

Через три года, перед появлением на свет моего брата Билла, Уильям снова ушел в алкогольно-морфийный загул, и его долгожданное возвращение в семью знаменовало собой начало конца. Он взял на руки моего брата. Теперь реакция была еще хуже: «Кареглазый сынок! Нет, это уж слишком!»

Очевидно, Снид был негодяем, плохим мужем и еще более худшим отцом. Люси хотелось, чтобы он ушел навсегда и по-хорошему. Она дала ему полчаса, чтобы упаковать вещи, выйти вон и никогда больше не напоминать о себе. После случившегося первым делом Люси законным путем сменила нашу фамилию, что выяснилось много лет спустя, когда мы повзрослели. И стоит ли говорить, что для нас это уже не имело никакого значения.

Перевернув эту страницу, мы переехали в Палм-Бич, Флорида. Мама начинала новую жизнь. В тот день мы сидели на пляже: я, Люси и маленький Билл. Внезапно мужчина, с темными волнистыми волосами и смуглой кожей, походивший на голливудскую звезду, обратился к маме c потрясающим воркующим акцентом. Он рассказывал о путешествиях. Вскоре они продолжили диалог на французском. У Аристотеля Зенита Найяда было много общего с Люси. Французский, любовь к танцам, потребность в легкой, свободной от рутины, богемной жизни, высокие помыслы… В течение следующих двух лет мы покинули Флориду, вернулись в Нью-Йорк и проводили летние месяцы в потрясающем доме у озера в Нью-Гэмпшире. Мне исполнилось пять лет, когда во время летних каникул Арис и Люси принесли домой маленькую Лизу.