Текст книги "Йогин Шри Кришнапрем"

Воспоминания

Один

Однажды в сентябре 1923 г. – перед каникулами в связи с Пуджей – Шри Джнанендра Натх Чакраварти, ректор университета Лакнау, пригласил меня погостить у него на несколько недель. Он жил в великолепном особняке с пристройкой, которая служила гостевым домом, так как был очень гостеприимен и держал двери дома открытыми. Рональд Никсон, самый популярный преподаватель университета, поселился вместе с ним и его женой Моникой Деви, знаменитой dame de salon (светской дамой), как многие тогда называли ее.

Я охотно принял приглашение Шри Чакраварти, тем более что Никсон мог составить мне компанию.

Моя спальня находилась рядом с его гостиной. Каждое утро мы вместе завтракали, а затем меня обычно просили часок-другой попеть для хозяина и хозяйки в их прекрасном салоне. Кришнапрем всегда приходил послушать меня, ведь он тоже любил мои песни, особенно гимны Кришне и Радхе. Затем, после обеда, он часто приглашал своих коллег и друзей на чаепитие в свою большую гостиную, всю заваленную книгами. Друзья называли эти чаепития обсуждениями, пусть и для того, чтобы почувствовать свою значимость. Его дискуссии иногда посещали и посторонние, ибо он просто блистал своими великолепными аргументами и репликами. Слушать его было истинным удовольствием, особенно когда он в пух и прах разносил оппонентов.

В Лакнау у него было два близких друга: один – д-р Джойгопал Мукерджи (с которым затем и я близко подружился), а второй – настоящий профессор, скептик-рационалист-иконоборец, Дхурджати Прасад Мукерджи, мой старый друг.

Однажды, когда мы вместе пили чай, Дхурджати вдруг начал разглагольствовать о «божественных чудесах», которые, как он утверждал – стуча по столу, как истый оратор, – уже не происходят с тех пор, как Наука (с большой буквы Н) стала их «развенчивать»… Кришнапрем искренне рассмеялся и взял в руки перчатку. «Наука – сказал он, – родилась вчера, чудеса же существовали всегда, и младенец вряд ли сможет „развенчать“ старца, который, к тому же, целую вечность как не стареет». Затем он рассказал об одном своем опыте, о котором впоследствии неоднократно рассказывал мне.

Он сказал: «Как вы знаете, во время Первой мировой я был летчиком. Поэтому мне приходилось сбрасывать бомбы над вражеской территорией. Однажды, разведывая новую местность, я собирался повернуть направо, где жужжали и гудели с полдюжины боевых самолетов, приняв их за своих – то есть самолеты R.A.F. В тот момент некая сила схватила меня за запястье и заставила отклониться, резко повернув влево. Я был просто ошеломлен, тем более что эта сила была слишком невероятной, чтобы в ней усомниться. Несколько минут спустя я вернулся на базу и выяснил, что правильно сделал, вернувшись так быстро, потому что несколько вражеских самолетов только что вступили в бой. Тогда я осознал, с благодарной радостью, что чудом спасся. Хочешь верь, хочешь нет, дорогой Дхурджати, но я совершенно уверен, что это чудо совершила сила, превосходящая наше понимание. Трудность лишь в том, что люди верят тому, что видели, а не чужим словам – особенно если публика с удовольствием высмеивает всё, что не может измерить своим тщедушным умом».

Два

Поскольку Монике Деви нравились мои песни, иногда она просила меня попеть только для нее – в присутствии Кришнапрема.

Постепенно я стал замечать в хозяйке дома одну довольно необычную черту. Позвольте мне пояснить.

Я назвал Монику Деви светской дамой, поскольку она и в самом деле казалась такой всем – дамой с превосходной родословной, прекрасно воспитанной, обладавшей природным обаянием прирожденной хозяйки, аристократичной до кончиков пальцев. Но постепенно я стал понимать, что она не такова, какой кажется. Она была мистиком по натуре, что, кстати говоря, с первого взгляда было неочевидно, но тот, кто мог проникнуть глубже, видел другую ее личность, способную сбить с толку наблюдателя, привыкшего к поверхностной видимости. Я понял это прежде всего потому, что она очень тепло откликалась на песнопения преданности Богу, особенно бенгальские киртаны и бхаджаны на хинди – и слезы катились по ее щекам всякий раз, когда я пел о волшебной флейте Господа и его космической игре – лиле. Потом я заметил, что всегда, когда она называла Кришнапрема Гопалом, дорогим сердцу (так мать Кришны, Яшода Рани, назвала своего маленького сына), он смотрел на нее почтительно и склонялся перед ней. Меня не меньше впечатлило то, что в ее присутствии этот выдающийся интеллектуал мгновенно превращался в послушного ягненка! Но тогда я не подозревал, что он уже принял ее как своего Гуру. Об этом я узнал только через год.

Однажды, исполнив бхаджан, я сказал Кришнапрему о двух личности, которые как бы присутствуют в ней, и добавил: «Когда я наблюдаю ее в светском настроении, когда она смеется, курит, отпускает шутки – в самом деле „притягивая все взгляды“, я искренне восхищаюсь ее блестящим остроумием и прирожденным талантом развлекать публику, но потом, когда я пою ей о Кришне – проливая слезы восторга, она полностью преображается! Не знаю, Кришнапрем, но в такие моменты мне всегда кажется, что она – обитательница глубин, жительница совсем иного мира, если ты понимаешь, о чем я».

Моника Деви

«Понимаю, Дилип, – ответил он, нежно похлопав меня по спине. – И я рад, что ты усвоил эту мудрость – не судить по внешности. Ведь многие люди, как ты знаешь, решили, что она блестящая светская дама и только. Но этого человека нелегко понять и разгадать. На самом деле, чтобы поверить, что такой человек существует, ее нужно увидеть, если ты понимаешь, о чем я».

Три

Примерно через год Дхурджати написал мне из Лакнау, что Моника Деви дала Кришнапрему вайшнавское посвящение, и он сменил английскую одежду на одеяние цвета охры, превратившись во внушительного индийского садху. Через несколько дней Джойгопал написал, что Моника Деви приняла полную санньясу, сменила имя и обрила голову по настоянию своего Гуру, Госвами из храма в Бриндабане. Я был, конечно, шокирован, но одновременно это событие до глубины души меня тронуло. В самом деле, произошло что-то невероятное! Ведь она родилась и выросла в роскоши, как аристократка, во всех отношениях прогрессивная и ультрасовременная, ездила в Англию каждые два года, была блистательной законодательницей мод в своих кругах и, прежде всего, любящей матерью и женой! Да, мне волей-неволей пришлось признать, что она в самом деле была дамой, «которую нужно увидеть самому, чтобы поверить, что такие существуют!». (Несколько лет спустя Кришнапрем признался – в их уединенном лесном жилище в Алморе, – что принял ее как своего Гуру, потому что она говорила о Кришне, богах и богинях, ссылаясь на личный опыт. Но обо всем этом я еще скоро напишу, всему свое время).

Прошло несколько месяцев после того, как Кришнапрем, став садху, удалился в Варанаси под руководством своего Гуру (которого теперь звали Яшода Ма), и я пригласил его побыть со мной несколько дней в Калькутте, в роскошном особняке моего деда на Театральной улице. Он охотно согласился, и мы чудесно провели вместе время. Я жадно ловил каждое его слово, ведь он во имя Господа стал нищим монахом; и я стал записывать некоторые его интересные выражения, чтобы потом цитировать их при случае неверующим.

Он постоянно, как только мог, пытался поддеть моих друзей, оказавшихся под английским влиянием. Он утверждал, что Индия – единственная азиатская страна, которую еще не покорила материалистическая западная цивилизация, потому что она еще гордится тем, что священная аура ее великих святых, словно доспехи, ее защищает. Порой, когда клеветники задирали нос или высмеивали садху как паразитов, он с улыбкой отвечал, что если бы на Западе сегодня развелось побольше таких паразитов, можно было бы избежать новой мировой войны, и с вызовом говорил: «Тех, кого вы называете паразитами, я бы скорее назвал „солью земли“».

Иногда они гурьбой нападали на него, защищая тот тезис, что интеллект – лучшее противоядие от слепой веры. Он спокойно возражал: «Но всё познается на опыте, друзья мои! Если слепая вера сможет дать нам Шиванетру (Третий глаз), я предпочту видеть не унылые химеры, а ловить ангельские проблески чарующей Реальности». И он стойко держался, ничуть не обескураженный их дружной атакой, поистине, как «Абхиманью в окружении семи колесниц»[55]55
  Абхиманью – герой эпоса «Махабхарата», сын Арджуны и Субхадры, который принимал участие в решающей битве Пандавов и Кауравов на Курукшетре. – Прим. перев.


[Закрыть], как он часто, едва сдерживаясь от смеха, о себе говорил. (И надо отдать ему должное: он отлично понимал наш эпос и священные писания). Тем не менее в один прекрасный день ему бросил вызов один баламут: «Но, мистер Никсон, как вы можете принимать эти опасные суеверия, в которые не должен верить ни один разумный человек?». Его ответ прозвучал остроумно и метко: «Мой дорогой разумный друг, когда вы подниметесь над своей разумностью, до вас дойдет, что куда опаснее, если ваша душа не верит в то, во что нужно верить, чем если ваш ум верит в то, во что не нужно. Ведь в последнем случае вы, правда, можете попасть в передрягу, но затем, осознав ошибку, выберетесь из нее и продолжите путь. Но если вы не верите в то, во что нужно верить, вы сорветесь в пропасть и сломаете либо шею, либо ноги, либо и то, и другое».

Мы никогда не виделись с ним в Варанаси, где на берегу извечной Ганги Шри Чакраварти купил прекрасный дом и год или два прожил с Яшодой Ма и Кришнапремом. Мне сообщили, что именно там Кришнапрем стал заниматься Йогой усердно, или, так сказать, с исконно «британским упорством», как однажды выразился Шри Ауробиндо. Мне сообщили, что в священной атмосфере Варанаси сама душа Кришнапрема словно расцвела под крылом его Гуру, Яшоды Ма. Шри Ауробиндо приводил показательную реплику Кришнапрема:

«Чем можно восхищаться, сэр, в этом унылом, пыльном и шумном городе?» – перебил его какой-то ультрасовременный господин, когда Кришнапрем читал лекцию о символе Варанаси и ауре Шивы.

Кришнапрем ответил с лучезарной улыбкой: «Золотой пылью, мой друг, и музыкой Ганги».

Четыре

Я уже писал о том, как мне не хватало Кришнапрема, когда в ноябре 1928 г. я посетил Лакнау и намекнул, что Джойгопал дал мне необходимый толчок, необходимый для обращения к моему Гуру. Там я слышал от всех и каждого, что Кришнапрем просит милостыню на улицах, сам готовит еду и спит на одном одеяле на гималайском холоде, на высоте 7500 футов над уровнем моря. Всякий раз, когда Джойгопал рассказывал мне о его подвигах мужества и выносливости, у меня сердце уходило в пятки, и я то и дело с тревогой спрашивал себя, нужны ли все эти героические аскезы тому, кто отчаянно жаждет найти прибежище у стоп своего гуру. Но я не находил ответа, и потому вынужден был жить в пустоте, ибо потерял вкус к мирским радостям, и даже музыка, grande passion, стала мне приедаться.

И вот, наконец, однажды вечером я признался своему другу в своих серьезных колебаниях и сказал, что, хоть я чувствую себя несчастным, но всё еще сомневаюсь, ибо боюсь монашеской, уединенной жизни. Но, как он легко догадался, я рассказал ему не всё. Поэтому, лукаво улыбнувшись, он попал в самую точку, когда решился сказать напрямик:

«Ни к чему осторожничать, Дилип. Я готов купить тебе билеты на первый же поезд завтра утром. Езжай в йога-ашрам своего Учителя в Пондичерри, там тебе самое место. Без остатка отдай ему себя и всё, что у тебя есть».

«Легко предлагать решения, – уныло ответил я. – Но ты уверен, что поставил правильный диагноз?»

Друг-медик, у которого я жил, понимающе улыбнулся и спросил: «Так в чем же твоя проблема?»

«Если бы я сам понимал, – с горечью ответил я. – Я знаю только, что заблудился в лабиринте. Видишь ли, вот в чем дело. Мой Гуру, в отличие от Гуру Кришнапрема, пока толком ничего мне не предложил. Конечно, ты не ожидаешь, что я просто так всё брошу?»

Его благородный лоб омрачился.

«Что ж, Дилип, – вздохнул он. – Ты меня в самом деле разочаровал! Я очень ценил тебя – думал, что ты, как и Кришнапрем, прирожденный йогин. Теперь я вижу, что ошибался. Ведь твои слова означают, что ты готов принять Гуру, только если он подпишет с тобой контракт и заранее подарит тебе несколько восхитительных переживаний – юристы называют это встречной компенсацией, quid pro quo![56]56
  Quid pro quo (лат.) – услуга за услугу, компенсация. – Прим. перев.


[Закрыть] Если ты будешь так поступать и дальше – торговаться с Господом, – ты никогда ничего не достигнешь».

Удар попал в самую цель. …Всю ночь я не мог уснуть. Я торговался с Господом, в то время как Кришнапрем проявил решимость, поставив всё на карту одним решением…. О, как я теперь смею называть его своим другом? Когда смесь жалости к себе и колебаний, стремления и страха, тоски и неуверенности лишила меня сил, и, наконец, обливаясь слезами, я стал молиться, произошло невероятное чудо…

15 ноября я встал с постели, а двадцать минут спустя сел на ближайший поезд в Бомбей через Пондичерри, отправив Шри Ауробиндо телеграмму.

Это сущая правда: моя судьба решилась за двадцать минут, и я, как бы сказать, не мог этому противиться. Не правда ли, это чудо? Я добрался до Пондичерри 22 ноября 1928 г. и покинул его 12 декабря 1953 г., через три года после кончины моего Гуру.

* * *

В Пондичерри я часто ловил себя на мысли о том, что многим обязан Кришнапрему. Я регулярно писал ему письма, задавая вопросы и возражая – часто намеренно как бы сажал его на скамью подсудимых, и он платил мне той же монетой. Как радостно было жарко с ним спорить, тем более что он неустанно, снова и снова отвечал на мои вопросы с поразительной ясностью, благодаря своему дару духовного различения – или, лучше сказать, «видящего разума», как выразился Шри Ауробиндо. Однажды в письме он выразил недовольство моей признательностью. «Ты переоцениваешь то влияние, которое я на тебя оказал», – писал он. Но я не мог этого признать. Ведь за четыре десятка лет постоянного близкого общения я был перед ним в долгу больше, чем перед кем-либо еще. И не только: я имел счастье общаться с ним – так сказать, опосредованно – через многочисленных друзей, которых он то и дело присылал мне; и он также радушно принимал гостей, которых я ему рекомендовал.

Пять

Но здесь стоит прерваться, чтобы познакомить вас с еще одной благородной душой, которая последовала за Кришнапремом и которую я полюбил: с английским искателем Дж. А. Чедвиком. Он пришел ко мне с рекомендательным письмом от Кришнапрема. Меня очаровала его утонченность и искренность, не говоря уже о его остром интеллекте и блестящих дарованиях. Целый год он жил в комнате по соседству, а Шри Ауробиндо стал его Учителем, от которого он не отступил до самой смерти в 1938 г.

В другом месте я уже писал, что наш Гурудев Шри Ауробиндо умел превосходно раскрывать в людях поэтический дар. Иначе говоря, ему удавалось как бы погрузить учеников, которые никогда прежде не общались с Музой, в атмосферу поэзии. Примером тому был Ниродбаран. Но еще более яркий пример – Дж. А. Чедвик, которого Гурудев впоследствии назвал Арджавой. Он был выдающимся кембриджским профессором, а также членом Тринити-колледжа. С ним всегда было приятно обменяться мнениями, особенно о музыке, его grande passion. Возможно, в частности, поэтому его стихи были так восхитительно мелодичны, когда под влиянием Шри Ауробиндо он стал прекрасным поэтом.

Для примера я приведу лишь пару строк из двух его стихотворений. В одном из стихотворений он пишет о Шри Ауробиндо, чью поэзию боготворил:

 
О могучее сердце, в чьем разрушенном святилище
Безымянная Любовь облекается в маску Имени,
Последний метроном, назначающий всему смертному
Неувядающий ритм, исторгнутый из гулких рассветных небес.
 

Заключительная строфа другого стихотворения гласила:

 
Твое имя – музыка, почтительно гаснущая на устах;
Оно льется томным ароматом лилий Юга;
Это имя – благоухающий ночной цветок, неразлучный с твоими взглядами,
Или – лунно-бледная душа роз, пойманная в сети звуков.
 

Его искренне трогало чистое и бескомпромиссное стремление Кришнапрема снискать Милость Гуру, тем более, что он, как и Кришнапрем, тоже хотел найти Гуру. К счастью для меня, его покорил Шри Ауробиндо, которому он раз и навсегда доверил душу, и в такой степени, что, придя к Шри Ауробиндо, ни разу не вспомнил о прежней жизни, хотя его соотечественники из Англии много раз уговаривали его вернуться. Но он отказался, ибо тоже перестал верить в материалистическую цивилизацию Запада, которую он клеймил как зачинщика самых жестоких братоубийственных распрей в человеческой истории. Именно поэтому, как он часто со вздохом повторял, он больше не верит в западные идеалы – научный секуляризм и бесцельный активизм, идущий ужасной тропой самовозвеличивания и эксплуатации слабых. Он стал почитать Шри Ауробиндо, когда узнал его идеи о Божественной Жизни и Синтезе Йоги.

Я специально немного отклонился от темы, потому что хочу процитировать прекрасное Введение, написанное Кришнапремом к стихам Чедвика, когда тот скончался в Индии у стоп Учителя, введение, которое высоко оценил сам Шри Ауробиндо. Я хочу сделать это по двум причинам: во-первых, потому что этот текст показывает, что Кришнапрем поддерживал Чедвика в его стремлении бесповоротно принять индийского Гуру, а во-вторых, потому что в нем выходит на первый план (хотя и с оттенком мистической печали) прекрасное, мужественное отношение Кришнапрема к бесповоротному принятию Гурувада[57]57
  Гурувад – доктрина, подчеркивающая абсолютную необходимость Гуру для духовного искателя. – Прим. ред.


[Закрыть] и цели пути.

Вот что он пишет (в 1939 г.) в своем изысканном очерке в память о Чедвике:

♦ «Прошло, кажется, двенадцать лет с тех пор, как мы с Чедвиком сидели на берегу Ганги в Бенаресе, до ночи обсуждая наши самые сокровенные мечты, которые свели нас вместе, а также привели нас обоих в Индию. Я мало знал о его прошлом, только то, что он получал стипендию в кембриджском Тринити-колледже, а выдающийся кембриджский философ уповал на его блестящие способности в математической философии особого, „кембриджского“ толка. В его академической карьере не всё было гладко, и я догадывался, что он получил посвящение в каббалистическую традицию, и взгляд выдавал его: конечно, он оставил своих друзей в Кембридже и пересек семь морей не ради того, чтобы преподавать в провинциальном университете.

Мы вновь встретились в университетском домике в Лакнау, в совершенно не подходящей для нас атмосфере, а затем разъехались – я на Север, а он на Юг, где он уже встретил Шри Ауробиндо, своего Гуру. Там, в Ашраме в Пондичерри, он прожил последние десять лет, оставив у ног Гуру бремя всех мирских ценностей ради тайного сокровища, сокрытого от глаз большинства.

Не мне говорить о его жизни под именем Арджавы и его садхане. Тот факт, что этот человек, речь которого прежде была набором сухих интеллектуально-философских фраз, стал поэтом и через поэзию приобщился ко внутренним мирам, о которых прежде только мечтал, показывает, что она всерьез преобразила его психическую природу.

Традиционалисты и вообще люди, узко понимающие садхану, возможно, спросят меня, какое отношение поэзия имеет к йоге. На самом деле реинтеграция психики, происходящая через садхану, воздействует на нас, высвобождая неожиданные силы, таяющиеся в сердце садхаки, как, впрочем, и в сердцах всех людей. В книгах по йоге мы читаем, что, „созерцая Ту, что излучает в Корневом Лотосе свет десяти миллионов Солнц, человек становится Владыкой Речи и… чистый сердцем, глубокой и музыкальной речью служит величайшим из Богов“. Эти стихи, которые оставил после себя Арджава, когда в довольно раннем (как нам кажется) возрасте, в сорок лет, Владыка его сердца решил уйти во внутренние миры, подтверждают истину этих слов, которые сегодня нередко считают просто украшением речи.

Типичный литературный критик восхитится нежной мечтательной красотой этих стихов, но, если он хорошо знает только литературу, не сможет понять более глубокий пласт их смысла, ибо они описывают тайны внутренней жизни, и только тот, кто способен прочесть их символы, сможет понять их суть. Для Арджавы, как ясно из стихотворения „Сообщения“, Природа была святилищем, где любая форма, которую видят в мерцающем свете костра чувственности – тень внутренней реальности, сияющей в волшебном свете тайной Луны, бывшей главным его Светочем, основным образом многих его стихотворений.

Хотя мы скорбим о его раннем уходе, не будем забывать, что этот Путь ведет сквозь множество миров, и что, как говорил Шри Кришна, nehabhi-krama nashosti, тот, кто следует по нему, никогда не тратит силы впустую».

Шесть

В 1938 г. мы встретились с Кришнапремом в Аллахабаде. Он приехал вместе с Яшодой Ма, чтобы лечить ее у компетентных врачей. Уже много лет она страдала от разных недугов и тогда была практически прикована к постели. Но какой покой излучало ее истощенное лицо, и как безмятежно она улыбалась! В ответ на мои беспокойные расспросы она сказала, что не стоит беспокоиться о ее здоровье, ибо Господь даровал ей невыразимый покой, который всегда был с ней и с лихвой возмещал все ее телесные страдания. «В самом деле, это тело, сын мой, – сказала она, – как клетка. Тот, кто живет внутри, – истинная личность; о ней нужно спрашивать, эта птица свила себе гнездо в небесах. Теперь я вижу, что эта душа, Птица Блаженства, – не это тело, не клетка. Так разве важно, если эта клетка разобьется?» Она часто обращалась к этой метафоре. Но однажды я не удержался и возразил.

«Ма, – сказал я, – возможно, ты и права, когда считаешь свое тело просто клеткой, в которой терзается твоя душа, и поэтому отрекаешься от него, как от ничтожной вещи. Но как же мы? Мы не сможем соприкоснуться с этой Птицей Блаженства, с которой ты радостно слилась, если клетка распадется на части. А значит, ради таких, как мы – не говоря уже о Кришнапреме, – тебе следует починить клетку». Она рассмеялась и ответила: «Но когда эта клетка станет слишком тесной, сын мой, наверное, придется ее покинуть». Когда она говорила таким тоном, глаза Кришнапрема темнели от боли – так, что иногда она прерывалась и дарила ему свою редкую улыбку.

Я отлично помню первый вечер, когда я пел перед ней, Кришнапремом и другими людьми в доме приютивших ее людей, у кашмирского знакомого Неру! Я пел песню о Кали, сочиненную моим другом: Jalbar mantra dile morey. Первое ее двустишие можно перевести так:

 
Мать, ты дала мне мантру пламени:
Теперь я постоянно горю – ничто не умерит моего накала.
 

Этот момент мне запомнился, потому что, когда я закончил петь, он сделал мне комплимент, о котором я с удовольствием рассказываю. «Сколько шакти (жизненной силы), Дилип! – воскликнул он. – Я британец и понимаю, что такое энергия. Но даже меня искренне удивляет, с каким роскошным безрассудством ты тратишь свой „огонь“!..»

Я примирительно усмехнулся и непринужденно ответил: «Но как ты, идеальный вайшнав, можешь отступить от своей веры и восхвалять шакти (энергию)!!»

«Ерунда, – возразил он. – Разве Кришна не велел Арджуне собраться с силами, отбросив малодушие?» И он пылко прочел великое напутствие из Гиты:

 
Klaibyam masma gamah Partha naitat tvay-yupapadyate
Kshudram hridayadaurbalyam tyaktvottishtha Parantapa[58]58
  Не поддавайся трусости – тебе не подобает бояться:
Отрекись от этого глупого малодушияРаз и навсегда, о бесстрашный воин!– Гита, II.3.

[Закрыть].
 

Я рассказал эту историю, поскольку в ней раскрывается его характер: он всегда вспыхивал, когда я дразнил его (а я часто так поступал) из-за того, что он выбрал быть вайшнавом par excellence. Но это не значит, что его не трогали песни вайшнавских поэтов, Мирабаи, Сурдаса и прочих, жаждавших единения только с Кришной. Я хочу лишь показать иную сторону его мужественной натуры, которая всем сердцем отзывалась на почитание шакти.

Семь

Мне нравилось заходить к нему каждый день, когда я не занимался музыкой, и он всегда проводил меня сразу в спальню Яшоды Ма, где говорил без умолку, быстро и возбужденно, со свойственной ему прямотой, а она слушала его, безмятежно улыбаясь, сопровождая его «тирады» (как она их называла) одобрительным кивком или односложным одобрением. Я часто удивлялся, как поразительно она преобразилась, поскольку невольно сравнивал ее безмятежные глаза, обритую голову и страдальческое лицо с тем образом блистательной ультрасовременной хозяйки, которая двенадцать лет назад была душой компании на каждом вечере, который устраивала в своем салоне. Мой Гурудев часто повторял, что не так уж сложно испытать тонкие духовные переживания, видения, услышать голоса и т. д. – сложнее всего – изменить свою природу с ее неискоренимыми импульсами. Я всегда буду помнить Яшоду Ма как одну из тех редких душ, которые действительно совершили этот «подвиг», о чем я не раз говорил Кришнапрему в Аллахабаде со свойственной мне пылкостью. Когда я отмечал это, его лицо всегда начинало сиять, и он бормотал: «Ах, да, Дилип. Но ведь она несравненна».

Она всё больше меня восхищала, а потому мне хотелось, чтобы она отбросила свою внешнюю сдержанность, но всякий раз, когда я задавал ей острый вопрос, она отвечала с уклончивой улыбкой: «Спроси об этом у Гопала. Он так много знает и сможет превосходно всё объяснить. К тому же ты пришел, чтобы увидеться с ним, а не со мной – никчемным инвалидом!»

Как краснел тогда Кришнапрем! «О, Ма! Не смей так говорить и безбожно его дурачить! – Ты прекрасно знаешь, что одно твое слово ценнее, чем десять моих лекций!..»

Честно говоря, очень приятно было наблюдать за их прекрасными отношениями, отношениями матери и сына, Учителя и ученика.

И, наконец, но не в последнюю очередь: скажу о Гурусеве![59]59
  Гурусева – букв. «служение гуру». – Прим. перев.


[Закрыть] Я часто говорил ему, перефразируя его же слова:

«Ты ухаживаешь за Ма так, что в это не верится – это нужно видеть, Кришнапрем!»

Я не преувеличивал. Он не только ходил за ней всюду, как тень, но и готов был в любой момент исполнять ее просьбы. И каждую ночь он спал на полу, как слуга, на одном одеяле.

Восемь

Поскольку в Аллахабаде у меня, увы, не было времени записывать его слова, я забыл многие его высказывания, вдохновившие меня тогда; но, к счастью, я не забуду того, что забыть невозможно: а именно, как он воодушевлялся, когда разговор, как часто бывало, крутился вокруг почитания Гуру и той мистической истины, которую он воплощал.

Кришнапрем любил шутливо повторять, что я – непревзойденный знаток злосчастного искусства, учащего вытягивать из людей признания. Во всяком случае, мне удалось вытянуть из него то, о чем – как он сказал мне впоследствии – он никогда и никому не собирался рассказывать. Однако я лишь привел ему мнения моих просвещенных друзей, которые считали, что культ Гуру – анахронизм в современном мире, суеверие, даже более вредное, чем кастовая система. Это всегда возмущало Кришнапрема, а однажды, помнится, он процитировал Бхагавату: о том, что Гуру всегда нужно воспринимать как Самого Кришну[60]60
  Acharyam mam vijaniyat navamanyeta karhicit Na martyabuddhyasuyeta sarvadevamayo Guruh
  – Bhagavat, 11.17.27.
  Знай, что Гуру – это Кришна, и не пренебрегай Им, принимая Его за человека, потому что в Нем обитают все боги.


[Закрыть].

Я умышленно возразил (чтобы снова разговорить) ему и осмелился спросить: «Цитаты из писаний – это прекрасно. Но как, скажи на милость, может ограниченный человек сравниться с необъятным Божеством? Ведь человек, смертный и потому ограниченный, всегда останется человеком, а Божество – Божеством, ведь у Него нет наших ограничений».

Он ответил мне, и я вспомнил его ответ потом, когда читал его самую зрелую работу: Йога Катха-упанишады. Он сказал:

«Гуру можно узнать в моменты спокойствия и прозрения, которые ведут ученика к вершинам внутренней гармонии, когда на время затихают отвлекающие голоса желаний. В такие моменты включается его внутренний слух, и он слышит во внешнем голосе, говорящем с ним, истинное эхо внутреннего Голоса сердца».

Читая его изречения, я часто спрашивал себя: правда ли, что он совершил (как мне казалось) невозможное – узнал в своем Гуру своего Ишту, Кришну. Но все мои сомнения рассеивались, когда я замечал в его глазах глубокое восхищение при взгляде на Яшоду Ма, или видел, как охотно он следует ее предписаниям, и я искренне радовался за него. Но потом он бесстрастно отмахивался от этого и говорил: «Мой дорогой Дилип, всё не так просто. Конечно, в моменты озарений или переживания бхакти можно вознестись очень высоко, но не так-то просто удержаться на такой высоте, бросая вызов земному тяготению. Только сжав зубы, решительно подчиняясь исключительно своему высшему озарению, полностью отказавшись от своеволия, можно успешно оставаться на этой высоте, смеясь над силой тяжести».

Но хотя он не соглашался с моей оценкой его однонаправленности, он безоговорочно отдал сердце Гуру. Об этом он писал в одном из своих последующих писем, которое я приведу здесь как трогательный пример его добросердечия. Это письмо от 29 сентября 1945 г.:

♦ «Мой дорогой Дилип,

Я расскажу тебе, что выжжено у меня в сердце огненными буквами, которые сами говорят за себя.

Кришна и Гуру едины; но, если я покину Гуру, меня может покинуть Кришна – по крайней мере, Он может подарить мне свою улыбку «Samoham sarva-bhuteshu»[61]61
  Бхагавад-гита. Глава 9:29. Буквально эти строки можно перевести так: «Я одинаково отношусь ко всем существам». – Прим. перев.


[Закрыть] и сказать: «Что ж, если Я тебя не волную, тогда и ты не волнуешь Меня – по меньшей мере, ты важен не больше, чем вошь на спине у обезьяны». Но мой Гуру никогда не оставит меня, ни при каких обстоятельствах. Я могу покинуть Ее, но Она никогда не оставит меня. Я могу сойти с Пути, вновь увлечься земными благами и барахтаться в этой мерзкой грязи хоть пять, хоть пятьдесят жизней, я могу от всего сердца хулить Священный камень и умереть, проклиная Бога и человека – я могу поступать так и еще хуже, но Она никогда меня не оставит. Каждая моя глупость будет пронзать печалью сердце Той, Кто печали не знает, но Она никогда не отвернется и всегда будет пытаться смягчить страдания, которые я причиню себе своими глупыми действиями. Никогда, никогда Она не оставит меня и всегда будет указывать путь, пока я не приду в ту вечную Браджу, где Она пребывает сейчас. Бог и люди могут забыть меня, но Гуру – никогда».

Он писал эти строки не для того, чтобы взмахнуть факелом своей риторики и ослепить всех вокруг, а только потому, что с каждым днем (который нес с собой чудо) убеждался: дух Гуру вечен и не оставит своих учеников на произвол судьбы. В другом письме он недвусмысленно намекает на это трогательное переживание (от 5. 12. 1944 г.), уже после кончины Яшоды Ма:

♦ «Дорогой Дилип,

Я получил твое искреннее письмо вчера, как раз тогда, когда собирался сообщить тебе печальную новость: Ма покинула свое тело после внезапного острого приступа желчнокаменной болезни. Она ушла совершенно спокойно, в невыразимой атмосфере, и годы, казалось, покинули ее, когда, с полным видением Шри Кришны, она покинула тело. Я знаю, что она навсегда с нами и теперь даже ближе, чем раньше, однако я не могу передать, что значит для меня эта телесная утрата. И все-таки я понимаю, почему Шри Кришна сказал женам брахманов, совершавшим жертвоприношения в Бриндабане, что Его нельзя достичь, приблизившись к нему телесно[62]62
Smaranat darshanat dhyanan-mayi bhavonukirtanatNa tatha sannikarshena pratiyala tato grihan. –Бхагавата, 10.23.33Возвращайтесь, созерцайте Меня, помнитеМеня всегда, и вы обретете Мою Благодать,А не добиваясь Моей близости.

[Закрыть]. Она говорила, что совсем скоро оставит тело, но я не хотел в это верить, и ее смерть застала меня врасплох. Ты знаешь, как много значила для меня Ма: больше двадцати лет она была моим Гуру, матерью, всем на свете. Она была осью, вокруг которой вращалась вся моя вселенная. И она ею остается, но трудно вынести отсутствие физической поддержки».