Текст книги "Самая нужная книга для чтения в метро. Третья линия (сборник)"

Мурат выдержал паузу.

– Чинара растет медленно.

– Для начала она должна быть посажена! – Саша провела рукой по лбу и покачала головой. – От этого твоего недеяния с ума можно сойти! В этом жизни нет, движения нет, созидания нет… мираж в пустыне, вязкий повторяющийся сон, от которого не пробудиться! Ты живешь иллюзией, тебе так хорошо, но я не хочу быть объектом твоих иллюзий, я живая, понимаешь ты или нет?

Мурат молчал. За эти годы он многому научился. Саше надо дать выговориться, израсходовать заряд, а потом она выдохнется, станет тихой, неуверенной в себе девочкой, крупным ребенком, и тогда он прижмет ее к груди, поцелует ее доверчивый рот – и придет время его силы. Потому что ей, так же как ему, хочется счастья. А сейчас главное – молчать, не возражать ей. Терпеть. Ждать.

К их столику подошли музыканты, загримированные под мадьярских цыган: один со скрипкой, другой с микрофоном. Тот, что с микрофоном, запел «Очи черные», бросая интимно-понимающие взгляды то на смуглого азиата, то на его светловолосую спутницу. Саша вымученно-вежливо улыбнулась певцу и уставилась в тарелку с бифштексом. Понятливый дуэт направился к другому столику. Саша проводила их нетерпеливым взглядом.

– Ну что ты опять молчишь! – воскликнула она, начиная выходить из себя. – Я с тобой разговариваю! – Она смотрела исподлобья, волосы свешивались на лицо, и сквозь пряди высунулся кончик уха, что придавало ей сходство с диковатым зверьком, яростным и испуганным, – не столько атакующим, сколько храбро защищающимся.

Мурату захотелось наклониться и прикусить ушко зубами – так, чтоб не больно, но все же чувствительно.

– Скажи, Саша, чего ты хочешь? – смиренно спросил он.

– Я?.. Чего я хочу? – переспросила она.

«А чего я, в самом деле, от него хочу?.. Чего я так упорно добиваюсь? Да очень просто – чтоб он был другим! Бесстрашным, сильным воином, умеющим бросить вызов судьбе. Таким, с которым возможно все, что начинается с прекрасной приставки „со“: со-зидание, со-юзничество, со-трудничество, со-ратничество, со-творчество, со-единение! Чтоб взял крепко за руку, сказал: пойдем, любовь моя, уже пора, кони наши бьют копытами, нас ждут великие дела, не бойся ничего! Но он не может быть таким! Другая суть, другое сознание, другие предки. И хватит, хватит надеяться на волшебное превращение. Надо перегрызать капкан!» Вслух же Александра спросила:

– А чего хочешь ты сам, Мурат?

Он знобко поежился.

– Ты знаешь, что я несилен в формулировках.

– И все же? – настаивала она.

Он широко развел руками, словно пытаясь поймать то, чего он хочет.

– Полноты! С тобой.

– А я хочу свободы! От тебя.

– Свобода, опять свобода! А мне не нужна свобода. Потому что я люблю тебя!

Саша крепко сжала зубы. Но не смогла уберечься от его прожигающего взгляда.

– Не просто люблю, я тебя вижу, – он протянул руку и прижал ладонь к ее щеке. – Помнишь, ты мне говорила: «Любовь – это когда снимаешь кору с лица другого человека…

– … и перед тобой предстает его живая неповторимая суть», – закончила Александра.

Она отвернулась, освобождаясь от его горячей ладони. Попросила тихо, глядя в сторону:

– Отпусти меня.

– Не могу. Не в моей власти. Мы переплелись с тобой намертво. Ты помнишь ту ночь, когда это случилось? Как мы обнялись крепко и почувствовали: еще немножко, еще крепче обняться – и мы с тобой сорвемся с орбиты, улетим и соединимся там навсегда. Сердце тогда остановилось…

Александра вспомнила, как на посмертной выставке скульптора Вадима Сидура они увидели «Памятник погибшим от любви» – свернувшихся в неразрывное кольцо мужчину и женщину – и подумали, что кто-то еще пережил похожее чувство. Мурат сказал тогда, что у этого памятника должны всегда лежать свежие цветы и гореть вечный огонь.

Саша опустила голову: не слушать его, этот гипнотический голос сирены, закрыть уши, связать руки и тело… Сказать ему что-нибудь злое, обидное… Вместо этого она вдруг выкрикнула с женской горечью:

– Ты можешь жить без меня!

Он усмехнулся невесело.

– Человек не может жить без трех вещей: без воздуха, воды и хлеба.

– Можно позавидовать твоему инстинкту выживания. Ты непотопляем!

– Любовь должна помогать жить.

– Любовь никому ничего не должна. Она сама и есть жизнь! – уже не скрывая своего злого раздражения, вскричала Александра. – Ты даже любовь ухитряешься поставить на службу собственным интересам. Я не могу жить в этом аду с разорванной душой, я себя теряю…

– Потому что ты мне не веришь! Скажи, что ты хочешь быть со мной, скажи, что ты меня любишь, мне это так важно услышать!

Александра уперлась взглядом в тарелку.

– Я никогда не говорила, что я тебя люблю. Для меня это… священное слово.

– Так скажи!

Она отрицательно покачала головой.

Он вдруг отпустил, почти отбросил ее руку и стал быстро, сосредоточенно есть, словно Александры не было рядом. Сильные, крепкие челюсти и долгий подбородок двигались быстро и хищно, и Саше представилось, будто он пережевывает, перемалывает зубами ее саму, тщательно, с любовью к процессу – сто жевательных движений на один кусок. И она исчезает на глазах.

– Это наша последняя встреча, – бесцветно сказала Саша, чувствуя, как стремительно утекает из нее остаток силы, и сейчас она осядет на стуле пустой съежившейся оболочкой.

Он облизнул губы, подчистил языком остатки Александры между зубами. В глазах его полыхнул нехороший пламень. Больно стиснул Сашины пальцы в своей ладони, словно напоминая ей, кто из них сильнее, сказал:

– Ты же сама себе не веришь! Эти слова от головы, а не от сердца.

Александра вскрикнула, выдернула руку. А Мурат продолжил, четко расставляя слова:

– Хорошо вырывать руку, когда ее кто-то держит в своей, не так ли, Саша?

Кровь бросилась Александре в лицо как от хлесткого удара. Молниеносным жестом она подхватила со стола наполненную рюмку и выплеснула коньяк в физиономию любовника.

– Пошел вон!

Медленно встала и прямая как струна вышла из ресторана.

Он нагнал ее на лестнице, схватил за плечо, развернул к себе. Лицо его было страшно: лютость и страдание проступили в его чертах.

– Ненавижу! – Голос хриплый, глухой.

Она засмеялась, откинув голову.

– А ты убей меня! Зарежь! Как там это у вас называется… секир-башка? Кердык?

Пожилая пара, поднимавшаяся по лестнице, шарахнулась в сторону.

– Что, слабо? – Александра скинула с плеча его руку. – Иди морду помой, – пренебрежительно бросила она и устремилась вниз по лестнице.

– Стой! Саша, подожди!

Не жди, не слушай, беги, Александра, беги, женщина, и не оглядывайся!..

Александр Чернов
Грех

– Остановите лифт! – Темнов склонился над телом девушки и, приложив к неподвижной груди фонендоскоп, прослушал сердечные шумы. – Глухо!

Накинув гибкий шланг бесполезного сейчас инструмента на шею, врач рывком сорвал прикрывавшее обнаженное тело одеяло. Наложив ладони на среднюю треть грудины пациентки, он произвел несколько энергичных надавливаний. И лишь после этого, убедившись в отсутствии пульса на обеих сторонах тонкой белой шеи, хмуро сообщил:

– Остановка.

Понятливая медсестра быстрыми движениями уже извлекала из реанимационного чемодана все необходимое. Темнов продолжил непрямой массаж сердца.

– Шприц с адреналином мне! А сама – гормоны по вене!

Схватив протянутый шприц, Александр вонзил иглу в подбородочный изгиб девушки.

– Что стоите?! Берите мешок! – подстегнул он вжавшуюся в угол лифтершу.

Медсестра протянула перепуганной женщине компактный дыхательный мешок.

– Наложите маску на область рта и носа. Плотнее! Теперь в ритме собственного дыхания сжимайте этот упругий резервуар. Ну! Пробуйте! – Врач не переставал ритмично надавливать на грудину бездыханного тела. – Смелее! Времени нет! Вот… Сжали – отпустили. Не частите! Что там с веной? – поинтересовался он у медсестры.

– Давления нет, попрятались все! – Людмила суетилась над безвольно повисшим запястьем. – Эх, подпорку бы! А то рука висит…

– Приготовьте еще адреналин! Я скажу, когда подать.

В остановившемся между этажами лифте становилось жарко.

– Почему люк в потолке не открыт? – Вопрос был призван в некоторой степени разрядить обстановку, но прозвучал как порицание.

– Так холодно же еще?! – Сбитая с толку лифтерша на мгновение прекратила дыхательную стимуляцию.

– Дышать! – напомнил Александр. – Парься теперь из-за вашей криофобии! – Пот мерзкими теплыми струйками стекал по его разгоряченному лицу.

– Есть гормоны! – сообщила справившаяся с неуловимой веной медсестра. – Что дальше?

«Молиться!» – внутренне ответил Темнов, но, соблюдая алгоритм, приказал:

– Атропин! Катетер стойкий?

– Пока действует. – В доказательство Людмила отвинтила крохотную заглушку, продемонстрировав одинокую капельку темной крови.

– Хорошо. Промойте и ждите. – Реаниматолог вновь тщетно попытался нащупать пульс на шейных сосудах пациентки. – Прекратите дышать!

Выпрямившись, Александр с размаху опустил правый кулак на область сердца девушки.

– Есть шумы! – сообщил врач, прильнув фонендоскопом к покрасневшей от его манипуляций груди. – Дышите, дышите! – подстегнул он замершую по его предыдущей команде лифтершу. – Люда, еще гормоны! Массаж пока отставим.

Через минуту Темнов с удовлетворением убедился в нарастании сердечной деятельности.

– Хорошо! На этот раз вернули. Давайте я вас сменю. – Отобрав у лифтерши мешок, доктор осторожно продолжил подачу воздуха, согласуя поток с едва наметившимся самостоятельным дыхательным ритмом пациентки. – Поехали!

Остановленный между этажами лифт возобновил свое шумное вознесение. Как и предполагал Александр, в холле пятого этажа их уже ожидали родители сопровождаемого им груза. Две пары испуганных глаз с настороженной подозрительностью уставились сначала на тело дочери, а затем обратили взгляды на реаниматолога.

– Что случилось?! Ей хуже?!

– Немного, – соврал он в максимально допустимых для данной ситуации пределах.

– Это опасно? Она жива?! – Мать судорожно ухватилась за ее бледную ладонь.

«Пока – да». Но вслух озвучил менее обтекаемую формулировку:

– Состояние тяжелое. Выводы делать рано… Помогите нам! – велел он лифтерше, уступая место в изголовье каталки. Сам же, став слева, продолжил ненавязчивую дыхательную поддержку.

Усилиями двух женщин каталка двинулась по длинному коридору.

– Не так быстро! – осадил ретивых сотрудниц Александр. – Марафон сейчас ни к чему.

Взволнованные родители буквально наступали им на пятки, едва не забегая по бокам и психологически подстегивая и без того взвинченных медсестер. В большинстве других случаев Темнов бы в весьма бесцеремонной манере осадил настырно-торопливых пращуров, но сейчас даже минимальный прессинг на шокированную родню казался ему неуместным.

«Еще фактически ребенок. Девчонка сопливая! И такой хреновый прогноз… Что же это за аллергия такая?!»

Двери в реанимационное отделение были предупредительно распахнуты. Стоявшие на пороге медсестра и санитарка с беспокойством поглядывали на приближающиеся носилки.

Все! Дальше начиналась закрытая зона. Никаких родственников!

– Ожидайте здесь, у входа, – не терпящим возражений тоном сообщил врач не сбавлявшим темп родителям. – Я скоро к вам выйду.

Створки массивных дверей захлопнулись за его спиной, изолировав реанимационный отсек от внешнего мира.

– Аппарат, девочки, живее! Переводим на искусственную вентиляцию.

– Была остановка, – объяснила сотрудницам сопровождавшая тело медсестра. – Прямо в лифте. Брр…

– Бодрее! – как можно спокойнее произнес Темнов. – Даст Бог, обойдется!.. Так, атропин мы вводили… Интубируем… Нет, без релаксантов… Здесь фактически атония… Люда, стань рядом… Вижу щель! Трубку! Проводник! – Гибкий чужеродный элемент в дыхательных путях фактически не вызвал сопротивления со стороны пациентки. Подсоединив конец трубки к шлангу дыхательного аппарата, реаниматолог прослушал дыхательные шумы над легкими и, разогнувшись, еще раз осмотрел безвольно раскинувшееся на широкой кровати тело.

Губы и крылья носа слегка порозовели, но пальцы оставались синюшными, конечности мертвенно холодили теплую ладонь врача. «Хреново! Периферический кровоток не возобновляется… Глубокий шок, однако!»

– Света! – окликнул он замершую у стола санитарку. – Толстый желудочный зонд. Конец намочи… И воды побольше. Мыть на совесть будем.

Приняв поданный медсестрой упругий шланг, он, придерживая длинноволосую голову, осторожно ввел зонд в рот коматозницы и, медленно проталкивая его вглубь пищевода, погрузил в полость желудка. Произвольных выделений не было. «Так, пищи нет. А на голодный желудок витаминчикам легче всосаться. Невезучая девка…»

– Света! Заливай… Осторожно. Стоп! – Он опустил подсоединенную к выходному концу зонда воронку ниже уровня кровати и внимательно следил за содержимым поступавшей из желудка жидкости. Чисто. Слив слегка замутненную воду в таз, Александр повторил процедуру. Кроме одиноких волокон застарелого содержимого, никаких «полезных» для диагностики примесей в промывных водах не наблюдалось. – Ну, Бог троицу… Еще раз! – И людская настойчивость, похоже, сейчас импонировала Божьей воле, потому что в этот раз на стенках воронки осела пара белых кругляшек, не оставлявших сомнения в том, что прием медикаментозных средств все-таки был. – Странные витамины… – Темнов осторожно подобрал находку затянутыми в резиновую перчатку пальцами. – Вам не кажется? – продемонстрировал он таблетки медсестрам. – Я таких не припомню… Разве что аскорбинка… Но она гораздо крупнее… Рассосались, что ли…

Отложив таинственные пилюли, врач залил в желудок болтушку с адсорбентом и лишь после этого плавно вынул зонд из девичьего рта.

– Люда – соду медленной каплей. Таня – мочевой катетер.

Пульсоксиметр стабильно выдавал 90/60 и частоту сердечных сокращений в районе 110.

Стянув мокрые перчатки, Александр вновь прослушал сердечные шумы и оценил пульсацию на шейных сосудах пациентки. Деятельность слабая, но ритмичная. Однако зрачки ему не нравились. Расширившиеся во время клинической смерти темно-голубые кружки так и не сузились до нормального диаметра, а глазные рефлексы были настолько вялы, что впору было думать о глубокой коме. За почти семилетнюю врачебную практику он впервые столкнулся со столь бурной аллергической реакцией. Да еще на простые витамины. Вырисовывалась явная нестыковка между сообщенными фактами и действительными находками…

– Таня, сохрани эти пилюльки. Утром лаборатория разберется… Если раньше правды не узнаем…

Набросав план интенсивной терапии, рассчитанной на мощную мозговую и сердечную поддержку, Темнов дал указания медсестрам:

– Ставьте вторую вену. Пока – по схеме, – ткнул он в свежеисписанный лист назначений. – Я выйду, пообщаюсь с родней.

Испуг во взглядах дожидающейся пары за прошедшие несколько минут успел смениться паническим ужасом. Опершись о стену, женщина непрерывно обмахивала бледное лицо платком и, судя по всему, едва сдерживала рыдания. Смуглое лицо мужчины блестело от пота, хотя в коридоре было весьма прохладно. Отец первым дифференцировал представшего перед ними врача:

– Доктор! Как она?! – Он испуганно осекся, боясь честного ответа.

– Стабильно… Но состояние тяжелое. – Сейчас Александру было не до сюсюканий.

– Но она выживет?! Ведь выживет?! Не молчите, доктор! – Он, казалось, требовал ответа раньше, чем сам формулировал вопрос. Впрочем, у Темнова все больше укреплялось впечатление, что реальный прогноз не был для них загадкой.

– Чем она отравилась? – Реаниматолог даже несколько пожалел о столь жесткой прямолинейности вопроса. Но времени для самоосуждения не было.

– Что?!.. Ой, доктор, мы… – Отец смолк, отрешенно уставившись в пространство.

Женщина на заднем плане качнулась вбок и, скользнув тонкой рукой по стене, бессильно присела на пол.

Открыв дверь в отделение, Темнов громко распорядился:

– Стул и нашатырь!

Обмороки у дверей реанимации были делом если не регулярным, то, во всяком случае, не редким. Поэтому не прошло и минуты, как подкошенная стрессом мать была усажена на жесткий отделенческий стул и умело стимулирована к осознанной жизнедеятельности парами нашатырного спирта.

– Люда – давление. Если ниже девяноста на шестьдесят – гормоны, можно в мышцу. Пойдемте со мной! – вывел он из ступора нервно кивнувшего отца.

Путь не был дальним. Кабинет заведующего реанимационным отделением располагался за третьей по правой стороне дверью на территории кардиологии. Ввиду того что диван в ординаторской был один, а дежурная бригада включала двоих анестезиологов, возникали закономерные неудобства, связанные с обустройством ночного бдения последних. Поэтому, во избежание склок на почве дележа единственного койко-места, отнюдь не улучшавших трудовую дисциплину, Исаак Данилович милостиво позволял использовать свой кабинет в качестве дополнительной спальни. Для чего была специально изготовлена копия ключа, постоянно лежавшая в общеизвестном тайнике на одной из книжных полок в ординаторской. В начале почти каждого своего дежурства, дождавшись ухода заведующего, Александр предусмотрительно клал заветный ключ в карман и, убедившись, что старший напарник не претендует на уединение в кабинете, перебирался в уютную каморку, оставляя укомплектованную компьютером и большеэкранным телевизором ординаторскую в распоряжении коллеги. Зачастую, когда ремзал был пуст, он в ней и оставался, рискуя утром засесть за оформление историй поступивших ночью пациентов. Сейчас был как раз такой редкий, но весьма неприятный случай. На часах – половина четвертого утра. Девчонка в терминальном состоянии. Будь в его распоряжении компьютер, он параллельно с врачебным бдением оформил бы ее историю. Но будить мирно спящего в ординаторской Николая было верхом непорядочности. Тем более что Рассветов был едва ли не самым лояльным по отношению к темновским «уединениям» старожилом, вверяя молодому коллеге ключ от кабинета фактически на каждом их совместном дежурстве.

– Проходите. – Александр повернул выключатель и придержал дверь, пропуская шатко бредущего за ним мужчину. – Присаживайтесь.

Сам он расположился напротив отца пациентки, на разостланном диване.

– Ну?! – нарушил повисшую тишину врач. – Рассказывайте.

– Понимаете, доктор, здесь такая ситуация, – сбивчиво начал мужчина. – Мы не сказали вам всей правды… Мы не могли, доктор! – Он наградил Темнова умоляющим взглядом.

– Спокойно, спокойно! Я все понимаю. У вас были на то веские причины. – Об истинном диагнозе Александр уже начал догадываться. Неясной оставалась лишь мотивация лжи.

– Да-да, доктор! Причины очень важны… Скажите, она умрет?! – Его верхняя губа дрожала, а непроизвольно двигавшиеся руки казались лишними отростками.

– Сложно сказать… – (Чертова привычка к обтекаемым фразам!) – Вероятность очень велика, – выдохнул врач.

– Я так и знал! – Отец обреченно откинулся на спинку стула и, сцепив побелевшие пальцы в тугой замок, сделал несколько глубоких вдохов, словно ассимилируя полученную информацию. – И ничего нельзя сделать?! – Дежурный в подобных случаях вопрос сейчас окончательно выбил утомленного реаниматолога из колеи.

– Я не Бог! И не пророк! Вы спросили о прогнозе, я ответил… Варианты всегда возможны, – смягчился он. – Но шансов мало. – Темнов опустил ладонь на колено, ставя точку в утомительном бесплодном обмене фразами. – Я вас не за этим пригласил.

Вновь погрузившийся в защитный ступор отец, казалось, не слышал последней фразы.

Наклонившись, Темнов легонько толкнул обтянутое демисезонными брюками колено собеседника.

– Вы меня слушаете? – Поймав отчаявшийся взгляд карих глаз, врач повторил изначальный вопрос: – Чем она отравилась?

– Да, конечно… Вы ведь все уже поняли… Правда, доктор?

– Для меня пока ясен лишь факт отравления. Предположительно, таблетками. – Александр решил не блюсти утомительную процедуру и выкладывал все начистоту. – Но характер яда мне неизвестен. Я могу лишь предполагать. Если же вы сообщите мне наименование препарата и приблизительную дозу, то я, возможно, – он сделал паузу, выделив последнее слово: – Возможно, смогу откорректировать лечение, подобрав более оптимальную схему.

– О, господи! За что нам это?! – Он театрально заломил руки, воздев влажные глаза к потолку. Пересохшие губы беззвучно задвигались.

– Успеете еще помолиться! – прервал неуместный, по его мнению, ритуал Темнов. – Вы меня задерживаете.

– Простите! Я просто… – Дрожащая рука отца извлекла из кармана куртки светло-желтый флакончик и протянула врачу: – Вот…

– Но ведь это рецептурное средство! Как оно оказалось у вас дома? – удивленно нахмурился реаниматолог, прочитав название сильнодействующего транквилизатора.

– Это жены. Она иногда принимает. Нервы, знаете ли…

– Она на учете у психиатра?

– Н-да.. Только, пожалуйста, не разговаривайте с ней на эту тему… – поспешно предупредил он. – Я сам отвечу на все ваши вопросы.

«Ну, по крайней мере один любимый человек в его жизни останется», – горько отметил про себя врач.

– Сколько таблеток приняла девочка?

– Жена только на днях принесла новый флакон…

– То есть ваша дочь выпила все эти таблетки?

– Д-да. Э-эт-то м-мно-г-го?

– Спасибо. Пока все. – Темнов поднялся и отпер дверь. – Идите к жене. Вдвоем вам будет легче.

Поняв, что разговор окончен, мужчина, пошатываясь, вышел в коридор. Отошедшая от обморока мать вновь подпирала стену у входа в реанимационный отсек.

– Света, проводи родителей в холл перед кардиологией… Вы дойдете? – обратился врач к женщине.

– Я останусь здесь… – тихим, но непреклонным тоном произнесла она.

– Из больницы вас никто не гонит, – коряво успокоил ее Темнов. – Но под дверями реанимации находиться запрещено… Таков порядок, – развел руками он.

– Пожалуйста, доктор! – вступил отец. – Мы тихонько… Только постоим. И все. Мешать мы вам не будем…

– Будете! – Невыспавшийся Александр гневно сверкнул глазами на несчастных родителей. Его утомила беседа в кабинете, и он не собирался продолжать обмен мнениями. – Одним своим присутствием вы уже оказываете на нас определенное психологическое давление. Разве не понятно?! А это отнюдь не способствует более внимательному выполнению профессиональных обязанностей… – Жестко, но честно. – Света, возьми сидячую каталку.

Помедлив, отец согласно кивнул лысеющей макушкой. Мать, шатко отделившись от стены, устроилась в поданном санитаркой кресле. Проводив взглядом удаляющуюся по коридору троицу, Александр вошел в реанимационный блок.

– Давление скачет, – сообщила Татьяна. – Причем без видимых причин. На соде восемьдесят на сорок держалось, а как р*н поставили – до шестьдесят на тридцать упало. Странно как-то…

Уже зная, что он увидит, Темнов оценил неврологический статус пациентки и заглянул ей в глаза. «Твою мать!.. Плывут». Темно-голубые кружки значительно увеличились в размерах, занимая сейчас практически половину диаметра сетчатки.

Просмотрев лист назначений, реаниматолог на несколько секунд задумался:

– Усильте мозговую подпитку, – велел он медсестре. – Это и это, – он поставил дополнительные плюсы в графах напротив соответствующих медикаментов, – в двойной дозе. При снижении АД – сразу зовите.

Коридор был пуст. Не выключив свет, Темнов одетым улегся поверх одеяла и, созерцая пожелтевший от никотиновых смол потолок, попытался трезво проанализировать ситуацию. «Прогноз для жизни у девки хреновый. Отек мозгов не спадает… Невролога позвать, что ли…» Взгляд врача остановился на черных стрелках настенных часов. 3:20 утра. «А смысл? Он ее что, с аппарата ИВЛ снимет? Лечение я и без него назначил в полном объеме… Токсиколог?.. Те же яйца… Лаборатория раньше 8:30 – при самом идеальном раскладе – анализ не выдаст. К тому же препарат и так известен. Приблизительная доза – тоже… – При мысли о гигантской дозе принятых самоубийцей транквилизаторов Александра передернуло. – Эх, сейчас бы протокол первичного осмотра напечатать!.. Все равно уже не заснуть…»

– Александр Евгеньевич! – Приглушенный дверью шепот не предвещал ничего хорошего.

Татьяна молча кивнула в сторону реанимации. Темнов кивнул в ответ, и они поспешили к пациентке.

– Давление минуту назад почти до нуля упало, – усугубила его подозрения Людмила. – Пульсоксиметр, как раненый, визжал… Сейчас вроде повысилось… – неуверенно заключила она, указав на мерцающую шкалу.

Ослабленный, но все еще ритмичный пульс отчетливо определялся на бледных запястьях. Дыхательные шумы добросовестно работающего аппарата прослушивались над всей поверхностью легких. Но ширина зрачков достигла максимально возможного предела, заняв всю сетчатку. Глазные рефлексы не определялись.

Александр осторожно повертел голову пациентки с боку на бок, хмуро следя за послушными маршруту движения кружками зрачков.

– Охлажденный физраствор есть?

– Откуда? Только комнатной температуры, – пожала широкими плечами Татьяна. – Зачем он нам…

– Хорошо. – Впрочем, сейчас подобные нюансы не имели значения. – Света, спусти воду и набери похолоднее. Стакан, не больше.

Взяв десятикубовый шприц, он набрал из поднесенной санитаркой кружки прохладную жидкость и, нацепив на кончик шприца короткий пластиковый катетер, медленно ввел воду в левое ухо девушки. Трижды повторив процедуру, он неспешно проделал ту же манипуляцию с правым.

– Ясно, – выдохнув, распрямился Темнов. – Приготовьте адреналин. На всякий пожарный. Вентиляция в прежнем режиме.

Безутешный отец смертницы вновь ждал его на выходе из отделения.

– Доктор!

– Я же вас попросил не торчать у дверей… – Александр осекся.

– Это очень важно, доктор! Выслушайте меня! Умоляю! – Они уже дошли до дверей кабинета. На этот раз врач вошел первым.

– Я не решался вам это сказать, доктор… Понимаете… – Он так и остался стоять посреди небольшой комнатушки, возвышаясь над сидящим на диване Темновым. – Мы, то есть наша семья – люди верующие. Христиане… – Он запнулся, не то от волнения, не то в ожидании реакции слушателя.

Но реаниматолог молча созерцал участок стены за его спиной. Усталое хмурое лицо не выдавало никаких эмоций.

– И для нас – христиан – самоубийство является тяжким, смертным грехом. – Он снова запнулся, но, желая побыстрее облечь в слова рвущуюся наружу истерию, выдохнул: – Самоубийца не попадает в рай.

Их взгляды встретились, и Темнов заметил, что отчаяние застывшей маской прилипло к лицу собеседника.

– Для нас это очень важно, доктор! – Дребезжащий голос отца повышенными интонациями апеллировал к вниманию врача. – Очень!

– Чего вы от меня хотите? – Неприятное предчувствие липкой волной поднималось из глубин уставшего сознания.

– Я… Вы должны понять нас, доктор! – Отступив, он споткнулся о стул и фактически повалился на обтянутую синтетикой поверхность. – О, господи!..

– У меня нет времени! – Александр начинал сердиться. Ночная суицидница и ее родня съедали слишком много энергии.

– Да-да, конечно! Вы ведь должны лечить… – Внезапно, словно устав имитировать сломленного горем бедолагу, он наклонился вперед и, уперев побледневшие кулаки в колени, четко спросил: —

А смысл? Только правду, доктор… В проводимом вами лечении есть смысл?

Выбитый из образа столь резкой сменой настроения собеседника, реаниматолог пару секунд с растерянным недоумением смотрел в приблизившееся меловое лицо.

– Я просто выполняю свой долг… – Чеканя каждое слово, он пытался удержать дискуссию в рамках стандартной для отношений «врач – пациент» фабулы.

– Мы уважаем ваш выбор. Четкое следование принципам избранной профессии – похвальное действие. – Мужчина, казалось, немного успокоился и уже мог связно излагать свою позицию. – Но, думаю, вы не станете возражать, что наш – мой и моей жены – родительский долг – все же неизмеримо выше навязанных обществом обязательств.

– Я вас понимаю. – Темнов зафиксировал взгляд на вспотевшей переносице родителя. – Но, думаю, и вы понимаете, что исполнить вашу просьбу я не могу.

Мужчина кивнул с усталой обреченностью.

– Да, конечно, доктор. Мы не вправе требовать… – Словно окрыленный новой идеей, он внезапно поднял вспыхнувший внутренним светом взгляд на врача. – Но проинформировать вас мы обязаны… Мы не можем просто сидеть и смотреть, как наша девочка умирает. Уходит в преисподнюю.

Александра передернуло. Последнее слово прозвучало настолько зловеще, что его темная образность, казалось, выплеснулась в тесное пространство кабинета.

– Всегда есть надежда… – Его едва не стошнило. Спасло лишь отсутствие содержимого в желудке – на дежурствах он часто устраивал себе «разгрузочные» дни, сутки воздерживаясь от любой пищи и потребляя жидкость лишь в минимальных количествах. – Я не могу с уверенностью сказать, что…

– Но ведь она уже умирала?! – Самообладание вновь изменило ему, и он почти сорвался на крик. – Там, в лифте! Я ведь все понял!.. Еще тогда!.. Вы ведь уже один раз вернули ее!.. Не дали ей уйти!..

И, прежде чем Темнов сообразил, было ли последнее восклицание порицанием, отец смертницы упал перед ним на колени и, схватив за руку, припал сухими горячими губами к тыльной стороне ладони.

– Спасибо! Спасибо, доктор!.. За то, что не дали моей девочке попасть во власть дьявола… Спасибо вам…

Александр почти испуганно отдернул руку. Он чувствовал, что ситуация начинает «засасывать» его, и – боялся. Испытывал страх перед возможностью неизвестных доселе поведенческих реакций, которых он, разменяв четвертый десяток, раньше не знал и знать не желал, предпочитая оставаться если и не совсем конформистом, то, во всяком случае, не разрушителем устоявшихся поведенческих схем. «Так проще…» – внутренне озвучил он оправдательную мотивацию. Но тошнота лишь усилилась.

– А если она еще раз умрет?! – Пронзительный взгляд слезящихся глаз отца буравил нахмурившееся лицо реаниматолога. – И вы не успеете ее вернуть?! Что тогда?!

Спохватившись, что его реплика может быть расценена как обвинение, он поднял руки к лицу и обессиленно пробормотал: – Нет, нет! Только не это!..

– Я ничем не могу вам помочь! – четко выговаривая каждое слово, заявил Темнов. – Я – врач. И я буду спасать пациентку до тех пор, пока есть хоть малейшая надежда на благополучный исход… А надежда есть всегда, – преодолев комок в горле, повторил он банальную сентенцию.

– Не поймите меня неправильно, доктор! Я ни в коем случае не собираюсь перекладывать на вас грехи своей семьи. И тем более принуждать вас к нарушению закона… – Он горько усмехнулся, еще раз давая понять, что Закон Божий в его шкале ценностей стоит неизмеримо выше законов мирских. – Единственное, о чем я прошу… Я все сделаю сам, доктор! – выдохнул он в покрасневшие глаза врача.

– Ну и как вы себе это представляете? – Сжавшиеся скулы Александра выдавали готовность рассердиться. – Вы самовольно проникнете в отделение, вот так запросто подойдете к телу дочери и отключите дыхательный аппарат, или воткнете нож ей в сердце, или е…