Текст книги "Вы там держитесь…"

Диляра Тасбулатова
Вы там держитесь…

© Тасбулатова Д., текст, 2017

© Gde Adelina, иллюстрации, 2017

© ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Предисловие

Писать предисловие к четвертой книжке моих рассказов – занятие в высшей степени странное, ибо в предисловиях к трем другим своим книжкам я уже рассказала о себе всё – ну, или почти всё.

Моя неутомимая мама, героиня моих баек, говорит, что предисловий никто никогда не читает – так же, как и «уйдисловий», как говаривала Алиса.

– Если книжка хорошая (говорит моя мама наставительно), то не читают. Предисловий этих. Ну а если плохая, то тем более не читают. Так что ты можешь в этом самом предисловии просто взять и перепечатать, скажем, предисловие к «Войне и миру» или, скажем, к «Винни-Пуху»: и никто ничего не заметит.

Вот какие советы дает мне мама – настоящие вредные советы, на каковые она большой мастер.

Я, однако, не слушая ее, попытаюсь все же написать четвертое по счету предисловие, изложив некоторые подробности последнего периода моей жизни.

В общем, с того дня, когда моя третья книжка была подписана в печать, прошло более полугода – и за это время я стала настоящим акыном.

Акын (слово казахское, а я казашка) – тот, кто устно развлекает людей на всяких празднествах, подыгрывая себе на музыкальном инструменте.

Вот и я в последнее время повадилась развлекать людей (правда, без музыкального сопровождения), читая свои рассказы вслух. В кафе, клубах и даже в квартирах, где люди специально собираются, чтобы послушать мои байки.

То есть теперь мои книжки стали «звучать», но вместо аудиоверсии предстаю я сама, живьем, так сказать: как юморист, говоря по-русски, и как стендапер, если говорить по-иностранному.

В апреле прошлого года я даже посетила Америку, где живет много наших бывших сограждан, соскучившихся, как они сами признаются, по «русскому слову». И это «русское слово» имело такой успех, что я вновь отправилась туда уже осенью.

Теперь я даже и не знаю, что мне больше нравится: писать байки или читать их вслух. Один хороший писатель сказал даже, что главное – это найти себя. И неважно, мол, в каком возрасте.

– Главное (говорит моя мама), найти себя лет эдак до семидесяти-восьмидесяти, чтобы была приличная эпитафия.

Ну а для тех, кто меня пока не знает и не читал моих предыдущих книжек, все-таки сообщу, как пишут в резюме, что я кинокритик, блогер и, как видите, уже и писатель.

Пишу я, как вы сами убедитесь, если прочтете эту книжку, которую сейчас держите в руках, об абсурде российской жизни.

Абсурд, который окружает нас ежеминутно и ежечасно, конечно, нужно уметь услышать: уловить в какофонии времени точную и чистую ноту. Иногда настолько точную и чистую (я не о себе), что это порождает шедевры Зощенко или Жванецкого.

И хотя я не тот и не другой, тоже стараюсь напрягать слух – чтобы услышать все то ужасное и порой прекрасное, что разлито в самом воздухе совершенно невыносимой и отчаянной российской жизни.

Скажу вам честно, «подслушивать» – на улице, в метро, в автобусе и далее везде – одно из самых, извините, утонченных наслаждений для уха юмориста.

Как говорится, жизнь кипит и пенится, какой бы ужасной она ни была.

Я лишь записываю.

Диляра Тасбулатова

Разговорчики в строю

Казевры

Наша консьержка, Рая, киргизка, обожает абсурдные разговоры. Ионеско отдыхает.

Как-то она говорит мне:

– Вышли бы вы замуж за какого-нить казаха.

– Все равно за какого?

– Потом разберетесь.

– Как это – потом?

– Ну, после свадьбы.

– После свадьбы он может оказаться не казахом – придуривался, к примеру. И что тогда делать?

– А кем?

– К примеру, евреем.

– Ну да (говорит задумчиво), разводиться сразу вроде как и неприлично. Надо выждать.

– А зачем разводиться? Если я за него вышла, может, он мне нравится?

– И кто бы у вас мог родиться? (спрашивает с ужасом).

– Казевр.

– Кто?

– Полуказах, полуеврей.

– Не родился бы. Это невозможно.

– Знаю пару таких.

– И что? Как они выглядят?

– Нос горбатый, но с нагайкой и соколом на руке. А под седлом – Тора. А из-под малахая пейсы развеваются.

– Ужас.

– Да, зрелище странное. Ну ничего не поделаешь – родился же, куда его денешь?

– Да (говорит), ребенок есть ребенок.

Вот такие странные разговоры я веду в вестибюле нашего подъезда: Рая выходит мне навстречу из своей каморки и беседует со мной.

Честный как киргиз

Консьержка Рая, Райхан на самом деле, говорит мне как-то:

– Пропишите у себя одного киргиза.

– Не могу (говорю).

– Почему? (строго так).

– А потому, что я прописала одну девицу и теперь мне банк угрожает ее долгами.

– Так она разве киргизка?

– А разве киргизы не берут в банках деньги?

– Нет (говорит убежденно). Киргизы – честные. (Она сама – киргизка.)

– Все честные?

– Все.

– Ну тогда другое дело.

– Пропишете?

– Пожалуй, все-таки нет.

– Почему?

– За себя боюсь: не отдам деньги в банк, а потом этот честный киргиз за меня отдуваться будет.

Рая задумалась.

Потом говорит:

– Вы так в себе не уверены?

– Ну… Меньше, чем вы во всех киргизах.

Резюме было в высшей степени неожиданным:

– Вот почему вы дружите с евреями! Их-то не обманешь!

– Ну да (отвечаю), искушений меньше.

Какой казах не любит

Рая, наша консьержка, киргизка, спрашивает меня как-то:

– Вы, наверно, хорошо на коне скачете? (?!)

– Плохо скачу. Можно сказать, вообще не скачу.

– Скачете (говорит лукаво). Не скромничайте.

– Какой казах не любит быстрой езды (говорю).

– Казах любит.

– Это тест, Рая. Вопрос – какой казах не любит?

– А правильный ответ какой?

– Тасбулатова Диляра – ответ.

– Ха-ха! Это неправильный ответ.

– Правильный!

– В смысле это тест на сообразительность? Найди казаха, который не любит быстрой езды?

– Ну да: среди множества казахов, которые любят быструю езду, найди такого, типа казаха-инвалида, который не любит. И правильный ответ: Тасбулатова Диляра.

– Поняла! (говорит, сияя).

О, Русь моя

Разговаривала с дворником Нурали.

Он почти совсем по-русски не говорит.

Нурали сказал:

– У тибе жена есть? (путает с мужем).

– Есть (сказала я). О Русь моя, жена моя!

– Муж (твердо сказала консьержка Рая, которая стояла с нами). Нету.

– У тибе? (спросил Раю Нурали).

– Умер (сказала Рая, вдова).

– Плохо (сказал Нурали).

Потом обратился ко мне:

– А твой зовут Русь?

– Нету (сказала Рая).

– Тоже умер (сказала я).

– Новый будет (сказал Нурали).

– Не будет (сказала Рая). Такого уже не будет.

– Как Русь? (спросил Нурали).

– Ага (сказала я).

– Когда? (спросил Нурали, имея в виду смерть моего мужа Руси).

– В 1917-м (сказала я).

– Да перестаньте! (сказала мне Рая).

Нурали что-то шептал про себя (вычисляя, наверно, год).

– Ты шутка сказал? (спросил он меня).

– Она все время так (сказала Рая). Ты ее не слушай, Нурали.

Нурали заулыбался и вдруг говорит:

– Я понимает. Революция!

– Во-во (сказала Рая). Великая социалистическая.

– Фубля (сказала я).

– Что? (спросил Нурали).

– Что? (спросила Рая).

– Это я так (сказала я). Ну, за мир во всем мире?

– Да! (хором сказали Рая и Нурали).

Вы там держитесь

Мама пошла намедни к консьержке Оле и сказала ей, что если та будет выгонять ейную кошку Мусю на ночь, то Диля ее типа «в газетах пропишет».

Вопреки ожидаемому, Оля засияла:

– Правда?

(Прямо чеховский Митя Кулдаров, который радовался, что в газете написали, как он в пьяном виде под лошадь попал.)

Мама сменила тактику:

– В американских.

Оля сделала стойку:

– Эт как?

– А так! (сказала мама злорадно). Она сотрудничает с американскими газетами. И там прочитают, что русские такие жестокие, что выгоняют кошек на ночь!

Оля покраснела.

И говорит:

– В американских не надо. И так они думают, что мы тут с медведями по улицам ходим.

– С Медведевым? (спросила мама).

– Если бы! (сказала патриотка Оля).

– Если бы ты могла ходить с Медведевым, то куда бы ты с ним пошла? (спросила мама).

– Например, в магазин (сказала Оля). Купить ченить. У него, наверно, денежка водится.

– Нет у него денежки: он сам говорил – денег нет, но вы тут не скучайте – что-то в этом роде. Типа держитесь. Типа всего вам доброго и так далее.

– Точно как мой Василий, алкабан проклятый. Вежливый, сука: все пропьет, а потом лыбится: денег нет, говорит, денежки тю-тю, но ты, Оль, не скучай, держись, блять!

– Кто – блять? (спросила мама).

– Да никто (неохотно отозвалась Оля). Присказка.

– А сказка впереди (сказала мама мрачно).

И пошла дальше в магазин.

Но Муся больше таки не плачет: подействовало.

Памятник Навуходоносору

Шла мимо консьержек – вся из себя, вырядилась. (Ну там ходила по кое-каким делам.)

Они мне и говорят:

– Все цветешь? По какому случаю разоделась?

– Седня (говорю) у Пушкина ДР.

– А! (сказали они хором). А мы вот пропустили. А вы что, празднуете?

– Ну да (говорю). На Красной площади. Жириновский придет, будет его стихи читать (они многие любят Жириновского).

– Про памятник? (почему-то спросила консьержка Оля).

– Ага (говорю). Тем более ему тоже памятник поставили.

– Вот это правильно (сказала Оля). Хороший он человек.

– Ну да – прекрасный человек. А памятник ему еще лучше. Говорят, Пушкина снесут и поставят на его месте Жириновскому. Собянин так решил.

Консьержки призадумались.

Надя говорит:

– По-моему, это слишком уже.

Оля говорит:

– Ну не все же Пушкину стоять и стоять. Памятники тоже менять надо. (?!)

– Ну да (говорю). Места всем не хватает. Потом Жириновский лет 10 постоит, еще кого-нить поставят.

– Кого? (спросили они хором).

– Пока секрет (говорю). Решение еще не принято.

– Ну а все-таки? Ты же вот там вращаешься, все знаешь. (?!)

– Валтасару. Или Навуходоносору.

– А кто это? (опять хором вскинулись).

– Депутаты Мосгордумы.

– Какие-то странные фамилии, нерусские (сказала Оля).

– Наоборот (говорю). Один вятич, другой – кривич.

– Понятно. Только от тебя и узнаёшь новости.

– Вы спрашивайте (говорю). Я всегда рада поделиться.

Антрополог Израилевич

Пошла на помойку мусор выносить. Гляжу – валяется шикарный крепеж для душа: почти новый, немецкий. Наверно, кто-то купил себе еще лучше и этот выбросил.

Обрадовавшись (у меня нет крепежа), стала я его грузить в свою тележку.

Тут откуда ни возьмись является Петрович.

– Ты зачем мой крепеж стырить хочешь? (сказал Петрович).

– Это мой крепеж, Петрович. Я сначала его вчера выбросила, а потом вдруг ночью о нем стала думать, соскучилась и вот пришла его обратно забрать. Ты мой маленький (обратившись к безмолвному крепежу, сказала я).

– Врешь ты все (сказал, засмеявшись, Петрович). Это я по нему всю ночь скучал и вот пришел забрать. Правда же? (обратившись к крепежу, сказал Петрович).

Крепеж гордо молчал.

– Молчит (сказала я). Как партизан.

– Как мы его делить бум? (спросил Петрович).

– Я тебе куплю пива (сказала я).

– Идет (сказал Петрович). Но крепеж-то надо спросить, с кем ему уютнее будет.

– С женщиной, конечно (сказала я). Он же мужского роду.

Петрович опять засмеялся:

– Ишь ты какая хитрая! Евреев в роду не было?

– Ты, Петрович, кто угодно, но ни разу не антрополог.

– Я – нет. Я – Белов. А у Антрополога какое отчество? Израилевич?

– Ясный пень.

Ну, пошли ему пиво купили. А слесарь Володя мне приладил крепеж: теперь мама будет мыться в ванне, а сверху душ ее будет поливать.

Перегибчатая

У нас во дворе открылся магазин для животных, называется «Братья наши меньшие».

Петрович говорит:

– Это про кого?

– Про алкашей, Петрович (говорю я).

– А я думал, про негров (мстительно говорит Петрович, который совсем не расист, а просто болван: это я про него писала байку, как ему «срет» какой-то «негритенок», типа Обама).

– Они, Петрович, бо́льшие. Выше ростом и покрасивше тебя будут.

– Кому что нравится (философски замечает Петрович, низкорослый и спившийся). Вот тебе кто больше нравится – Обама или Путин?

Я молча улыбаюсь.

Петрович вдруг говорит с горечью:

– Ты права, ихний красивше. Хоть и черный, бля…

– Переживаешь за белую расу, Петрович?

Петрович вдруг наклоняется ко мне интимно и говорит:

– Ты тут негритяночку не видела, с ребенком ходит (есть у нас такая, в Куркино живет).

– И что?

– Ммм… Мечта, а не баба. У нас таких отродясь не бывало.

– Есть хорошенькие.

Петрович махнул рукой:

– Есть-то есть, но какие-то они не такие… А эта, что твоя лань – перегибчатая вся.

– Ты, Петрович, поэт.

Петрович опять выдал:

– Поэт с писателем – сила.

– Тандем?

– Ага. Типа банда.

Как Швейк

Одна девушка, живущая в Америке, из наших, переводит мои байки на инглиш.

Там Бабыра так говорит: «Meaning?»

Ну, тут она как-то опять заходила.

И я ей говорю:

– Бабыр!

– Ась?

– А я про вас рассказы пишу.

– Дай почитать.

– Так я на английском пишу про вас.

– Так хто будет на английском про меня читать?

– Американцы.

– Так они ж на омериканском читают.

– Ниче, как-нить подтянутся: похожи языки у них.

– Подтянутся, чтобы читать про Бабыру (говорит Бабыра иронически).

– Ну да, Бабыр – вы теперь как Швейк.

– А эт хто? (кстати, высшее образование).

– Чех.

– И че делал?

– Чушь молол всякую.

Бабыра посмотрела на меня с ужасом, степенно допила чай, а потом маме в коридоре сказала, что у нее есть неплохой врач для таких, как я. Даже типа не врач, а бабка.

– Отшепчет, как что (сказала Бабыра). Вылечит ейные фантазии. Бабка хорошая, она нам дурака Ваньчика вылечила. Он даже перестал на прохожих гавкать.

Мама вдруг обиделась и говорит:

– Диля ни разу ни на одного прохожего не гавкнула.

– Так гавкнет (сказала Бабыра совершенно спокойно). Ваньчик тоже поначалу не гавкал.

Мама спросила сквозь смех:

– А че делал? Мяукал?

Бабыра степенно ответила:

– И мяукал, и достоинство свое показывал, всё делал.

Тут мама так закатилась, что Бабыра быстро убежала.

Где лежал Гагарин

…Рассказала я как-то Бабыре про Лозу и Гагарина.

Что, мол, певец ртом Лоза припечатал Гагарина: тот, по мнению певца Лозы, ничего не делал, а только лежал в своем космическом корабле.

(Певец Лоза многих припечатывает, от Пола Маккартни до Гагарина, он вообще звезда соцсетей – как сделает какой-нить вброс, так потом неделями обсуждаем.)

Бабыра ничего не поняла и говорит:

– А может, он у него дома жил и все время лежал? И ничего не делал по дому? У меня вон брат двоюродный приезжал: как залег, лежит и лежит. Не брат, а леженка какой-то. В магазин не выгонишь. Так и пролежал два месяца. Ну, потом таки съехал: жена говорит, теперь там лежит, в Херсоне. А вместо него приехала кума, сука редкостная.

– Тоже залегла?

– Да не то слово. И еще командовает.

– А кто-нить еще лежал у вас – ну как Гагарин у Лозы?

Бабыра задумалась, потом говорит:

– Да многие норовят лечь. Но у меня невестка строгая: если что, мертвого поднимет. Так что не залеживаются: это брат перехитрил всех, долго пролежал.

Как встать с колен (руководство)

…Приехал тут в Первопрестольную один мужчина, откуда-то из провинции и, как постепенно выяснилось, с радужными намерениями и большими планами.

Перво-наперво этот мужчина, сидя с нами в трактире, заявил, что долго ждал, что Россия встанет наконец с колен, и он тоже вместе с ней встанет со своих колен: и вот наконец это случилось – и он встал с колен, и Россия заодно с ним встала. С колен. Такое вот удачное совпадение получилось.

Сколько мы с приятелем ни уверяли его, что я, например, вставая с этих своих колен, чуть не повредила мениск, а приятелю вообще ногу сломали – те, наверно, кому он попался на радостях вставания с колен и всеобщего ликования, – этот мужчина никак не унимался.

– Ерунда! – кричал он. – Просто вам или не повезло, или вы как-то не так встали с этих своих колен: вы, наверно, просто до сих пор стоите на коленях, когда давно нужно было взять и встать (он даже слегка продемонстрировал, как это делается).

Надо сказать, что у него и вправду лучше получилось, чем у моего приятеля с его сломанной ногой и у меня с моим артрозом: этот мужчина, полный всяких планов на будущее в Первопрестольной, сравнительно легко и пружинисто вскочил со своих колен, слегка напугав подошедшего и ничего не подозревающего официанта.

Ну, вот.

А недавно я встретила этого мужчину в метро, в каком-то уже менее радужном настроении: по крайней мере о коленях он уже ничего не говорил, а только вздыхал и даже пару раз выругался матом.

Выяснилось, что ему даже ночевать негде, потому что фирма, которая его пригласила, чтобы он освещал это наше всеобщее вставание с колен, его просто-напросто обманула и, как надоевшего щенка, вышвырнула на улицу, пообещав позвать милицию, если он будет требовать денег за произведенные им труды (опять-таки по освещению вставания с колен, будь они неладны).

Про колени мы с ним больше ни гу-гу, и он направлялся уже к железнодорожной станции, чтобы взять себе билет в одну сторону, потому что в хостеле, как он поведал, водились вши, которые не прибавляли оптимизму этому, в общем, природному и доверчивому оптимисту, который был зол даже не на фирму и прочие безобразия, а на ни в чем не повинных вшей, которым ведь тоже нужно где-то обретаться и почему бы не в хостеле.

Народ в хостеле ему тоже не показался, грубый оказался там народ, который к тому же про это вставание ничего знать не знал, что неприятно поразило нашего гостя.

В общем, мы с ним дружески так попрощались, и он напоследок заверил, что просто оказался жертвою досадной случайности и что вскоре непременно опять вернется, чтобы поддержать таких унылых пессимистов, как я, с их полным неверием в эти самые колени.

Такая вот история.

А вы говорите.

Какой такой Толстой?

Учила намедни Коляна и Петровича так говорить:

– «За вами сорок три тысячи, граф»…

На что Петрович сказал:

– Не сорок три, а двадцать, и не граф, а мудак. Мне Михалыч должен (пояснил Петрович). Вот натравлю на него ребят – пусть разбирается с ними.

– Это Толстой, Петрович.

– Какой, Петр? Программа «Политика»?

– Лев Николаич.

– А Николаич тоже, штоле, в казну лазил?

Такой вот разговор был, когда Петрович с Коляном во дворе пиво пили.

Доктор Жикил

Старая тема похищений (года два назад по ТВ всерьез говорили, как нас похищают американцы) продолжается: я намедни бегала в магазин за одной мелочью и покурила с Коляном.

– Опять (говорю ему) тему похищений подняли: помнишь, как Лёлика похищали и как Петрович говорил, что это америкосы наших карликов спаивают, а нацпредатели говорят, что у нас якобы в деревнях даже дети пьяные?

– Помню, конечно! А че они опять возбудились-то? Кого-то похитили, штоле?

– Ну да, и говорят, на органы отдали…

Колян затянулся, почесал затылок:

– Нашли у кого органы брать! Органы-то у нас тово-с, проспиртованные: возьмешь печень у Михалыча, к примеру, а из нее водка сочится… Потом пришпандоришь какому-нить америкосу, и он пить начнет, гулять, жене изменять. Но печень – это что! Я тут слышал, голову хотят пришить кому-то чужую?

– Да, вроде будет такое. Уникальная, говорят, операция предстоит.

Колян хмыкнул:

– Представляю (говорит) ихнего сенатора с головой Михалыча. Пойдет он в свой этот сенат и давай матюкаться. Ну ему по новой оторвут эту голову-то, которая пришитая… Кароче, бесполезняк. Не нужны им ни наши печенки, ни головы: я так думаю. Сами потом пожалеют, если чо. Вот если бы наоборот…

– В каком смысле?

– Ну, Михалычу голову ихнего сенатора. Англоговорящую. Это вапще было бы атас: голова по-аглицки шпарит, а печень выпить просит. Какой-то… ну этот… как его?

– Кентавр?

– Во! Страшнее не придумаешь. Или этот…как его? Доктор Жикил и этот…

– Мистер Хайд?

– Мистер Михалыч. Жуть.

Мертвые души

Пока я была в театре, к маме заходила Бабыра.

– А где Диля? – спросила Бабыра.

– В театр пошла, – сказала мама.

– Да что ты? – почему-то изумилась Бабыра.

– Она каждый день теперь туда ходит, – сказала мама.

– Да что ты? – опять изумилась Бабыра.

– А что тут удивительного? – спросила мама.

– Я в театре была раза два в жизни, – сказала Бабыра. – И больше никогда не пойду.

– А что так? – спросила мама.

– Лет писят тому назад, еще по молодости, смотрела «Горе от ума». Так там Чацкому было лет семьдесят и он был страшно толстый. И гундосил…

– Карету мне, карету?

– А вот это он прокричал, да так страшно, что я испугалась, – сказала Бабыра.

– Ну а во второй раз че смотрела? – спросила мама.

– Какую-то производственную пьесу. Про партсобрание какое-то. Прямо на сцене. А я как раз пришла с партсобрания: и опять попала на партсобрание. Это был ужас. Но пришлось сидеть до конца: билеты-то распространяли насильно. Все начальство было. А Диля на что пошла?

– Она мечтает на «Мертвые души».

– Какой ужас, – сказала Бабыра. – В школе, где я учила ребятишек (Бабыра была учительницей младших классов, между прочим), меня хотели заставить изобразить Коробочку. Но я не согласилась. Отказалась наотрез. И Коробочку изображала учительница географии: она текст забыла, про пятки где, и сказала Чичикову: «Давайте я вам почешу». А что чесать, забыла. А потом говорит: «Покойник любил, чтобы его чесали». А потом вапще говорит: «Покойники любят, когда их чешут».

Ну, дети и испугались. И из районо вместо грамоты выговор пришел. А я вот так и знала, что ченить такое выйдет не то: потому и отказалась. И географичка плакала. В общем, я театр не люблю поэтому.