Текст книги "Манипулятор. Глава 029"

ГЛАВА 29

Ее звали Наташа. Имя я узнал в среду от прыщавой официантки Полинки. Чувство-вал я себя не важно, но ноги сами понесли в «Чистое небо». Я околачивался там со втор-ника все вечера следующей недели. Наташа не появлялась. Ни во вторник, ни в среду, ни в четверг. В пятницу я уже начал нервничать, понимая, что скорее всего, она появится, если появится, то в выходные. У Полинки я выспрашивать не стал, боясь возбудить ненужный интерес. В пятницу Наташа не появилась и я, разнервничавшись, крепко выпил в тот ве-чер. В субботу все повторилось – она не пришла, я снова набрался «отвертки». С утра вос-кресенья меня придавила жуткая депрессия. Я метался в мысленном тупике, пытаясь по-нять, что со мной происходит. Было ощущение, что я нахожусь в жизненной клетке, стены которой медленно сжимаются. Я промучился такими мыслями до вечера и сбежал от них в «Чистое небо». Весь вечер я пил и курил, раздираемый злостью к окружающей действи-тельности. Блондинку я уже не ждал. Мираж о ней растворился в алкоголе с горьким привкусом душевной пустоты. Я пробыл в клубе до самого закрытия. Последняя двойная «отвертка», девятая, оказалась лишней. Я перешел грань и к трем часам ночи оказался аб-солютно пьяным. Еле стоя на ногах и почти вися на стойке, я что-то говорил одному из барменов, но чувствовал, как губы не слушались и слова не клеились. Я полумычал. Мне стало стыдно, вдруг стало ужасно стыдно. Ведь меня тут все знали. Да, я выпивал и выпи-вал регулярно, но всегда уходил на своих ногах не более, чем навеселе и слегка покачива-ясь. И вот напился. Я еле мог идти, меня мотало из стороны в сторону, спасали от падения лишь узкие стены грота. Я не мог связать двух слов, изо рта лилась лишь каша из звуков. Стыд слегка меня отрезвил. Я пошел на выход, стараясь держаться максимально ровно. Но дойдя до стула охранника у гардероба, рухнул задницей на него. Заведение закрыва-лось. Музыка стихла, посетители расходились, толпясь и галдя у гардероба в ожидании верхней одежды. Я продолжал сидеть и мутным взглядом наблюдать гардеробную суету. Мозг был на удивление чист – я все понимал, все слышал, все видел, но ощущал себя без-вольной тряпкой. Мало-помалу суета схлынула, посетители разошлись. Время близилось к половине четвертого. Я продолжал бесцельно сидеть. Домой не хотелось совсем. Меня там никто не ждал. Меня нигде никто не ждал. Ком отчаяния начал подкатываться к гор-лу. Грудь сдавило. Я поднял голову и обомлел, желая сию же секунду провалиться под землю. Передо мною стояла Наташа. Она улыбалась, глаза ее блестели. Девушка с кем-то разговаривала справа от меня. Я скосил туда глаза. Артур. Он щерился ей масляными гла-зами. Наташа цвела в ответ. Она была в той же одежде – во всем, обтягивающем безупреч-ную фигуру, светлом.

– Привет, – улыбнулась она мне и продолжила общение с Артуром. – Полинка тут?

– Да, тут еще, да иди, пройди к ней! – сказал Артур, и Наташа зацокала шпильками по плитке пола вглубь заведения.

Ком отчаяния внутри меня взорвался. Я несколько раз тяжело вздохнул, желая вер-нуть, сдавленное душевной болью, нормальное дыхание. Не помогало. Меня давило из-нутри все сильнее, я начал задыхаться. Дикая волна жалости к себе захлестнула меня. На глазах навернулись слезы. Я задышал сильнее, изо всех сил сдерживая их. Слезы замерли на глазах, да так и остались. Я не моргал, боясь обронить хоть одну слезу на пол, и чтобы кто-то увидел это. Я наклонил голову пониже, будто сижу совсем пьяный. Я просто не хо-тел, чтоб кто-то видел мое лицо. Мне было плохо, нестерпимо плохо. Я был никому не ну-жен. Даже этой дуре Лиле я был не нужен. Я сидел на стуле совершенно одинокий, пья-ный и несчастный. Перед лицом стоял образ Наташи. Она улыбалась. Улыбалась солнечно и прекрасно. Девушка была идеальна. Она стояла в мозгу так близко и была абсолютно недосягаема. Вторая волна отчаяния и саможалости накатила на меня изнутри. Я вновь за-дышал часто, сжал зубы. Слезы брызнули из глаз, я незаметно их вытер.

« У тебя никогда… никогда не будет такой девушки!» – отчетливо произнес мой внутренний голос. И я, словно обреченный на вечное полупьяное прозябание в одиночест-ве, встал и незаметно для всех вышел прочь.

Я не стал звонить Вадику, не пошел к гостинице, срезал путь мимо кинотеатра и специально пошел через безлюдный ночной парк. Слезы вновь приближались. Я не стал их сдерживать. Они брызнули, я заплакал навзрыд. Меня никто не видел. Я шел и плакал. Через пять минут мне стало намного легче. Я пошел дальше, через полчаса наполовину протрезвел, поймал случайную машину и оказался дома. Я тихо вошел в квартиру. Роди-тели спали. Я разделся до трусов и замер в коридоре перед большим зеркалом, посмотрел на свое отражение пристально. На меня из зеркала смотрел малоприятный персонаж. Не-плохо сложенный, довольно симпатичный, высокий молодой человек. Но, с уже заметны-ми признаками деградации. Чуть сутулое тело отдавало дряблостью, живот не выпячивал-ся, а уже чуть свисал складкой над трусами, мятое лицо с отекшей одутловатой кожей не-здорового желтого цвета выглядело ущербно. Глаза смотрели грустно и безнадежно взгля-дом загнанного и не видящего выход зверя, смирившегося со своей участью. Я глядел се-бе в глаза и тяжело дышал. Сердце стучало гулко, отдавая алкоголем в виски́. Я сосредото-чился на глазах, стараясь разглядеть радужную оболочку и нырнуть взглядом внутрь. «Еще живые», – пронеслось в моей голове. Да, живые. Я смотрел в свои глаза и видел в них огонек жизни. Он не погас, нет! Он еле тлел, но был жив. Я продолжал смотреть на себя. Спазм дернул желудок, тихая ноющая боль превратилась в острую и нарастающую. Я сжал мышцы пресса, боль не ушла, а лишь раздраженно выросла. Я нажал пальцами в район солнечного сплетения, пытаясь нащупать хорошо знакомое место, как кнопку, кото-рая отключает боль. Пальцы в глубине уперлись в напряженный спазмом пищевод. Я на-давил сильнее – боль резко усилилась. Я сжал зубы, закипая злостью сам на себя. Надавил пальцами сильнее – боль отозвалась ростом. Желудок резало, внутри меня все заликовало садистской ненавистью к себе же. «Мучайся!», – сказал я мысленно себе и ударил в то место кулаком. Боль всплеснула в ответ. Я сильнее сжал зубы и сильнее ударил. Желудок начало дергать. Еще удар! Еще! Еще! Желудок беспорядочно задергался спазмами боли, словно меня резали изнутри. Я смотрел на себя и кипел злостью. Тошнота медленно под-катила к горлу. Я зашел в туалет, стал на колени. Из желудка поднялась волна и фонтаном через рот ударила в унитаз. Я вздохнул облегченно. Но тут же второй сильнейший спазм дернул желудок снизу, словно затвор – жидкость ударила снизу через рот и нос в унитаз. Еще спазм, результат почти такой же, но чуть слабее. Затишье. По рукам и ногам ударила слабость. Лоб и спину прошиб пот. Следующие три спазма случились по затухающей, больше мучая меня, нежели извлекая жидкость из безжизненного желудка. Затишье. Я сплюнул. Вытер слезы с глаз. Желудок дернулся последний раз и затих. Я снова сплюнул, вытер рот туалетной бумагой. Тело ослабло и не слушалось. Я разглядел в унитазе снова несколько капель крови. Безразлично отвернулся и дернул за рычаг, смыл унитаз. Еле подняв руку и ухватившись за ручку двери, я с трудом встал на ноги и, качаясь, вышел в коридор. В зеркале вновь показался тот же измученный жизнью и желудком тип. Глядя на свое отражение, я понял, что не хочу жить. Апатия и безразличие заполнили меня. Режу-щая боль желудка так долго сопровождала меня, что мне казалось, будто я с ней родился. «Ты говно», – пронеслось снова в моей голове. Я вдруг отчетливо понял, что сию секунду нахожусь в той самой точке начала деградации, за которой нет возврата. Точка не возвра-та. Еще маленький шажок, один маленький шажок и все – я скользну вниз на дно жизни, как по ледяной горке. Дикий страх тут же схватил меня со спины, проникнув снизу вверх ледяным холодом по позвоночнику. Я застыл в оцепенении. И в груди моей истерично забился слабый человечек, который хотел жить, который задыхался, словно уже лежал в тесном гробу и сверху жизнь вот-вот начнет забрасывать его землей. Сначала он истерил, после закипел злостью и решил бороться. «Все, закончил с этим, не будь говном, борись!» – сказал я мысленно отражению. Я прислушался к желудку, тот замер в подозрительном спокойствии, словно отключился. Болей не было. Я почти протрезвел. Меня колотил мел-кий озноб, кружилась голова, слабость оплела тело. Шатаясь, я выключил свет, лег в кро-вать, поджал ноги и свернулся калачиком – отгородился от внешнего мира мысленным ко-коном и отключился в забытьи. Кокон стал греть меня изнутри. Я провалился в безмятеж-ный сон, в котором видел себя здоровым, без живота, подкаченным, с открытой доброй улыбкой, прекрасно выглядящим и давно забывшим, что такое любая боль – я смотрел на окружающий мир и будто парил над ним.

Утром воскресенья я не смог встать с кровати. Я попробовал, но не смог. Тело словно обессилило за ночь, желудок болел и ныл. Я пошарил рукой подле кровати, натк-нулся пальцами на бутылку минеральной воды и сделал несколько больших глотков. Вода потекла в желудок и резанула его в нескольких местах, усилив боль. Я снова закрыл глаза и пролежал так на кровати с полчаса. Надо было идти в ванную. Я собрался с силами, встал и, шатаясь, скрюченный пошел в ванну.

– Что случилось? – взволновалась мать, встретившись со мной в коридоре.

– Желудок… – тихо промямлил я.

– Опять!? – недовольно взвилась та.

Я промолчал, глянул на мать и зашел в ванную комнату.

– Жрешь что попало, вот он у тебя и болит постоянно! – выдала мать в спину. – Что один мучился с желудком, что этот теперь! Боже, как мне все это осточертело просто!

Я закрыл за собой дверь, экономя ничтожные силы и не желая никак реагировать, встал под душ. Горячие струи приятно упали на спину и затылок, потекли вниз. Я покач-нулся, успев ухватиться за стену. Желудок дергало спазмами. Я настолько ослаб, что даже мочалкой с трудом водил по телу. Сердце гулко стучало в висках. Через полчаса я вышел из ванной, мать стояла в коридоре и обеспокоенно смотрела на меня.

– Болит? – спросила она сочувственно.

– Да, мам, болит, – буркнул я и поплелся в кровать.

– Тебе надо обследоваться, – сказала она, идя следом.

– Да, надо, – механически произнес я, не имя сил даже обдумывать другой ответ.

Я лег в кровать. Пока я двигался, желудок резало, и начало дергать тупой болью, когда лег. В двери комнаты появился отец.

– Желудок? – лаконично строго произнес он. – Болит?

– Да конечно желудок! – выпалила мать, всплеснув руками. – Ест, что попало! Я ему давно говорила! Уже устала одно и то же говорить! Не слушает же! Вот! Пожалуйста! Допрыгался! Заработал язву или что там! Мать не слушает – вот результат!

Она шумела, я бессильно морщился – сил возражать не было. Отец подошел ближе, оценил мое состояние опытным взглядом, разочарованно цыкнул: «Надо лечиться…»

– Да, надо, – кивнул я, вытирая незаметно пот со лба, выступивший от слабости. – Па, купи минералки и этот сироп с обезболивающим…

– Опять минералка! Какая минералка!? Ты что, ей лечиться, что ли собрался!? – за-вопила вновь мать.

Я закрыл глаза.

– Так, ладно, я за лекарствами, сейчас все принесу, – сказал отец и засобирался.

– Может, тебе кашки манной сварить? – тихо спросила мать.

– Да, ма… свари… – сказал с усилием я.

– Толь, и молока купи два пакета! – крикнула мать в коридор. – Я Ромке кашу ва-рить буду сейчас!

– Хорошо, куплю, – раздалось недовольно в ответ, дверь хлопнула, отец ушел.

– Ох, сынок, сынок! – вздохнула мать и пошла на кухню.

Через час я уже осторожно ел горячую кашу. Мать принесла тарелку к кровати. Желудок заныл сильнее, но после первых ложек утих. Тарелка каши вошла с трудом. Есть не хотелось совсем.

– Надо, надо, ешь! – настаивала мать. – Ешь всю!

– Знаю, ма… я ем, – вяло бурчал я и толкал в себя кашу, закончив, вернул тарелку.

– Все!? – сказала мать.

– Да, все, спасибо, ма, полежу теперь, отдохну, – сказал я, чувствуя, что силы иссяк-ли, откинулся на подушку.

Мать вышла из комнаты. Следующие полчаса я боролся с легкой изжогой, слыша сквозь дрему, как родители ругались и перешептывались на кухне на повышенных тонах обо мне. Время замедлилось. Словно жизненное колесо, в котором я барахтался без уста-ли, вдруг заклинило, и меня швырнуло об его стенки со всего маху. К вечеру я понял, что о выходе на работу не стоит даже и думать – я еле перемещался скрюченный по квартире, обессилено отдуваясь после каждой пары десятков шагов. Я позвонил Сергею и сказал, что неделю поболею дома.

– Хорошо, Роман! – бодро ответил Сергей. – Давай, лечись! Мы тут с Верком пово-юем за троих, не переживай!

Дни потянулись однообразно. Мать суетилась подле меня наседкой. Ведомая мате-ринским инстинктом, она словно вышла из своего состояния анабиоза и хлопотала на кух-не, бесперебойно откармливая меня диетической едой. Организм замер в точке шаткого равновесия. Желудок болел по-прежнему, но с каждым утром все меньше. Хотя, к ночи его регулярно прихватывало, боли обострялись после полуночи, не давая мне спать. Я их терпел. Странное поведение. Я сам себе не мог его объяснить. Злость на себя – вот, что являлось причиной. Каждую ночь я ненавидел себя за все прошлое. За все свои слабости. За начавшуюся деградацию. Именно слабость бесила больше всего. Она представлялась мне чем-то вязким, будто киселем. И я барахтался в нем все меньше, не желая тратить си-лы на преодоление жизненных обстоятельств и трудностей. И это бесило дико. «Слабак, слюнтяй, чмо, лох, говно», – называл я себя мысленно по-всякому, лишь бы вызвать со-противление собственной бесхребетности. Я не хотел пасовать перед жизнью. За нее надо бороться. Я накручивал себя мысленно, пытаясь раздуть в себе тот самый огонек жизни. Время шло уныло – мать хлопотала, пичкая меня каждый час едой, отец, по первому ее требованию, ходил в магазин и возвращался с нужными продуктами. Я начал быстро вос-станавливаться. К третьему дню у меня появился устойчивый аппетит, но я все еще был слаб, сильно похудел, и постоянно кружилась голова. Желудок вел себя странно, днем практически не болел, а к ночи начинались боли, усиливавшиеся после полуночи и дер-жавшие меня в мучительном напряжении до трех или четырех часов утра. И так каждые сутки – чем лучше я чувствовал себя днем, тем хуже ночью. Лекарства не помогали, обез-боливающие микстуры тоже. Я пил их ложками, но эффект словно не действовал ночью – на десять минут боль стихала и тут же возвращалась нестерпимой резью. Родители засы-пали в своих комнатах, дом затихал, а я сворачивался калачиком под одеялом, зажимал желудок пальцами и терпел. Боль была нестерпимая, желудок сначала ныл, потом отдавал резью, а после начинал дергать мышечными спазмами. Время ночью замедлялось практи-чески до полной остановки, я будто даже чувствовал, как оно продвигалось вперед скуд-ными каплями метронома – кап, кап, кап… К концу ночи боли вдруг пропадали и я засы-пал мгновенно, измученно проваливаясь в забытье.

– Тебе надо обследоваться, – с серьезным лицом сказал отец.

– Зачем? – сказал я. – Я и так знаю, что у меня язва. Ничего нового мне врач не ска-жет. Нужно просто нормально питаться и все…

– Ну так питайся! – Не выдержал отец, замахав рукой, как саблей. – Сколько раз тебе говорить! Сам знаешь, что нужно делать и ничего не делаешь, жрешь что попало, а потом лежишь скрюченный!

Я промолчал, отец вышел из комнаты. Вошла мать, принесла кашу.

– Держи, осторожно, горячо, – сказала она, тяжело вздохнула и села рядом.

– Спасибо, мам… – буркнул я и уселся на кровати.

– Кушай, кушай, сынок, поправляйся, – вздохнула вновь та. – Главное, чтоб у тебя ничего не болело. Для матери это самое главное, чтоб ее ребенок был здоров…

– Надо будет, наверное, и вправду сходить и проглотить этот шланг, сделать гастро-скопию, – сказал я, покончив с кашей.

– Надо, надо, сынок! – горячо поддержала мать. – Сходи обязательно!

– Ма, да я пока так себя плохо чувствую… слабость… я по квартире то еле-еле хожу, а до поликлиники точно не дойду, – улыбнулся болезненно я и откинулся на подушку.

– Давай, я с тобой схожу! – с готовностью предложила мать. – Возьмем и вместе сходим! Обследоваться тебе надо обязательно, мне это не нравится, что ты лежишь тут зеленый, а я переживаю!

– Как будто мне нравится… – ухмыльнулся я криво и слабо. – Сходим…

– Когда?

– Ма, через пару дней, я отлежусь немного, и сходим, хорошо?

– Хорошо, все, договорились! Это когда, получается, в пятницу?

– Да, в пятницу…

– Все! В пятницу идем! Отдыхай, сынок, поправляйся, выздоравливай! – мать до-вольная энергично встала и вышла из комнаты.

К пятнице за два дня мое состояние не улучшилось, а вроде как даже чуть ухудши-лось. Я соблюдал постельный режим, правильно и вовремя питался, пил лекарства. Днев-ные боли уменьшились, а ночные усилились. В пятницу около полудня я и мать пошли в поликлинику. Желудок начал ныть, недовольно отзываясь на любые движения моего тела. Я оказался на улице впервые за целую неделю, голова слегка кружилась. Мать поддержи-вала меня под руку. Желудок заныл сильнее.

– Добрый день, как нам пройти гастроскопию? – выдавил я из себя у окошка регис-тратуры, улыбкой превозмогая боль.

Женщина по ту сторону сказала, что надо оплатить процедуру и завтра с утра нато-щак можно ее пройти. Я прошел, вернее вяло как старик прошаркал через весь вестибюль поликлиники к кассе, заплатил деньги и записался на утро субботы.

– Во сколько? – поинтересовалась мать.

– Завтра в десять. Натощак… – буркнул я, нервно сжимая и разжимая руки от неути-хающей боли. – Пошли домой, ма, надо мне полежать…

– Пошли, сынок, пошли! – засуетилась она, поддерживая меня под руку и всматри-ваясь тревожно в лицо. – Ты ужасно бледный!

– Ничего, отлежусь, оклемаюсь…

За полчаса мы доковыляли до дома. Я с неимоверным облегчением лег в кровать, но радость тут же улетучилась – желудок грыз меня изнутри. Остаток дня я промучился, в ночь получил очередное обострение, пролежал скрюченный до пяти утра и обессиленный уснул. В восемь глаза открылись сами. Уже не спалось. Желудок сосал и скреб внутри, требуя пищи, я заливал его минералкой, пытаясь обмануть. Мы вышли с матерью из дома в девять и поковыляли в сторону поликлиники. Я чувствовал себя еще слабее, голова кру-жилась, тело не слушалось и тряслось мелкой дрожью.

– Выпейте вот это, – протянул мне врач металлический стаканчик. – Минут через десять желудок занемеет и приступим…

Я выпил жидкость, та потекла вниз, обволакивая изнутри пищевод. Через десять минут я его уже не чувствовал.

– Ложитесь на левый бок, поджимайте ноги поближе к груди и не распрямляйте их, дышите носом, – произнес врач спокойным голосом нужные фразы, держа в руках длин-ную черную змею-шланг с тяжелой продолговатой головкой.

Через несколько секунд я почувствовал, как ловким движением врач протолкнул змею мне в глотку и та пошла дальше вглубь. Захотелось воздуха, я решил вздохнуть, но тут же сообразил, что рот занят. Легким холодком паника подобралась по позвоночнику в мозг. Я, помня указания, задышал носом, время словно остановилось. Змея пролезла глуб-же, шевелясь уже в желудке. Я задышал чаще, мелкими урывками, воздуха не хватало. Ноги чуть дернулись в желании распрямиться, но тут же сжался желудок. Я вернул ноги обратно в согнутое положение. Задышал чаще. Шланг завращался и ткнулся куда-то даль-ше, уперся в стенку желудка. Воздуха не хватало, я стал задыхаться, задвигал руками, не находя им места. Запаниковал. Попытался дышать ртом, мешал шланг. Воздух кончился. Я дернулся, желая схватить руками шланг и выдернуть его прочь, но врач опередил меня на долю секунды, вмиг освободив мою глотку. Я тут же хватанул ртом живительный воз-дух, устремившийся мне в легкие. Отдышался.

– Все, можете вставать, – флегматично произнес врач, вытер руки полотенцем, от-дал шланг медсестре, сел за стол и принялся писать.

– И как там у меня дела? – произнес я, надевая ботинки и вытирая рот.

– Дела неважные… – сказал врач, – у вас операционный случай. Язва.

– То, что язва, я знаю… – вздохнул я, обувшись.

Врач продолжал молча писать.

– А что, без операции никак? – сказал я, сникнув в душе и как раз достигнув состо-яния полнейшего безразличия к собственной судьбе.

Врач писал, размашисто и поспешно заполнял бланк, закончив, посмотрел на меня.

– У вас язва сразу на входе в двенадцатиперстную кишку. В очень нехорошем мес-те. Когда она воспаляется, то перекрывает проход, и еда не может пройти дальше по пи-щеводу. Я сейчас не смог аппаратом пройти дальше, язва не пустила…

– И что это значит?

– Это значит, что нужна операция! – развел руками врач.

– И если сделать операцию, то все пройдет? Какие шансы?

– Шансы пятьдесят на пятьдесят, – чуть помедлив, произнес врач и возобновил пи-санину. – Вы или забудете, что такое проблемы с желудком раз и навсегда или всю жизнь будете питаться жидкой пищей через трубочку!

Меня передернуло. Я представил себя, сидящего одного в комнате на кровати и ря-дом мать, кормящую меня специально приготовленной едой. И так до конца жизни. Бррр!

– Доктор, ну, вы мне просто скажите… не как доктор, а по-человечески… – сказал я, смотря врачу в глаза. – Мне нужна эта операция или нет? Или у меня может так все прой-ти, если я стану нормально питаться?

Врач закончил писать, оторвался от стола, вздохнул и закрутил меж пальцев ручку.

– Идите домой, не нужна вам эта операция, питайтесь нормально… диетическое пи-тание, режим и не нервничать… язвы возникают и от нервов тоже! – сказал тот, протянул мне заключение. – Будьте здоровы!

Я поблагодарил врача и вышел из кабинета.

– Ну, что там!? – тут же насела с расспросом мать.

– Язва, – протянул я ей бумажку.

Мать пробежала глазами по строчкам: «Язва двенадцатиперстной кишки… вот! До-прыгался! Вот тебе и результат – язва! Ох, как вы мне надоели оба! Что один всю жизнь промучился с этой язвой, что второй теперь! Весь зеленый… пошли домой, надо поку-шать, а то голодный, с самого утра ничего не ел!

Я промолчал, сберегая силы. Настроение сразу улучшилось, будто приговоренному к расстрелу отменили казнь. Мы дошаркали домой, мать сварила кашу, я ее съел и лег спать. День я промаялся с легкими болями. Плановое обострение началось к полуночи. Я выпил лекарства, но почему-то именно эту ночную они не брали боль вообще.

Рези начались еще с десяти вечера. Я лег привычно – на бок, поджав ноги и уперев пальцы в солнечное сплетение. Пережатый желудок болел в таком положении вполовину меньше, но стоило ослабить нажатие пальцев, как рези тут же усиливались. Нервы, натя-нутые и так от постоянных болей, обострили свою чувствительность до предела. Резь уси-ливалась и к полуночи перешла в невыносимую. Такую сильную, какую я не испытывал никогда в жизни. Желудок начал гореть изнутри и его задергало спазмами. Рывки отдава-ли в нервы, заставляя непроизвольно дергаться ноги. Их движение хоть как-то отгоняло мысли от язвы и обманчиво ослабляло боль. Родители спали. В квартире стояла полная темнота и тишина. Я привычно остался один на один на всю ночь со своей болью. Время начало замедляться. Я думал о спасительном утре, когда боль, опять же по обыкновению, пройдет резко и разом, и я усну. Но чем больше я так думал, тем медленнее шел отсчет времени. Метроном в голове замедлял ход и ронял капли времени все реже – кап, кап.., кап…, кап...., кап..... Секунды словно падали на саму раскаленную язву, заставляя ее вспы-хивать болью все сильнее. Я лежал, стиснув зубы, в голове возникали разные мысли. Я на-чал, в который бессчетный раз, злиться на себя и думать, что мое теперешнее состояние, есть справедливая кара за мой образ жизни. Я не жалел себя физически и не хотел жалеть морально. Не придумывал успокаивающих и жалостливых мыслей. Я смотрел на ситуа-цию в лоб, давя зашевелившиеся зачатки жалости к себе в зародыше. Я сам вынес себе приговор – «виновен», и намерен был привести его в исполнение. «Никаких лекарств всю ночь, буду лежать так и терпеть», – решил я и стиснул зубы сильнее.

«По сути, твоя жизнь – говно… – разговаривал я мысленно сам с собой, – посмотри на себя, тебе двадцать восемь лет, нет жены, нет детей, нет квартиры, нет машины, нет нормальных отношений с родителями, нет здоровья, нет…»

Я периодически проваливался в забытье. Или мне так казалось. Боль довела мозг и нервы до исступления. Какие-то мысли кружились в голове, но я их уже не осознавал. Час ночи, два, три – я лежал в темноте, смирившийся с любым дальнейшим продолжением мо-ей жизни. Все стало абсолютно неважным, безразличие полностью парализовало меня. Осознание собственной никчемности вдруг стало столь гнетущим и тяжелым, что я запла-кал. Тихо, стараясь, чтоб никто не услышал мои всхлипы. Слезы потекли на подушку. Ка-жется, стало легче? Да нет, боль не унималась. Она жгла меня изнутри, плавя через раска-ленные нервы все тело. Боль достигла апогея и…

Я выключился.

Провалился в забытье. Точно не помню, но кажется, я потерял сознание. Оно слов-но обнулилось. Какие-то картинки всполохами полетели сквозь мое сознание ниоткуда и в никуда. Они возникали и тут же растворялись. Что за картинки? И там был я. Я видел себя в них. Они казались мне знакомыми, будто я видел их раньше и видел себя там раньше. Или должен был быть там позже. Со скоростью киноленты мелькали картинки в моем по-тухшем сознании, картинки абсолютно точно мне знакомые, но картинки, в которых я еще не был…

Я включился.

Именно так, именно включился. Никакое другое слово здесь не подходило. Боль ушла. Тело расслабилось полностью. Я вытянул ноги и распрямился полностью, получив несказанное наслаждение. Желудок не реагировал. «Язва закрылась», – понял я и тут же вспомнил про мгновение с летящими в мозгу картинками. Если и существует какая-то на-именьшая единица измерения времени – миг – то действо с картинками длилось именно самый короткий миг. Будто вспышка. Выключение – вспышка – картинки – включение. Я лежал и думал о случившемся. Случилось важное. Я не понимал всей важности случивше-гося, но четко ощущал одно – чья-то невидимая рука отсекла одним движением прошлое и положила в мое сознание книгу будущего. Чистую книгу. Без единой записи.

Я закрыл глаза и впервые за все эти дни уснул здоровым сном.

– Сынок, как ты себя чувствуешь? – услышал я голос матери, едва открыв глаза. Она стояла подле моей кровати, чуть подавшись вперед, нервно переминая одну руку в другой, и с состраданием вглядывалась в мое лицо.

– Ничего не болит, мам, – улыбнулся я. – Есть хочется.

– Кашки будешь!? – встрепенулась мать, обрадовано засуетилась. – Будешь!? Сей-час принесу! Я полчаса назад уже ее сварила! Сейчас!

Мать юркнула на кухню и засуетилась там. Я аккуратно, стараясь не скручивать тело, подтянулся на руках и сел на кровати.

– Как ты себя чувствуешь? Получше? – вошел отец и остановился посреди комна-ты, сдвинув строго брови.

– Да, нормально, намного лучше, – кивнул я.

– Не болит желудок?

– Вроде не болит.

– Ну, хорошо, – отец заскреб в затылке пальцем и вышел из комнаты на кухню.

– Да что ты путаешься под ногами! – донеслось из коридора, мать спешила ко мне с тарелкой каши. – Осторожно, сынок, горячо!

Следующие полчаса я с аппетитом жевал кашу, мать сидела рядышком на кровати, нервно улыбалась и поглаживала мою ногу поверх одеяла.

– Ничего, сынок, поправишься, выздоровеешь! Дай Бог, все будет хорошо! – приго-варивала она, повторяя слова, будто мантру.

– Да, мам, уже лучше, – успокаивал я ее. – Я думаю, все уже прошло, обострение прошло, язва закрылась…

– Ну, дай Бог, сынок… дай Бог, чтоб все было хорошо! Ты только кушай хорошо, ладно!? – посмотрела на меня мать жалостливо и вдруг, не выдержав, расплакалась.

– Мам, да ты чего!? – опешил я, взял ее инстинктивно за руку.

– Болит у тебя, сынок… – сквозь всхлипы еле выдавила мать. – И у меня болит…

– Мам, ну что ты? – не знал я, какие слова подобрать. – Все уже хорошо… Не болит у меня же… все хорошо… не плачь…

Я гладил мать по руке, не зная, куда провалиться от стыда. Грудь заныла чувством вины за слезы матери.

– Да ну тебя… – еле выдавила из себя она, утерла лицо, сделала над собой усилие и перестала плакать. – Все, покушал?

– Да, мам, все, – протянул я ей пустую тарелку.

– Ну, все, молодец, – шмыгнула носом мать. – Скажешь тогда, когда еще захочешь кушать, хорошо?

– Да, хорошо, мам, спасибо, – кивнул я.

– Ну, все, отдыхай, отдыхай, – мать поправила мое одеяло и вышла из комнаты.

Я резко пошел на поправку. Боли прекратились вовсе. Появился здоровый аппетит. Увидев себя в воскресенье вечером в зеркало, я ужаснулся – на меня смотрело тощее тело, потерявшее около восьми килограмм за неделю.

– Алло, привет, ну, ты как там? – раздался в мобильнике голос Веры в полдень по-недельника второй недели. Я лежал в кровати и читал какую-то книжку из тех домашних книг, что были прочитаны ранее и не по одному разу.

– Привет, Вер! – выпалил я радостно. – Да ничего, потихоньку, спасибо! Выздорав-ливаю, сижу тут на кашах, откармливают меня! Как вы там, работаете!?

– Да, трудимся тут по-маленьку! – звонко и бойко продолжала та. – Петю отправи-ли уже в первый рейс, второй – уже набили товар… так что, все нормально… ты когда пла-нируешь появиться?

– Вер, я думаю, эту неделю еще дома побуду, отлежусь, а то у меня только пару дней назад болеть перестало, – сказал я, сидя в кровати с телефоном. – А с понедельника следующего тогда и выйду…

– Ну, понятно, – сказала деликатно Вера. – Выздоравливай тогда, приходи, как смо-жешь, мы пока сами справляемся… дать тебе Серегу?

– Да, давай! – расплылся я в улыбке. – Поболтаю с ним!

– Привет, Ромыч! – раздался бодрый голос напарника в трубке. – Как ты там!?

– Привет, Серый! – Выпалил я, еще больше непроизвольно растягивая улыбку, ра-дуясь общению с напарником. – Да нормально я! Иду на поправку, со следующей недели уже вернусь в строй! Че там вы, как!? Петя уехал в первый рейс!?

– Да нормально все! – добродушно выдал Сергей. – Можешь не беспокоиться, ле-чись там спокойно, мы с Верой все сделаем тут вдвоем!

– Слушай, ты заказ сделал в Москву на парфюмерию!? – спросил я, не заметив, как мозг из режима отдыха автоматически переключился в рабочий.

– Не, пока не делал!

– А на складе есть остатки еще товара?

– Ну так… – засопел Сергей в трубку, задвигавшись в кресле. – Есть немного, но хо-довые позиций уже ушли все давно… Да че ты переживаешь! Выйдешь на работу, сядем и сделаем заказ вместе! Это делается за пять минут!

– Да я просто подумал, раз товар уже нужен, то чего ждать то? Прикинь, неделю си-деть без товара, а то закажешь, привезешь и будешь уже продавать!? А то еще кто-нибудь привезет вместо нас его сдуру…