Текст книги "Чужие"

К восьми двадцати четверга, 5 декабря, отец Стефан Вайкезик уже отслужил раннюю мессу, позавтракал и пошел в свой кабинет, чтобы выпить последнюю чашечку кофе. Он повернулся лицом к большому двустворчатому окну, из которого открывался вид на голые, покрытые снежной коркой деревья во дворе, и попытался не думать о проблемах прихода. Это было его время, которое он очень ценил.

Но мысли все равно возвращались к отцу Брендану Кронину. Викарий-отщепенец. Швырятель потиров. Брендан Кронин, который стал притчей во языцех в приходе. Свихнувшийся священник церкви святой Бернадетты. Брендан Кронин – кто бы подумал?! Не может быть. Просто не может быть, и все.

Отец Стефан Вайкезик прослужил священником тридцать два года, из них почти восемнадцать лет – настоятелем церкви святой Бернадетты, и за все время его никогда не мучили сомнения. Одна только мысль о сомнениях обескураживала его.

После посвящения его назначили викарием в маленький приход Святого Томаса, затерянный в пространстве Иллинойса, где пастырем служил семидесятилетний Дэн Тьюлин. Отец Тьюлин, обладатель тишайшего нрава, был сентиментальнейшим и милейшим из всех людей, каких знал отец Стефан Вайкезик. Дэн страдал артритом, ему отказывало зрение, он стал слишком стар для работы приходским священником. Любого другого священника отправили бы в отставку, без нажима дав понять, что пора на покой. Но Дэну Тьюлину позволили остаться, потому что он сорок лет прослужил в приходе и стал неотъемлемой частью жизни прихожан. Кардинал, большой поклонник отца Тьюлина, некоторое время подыскивал викария, который взял бы на себя гораздо больше ответственности, чем обычно ожидают от новобранца, и в конечном счете остановился на Стефане Вайкезике. Проведя в приходе всего один день, Стефан понял, что от него требуется, и ничуть не испугался. Он взял на себя почти всю работу. Лишь немногим молодым священникам по силам такая задача. Отец Вайкезик никогда не сомневался в том, что он справится.

Три года спустя отец Тьюлин тихо скончался во сне, в приход Святого Томаса назначили нового священника, а Вайкезика кардинал отправил в пригород Чикаго: настоятель тамошнего прихода Френсис Орджилл пристрастился к алкоголю. Но Орджилл не спился окончательно. Ему доставало сил, чтобы спасти себя, и он заслуживал спасения. Задача отца Вайкезика состояла в том, чтобы подставить отцу Орджиллу плечо, аккуратно, но твердо вывести его из затруднений. Сомнения ему не мешали, и он дал отцу Орджиллу то, что требовалось.

В течение следующих трех лет Стефан послужил еще в двух церквях, переживавших трудные времена. Те, от кого зависели назначения, начали говорить о нем как о «палочке-выручалочке его высокопреосвященства».

Самым экзотическим поручением стала командировка в благотворительный сиротский приют и школу пресвятой Богородицы во вьетнамском Сайгоне, где он провел шесть кошмарных лет, будучи вторым лицом после отца Билла Нейдера. Приют Богородицы финансировался чикагским епископатом и был одним из любимых проектов кардинала. Билл Нейдер имел два шрама от огнестрельных ранений – на плече и на правой икре. До появления отца Вайкезика он потерял двух священников-вьетнамцев и одного американца – их убили вьетконговские террористы.

Со дня приезда в зону боев в течение всей командировки Стефан не сомневался, что выживет и что его работа в этом земном аду стоит того. Когда Сайгон пал, Билл Нейдер, Стефан Вайкезик и тринадцать монахинь бежали из страны со ста двадцатью шестью детьми. Сотни тысяч погибли во время последовавшей резни, но даже перед лицом массовой бойни Стефан Вайкезик ни дня не сомневался, что и сто двадцать шесть – это немало. Он никогда не позволял отчаянию завладеть собой.

Когда Стефан вернулся в Штаты, ему предложили титул монсеньора – за то, что он в течение полутора десятилетий никогда не отказывался быть палочкой-выручалочкой. Но он смиренно попросил дать ему приход. После стольких лет.

И получил приход святой Бернадетты, в то время далекий от процветания. Долги составляли сто двадцать пять тысяч долларов. Церкви срочно требовался серьезный ремонт. Настоятельский дом превратился чуть ли не в развалину и грозил рухнуть при сильном ветре. У прихода не было своей школы. Число прихожан на воскресной мессе неуклонно уменьшалось уже десять лет. Сент-Бетт, как называли его некоторые служки, был именно тем вызовом, который требовался отцу Вайкезику.

Он никогда не сомневался, что может спасти Сент-Бетт. За четыре года он сделал так, что прихожан стало больше на сорок процентов, выплатил долги, отремонтировал церковь, а еще через год отстроил заново настоятельский дом. За семь лет он удвоил посещаемость церкви и расчистил землю под приходскую школу. Вознаграждая его неустанную службу матери-церкви, кардинал за неделю до своей смерти предоставил отцу Стефану столь желанное звание пожизненного священника, что гарантировало ему постоянное служение в приходе, который он возродил после финансового и духовного краха.

Гранитная прочность веры отца Вайкезика мешала ему понять, почему во время первой мессы в последнее воскресенье вера отца Брендана Кронина пропала без остатка и он в отчаянии и ярости швырнул священную чашу через алтарь. Перед лицом сотни верующих. Господи боже! Хорошо еще, что это не случилось на более поздних мессах, куда приходило больше прихожан.

Когда Брендан Кронин только появился в Сент-Бетт, более полутора лет назад, отцу Вайкезику он не понравился.

Во-первых, Кронин учился в Риме в Североамериканском колледже, чуть ли не лучшем образовательном заведении Церкви. Это было немалой честью, и выпускники колледжа считались сливками священничества, но нередко оказывались избалованными неженками, которые боялись испачкать руки и слишком много мнили о себе. Они полагали, что преподавание закона божьего детям ниже их достоинства, бесполезная трата их интеллектуальных способностей. А посещение заключенных после знакомства с великолепным Римом считалось в их среде невыносимо унизительным занятием.

Отец Кронин не только носил «римское» клеймо, но и был толстым. Не то чтобы совсем толстым, но определенно пухлым, с круглым, мягким лицом и светло-зелеными глазами, которые, на первый взгляд, казалось, свидетельствовали о лени и, возможно, о склонности впадать в грех. Сам отец Вайкезик был ширококостным поляком, в семье которого толстяки никогда не рождались. Его предки, польские шахтеры, эмигрировали в Штаты в начале двадцатого века, занимались тяжелой физической работой на сталелитейных заводах, на карьерах, в строительстве. У них рождалось много детей, которых удавалось прокормить только за счет бесконечных часов честной работы, и на то, чтобы толстеть, времени не оставалось. Стефан вырос, инстинктивно полагая, что настоящий мужчина должен быть крупным, но стройным, иметь толстую шею, широкие плечи и суставы, приспособленные для тяжелого физического труда.

К удивлению отца Вайкезика, Брендан Кронин оказался работягой. Он не приобрел в Риме ни высокомерия, ни спесивых замашек, был умным, добродушным, веселым, не брезговал посещением больных, обучением детей и сбором средств. Лучший викарий отца Вайкезика за восемнадцать лет.

Вот почему воскресная вспышка – и утрата веры, которая стала ее причиной, – так огорчила Вайкезика. Конечно, какая-то часть его души с нетерпением ждала возможности принять вызов и вернуть Брендана Кронина в лоно церкви. Отец Вайкезик начал карьеру, подставляя плечо священникам, попавшим в беду, и теперь ему предстояло сыграть эту роль в очередной раз. В памяти всплыли времена юности, пришло радостное чувство: на него снова ложилась ответственность за выполнение важной миссии.

Когда он снова пригубил кофе, в дверь кабинета постучали. Он сверился с часами на каминной полке, полученными в дар от прихожанина: бронзовая инкрустация по красному дереву, швейцарский механизм с точнейшим ходом. Часы были единственным предметом роскоши в комнате, заставленной простой и разномастной мебелью, с потертым псевдоперсидским ковром на полу. Часы показывали ровно половину девятого, и Стефан, повернувшись к двери, сказал:

– Входи, Брендан.

Брендан Кронин выглядел таким же угнетенным, как в воскресенье, понедельник, во вторник и в среду, когда они встречались в этом кабинете, чтобы обсудить кризис его веры и найти способы ее восстановления. Он был таким бледным, что веснушки на его коже горели, как искры, а каштановые волосы по контрасту казались рыжее обычного. Походка перестала быть пружинистой.

– Садись, Брендан. Кофе?

– Нет, спасибо.

Брендан обошел потрепанные кресла «честерфилд» и «моррис» и опустился в третье – ушастое, просевшее.

Поначалу Стефан собирался поинтересоваться, хорошо ли Брендан позавтракал или только поклевал тост и запил его кофе. Но он не хотел, чтобы тридцатилетний викарий чувствовал себя малым ребенком, а потому спросил:

– Ты прочел то, что я тебе предлагал?

– Да.

Стефан освободил Брендана от всех приходских обязанностей, дал ему книги и брошюры, в которых с интеллектуальных позиций доказывалось существование Бога и опровергались заблуждения атеистов.

– И поразмыслил над тем, что прочел, – продолжил отец Вайкезик. – Тебе удалось найти… то, что помогло бы тебе? – (Брендан вздохнул и отрицательно покачал головой.) – Ты продолжаешь молиться о получении наставления?

– Да. Но не получил его.

– Ты продолжаешь искать корни своих сомнений?

– Похоже, корней нет.

Стефана все больше раздражала замкнутость отца Кронина, столь несвойственная молодому священнику. Обычно Брендан был открытым, разговорчивым. Но с воскресенья он ушел в себя, начал говорить медленно, тихо, скупо, словно слова превратились в деньги, а он – в скрягу, который не хочет расставаться ни с одним центом.

– Корни есть, должны быть, – настаивал отец Вайкезик. – То, из чего произросло семя сомнения, – первоначало.

– Оно просто есть, – пробормотал Брендан едва слышным голосом. – Сомнение. Оно есть, так, будто было всегда.

– Но его там не было: ты верил искренне. Когда начались сомнения? В августе, ты сказал? Что за искра их разожгла? Какой-то случай, один или несколько, из-за которого ты пересмотрел свои взгляды на мир.

– Нет, – тихо выдохнул Брендан.

Отцу Вайкезику хотелось заорать на него, встряхнуть, выколотить из него эту тупую угрюмость. Но он терпеливо сказал:

– Много хороших священников переживали кризис веры. Даже некоторые святые боролись с ангелами. Но у них были две общие черты: они теряли веру постепенно, на протяжении нескольких лет, и лишь потом наступал кризис. Все они могли указать на конкретный случай и наблюдения, из которых родилось сомнение. Например, смерть ребенка. Или рак, поразивший праведницу. Убийство. Изнасилование. Почему Господь допускает зло в мире? Почему допускает войны? Источники сомнения бесчисленны, хотя и хорошо известны. Доктрина церкви объясняет все это, но бесчувственная доктрина не всегда приносит утешение. Сомнения всегда возникают из конкретных противоречий между понятием божественного милосердия и реальностью человеческих скорбей и страданий.

– Это не мой случай, – сказал Брендан.

Отец Вайкезик продолжил:

– Единственное, чем можно снять сомнения, – сосредоточиться на противоречиях, которые не дают тебе покоя, и обсудить их с духовным наставником.

– В моем случае моя вера просто… обрушилась подо мной… неожиданно… как пол, который казался совершенно прочным, но весь сгнил.

– Ты не размышляешь о несправедливости смерти, о болезнях, убийствах, войнах? Говоришь, что-то вроде сгнившего пола? Который обрушился в одну ночь?

– Верно.

– Чушь собачья! – воскликнул Стефан, вскакивая со стула.

Его резкие слова и движения испугали отца Кронина. Он вскинул голову, его глаза расширились от удивления.

– Чушь собачья! – повторил отец Вайкезик, сопроводив свое восклицание гримасой и повернувшись к викарию спиной.

Он хотел шокировать молодого коллегу, вывести его из этого полугипнотического состояния, навеянного жалостью к себе, но, кроме того, его раздражали закрытость и упрямое отчаяние Кронина. Обращаясь к викарию и глядя при этом в атакуемое порывами ветра окно, разрисованное морозными узорами, отец Вайкезик сказал:

– Ты не мог пасть вот так, от истинно верующего священника в августе до атеиста в декабре. Просто не мог. Если только причиной не стало какое-то убийственное событие. Перемены в твоем сердце явно не случайны, отец, даже если ты скрываешь от себя причины. Но пока ты их не признаешь, не примешь, ты будешь оставаться несчастным.

Напряженная тишина повисла в воздухе.

Потом стало слышно приглушенное тиканье часов в корпусе красного дерева, инкрустированном бронзой.

Наконец Брендан Кронин сказал:

– Отец, пожалуйста, не сердитесь на меня. Я вас так уважаю… и настолько ценю наши отношения, что ваш гнев… вкупе со всем прочим… слишком тяжел для меня.

Довольный тем, что в раковине Брендана появилась трещина, пусть и небольшая, радуясь тому, что его маленькая хитрость принесла плоды, отец Вайкезик отвернулся от окна, быстро подошел к ушастому креслу и положил руку на плечо викария:

– Я не сержусь на тебя, Брендан. Я обеспокоен. Озабочен. Разочарован тем, что ты не позволяешь мне помочь тебе. Но я не сержусь.

Молодой священник поднял глаза:

– Отец, поверьте мне, я всей душой желаю получить от вас помощь для выхода из этого состояния. Но, по правде говоря, мои сомнения порождены не тем, что вы назвали. Я и вправду не знаю, откуда они взялись. Для меня это… загадка.

Стефан кивнул, сжал плечо Брендана, вновь сел за стол, закрыл глаза, задумался.

– Итак, Брендан, ты не можешь определить причину своего кризиса веры. А значит, твоя проблема имеет не интеллектуальную природу и вдохновляющее чтение тебе не поможет. Это проблема психологического свойства, корни ее находятся в твоем подсознании, ждут, когда ты до них докопаешься.

Открыв глаза, Стефан увидел, что викарий упорно размышляет над предположением о неполадках в глубине своего сознания. Это означало бы, что не Бог отвернулся от Брендана, а Брендан – от Бога. С личной ответственностью разбираться было гораздо проще, чем с мыслью, что Бога нет или что Бог больше не хочет его знать.

– Ты, вероятно, знаешь, что настоятелем Иллинойского общества Иисуса является Ли Келлог. Но вероятно, не знаешь о том, что в его подчинении есть два психиатра, тоже иезуиты: они пользуют священников нашего ордена, у которых возникают душевные и эмоциональные проблемы. Я мог бы устроить для тебя курс лечения у одного из них.

– Правда? – Брендан весь подался вперед.

– Да. Со временем. Но не сейчас. Если ты начнешь проходить курс, настоятель сообщит твое имя дисциплинарному префекту, который станет проверять твои действия за прошедшие годы – не нарушал ли ты обетов.

– Но я никогда…

– Я знаю, что никогда, – успокаивающе сказал Стефан. – Но должность дисциплинарного префекта обязывает к подозрительности. Хуже всего другое: даже если все закончится излечением, префект еще несколько лет будет не сводить с тебя глаз, предостерегать от неподобающего поведения. Это сузит твои перспективы. А ты, отец, до всех этих неприятностей казался мне священником с хорошими перспективами: монсеньорство, а то и больше.

– Нет-нет. Определенно нет. Не я, – сказал Брендан тоном, полным самоуничижения.

– Именно ты. И если ты справишься с этим, то все еще сможешь далеко пойти. Но если окажешься в списке префекта, то до конца своих дней будешь ходить в подозреваемых. В лучшем случае станешь тем, кем стал я: простым приходским священником.

В уголках глаз Брендана промелькнула улыбка.

– Для меня это будет честью. Я считал бы, что хорошо прожил жизнь, если бы стал тем, кем стали вы.

– Но ты можешь пойти дальше, хорошо послужить церкви. И я исполнен решимости предоставить тебе такой шанс. Поэтому прошу дать мне время до Рождества – я помогу тебе выбраться из этой дыры. Больше никаких ободряющих слов. Никаких споров о добре и зле. Я буду опираться на собственные теории относительно психологических нарушений. Мое лечение будет непрофессиональным, но дай мне шанс. До Рождества. А потом, если твое состояние не улучшится, если мы не приблизимся к ответу, я передам тебя в руки психиатров-иезуитов. Договорились?

Брендан кивнул:

– Договорились.

– Превосходно! – сказал отец Вайкезик. Выпрямившись, он оживленно потер ладони, словно собирался колоть дрова или заняться другими взбадривающими упражнениями. – У нас больше трех недель. В первую неделю ты откажешься от всех священнических одеяний, оденешься в мирскую одежду и явишься в детскую больницу Святого Иосифа, к доктору Джеймсу Макмерти. Он причислит тебя к сотрудникам больницы.

– В качестве капеллана?

– В качестве санитара – будешь выносить судна, менять простыни, все, что потребуется. О том, что ты священник, будет знать только доктор Макмерти.

Брендан моргнул:

– И какой в этом смысл?

– Ты поймешь еще до конца недели, – радостно сказал Стефан. – А когда поймешь, почему я отправил тебя в больницу, у тебя появится важный ключ к своей душе – ключ, который откроет двери и даст тебе возможность заглянуть внутрь себя. Может быть, ты поймешь причину потери веры и преодолеешь кризис.

На лице Брендана отразилось сомнение.

– Вы обещали дать мне три недели, – сказал Брендан.

– Хорошо.

Брендан машинально поправил пасторский воротничок, – казалось, его тревожила мысль о расставании с этим атрибутом, и отцу Вайкезику это представлялось хорошим симптомом.

– Ты съедешь из церковного дома и не появишься в нем до Рождества. Я дам тебе денег на еду и номер в недорогом отеле. Будешь работать и жить в реальном мире, не под церковной крышей. А теперь переоденься, собери вещи и приходи ко мне. Я позвоню доктору Макмерти и сделаю необходимые приготовления.

Брендан вздохнул, встал и направился к двери.

– Кое-что, возможно, подтверждает теорию о том, что моя проблема – психологическая, а не интеллектуальная. Меня одолевают сны… точнее, один и тот же сон, каждую ночь.

– Повторяющийся сон. Очень по-фрейдистски.

– Я вижу его начиная с августа, поначалу еженедельно или чуть чаще. Но на последней неделе он стал повторяться регулярно – трижды за последние четыре ночи. К тому же этот плохой сон повторяется несколько раз за ночь. Короткий, но… напряженный. Про черные перчатки.

– Черные перчатки?

Брендан поморщился:

– Я нахожусь в странном месте. Не знаю где. Лежу в кровати, кажется. Я вроде как связан. Мои руки неподвижны. И ноги. Хочу пошевелиться, бежать, выбраться оттуда, но не могу. Горит тусклая лампочка. А потом эти руки…

Его пробрала дрожь.

– Руки в черных перчатках? – подсказал отец Вайкезик.

– Да. Глянцевые черные перчатки. Виниловые или резиновые. Плотно сидят на руках и отливают глянцем, не как обычные перчатки. – Брендан отпустил ручку двери, сделал два шага к середине комнаты, встал там и поднял руки к лицу, словно они помогали вспомнить угрожающие руки из сна. – Я не вижу, кому принадлежат руки. Что-то происходит с моими глазами. Я могу видеть руки… перчатки… но только до запястий. А все остальное подернуто туманом.

Судя по тому, как Брендан упомянул о своем сне – напоследок и словно ненароком, – ему явно хотелось считать это обстоятельство несущественным. Лицо его, однако, стало бледнее обычного, а в голосе слышалась едва уловимая, но безошибочно угадываемая дрожь.

Порыв ветра обрушился на дребезжавшую раму окна, и Стефан спросил:

– Этот человек в черных перчатках говорит что-нибудь?

– Ничего не говорит. – Снова дрожь. Брендан опустил руки и сунул их в карманы. – Он прикасается ко мне. Перчатки холодные, гладкие.

Казалось, викарий чувствовал прикосновение перчаток прямо в этот момент. Заинтригованный, отец Вайкезик подался вперед на стуле и задал вопрос:

– В каком месте он касается тебя перчатками?

Глаза молодого священника остекленели.

– Они прикасаются… к моему лицу. Ко лбу. К щекам, к шее… груди. Холодные. Прикасаются почти повсюду.

– Они делают тебе больно?

– Нет.

– Но ты боишься этих перчаток и человека, который их носит?

– Я в ужасе. Но не знаю почему.

– Не разглядеть фрейдистскую природу этого сна просто невозможно.

– Наверное, – согласился викарий.

– Сны – это послания, которые подсознание отправляет сознанию, и в этих перчатках легко увидеть фрейдистскую символику. Руки дьявола тянутся к тебе, чтобы лишить тебя божьей благодати. Или они могут быть символами искушения, грехов, в которые тебя вовлекают.

Брендан, казалось, мрачно забавлялся при мысли о такой возможности.

– В особенности плотского греха. Ведь перчатки прикасаются ко мне повсюду. – Викарий вернулся к двери, взялся за ручку, но снова остановился. – Слушайте, я вам скажу кое-что странное… Этот сон… Я почти уверен: он не символический. – Брендан перевел взгляд со Стефана на поношенный ковер. – Думаю, эти руки в перчатках не символизируют ничего, кроме рук в перчатках. Я думаю… где-то, в каком-то месте, в то или иное время они были реальными.

– Ты хочешь сказать, что когда-то побывал в ситуации, похожей на ту, которую видишь во сне?

Викарий, по-прежнему глядя на ковер, сказал:

– Не знаю. Может быть, в детстве. Понимаете, это не обязательно связано с моим кризисом веры. Возможно, это две разные вещи.

Стефан отрицательно покачал головой:

– Два необычных и серьезных несчастья – утрата веры и повторяющийся ночной кошмар – беспокоят тебя одновременно. И ты хочешь, чтобы я не видел связи? Тут нет места для случайности. Связь должна быть. Но скажи мне, когда именно в детстве тебе угрожала невидимая фигура в перчатках?

– Два раза я серьезно болел. Может быть, меня во время жара осматривал доктор, который грубо вел себя или напугал меня. И этот опыт оказался таким травматическим, что я его подавил, а теперь он возвращается ко мне во сне.

– Врачи во время обследования пациента надевают белые, а не черные перчатки. И легкие, из латекса, а не тяжелые, из резины или винила.

Викарий набрал в грудь воздуха и выдохнул:

– Да, вы правы. Но я не могу отделаться от ощущения, что этот сон не символический. Думаю, это безумие. Но я уверен, черные перчатки – настоящие, такие же настоящие, как кресло «морриса» или эти книги на полке.

Часы на каминной полке пробили четыре.

Ветер, шелестевший внутри пустот, теперь завыл.

– Страшновато, – сказал Стефан, имея в виду не ветер и не гулкий бой часов. Он пересек комнату и похлопал викария по плечу. – Уверяю тебя, ты ошибаешься. Сон связан с твоим кризисом веры. Черные руки сомнения. Подсознание предупреждает тебя о том, что ты участвуешь в реальной схватке. Но ты бьешься не один. Я сражаюсь бок о бок с тобой.

– Спасибо, отец.

– И Бог. Он тоже рядом с тобой.

Отец Кронин кивнул, но его лицо и сутулые плечи выдавали полную безнадежность.

– А теперь иди и собирай чемоданы, – велел отец Вайкезик.

– Вы останетесь без помощи, когда я уйду.

– У меня есть отец Джеррано и сестры в школе. Иди.

Когда викарий ушел, Стефан вернулся за стол.

Черные перчатки. Всего лишь сон, по сути не очень страшный. Но отец Кронин выглядел таким испуганным, рассказывая о нем, что перед глазами Стефана до сих пор стоял этот образ: пальцы в глянцевых черных перчатках тянутся из тумана и щупают, пальпируют…

Черные перчатки.

У отца Вайкезика возникло предчувствие, что это будет одна из самых трудных спасательных миссий, которые выпадали на его долю.

За окном падал снег.

Был четверг, 5 декабря.