Текст книги "Ты не виновата"

История Вики и Амелии
Бессонница

Вике двадцать лет. Она познакомилась с будущим мужем в восемнадцать, и через год у них родился ребенок. Ребенок не был желанным – после того, как тест неожиданно показал две полоски, Вика четырежды подходила к серому зданию женской консультации города Саратова с мыслями о прерывании беременности. В первые два раза уходила домой, в третий записалась на прием к гинекологу, в четвертый, оказавшись там, постыдилась говорить седовласому пятидесятилетнему врачу о желании сделать аборт. Будущий муж, который был старше на семь лет и уже имел трехлетнего ребенка в первом браке, новости не обрадовался, настаивал на прерывании, но в итоге молча принял Викино решение.

Она регулярно сдавала анализы и приходила на утренние приемы, как примерная школьница. О том, что внутри нее ребенок, вначале думать не хотела: новые ощущения сложно было назвать приятными.

Вика была студенткой первого курса, училась довольно неохотно, поэтому абсолютно спокойно бросила учебное заведение и стала идеальной домохозяйкой. Она очень хотела заслужить предложение о замужестве, но вначале мужчина отказывался звать беременную под венец.

По словам Вики, Андрей всегда был скуп на эмоции, строг и холоден, хотя подруги Вики убеждали: «С таким, как он, будешь как за каменной стеной».

Он неплохо зарабатывал, самостоятельно покупал продукты, выдавал деньги на необходимые витамины и одежду, но не более.

Отношение Вики к беременности изменилось, когда она впервые услышала сердцебиение. Тук-тук-тук-тук-тук – сердце стучало так быстро и так громко, что девушка не могла поверить, что в ее утробе находится настоящее чудо.

– Там человек, – повторяла она по пути к дому, – внутри меня живой человек!

Только в тот день девушка почувствовала, что любит и ждет ребенка, до этого думала, что внутри нее маленький прозрачный эмбрион.

Андрей впервые избил Вику в день свадьбы: праздник закончился, входная железная дверь захлопнулась за последними друзьями, девушка повернулась к супругу и, не поняв как, вдруг оказалась прижата к стене. Он схватил ее за горло и процедил сквозь зубы:

– И как себя ощущает моя жена?

Ей запомнилось злобное выражение его лица: как сузились голубые глаза и надулась большая вена на лбу. Вика попыталась сглотнуть слюну и выкрикнуть хоть слово, но ничего не получилось. Она еще раз посмотрела на него, почувствовав, что воздух заканчивался, а желание жить усиливалось.

Он ослабил хватку, и она упала на пол.

– Я же беременна, – прошептала Вика, – за что… – и, так и оставшись лежать в дешевом свадебном платье, взятом в аренду по случаю торжества, заплакала.

Андрей слегка пнул ее, прошел на кухню, кинул пиджак на стул и заварил себе кофе.

– У нас осталось что-нибудь из еды? – крикнул он.

Вика хотела подойти к нему, задать несколько вопросов, но вместо этого склонилась над пакетами с едой и, откашлявшись, сказала:

– Жареная рыба есть. И торт.

Подойдя к нему и присев рядом, удивилась, как легко он делает вид, что ничего не произошло.

Вике всегда нравились такие мужчины, как Андрей: высокие, худощавые, светловолосые, гоняющие по городу на автомобилях под громкую музыку. С ними ей было комфортно и не стыдно за свое прошлое.

Девушка никогда не видела отца, бо́льшую часть времени, впрочем, не видела и мать: та была то на пьяных посиделках, то на работе. С шести лет Вика была предоставлена самой себе – ела то, до чего могла дотянуться, забравшись на детский стульчик, надевала то, что находила в груде вещей. Когда-то она любила рисовать и думала, что станет дизайнером, но в итоге поступила на менеджера по туризму в один из самых непрестижных городских вузов. Девственности лишилась в двенадцать и с тех пор никогда долго не засиживалась в одиночестве.

Девушка была заметной – красила волосы в ярко-рыжий и накладывала на ресницы толстый слой фиолетовой туши. Худенькая, невысокая, но смешливая и спортивная, она привлекала внимание мужчин.

С Андреем познакомилась на улице, когда стояла у дороги и, вытянув руку, пыталась поймать машину до дома. Он остановился и сказал:

– Подвезти?

– Да, – ответила она и, довольная, плюхнулась на кресло. – А можно мне поднять спинку? – спросила, имея в виду водительское сидение.

– Вначале поднять попку, потом поднять спинку, – пошутил он, барабаня пальцами по черному рулю, и Вика засмеялась.

И тогда в машине, и сейчас на кухне она позволила ему вести себя так, как он хотел: сдавить тонкую шею, съесть кусок жареной рыбы, сказать грубую шутку – она молча принимала все его поступки, слова и действия.

Под шум телевизора они доели все, что было, и легли вместе спать.

Утром Вика проснулась – ей было больно глотать, вначале она не поняла почему, а потом вспомнила то, что случилось сразу после свадьбы.

Она подошла к маленькой деревянной кроватке и достала оттуда ребенка – их дочь, которая родилась семимесячной, крохотной, но здоровой малюткой.

Попросила ее:

– Тише, тише, пожалуйста, не плачь. – Но новорожденные дети не всегда прислушиваются к маминым просьбам.

– Заткни ее прямо сейчас, или я подойду и придушу подушкой.

Она слышала эти угрозы на протяжении последних трех месяцев – с того самого момента, как их выписали из родильного дома.

Несколько дней все было в порядке – дочка ела и засыпала, потом опять ела и снова засыпала. Ее сон никто и ничто не беспокоило, как и сон молодой мамы.

Андрей не приехал встречать жену и еще двое суток не появлялся дома. А когда вернулся, то прямо в обуви, предварительно пошаркав ногами о коврик, прошел на кухню:

– Ну че, – спросил он осипшим голосом, – как дела?

– Ты где был? – ответила вопросом на вопрос Вика и сразу же почувствовала боль от деревянной разделочной доски, брошенной в ее голову.

– Где хочу, там и буду, поняла? Тебя это не касается. Поняла?

Вика смотрела перед собой: белая сахарница была вся в коричневых разводах. «Надо бы помыть», – подумала она.

– Ты меня поняла?! – еще раз крикнул Андрей и схватил ее за волосы, собранные в пучок.

– Поняла-поняла, – кивнула Вика.

Андрей прошел в гостиную комнату, в которой стояли диван, телевизор, шкаф и детская кроватка. Вика за ним.

Мужчина взял пульт с прикроватной тумбы, улегся на диван и включил телевизор, не обращая внимания на спящего рядом новорожденного ребенка.

– Сними, пожалуйста, ботинки. Грязно же.

За окном стоял печальный апрель. Дожди лили, и когда Вика добиралась до роддома, и когда услышала крик ребенка, и когда впервые покормила дочь молозивом, и когда вернулась домой.

– На, сука, – прошептал он и бросил мокрые ботинки в сторону жены.

Молча подняв, она запихнула внутрь них смятую газету, поставила на этажерку и присела рядом с ним. Он властно ее приобнял и уложил головой на колени.

Дочь пронзительно закричала.

– Чего она так орет?

– Хочет есть, наверное. Сейчас я ее покормлю.

Она взяла девочку на руки и снова устроилась на диване: открыв будто покрытые пеленой маленькие синие глазки, дочь отыскала сосок и смиренно замолчала.

– Ты же понимаешь, – сказал Андрей, – я не хотел еще детей. Не хотел жениться. Все, что произошло, исключительно твоя вина. Ты не сделала аборт, хотя я просил. Так что с ребенком тебе придется сюсюкаться самой – от меня не будет никакой помощи.

– Но это и твой ребенок, – попыталась спорить она.

– Нет, у меня только один ребенок, от первого брака. Второй ублюдок мне не нужен.

– Она не ублюдок… Не говори так.

– Если будете мне надоедать, выкину на улицу, – ответил он, выключил телевизор и вытянул ноги на диване. – А теперь я буду спать.

Вика посмотрела на дочку и со слезами на глазах вернулась на кухню. Там пролистала телефоны в записной книжке – из близких только мама, лучшая подружка и друг детства. Рассказывать им о семейной жизни было стыдно, обидно, больно, поэтому она аккуратно положила телефон на стол.

Вика пишет мне, случайно увидев репост моей записи в одной из групп социальной сети «ВКонтакте». На тот момент девушка жила с мужем второй год – дочери едва исполнилось восемь месяцев, и все это время Вика находилась в жутком страхе за ее жизнь.

– Каждую ночь он говорит мне одно и то же: «Именно сегодня я возьму подушку и придушу твоего ребенка». Я, конечно же, стараюсь не спать, держу дочку рядом, но в какой-то момент все равно засыпаю, а утром вскакиваю с ужасом: «Что, если?» Потом вижу, что она дышит, провожу рукой по щеке: если отводит голову и недовольно морщится, значит, все в порядке. Живая.

Я отвечаю, что его за такое посадят в тюрьму, он врет; слабо себе представляю, как взрослый человек может сознательно думать об убийстве ребенка.

– Он обещает, что сделает все так, будто это я задушила собственное дитя. От безысходности. Оттого, что необразованная. Что аморально себя вела. Типа, сошла с ума.

– Почему вы от него не уходите?

– А куда мне идти? У мамы постоянно собутыльники. К подругам никак, они сами с родителями живут. Никто меня к себе не примет. Работы нет, денег нет, жилья нет. Мне хотя бы несколько лет отсидеться: дочка пойдет в садик, а я – на работу.

– Вы понимаете, что оставаться опасно?

– Понимаю. Но я не знаю, что делать.

Несколько недель мы общаемся и обсуждаем, как быть. Даю контакты телефонов доверия, совместно с сотрудниками которых она прорабатывает план побега.

Последовательность действий такова: собрать документы, продумать, кто сможет приютить хотя бы на первое время, накопить немного денег, записать угрозы на телефон, зафиксировать побои и обратиться в полицию.

Вика не делает и половины того, что нужно. Несколько родственников говорят, что не стоит выносить сор из избы и нужно попробовать помириться. Подруга пугается, что всю агрессию супруг Вики перенесет на нее, поэтому решает, что лучше не подвергать себя опасности. Хороший друг обещает молодой матери дать в долг на квартиру, но просит подождать несколько недель или месяцев. И после слов «Я что-нибудь придумаю» перестает отвечать на звонки.

Из веселого и бесшабашного подростка Вика превратилась в пугливую и робкую женщину: она боялась перечить мужу, никогда не защищалась и, будто уже смирившись, принимала каждый удар. Она даже не сворачивалась в калачик, пока он бил ее ногами по животу.

Винила себя в том, что не сделала аборт. Если бы прервала беременность, то сейчас ее маленькую девочку никто не хотел бы убить.

– Вика, иди сюда, – он позвал ее на кухню. – Это что такое? – крикнул он, держа в руках телефон. – В полицию на меня вещдоки собираешь?

– Это не то… что… – зашептала Вика.

Андрей бросил в нее чашкой с горячим кофе, вскочил с места и, схватив за волосы, заставил опуститься на пол. Он контролировал ее жизнь от и до: она оказалась в полной финансовой зависимости и отчитывалась за каждый выход из дома. Но о том, что он стал просматривать ее телефон, Вика еще не знала.

Она сидела, опершись спиной о стену, и мечтала найти в себе силы подняться и ударить в ответ. Когда-то Вика видела телевизионные передачи и детективные сериалы, в которых женщины, защищаясь от собственных мужей, в состоянии аффекта или при самообороне их же и убивали.

27–28 апреля 2019 г. издание «Новая газета» проводила II хакатон по дата-журналистике «Дискриминатон: большие данные о маленьких людях».

Один из редакторов «Медиазоны» Егор Сковорода совместно с командой проанализировал датасет с приговорами, которые были вынесены женщинам, осужденным с 2016 по 2018 г. за убийство, и выяснил, что доля приговоров, связанных с домашним насилием, составила 80 %. Всего с 2016 по 2018 г. за убийство были осуждены 2488 женщин.

Команда под руководством Никиты Гирина, корреспондента «Новой газеты», изучила, от кого защищались женщины и мужчины, осужденные за превышение пределов необходимой самообороны (ст. 108 ч. 1 УК РФ): в 83 % дел осужденные женщины противостояли своим партнерам, еще в 8 % случаев – близким родственникам и членам семьи. Знакомым и посторонним людям – в 4 и 5 % соответственно. Только 3 % осужденных мужчин защищались от жен или сожительниц.

В 38 % приговоров, вынесенных в отношении женщин, упоминается, что сожитель регулярно избивал женщину ранее.

«Однажды либо он меня убьет, либо я его. Я больше не могу терпеть», – пишет мне Вика и опять пропадает на десять дней.

Друзья на то и друзья, чтобы оказывались в нужное время в нужном месте. У Вики таковых не имелось, поэтому она решила действовать сама – в какой-то момент сложила вещи в потертый черный рюкзак и большой полиэтиленовый пакет из магазина напротив и зашла в знакомый подъезд.

Поднялась на несколько лестничных пролетов, встала напротив двери и неуверенно нажала на звонок. Дочь Амелия плакала, и девушка пыталась, укачивая, ее успокоить.

– Кто там?

– Это Вика. А Таня дома?

Дверь открылась.

– Вика? Ты как? – спросила, внимательно посмотрев, мама Тани, крупная женщина лет пятидесяти.

– Можно мне пожить у вас? Пожалуйста. Нам некуда идти. Хотя бы несколько дней.

Женщина кивнула:

– Проходи.

Две недели они ютились впятером в двухкомнатной квартире: Вика с дочкой, Таня и ее родители. Потом девушка вновь собрала вещи и переехала к другой подруге. Все те ребята, с которыми она раньше гуляла по ночному городу и распивала пиво в беседках, теперь заменили ей семью. Чьи-то родители были недовольны и в открытую оскорбляли молодую мать, но никто не осмелился выгнать малышку на улицу.

Андрей караулил Вику на улице, писал угрозы ей и подругам. Просил прощения и оставлял на пороге цветы.

Вика не хочет больше вступать в отношения, говорит, что встретила Андрея, потому что сама заслужила:

– Я вела себя неправильно. Гуляла. Пила. Курила. Спала со всеми подряд. Я не хочу, чтобы моя дочь была похожа на меня и повторяла мои ошибки.

Отвечаю, что Вика – жертва насилия и не виновата ни в одном из нанесенных ударов, как и дочь не виновата в том, что ее хотели придушить подушкой из-за громкого крика.

Вика не соглашается:

– Нет-нет, это я его спровоцировала.

Несколько раз она звонит на бесплатные линии и общается с психологами о том, какой путь ей предстоит пройти, чтобы перестать испытывать чувство вины и вновь начать доверять людям.

«Но сейчас, – пишет мне Вика, – это не главное. Сейчас нужно начать зарабатывать, чтобы снять квартиру и обеспечить дочь всем необходимым».

Устав скитаться и ходить с протянутой рукой, Вика возвращается в дом матери и теперь практически ежедневно выгоняет из дома маминых собутыльников.

– Я с ними справлюсь, – говорит она, – каждый день вспоминаю о том, в каком аду жила. У меня нет ощущения, что это был страшный сон. Это была моя реальность. Никогда раньше я не испытывала столько страха и смирения, как тогда. Если бы он бил только меня, я, наверное, так и терпела бы… Он был прав, когда говорил, что я родила дочь только для себя. Так и получилось. Она моя, и только я в ответе за то, будет она в безопасности или нет.

История Али
Три поколения жертв

Осенью 1997 г. в одном ничем не примечательном казанском дворе с раскинутыми руками лежал труп мужчины. Мужчину звали Олег, и он был участником организованной преступной группировки (ОПГ). Три месяца тому назад в собственной квартире убили его товарища, также члена ОПГ. Только друга обнаружили лежащим на паркетном полу рядом с пакетом, набитым продуктами, и запечатанным ящиком «Советского шампанского», а Олега – на улице рядом с домом. От друга остались несколько пустых граненых стаканов, коробка шоколадных конфет и лужа крови, а от Олега – нечто более ценное: жена Яна и маленькая дочь Аля.

Отмечать сороковины со дня смерти мамы вместо собственного семнадцатилетия было обидно: хотелось праздника, воздушных шаров, торта со свечками и друзей с подарками. А вместо этого пришлось смотреть на занавешенные тряпками зеркала и черный платок на светлых бабулиных волосах.

Алла ходила по квартире и повторяла про себя:

– Она это сделала специально, специально сделала!

Хотя, конечно, мама повесилась не для того, чтобы испортить дочери праздник. Долгие годы она безуспешно боролась с наркозависимостью. Женщина впервые попробовала наркотики сразу после смерти мужа: заботливый друг решил, что так вдова перестанет чувствовать боль. Героин пришелся как никогда кстати, и боль отступила, правда на короткое время. С каждым годом зависимость становилась все сильнее и сильнее; из дома начали пропадать деньги и техника, в квартире стали появляться неопрятные люди, отношения с дочерью ухудшались с каждым днем.

Дочь у Яны забрали первого сентября: Але заплели косы с большими белыми бантами, повесили тяжелый ранец на плечи и проводили в первый класс. Она стояла на школьной линейке вместе с другими такими же взволнованными детьми, а напротив волновались заботливые бабушка и дедушка. Яны не было по уважительной причине: в тот день ее впервые поместили в психбольницу.

Вначале Аля скучала: семилетнему ребенку было сложно осознать причину, по которой мать ее бросила, оставила одну.

Вместе им было хорошо: они любили рисовать, гулять по улице, держаться за руки и выбираться на дачу. Каждые выходные уезжали за город к прадеду. Домик стоял на берегу синей Волги, закаты были оранжево-малиновыми, а воздух – свежим и прохладным. Вместе с мамой они путешествовали; в Праге, например, купили большую охапку воздушных шаров и шутили, что с ними Аля стала похожа на маленького продавца. Девочке нравилось смотреть на красивую маму, которая постоянно меняла стрижки и цвет волос, любила длинные цветастые платья, жакеты с большими плечами и ботинки на низком каблуке. Пока мама была здорова, она готовила дочке завтрак, отводила ее в детский сад, а сама отправлялась на работу в банк. Когда признала себя больной, то, отпустив маленькую дочкину ладошку, вложила ее в руку своей матери.

Из нежной маминой дочки Аля превратилась в сложного подростка. С ног до головы облачилась в черную одежду, и все думали, что однажды она перережет-таки себе вены.

Она доставляла семье большие неудобства: прогуливала школу, не ночевала дома, шлялась по всему городу в компании таких же несчастных брошенных подростков, хамила учителям и взрослым, проколола нос, начала делать тату и месяцами не разговаривала с мамой.

Бабушка каждый день провожала Аллу до школы, стягивала с худых плеч пуховик, с маленьких ножек ботинки, снимала шапку с выжженных краской волос и уезжала на работу, забрав верхнюю одежду с собой.

– Иди в школу, – говорила она, – и не смей прогуливать. – А потом добавляла: – Я за тобой заеду.

Внучка кивала головой и сливалась с толпой школьников, а через десять минут покидала стены своей элитарной школы: отсутствие верхней одежды, вопреки надеждам бабушки, ее не останавливало. Пока послушные дети местных чиновников и бизнесменов в усиленном режиме учили английский и готовились к стабильному будущему, непослушная девочка Аля в отглаженной школьной форме и белых туфельках скользила по загаженному желтому льду за гаражи, чтобы вдоволь накуриться дешевых сигарет и напиться крепкого алкоголя.

В семнадцать лет девушка возненавидела собственное тело и с каждым куском съеденной булки ненавидела его еще больше.

Это потом психотерапевт скажет, что так она наказывала себя за отсутствие здоровой любви и ощущения безопасности. Но еще несколько лет до осознания и начала лечения ей придется вытирать рукавом дизайнерской кофточки рвоту и избегать заведений, где она уже вставала на колени в уборной, засовывала немытые пальцы – безымянный и указательный – себе в рот и с каждым рвотным позывом издавала звуки, пугающие посетителей.

Обнаженная, белокожая, Аля каждое утро, собрав волосы, вставала перед зеркалом и смотрела на себя. Раньше бабуля часто повторяла, что внучка похожа на отца. Тот же дикий нрав, тот же большой нос, те же голубые глаза. Однако с каждым годом Аля все больше понимала, насколько сильно ее тело напоминает тело матери.

«Это ее руки, эльфийская форма лица, грудь и мягкий теплый живот. Это ее тело, а не мое».

Посреди глухой тишины, прерываемой звуками от прикосновений ложек к тарелкам и чашек к блюдцам, Елизавета Павловна неожиданно произнесла:

– Интересно, я смогу стать самоубийцей?

– Ну, ба, – спросила внучка, – откуда такие мысли?

– Оттуда, – вздохнула Лиза и осмотрелась вокруг.

В просторной пятикомнатной квартире, обставленной дорогой мебелью и увешанной репродукциями картин известных художников, завтрак в молчании дожевывали трое: женщина с короткими кудряшками, мужчина с тяжелым подбородком и молодая девушка с черными татуировками по всему телу. Последнее время Елизавета Павловна часто повторяла, что ждет смерти. Умереть хотелось быстро, не мучая ни себя, ни других.

– Рак или автокатастрофа? – спросила она и посмотрела на Алю. Та отвела взгляд и ничего не ответила.

За свои пятьдесят лет Лиза успела похоронить первого мужа, любимого отца и дочь и не видела смысла в долгой жизни. Близкие не знали, как реагировать на подобные фразы.

– Мужику, – кашлянул супруг Елизаветы Павловны, – сон и пихание, а женщине – хуй до кишок. Тебе, видимо, не хватило. Ну извините!

Анвар встал из-за стола, подошел к холодильнику, открыл морозильную камеру и достал оттуда бутылку водки. Он опрокинул несколько рюмок, приблизился к жене и, резко склонившись, поцеловал в щеку. Женщина сжалась: она приспособилась к грязному, вульгарному языку мужа, но привыкнуть к объятьям вместо ударов так и не смогла.

Елизавета Павловна и Анвар были очень разными – настолько, что даже люди со стороны не стеснялись подходить к женщине с вопросом: «Что ты делаешь рядом с ним?»

Елизавета не знала, что ответить: на протяжении их совместной жизни она хотела уйти, но при ее положении в обществе было стыдно оказаться и вдовой, и разведенкой одновременно.

Анвару повезло: ради него, хамоватого таксиста, который любил не только сквернословить, но и поднимать руку на жену и неродную дочь, был отвергнут обходительный и влюбленный в Лизу одногруппник, когда-то демонстративно выпрыгнувший из окна общаги. Причем Елизавета была исключительно амбициозной и трудолюбивой: из школьного кабинета добралась до кресла начальницы, а вместе с деловым костюмом купила несколько автомобилей и квартир.

А вот падчерица получилась нескладной и в семнадцать лет сбежала из дома. Анвар не любил отпускать людей, хотя рано или поздно они все его бросали. Первым ушел отец, второй – мать-самоубийца. Родные братья, с которыми он оттачивал мастерство боя в промзоне Кировского района, тоже оставили его. Младший умер в тюрьме, а старший погиб некрасивой смертью: ему по ошибке ампутировали здоровую ногу, а потом отрезали и вторую. По медицинскому заключению, он умер от неожиданной остановки сердца по пути из сельской больницы в городскую. Анвар потом долго искал безногий труп брата по разным моргам.

Вскоре его бросила и первая жена – маленькая робкая женщина по имени Марья, которая согласилась родить ребенка, а спустя годы, пока Анвар поправлял здоровье в санатории, сменила замки. Он вылез из грязевой ванны, сожрал очередной стакан кислородного коктейля, вернулся домой и обнаружил, что ключ не входит в замочную скважину.

– Пусти меня, гнида! Грязная шлюха! Я вышибу тебе мозги в подворотне! Открой дверь!

Но жена не открыла: за годы совместной жизни она устала смотреть на свои синяки.

Анвару ничего не оставалось, кроме как постоять перед дверью, спуститься вниз и начать все с чистого листа. В новой жизни ничего особо не изменилось, просто место первой жены и родной дочери заняли другая женщина по имени Лиза и другая девочка по имени Яна. Он будет колотить их так же методично и регулярно – до сбитых на руках костяшек.

Елизавете было не страшно, когда ее обливали кипятком или молотили кулачищами. Куда страшнее оказалось наблюдать, как большие волосатые руки и ноги поднимались над родной дочерью. Светлые волосики любимой двадцатичетырехлетней наркоманки прилипали к грязному сопливому лицу, тоненькие ручки с исколотыми венами обнимали колени и безуспешно пытались отразить удары, пока мужчина бил по ребрам, животу и голове.

– Прекрати, пожалуйста, прекрати! – кричали жена Лиза и внучка Аля, но Анвара невозможно было остановить.

Мужчина сам решал, когда хватит, тогда он просто выходил подышать свежим воздухом. На улице успокаивался и потом как ни в чем не бывало возвращался. Он знал, что его ждет: чем больше синяков оставалось на женских телах, тем дольше ему предстояло подыгрывать в их любимой игре под названием молчанка.

Правила были просты: ты приходил домой, а все молчали.

Однажды он принес наручники и приковал Яну к большой кровати. Чтобы защелкнуть металлические браслеты на тонких запястьях, ему понадобилось всего одно движение. Браслеты пришлось защелкнуть до упора – иначе тоненькие кисти выскальзывали.

Аля пыталась освободить маму, однако ничего не получилось: вытянуть руку из наручников было мало того что практически невозможно, так еще и очень больно: кожа сдиралась маленькими белыми лоскутками, но хотя бы не кровоточила. Через полчаса браслеты оставили красные следы, через несколько часов – фиолетовые.

Аля просила у деда:

– Отпусти маму, отпусти! Дай ключ!

Но Анвар не отпускал: ему понравились запах наручников и выгравированный на тяжелом сером металле индивидуальный номер. Наркоманов он искренне ненавидел, испытывал к ним презрение и отвращение – они казались ему существами, недостойными жизни и нормального отношения.

– Таких, как она, надо убивать, – говорил он на семейных ужинах, и у внучки в горле появлялся комок, который невозможно было сглотнуть с первого раза.

То, что мама умерла, Аля осознала лишь спустя несколько лет. Первой реакцией были слезы, обычные человеческие соленые слезы. Она заплакала сразу, как только услышала неожиданную новость, – теплой апрельской ночью, пока они в пижамах готовились ко сну. Потом она плакала и по пути к маме, и когда стояла в коридоре квартиры и смотрела на тянувшуюся из кухни белоснежную мертвую руку.

Через несколько дней слезы высохли, а вместе с ними ушли и эмоции. Девочка продолжила существовать так, словно ничего не случилось. Нелюбимые одноклассники по просьбе учителей стали заботливыми и вежливыми, а Алла не понимала, почему: образ ее жизни никак не изменился. Она давно была разлучена с мамой, и последняя так часто пропадала неизвестно где или лежала в больнице, что девочке казалось, будто и сейчас Яна уехала, но вернется.

И лишь два года спустя Аля стала понимать, что мамы больше нет. К осознанию невозвратного прибавилось чувство вины – за полгода до смерти она перестала разговаривать с матерью. Правила игры были по-прежнему очень просты: если тебе говорят «Здравствуй», молчи, звонят – сбрасывай, пытаются обнять – отверни лицо. Так и прошли шесть месяцев.

«Тебе что, больше мать не нужна?» – написала Яна дочери за несколько дней до самоубийства.

Аля хотела ответить, но отложила телефон в сторону.

«Чуть попозже, пусть помучается, – подумала, – а потом я ей обязательно напишу».

Аля рассказывает, что они с мамой всегда страдали от тотального контроля бабушки: чтобы быть рядом с дочкой, Елизавета Павловна купила квартиры в соседних домах. Она часто врывалась не только без приглашения, но даже без стука, иногда обнаруживая Яну в спальне с мужчиной, иногда – на кухне со шприцом. Она пыталась отслеживать каждый шаг взрослой, но наркозависимой дочери: ежечасно звонила на домашний телефон, ежедневно непрошеной гостьей заявлялась к ней в дом, ежегодно пыталась «подлечить».

Примерно так же Елизавета Павловна вела себя и с внучкой: контролировала действия, комментировала яркие крашеные волосы и стиль одежды. При этом оплачивала ей все необходимое: квартиру, машину, путешествия и образовательные курсы за рубежом.

Але было плохо в родном городе: она не могла расслабиться и в свои двадцать два ощутить себя взрослым человеком, а не вечным ребенком сердобольной бабушки и жестокого деда. Поэтому однажды решила покинуть родовое гнездо и уехать в другой город.

В день отъезда зашла в квартиру, увидела лежащего на полу кухни деда и на цыпочках подошла к нему.

– Деда, – позвала она его, – ты живой?

Деда молчал и не шевелился.

Юная внучка склонилась над старым дедом, затаила дыхание и стала смотреть на грудную клетку – так обычно делают испуганные заботливые мамы, только-только вытолкнувшие детей из своих тел. Та медленно поднималась: легкие продолжали принимать кислород. Аля успокоилась и вышла из кухни.

В коридоре около двери стояли рюкзак и чемодан с вещами. Девушка взяла их в руки и неожиданно услышала позади громкий бас:

– Ты никуда не уедешь!

Аля обернулась.

– Я сказал тебе, что ты от нас никуда не уедешь!

– Ну, дедуля, – сказала она спокойно, – меня ждет такси, я опоздаю на поезд.

– Я не позволю тебе уехать.

Несмотря на то, что дедушка Анвар превратил жизнь бабушки и мамы в ад, Аля считала его хорошим: внучку он называл «ангельским творением» и никогда не бил. Она видела его с другой стороны: человеком, который любил животных и ревел как ребенок, когда пришлось усыпить любимую собаку. Человеком, который в растянутой футболке «Я рыбак» сидел на берегу реки с удочкой и подкармливал леща то хлебом, то червем, то опарышем. Человеком, который верил, что он настоящий цыган, хотя над этой байкой все лишь добродушно посмеивались.

Зато теперь, стоя в длинном коридоре родового гнезда, Аля наконец впервые посмотрела на деда иначе. И он предстал перед ней как большой агрессивный мужик, способный одним ударом кулака свалить на пол.

– Де-е-е-е-да, – ласково сказала внучка, – ну ты чего?

И настороженно улыбнулась.

– А вдруг у меня с сердцем было плохо?! – орал он. – Вдруг я там умирал!

– Ты румяный и от тебя разит алкоголем – на человека с инсультом ты не похож.

Аля поняла: он лег на пол, чтобы она испугалась, сдала билет и осталась дома. Если у молодой девушки любимой игрой была молчанка, то у деда – манипуляция.

– Никуда ты, нахер, не уйдешь, – повторил он и преградил ей дорогу.

– Перестань, пожалуйста, отпусти.

Раздался его крик. Потом дикий протяжный ор. Анвар несколько раз грязно выругался, схватил ее за руки и толкнул в гардеробную комнату.

Девушка схватила с тумбы вазу и попыталась его ударить, но Анвар перехватил стеклянный сосуд, отбросил в сторону, вырвал из рук телефон и им же на Алю замахнулся.

– Какой же ты сильный, – удивилась она, – ого!

Нежная внучка продолжила обороняться: она ударила деда по больной коленной чашечке, и тот застонал. Аля быстро выбежала из квартиры, дрожащими руками закрыла дверь на замок и позвонила Елизавете.

– Бабуля, – говорила она, запыхавшись, – не приходи сегодня домой. Дед пьяный, агрессивный.

– Хорошо, – ответила она. – Ты все-таки от нас уезжаешь?