Текст книги "Знак Потрошителя"

Глава 4

Первый отчет доктора Уотсона

3 апреля 1888 года

Дорогой Холмс!

Отправляю вам свой первый отчет, как и обещал. Зная, как небрежны вы бываете с бумагами, дублирую записи и второе письмо адресую себе самому, на Бейкер-стрит. Пока ничего существенного не произошло, сэру Генри никто не угрожал, так что просто делюсь впечатлениями.

Баскервиль-холл оказался весьма мрачным местом. Мы прибыли к вечеру, перед нами распахнулись старинные чугунные ворота между двумя колоннами, украшенными кабаньими головами. К дому вела длинная дубовая аллея – несмотря на нежную молодую листву, древние деревья, разлапистые и корявые, придавали Баскервиль-холлу зловещий вид. Дом, а скорее замок с двумя старинными башнями, был увит плющом. Маленькие окна с густым переплетом напоминали амбразуры, и я подумал, что таковыми они, несомненно, служили в давние времена.

– Добро пожаловать в мое фамильное гнездо, доктор Уотсон! – воскликнул сэр Генри Баскервиль, и лицо его осветила улыбка. – Я впервые здесь, но это место кажется мне родным. Страшно подумать, сколько поколений моих предков родились, выросли и умерли в этом доме. А знаете, доктор Уотсон, ведь моя семья ведет свой род от настоящих фейри!

– Да, – подтвердил доктор Мортимер. – Существует такое семейное предание, которое даже записано в летописях Баскервилей.

– У американцев нет и не может быть таких корней. Какое счастье, что я вернулся в Англию! – радовался молодой наследник.

– Добро пожаловать в Баскервиль-холл, сэр Генри! – торжественно произнес высокий благообразный мужчина с черной окладистой бородой и принялся снимать из коляски наши чемоданы.

– Вы в надежных руках, друзья мои, – улыбнулся доктор Мортимер. – Бэрримор отлично знает свое дело. А мне пора откланяться.

Как сэр Генри ни уговаривал нашего любезного спутника остаться на обед, тот отказался, торопясь к жене. А мы вслед за дворецким прошли в дом, оказавшись в просторном холле. Сэр Генри рассматривал дубовые обшивки, окна с цветными витражами, тяжелые люстры с множеством свечей, и лицо его выражало почти детское удовольствие.

Наскоро освежившись в своих комнатах и сменив пропыленные дорожные костюмы, мы спустились в столовую, подавлявшую своим торжественным и одновременно мрачным видом. После обеда, за которым разговор не клеился, я, сославшись на усталость, отправился в свою спальню, которая находилась как раз напротив комнаты сэра Генри.

Дворецкий проводил меня, зажег свечи и повернулся было к двери. Вспомнив, что по вашему поручению должен следить за всеми обитателями Баскервиль-холла и окрестностей, я попытался разговорить Бэрримора. Для начала спросил, давно ли он служит. Дворецкий отвечал вежливо, но прохладно, тщательно взвешивая каждое слово. Выяснилось, что сэр Чарльз Баскервиль оставил ему с женой приличное наследство, теперь слуги собираются взять расчет и уйти на покой, как только новый хозяин найдет достойную замену.

Одно из окон моей комнаты выходило на задний двор. Я отодвинул тяжелую портьеру, взглянул вниз. В сумраке удалось рассмотреть лишь неясные силуэты каких-то то ли хозяйственных построек, то ли беседок. В центре двора находился белый круг, словно бы испускавший слабое мерцание и потому заметный даже в темноте.

– Что это, Бэрримор? Кажется, мраморный постамент?

– Фонтан, доктор.

– На заднем дворе? Довольно необычно.

– Это ошибка зодчего, доктор Уотсон. Фонтан был построен тогда же, когда и дом. Потом выяснилось, что он не работает. С тех пор фонтан так и стоит, в память о родоначальнике Баскервилей.

Дворецкий двинулся к выходу.

Не зная, как пробудить в Бэрриморе интерес к беседе, я попробовал зайти с другой стороны. Обычно слуги любят посплетничать о господах.

– Что это за история с фейри? – спросил я. – Действительно ли существует такое предание? Вы верите в волшебное происхождение рода Баскервилей?

– Я простой человек и не разбираюсь в таких вещах, доктор Уотсон. Но вы можете прочесть семейные хроники, там наверняка это есть. Все записи рода Баскервилей хранятся в библиотеке, на первом этаже. А сейчас извините, доктор. Мне нужно к хозяину.

Бэрримор поклонился и вышел. Я улегся в кровать, немного поворочался, но сон не шел. Решив употребить время бессонницы с пользой, я поднялся, накинул халат, взял лампу и отправился на поиски библиотеки.

Просторная круглая комната, стены которой представляли собою стеллажи с книгами, выглядела очень торжественно. Посреди стоял массивный дубовый стол. Я отправился вдоль книжных полок, изучая расположение фолиантов. К счастью, предыдущий хозяин, очевидно, очень заботился о библиотеке. Книги были расставлены в определенном порядке. В одном секторе находились романы и сборники стихов, в другом – естественно-научные книги, в третьем – труды по истории и так далее. Наконец я добрался до застекленного шкафа, на полках которого, перемежаясь старинными статуэтками, лежали рукописные свитки и тетради. Поняв, что именно здесь хранится история рода Баскервилей, я принялся перебирать ветхие записи и вскоре отыскал самый потертый манускрипт, заглавие которого гласило: «В назидание потомкам. Как начиналась семья Баскервилей».

Вернувшись к столу, я осторожно положил ветхую рукопись, погрузился в чтение и узнал еще одну интереснейшую, с моей точки зрения, легенду. По-моему, она не хуже истории о собаке Баскервилей. Не знаю, Холмс, пригодится ли вам, но на всякий случай полностью копирую содержание манускрипта, датированного 1624 годом.

«Историю эту рассказал мне несчастный отец мой, и я хочу записать ее для вас, дети мои, с тем, чтобы вы передали ее своим детям, а те – своим. Ибо она содержит нравоучительную мораль и показывает нам, что должно неустанно молиться о благе потомков, дабы высший судия отпустил грехи отцов наших и снял наказание с семьи Баскервилей.

Первым владетелем поместья Баскервиль был сэр Эндрю. Этого человека можно по справедливости назвать нашим родоначальником, ибо он получил имя и титул, а также право на землевладение из рук самого короля.

Будучи весьма вспыльчивым мужем и человеком больших страстей, как и все его потомки, сэр Эндрю, однако, не отличался злобой или особой нечестивостью. Он преданно служил короне, и прославился в округе как щедрый и справедливый господин.

Но сэр Эндрю обладал одной порочной наклонностью, которая делала его опасным для юных девиц и красивых женщин. Он был чрезвычайно влюбчив, а в страсти становился необуздан, стремясь всегда как можно скорее добиться желаемого. Поговаривают, что жители окрестных деревень черными волосами и кельтскими лицами с резкими чертами обязаны именно любвеобильному сэру Эндрю Баскервилю. Но мы этого точно знать не можем и говорить об этом не будем.

Случилось так, что однажды сэр Эндрю Баскервиль, возвращаясь с охоты, заблудился и попал в ту часть леса, где еще ни разу не бывал. С трудом выбравшись из чащи, он вышел на болотистую местность, где увидел большой дом с широкими окнами. Вечерело, и сэр Эндрю уже потерял надежду добраться до Баскервиль-холла засветло. Он послал коня к дому, собираясь попросить у хозяев приюта на ночлег.

Подъезжая, сэр Эндрю услышал доносившийся из окон нежный, переливчатый смех. Это были столь чарующие, прекрасные звуки, что он сразу догадался об их волшебном происхождении. Обычные люди так смеяться не могли.

Сэр Эндрю спешился, привязал коня неподалеку, и, прячась за кустами, подкрался к окнам. Взглянув, он надолго застыл, не в силах отвести взгляда от представшей ему прелестной картины.

В просторной комнате, весело смеясь, танцевали три юных девы в белых платьях. Движения их были легки и воздушны. Они почти не касались пола изящными ножками, весело смеялись и перекликались голосами нежными, как трели соловья. Девушки были схожи между собою, несомненно – они были сестрами.

Сэр Эндрю сразу понял, что перед ним фейри, – человеческие женщины не могут быть столь прекрасны и совершенны. Он долго любовался на дев. Особенно ему приглянулась одна – ее золотые волосы ниспадали до самого пола, а глаза были синие, как фиалки.

В сердце сэра Эндрю вспыхнула страсть. Он не мог более терпеть, ворвался в дом, схватил самую красивую из девушек, перебросил через плечо и выскочил на порог. Сестры побежали следом, цепляясь за его одежду, плача и умоляя отпустить пленницу. Но сэр Эндрю безжалостно отшвырнул их, перебросил добычу через седло, вскочил на коня и пустился прочь.

Он несся как безумный, опасаясь, что фейри снарядят погоню. И точно: ветви деревьев хлестали его по лицу, ветер норовил выбить из седла, а вскоре за конем побежала стая волков.

Господь в тот день благоволил к сэру Эндрю, и он сумел выбраться из леса невредимым, лишь загнав насмерть коня, но зато сохранив добычу. Он ввел пленницу в дом, оказывая ей всяческое почтение и окружив таким вниманием, словно она была сама королева. Ибо, при всей своей страстности, владелец Баскервиль-холла понимал: с фейри невозможно обойтись как с простой крестьянкой. Поэтому сэр Эндрю задумал жениться на прекрасной деве и тут же сделал ей брачное предложение.

В ответ фейри разрыдалась и сказала, что лучше умрет, чем станет супругой похитителя. Она заперлась в комнате, трое суток не выходила оттуда, отказываясь от пищи и воды. Сэр Эндрю проводил под дверьми дни и ночи, ласковым голосом уговаривая прекрасную деву смилостивиться и принять его любовь.

Наконец девушка смирилась. Она вышла из комнаты и сказала: «Я стану вашей женой, и с этих пор ваш род будет охранять сила фейри. Но стоит вам обидеть меня – и я исчезну, а на род Баскервилей падет проклятие леса».

Сэр Эндрю с восторгом согласился и поклялся, что не станет обижать жену. Они вступили в брак и пять лет были счастливы. Фейри родила сэру Эндрю трех сыновей, столь же прекрасных, синеглазых, как она, и черноволосых, как отец.

Но однажды любвеобильная натура Баскервиля взяла верх. На охоте он встретил в лесу молодую крестьянку и совратил ее. Вернувшись же домой, обнаружил, что супруга исчезла, оставив на него детей. С тех пор род Баскервилей преследует проклятие фейри – везение отвернулось от нас, на протяжении всей жизни нам сопутствуют горести и неудачи».

Думается, Холмс, на этом роде явно лежит слишком много старинных проклятий. Хотя, возможно, это признак древности семьи?

Прочтя манускрипт, я аккуратно убрал его на место и покинул библиотеку. Размеренный и торжественный язык рукописи навеял дремоту. Я вернулся в комнату и лег спать.

Уже засыпая, на грани сна и бодрствования, услышал доносившийся из-за окна странный звук. Это был вой какого-то животного – протяжный, надрывный, полный тоски и вместе с тем яростный. Кто знает, Холмс, быть может, легенда семьи Баскервилей – не такая уж сказка?

Дан

– Новое убийство в Ист-Энде, – сказал Лестрейд.

Инспектор выглядел не лучшим образом: вот уже почти месяц, как полиция прекратила розыски Потрошителя, уверившись, что убийца – Михаил Острог, который благополучно сидел в тюрьме, ожидая суда. После его ареста цепочка кровавых преступлений оборвалась на целых двадцать пять дней.

И теперь вид у Лестрейда был потерянный: усики жалко обвисли, плечи поникли, а от взгляда веяло тоской больного спаниеля.

– Снова ошибка, Холмс, – простонал он.

Дан отодвинулся от двери, приглашая его войти.

– Нет, Холмс, некогда. Собирайтесь, поехали, карета ждет.

Дан накинул пальто и вышел. Спустя пять минут явился полностью экипированный Сенкевич в сопровождении призрачной девушки. Дан собрался было покрутить пальцем у виска, но понял: никто, кроме них двоих, фантома не видит. Во всяком случае, ни Лестрейд, ни сопровождавшие его констебли не стали тыкать пальцем в девицу. В обморок также никто не упал.

Вскоре Дан с Сенкевичем уже тряслись в полицейской повозке по ночным туманным улицам, привидение парило где-то сзади. Было около трех часов.

– Ее нашел старьевщик, – рассказывал по дороге Лестрейд. – Принял за тюк тряпья, подошел посмотреть, можно ли чем поживиться. От раны все еще шел пар.

– Почерк тот же? – спросил Дан.

Инспектор замялся:

– Не знаю, как охарактеризовать… В общем, сами посмотрите, мы уже подъезжаем.

На этот раз убийство произошло на Бернер-стрит, в Уайтчепеле. Женщина бесформенной грудой лежала на тротуаре, возле угла дома. Вокруг нее стояли полицейские, чуть дальше трясся, опершись на свою тележку, пожилой старьевщик.

– Ее удалось опознать сразу, – сказал Лестрейд.

– Это Длинная Лиз, – вмешался старьевщик. – Я ее знаю. Она здесь, в этом доме живет.

– Живет?.. – вцепился в него Дан. – Разве она не проститутка?

Предыдущие жертвы не имели собственного угла, ютились по работным домам и ночлежкам, зарабатывая на них телом. Но дом, на который указал старик, был вовсе не ночлежкой, в нем сдавались квартиры небогатым рабочим семьям.

– Да как сказать, мистер… – Старьевщик почесал в затылке. – Она вдова, мужа три года назад на причале бревном придавило. Двое детишек у нее. Она цветами торговала, но разве этого хватит, чтобы прокормить три рта? Вот и подрабатывала иногда. Я и сам, признаюсь, пользовался… Но всегда платил честно, не думайте, джентльмены!

От ужаса пережитого и страха быть обвиненным в убийстве у старьевщика развязался язык, и он сам не понимал, что говорит.

Тем временем Сенкевич осматривал тело. Призрачная девица висела над ним и беззвучно заливалась слезами. Женщине было на вид за сорок. Изможденное лицо, неухоженные волосы, старенькое платье и потрепанная накидка. Горло Лиз было перерезано от уха до уха. Судя по виду раны, убийца подошел сзади и резко полоснул по шее. Но больше никаких увечий ни на теле, ни на лице не обнаружилось.

– Может быть, это не Потрошитель? – с надеждой произнес Лестрейд.

Сенкевич медленно покачал головой:

– У нас опять левша. Это я могу сказать абсолютно точно. Горло перерезано справа налево.

– Но почему же он не искалечил женщину?

– Может быть, устыдился своих зверств? – предположил кто-то из полицейских.

Привидение порхнуло к нему и отрицательно затрясло головой. Констебль его, конечно, не увидел. Дан с иронией взглянул на говорившего – толстощекого молодого человека с круглыми глазами, но ничего не ответил. Даже не обладая памятью Холмса, на собственном розыскном опыте он мог точно сказать: маньяки никогда не раскаиваются.

– Скорее всего, нашего Потрошителя кто-то вспугнул. Нужно искать свидетелей.

– Думаю, Холмс, его вспугнул именно мистер Чиз. – Инспектор кивнул на старьевщика. – Судя по состоянию тела, которое еще не остыло, он разминулся с убийцей всего на каких-то пятьдесять минут. Потрошитель издали услышал грохот тележки и убежал.

Поняв, что мог столкнуться с уайтчепелским монстром лицом к лицу, старьевщик задрожал еще сильнее. Призрак сочувственно поглаживал его по плечу.

– Возможно, – согласился Дан. – Хотя, может быть, у Потрошителя были и другие причины обойтись с телом более милосердно.

Лиз торопилась домой. Сегодня никаких клиентов не будет, слава богу. Для кого-то месячные в тягость, а ей – предлог хоть несколько дней отдохнуть от жадных мужских рук и грубых, торопливых объятий в подворотнях. Правда, денег будет меньше, но ничего – сегодня она удачно распродала целых две корзины цветов. И пусть в животе будто камень тяжелый лежит, а спину тянет от того, что целый день стояла на промозглой улице, – зато она пораньше сегодня увидит своих малышей.

Пегги семь, такая серьезная девчушка, помощница матери. По дому все делает сама и следит за Майки. А вот он совсем еще крошка, четыре года. Худенький, болезненный. Недавно опять простыл, осунулся – остались одни глаза на узком бледном личике. Товарки советуют через год отдать его в трубочисты, за это неплохо платят, и маленькие, худые дети в цене. Но как же болит сердце, стоит только подумать об этом… Мальчики, покрытые сажей и копотью, нередко падают с крыш, срываются вниз во время чистки. Разбиваются насмерть, застревают в трубах, задыхаются от пыли и чада. А как жестоко их обучают! Чтобы заставить ползти по трубе вверх, поджигают в камине солому и ждут, когда жар и дым заставят ребенка спасаться.

Нет, в который раз уже подумала Лиз. Пусть трубочисты пополняют свои бригады из приютских детей. А у Майки есть мать. И пока она жива, сыночек ее по крышам ползать не станет. Подрастет, пойдет в помощники на верфь или улицы мести. Только не трубочистом…

О том, что ждет Пегги, она старалась не думать. С девочками всегда труднее. Лиз только надеялась, что дочь не повторит ее судьбу, не пойдет по кривой дорожке. Если бы не погиб Джон, разве стала бы она продавать себя? Была бы доброй горожанкой, верной женой. Господи, как стыдно, что приходится зарабатывать на хлеб таким позорным делом!

На глаза выступили слезы. Как жаль, что замуж она вышла так поздно и детки поздние. Успеть бы их вырастить. Не дай бог никому попасть в лондонский детский приют…

Торопясь увидеть детей, задумавшись об их судьбе и о собственных тяготах, Длинная Лиз не заметила, как из подворотни вышел человек и бесшумно зашагал следом.

Она была уже возле дома, так и не успела понять, что произошло, когда уверенная рука схватила ее за плечо и толкнула за угол, в проулок. Лиз хотела обернуться, но не успела. Что-то острое полоснуло по горлу, на мгновение причинив боль, потом она захлебнулась кровью. Скоро стало тепло и спокойно. Лиз опустилась на колени, равнодушно глядя, как поток ее крови орошает камень мостовой. Последняя мысль была о детях. О том, что теперь Майки уж точно придется идти в трубочисты, а Пегги вряд ли избежит улицы…

– Наш Потрошитель опять сменил орудие убийства, – сказал Сенкевич. – Горло будто перервали, а не разрезали. Рана неровная, кожа разодрана клочьями. Похоже, что действовали даже не ножом, а углом какого-то металлического предмета.

– Вот он. – К ним подошел пожилой констебль, протянул покрытый кровью, небольшой инструмент с деревянной рукоятью. – В проулке нашли.

Сенкевич достал платок, осторожно принял улику. Призрачная девица в ужасе прижала ладошку ко рту.

– Это похоже на…

– Шпатель, – опередил Дан. – Маленький шпатель, им художники или реставраторы соскребают краску с холста.

Прямоугольный, похожий на лопатку инструмент был остро наточен, но сразу становилось понятно, что в качестве орудия убийства он неудобен. Особенно если учесть, что женщина была высока ростом, а убийца резал ей горло, стоя сзади. Дан прикинул: в любом случае Потрошителю пришлось орудовать углом шпателя, при этом он приложил немалую силу.

– Сюда! Сюда! – раздался громкий голос.

По Бернер-стрит, грохоча башмаками, бежал дежурный констебль с фонарем. Оказавшись рядом с Лестрейдом, с трудом выдохнул:

– Там, на Бейкерс-роу, в самом конце, у причала, мертвая женщина. Выпотрошена…

– В карету, – коротко скомандовал Лестрейд.

Он оставил двух полицейских, чтобы отвезли труп в морг, остальные загрузились в коляску и отправились к новому месту преступления. Следом загрохотали колесами еще две кареты с прибывшим из дивизиона подкреплением.

На причале дул холодный сырой ветер. Длинные, рассыпавшиеся по земле волосы женщины, лежавшей в конце Бейкерс-роу, шевелились от его прикосновений. Привидение первым подлетело к убитой, опустилось на колени, замерло в позе плакальщицы над гробом.

Сенкевич выскочил из кеба, подошел к телу:

– На этот раз убийца превзошел себя.

Перерезанное горло – отличительный знак Потрошителя, исполосованное до неузнаваемости лицо. Выпотрошенная брюшина. Внутренности аккуратной горкой уложены на правом плече.

– Он отрезал оба уха, – сказал Сенкевич.

Один из констеблей отвернулся и громко рыгнул, борясь с тошнотой.

– Тело еще теплое.

– Выходит, пока мы осматривали первую убитую, он добрался до причала и разделал вторую! – Лестрейд сжал правую руку в кулак, бессильно потряс им и ударил по левой ладони. – Он где-то здесь! Не мог далеко уйти! Ищите!

Кэтрин вышла из трактира «Сковорода», огляделась. Ночка выдалась холодная. Она поежилась, плотнее завернулась в шаль, повязанную поверх пальто, потопала ногами, чтобы разогнать кровь, и зашагала вверх по улице, заглядывая в лица редких прохожих и предлагая развлечься.

Пару раз мужчины проявляли интерес, но узнав, сколько она просит, отворачивались. Кэт провожала их сердитой руганью: она не какая-нибудь завалящая, ей всего-то сорок один, а выглядит и того моложе. И пальто у нее новое, и шаль вон какая красивая. Да что там шаль! Она чистоплотная, каждую неделю моет волосы и ноги. И пьет мало, так только, чтобы согреться. И по ночлежкам не отирается, живет у старшей сестры. Правда, гостей туда не приведешь, приходится, как всем, выискивать темные местечки. Благо, их в Ист-Энде много. Но ничего, скоро она скопит денег и снимет свою комнату. Вот тогда можно будет находить гостей побогаче, из тех, кто не станет мараться в подворотнях, а хочет неторопливой любви в теплой постели.

Надо только немного подождать. Потерпеть. Денежки хранятся в надежном месте, у сестры в доме, и осталось добавить совсем немного…

Кэт как бы случайно задела боком тощего мужчину, игриво извинилась, собралась было произнести привычную фразу про развлечения, но тот отшатнулся и злобно выругался. Пришлось идти дальше.

– Думаю, теперь он работал охотничьим ножом, – заключил Сенкевич. – Острым и довольно большим. Ухо отсечено одним ударом.

Констебли рассыпались по Ист-Энду, методично осматривая подворотню за подворотней, проулок за проулком. Бесполезно, почему-то подумалось Дану. Скоро они переворошат весь район и ничего не найдут. Потрошитель неуловим…

Единственная зацепка – шпатель. Убийца может быть художником. Словно подтверждая его мысли, заговорил Лестрейд:

– Есть тут один гений. – Слово «гений» он произнес саркастически, будто выплюнул. – Уолтер Сиккерт. Задерживали из-за драки в трактире. Рисует проституток и покойников. Живет в благополучном районе, небедный, но часто наезжает в Ист-Энд.

– Так может быть, навестим мистера Сиккерта прямо сейчас? – предложил Дан.

Вскоре кеб подъехал к солидному дому на одной из центральных улиц города. Несмотря на глубокую ночь, из окон первого этажа лился яркий электрический свет. Лестрейд решительно нажал на кнопку звонка. Дверь открыл пожилой человек в строгом костюме – дворецкий. Безукоризненно вежливым голосом, в котором, однако, слышались нотки недовольства, осведомился:

– Что вам угодно?

Лестрейд молча оттеснил его, бросил констеблям:

– За мной!

– Может быть, не стоит рубить сплеча? – Сенкевич попытался проявить осторожность.

Но Лестрейд, одержимый азартом, словно гончая, взявшая след, отмахнулся:

– Под мою ответственность!

Художник обнаружился в мастерской – просторной комнате без мебели, заставленной мольбертами, на которых стояли занавешенные тряпками холсты. В углу стоял подиум для натурщиков, на нем лежало большое скомканное одеяло.

Уолтер Сиккерт, красивый светловолосый мужчина лет тридцати, был абсолютно голым, если не считать бинта на левой руке. В ней он держал шпатель – точно такой же, какой был найден на месте убийства. Правая сжимала бутылку джина, из которой художник время от времени прихлебывал. Вне всяких сомнений, Сиккерт был пьян до умопомрачения.

– Обыщите тут все, – приказал констеблям Лестрейд.

– Вы к кому, джентльмены? – криво улыбнулся взъерошенный художник. – Я сегодня пьян, потому не принимаю.

– Вы подозреваетесь в убийстве, – мрачно ответил Лестрейд. – Оденьтесь, вам придется поехать в Скотленд-Ярд.

– Хм… Неужели я настолько напился, что наконец кого-то убил? – обрадовался Сиккерт. – И кого же?

– Проститутку в Ист-Энде.

– Нет, вы ошибаетесь. – Художник погрозил бутылкой. – Она совершенно точно жива! Джинни, малышка, покажись! Ну же, Джинни, детка!

Ответа не последовало, и Сиккерт озадаченно встрепал без того лохматые волосы:

– Не может быть! Еще полчаса назад она была весьма… убедительно жива и даже резво двигалась. Джинни, не пугай папочку!

Одеяло на подиуме зашевелилось, и из него показалась сначала широковатая ступня, потом пухлая икра. Вскоре взорам полиции предстала заспанная русоволосая девушка. Позевывая, она откинула одеяло, ничуть не стесняясь наготы. Продемонстрировала большую, слегка обвисшую грудь и складки на животе. Потом растянула в улыбке толстые губы:

– Что, еще клиенты?..

– Вот видите! – торжествующе воскликнул Уолтер. – Говорил же, я ее не убивал. Мы только немного порезвились.

Лестрейд молча наблюдал за спектаклем. Дан смотрел на призрачную девушку, которая изо всех сил сигналила, указывая на стопу холстов, прислоненных к стене.

– Пусть посмотрят за холстами, – переглянувшись с Сенкевичем, сказал Дан.

Лестрейд кивнул констеблям.

– Инспектор, тут вот что…

Один из полицейских протянул синий шерстяной костюм, покрытый свежими пятнами крови. Лестрейд схватил одежду, предъявил ее художнику:

– Чья кровь?

– Моя, – пожал плечами Сиккерт. – Порезался. – И показал забинтованную левую руку.

Девушка-фантом беззвучно кричала, указывая на него пальцем. Лицо кривилось от ярости и боли.

– Чем порезались?

– Шпателем.

– Забираем, – решил Лестрейд. – В Скотленд-Ярде разберемся. Вы, мисс, тоже поедете с нами.

– А мы, пожалуй, откланяемся, – светски заметил Дан. – Время позднее. Подозреваемый у вас есть, хотя, честно сказать, я вовсе не уверен в его виновности.

Уже в кебе Сенкевич спросил:

– Что тебе не нравится? Вроде бы на этот раз все логично.

– Именно это и не нравится, – в лучшей манере Шерлока Холмса ответил Дан. – Все слишком логично. А в этом деле логики быть не может.