Текст книги "Призрачные огни"

Глава 12
Шарп

Джулио невзлюбил Энсона Шарпа с первого взгляда. С каждой минутой, проведенной в его обществе, эта неприязнь усиливалась.

Шарп вошел в дом Рейчел Либен в Пласеншии с таким наглым видом и так многозначительно предъявил свои документы агента Бюро оборонной безопасности, как будто ждал, что обыкновенные полицейские упадут на колени и начнут молиться на такую важную птицу, как он. Потом взглянул на распятую на стене Бекки Клинстад, покачал головой и сказал:

– А жаль. Хорошенькая была бабенка, верно?

С повелительной резкостью, рассчитанной на то, чтобы оскорбить, он сообщил им, что убийство Фернандес и Клинстад теперь является частью крайне секретного федерального дела, а местные полицейские по причинам, которые он не может – или не хочет – раскрывать, от него отстраняются. Шарп задавал вопросы и требовал ответов, но сам никаких ответов не давал. Он был крупным мужчиной, крупнее Риза. Руки, грудь и плечи казались высеченными из огромных кусков дерева, а шея по ширине равнялась голове. В отличие от Риза ему нравилось использовать свои внушительные габариты для унижения других. У него была привычка подходить к человеку поближе, почти вплотную и нависать над ним при разговоре, глядя сверху вниз с легкой, едва заметной, но все равно раздражающей усмешкой.

Он был хорош собой и явно гордился этим: густые светлые волосы, подстриженные у дорогого парикмахера, необычно яркие желто-зеленые глаза, как бы говорящие: я лучше тебя, хитрее тебя, умнее тебя, и так будет всегда.

Шарп заявил Орину Малвеку и другим полицейским из Пласеншии, что они должны освободить помещение и прекратить всякие расследования.

– Все собранные улики, все сделанные фотографии и все составленные документы должны быть переданы моей команде немедленно. Оставьте одну патрульную машину и двух офицеров и прикажите им всячески нам помогать.

Вне сомнения, Орину Малвеку Шарп нравился не больше, чем Джулио и Ризу. Малвек и его ребята были низведены до роли посыльных на побегушках у федерального агента. Разумеется, им это не пришлось по душе, хотя, прояви Шарп больше такта, черт возьми, хоть сколько-нибудь такта, они отнеслись бы ко всему значительно спокойнее.

– Я должен проконсультироваться с моим начальником по поводу ваших указаний, – заявил Малвек.

– Сделайте милость, – ответил Шарп. – А пока, пожалуйста, уберите всех ваших людей из дома. Да, и вы обязаны молчать по поводу того, что здесь видели. Это понятно?

– Я проконсультируюсь с начальником, – повторил Малвек. Когда он уходил, лицо его было красным, а в висках стучала кровь.

С Шарпом приехали двое в темных костюмах. Эти были помельче Шарпа и не такие наглые, но крутые и самодовольные. Они встали по бокам двери внутри спальни, как часовые в храме, и следили за Джулио и Ризом с нескрываемым подозрением.

Джулио раньше никогда не приходилось встречаться с людьми из этого Бюро. Они сильно отличались от агентов ФБР, с которыми ему иногда доводилось работать, и походили на полицейских еще меньше, чем фэбээровцы. От них за версту несло элитарностью, как резким одеколоном. Обращаясь к Джулио и Ризу, Шарп сказал:

– Я знаю, кто вы, и я немного знаком с вашей репутацией – два гончих пса. Вы вцепляетесь в дело, и вас не оторвать. В обычных обстоятельствах это похвально. Но в данном случае вам придется разжать зубы и отпустить. Яснее выразиться не могу. Понятно?

– Это наше дело, – сердито отозвался Джулио. – Оно началось в нашем районе, к нам поступил первый вызов.

Шарп нахмурился.

– Говорю вам, оно вас больше не касается. Что до вашего участка, так там нет такого дела, так что вам и не над чем работать. Все досье на Фернандес, Клинстад и Либена изъяты из ваших архивов, как будто их никогда не существовало. С этого момента всем занимаемся мы. Сюда скоро подъедет моя собственная команда судебных экспертов из Лос-Анджелеса. Нам от вас совершенно ничего не нужно. Comprende, amigo?[8]8
  Понимаешь, приятель? (итал.)


[Закрыть] Послушайте, лейтенант Вердад, вы уже отстранены. Спросите ваше начальство, если не верите.

– Мне это не нравится, – бросил Джулио.

– А и не требуется, чтобы вам нравилось, – заметил Шарп.

Джулио отъехал на два квартала от дома Рейчел Либен и вынужден был остановиться: злость душила его. Он резко подъехал к обочине, переключил скорости и выругался:

– Черт! Шарп настолько обожает сам себя, что, возможно, думает, что его мочу следует разлить по бутылкам и продавать в парфюмерном отделе.

За все десять лет совместной работы Ризу никогда не приходилось видеть Джулио в таком гневе. В бешенстве. Глаза его метали искры. Правая половина лица подергивалась от тика. Челюсти то сжимались, то разжимались, жилы на шее вздулись. Чувствовалось, как ему хочется что-нибудь разбить. Ризу пришла в голову забавная мысль, что, будь Джулио героем комиксов, у него из ушей пошел бы пар.

– Конечно, он задница, – заключил Риз, – но задница, обладающая большой властью и связями.

– Ругается как извозчик, черт бы его побрал.

– Полагаю, он делает свое дело.

– Нет, это он наше дело делает.

– Поехали, – попросил Риз.

– Не могу.

– Поехали.

Джулио покачал головой.

– Нет. Это особенное дело. У меня свои собственные обязательства перед этой девушкой, Фернандес. И не проси у меня объяснений. Думаешь, я на старости лет стал сентиментальным? Если бы это было просто еще одно дело, обычное убийство, я бы бросил в ту же минуту. Но это дело действительно особенное.

Риз вздохнул.

Для Джулио почти каждое дело было особенным. Может, он и не вышел ростом, особенно для детектива, но, черт побери, он был предан своей работе и так или иначе всегда находил повод для усиленных стараний даже по такому делу, которое другой полицейский давно бы бросил и, здраво рассуждая, был бы совершенно прав. Иногда он говорил:

– Риз, у меня здесь особые обязательства перед жертвой, потому что он был так молод, что не успел узнать жизнь, это несправедливо, это меня грызет.

А иногда говорил по-другому:

– Риз, это дело задевает меня лично, оно не такое, как другие, потому что жертва была так стара и так беззащитна, и если мы будем лениться проделать лишнюю милю, чтобы защитить наших стариков, то мы очень больное общество. И это грызет меня, Риз.

Иногда дело становилось особенным, потому что жертва была хорошенькой, и какая это ужасная трагедия, что такая красота потеряна для мира. Это тоже грызло его. Но он угрызался, и когда жертва была уродлива и, следовательно, ущербна, что делало несвоевременную смерть еще одним проклятием, а стало быть, несправедливостью. На этот раз Риз подозревал, что особое отношение Джулио к Эрнестине связано со сходством ее имени с именем его давно умершего брата. Не требовалось многого, чтобы заставить Джулио почувствовать себя в долгу перед жертвой. Любая малость годилась. Суть дела заключалась в том, что водоем его сочувствия и жалости был так глубок, что он сам мог там захлебнуться.

Выпрямившись за рулем и слегка постукивая себя кулаком по бедру, Джулио сказал:

– Вне сомнения, кража трупа Эрика Либена и убийство двух женщин связаны. Но как? Кто убил Эрнестину и Бекки? Те люди, что украли тело? Но зачем? И зачем прибивать эту несчастную к стене в спальне миссис Либен? Это же дикость!

– Поехали, – повторил Риз.

– И где миссис Либен? Что ей обо всем этом известно? Кое-что она знает, это точно. Когда я ее допрашивал, видно было, что она что-то скрывает.

– Поехали.

– И почему это дело связано с национальной безопасностью, потребовало внимания Энсона Шарпа и этого треклятого Бюро по оборонной безопасности?

– Поехали, – терпеливо повторил Риз, напоминая самому себе заевшую пластинку и понимая, что бесполезно даже пытаться отвлечь Джулио, но тем не менее делая такую попытку. Такой уж между ними был заведен порядок: Риз должен был сказать все, что ему полагалось, иначе у него осталось бы чувство, что он что-то недоделал.

Джулио, гнев которого уже несколько прошел, продолжал рассуждать:

– Наверное, это как-то связано с работой, которую компания Либена выполняла для правительства. Какой-нибудь оборонный проект.

– Значит, ты не собираешься бросать это дело, так?

– Я же сказал, Риз, у меня особенное отношение к этой бедняжке Эрнестине.

– Не беспокойся, они найдут, кто ее убил.

– Кто найдет? Шарп? Мы должны положиться на него? Он же – ослиная задница. Видел, как он одевается? – Сам Джулио, разумеется, всегда был одет безукоризненно. – Рукава пиджака по меньшей мере на дюйм короче, чем нужно, и их давно пора выпустить по шву. И ботинки свои он редко чистит: такое впечатление, что он в них по горам лазил. Как он сможет найти убийцу Эрнестины, если не в состоянии следить за своей обувью?

– У меня свое особенное чувство по поводу этого дела, Джулио. Я думаю, нам здорово намылят шею, если мы его не бросим.

– Я не могу просто взять и уйти, – решительно заявил Джулио. – Я буду продолжать. А ты можешь бросить, если хочешь.

– Я остаюсь.

– Я на тебя не давлю.

– Я с тобой, – проговорил Риз.

– Ты вовсе не обязан делать то, чего не хочешь.

– Сказал, остаюсь, значит, остаюсь.

Пять лет назад, проявив завидное мужество, Джулио Вердад спас жизнь четырехлетней Эстер Сюзанны Хагерсторм, единственной дочери Риза, маленькой и трогательно беспомощной. С точки зрения Риза Хагерсторма, времена года менялись, солнце вставало и садилось, прилив набегал и снова уходил только с единственной целью: доставить удовольствие Эстер. Она была центром, сердцевиной, целью и смыслом его жизни, и он потерял бы ее, если бы не Джулио, который, чтобы ее спасти, убил одного и едва не убил еще двоих. Так что Риз скорее отказался бы от наследства в миллион долларов, чем бросил своего напарника.

– Я и один справлюсь, – заверил Джулио. – Честно.

– Ты разве не слышал? Я с тобой.

– Мы вполне можем нарваться на дисциплинарное наказание.

– Я с тобой.

– Могут полететь наши повышения.

– Я с тобой.

– Значит, ты со мной?

– С тобой.

– Ты уверен?

– Уверен.

Джулио включил передачу, отъехал от обочины и направился прочь из Пласеншии.

– Ладно, мы оба подустали, надо немного отдохнуть. Я тебя довезу до дома, поспи несколько часов, я заеду за тобой в десять утра.

– А ты что будешь делать, пока я сплю?

– Может, и сам немного вздремну, – ответил Джулио.

Риз, его сестра Агнес и Эстер Сюзанна жили в Ориндже на Ист Эдамс-авеню в маленьком симпатичном домике, который Риз сам основательно переделал в свободные дни. У Джулио была квартира в престижном районе, в квартале от Четвертой улицы, на восточной окраине Санта-Аны.

Обоих дома ждали холодные постели. Жена Джулио умерла от рака семь лет назад. Жену Риза, мать Эстер, убили во время того же инцидента, когда он едва не потерял и дочь. Так что он вдовел на два года меньше, чем Джулио.

Они выехали на шоссе 57, направляясь по домам, и Риз сказал:

– А если ты не сможешь заснуть?

– Поеду в участок, поразнюхаю, что и как, постараюсь узнать, почему это Шарп так чертовски заинтересован в том, чтобы править бал. Может, спрошу кой-кого и насчет доктора Эрика Либена.

– А что мы будем делать, когда ты заедешь за мной в десять утра?

– Еще не знаю, – пожал плечами Джулио. – Но к тому времени я что-нибудь да придумаю.

Глава 13
Откровения

Они отвезли Сару Киль в больницу в краденой «Сабару». Рейчел договорилась об уплате всех счетов, оставила Саре чек на десять тысяч долларов, позвонила родителям девушки в Канзас и уехала вместе с Беном искать подходящее место, где бы провести остаток ночи.

К 3.35, сонные и уставшие, они нашли большой мотель на Палм-Каньон-драйв, где принимали посетителей круглосуточно. И хотя, как сказал Бен, от бело-оранжевых занавесок в их комнате его едва слеза не прошибла, а покрывала на кроватях напомнили Рейчел блевотину яка, но душ и кондиционер работали исправно, сами кровати были королевских размеров и с приличными матрасами, да и домик их находился в конце комплекса, подальше от дороги, так что они могли рассчитывать на покой, даже после того как город проснется. Короче, все было не так уж и плохо.

Оставив Рейчел на десять минут одну, Бен отогнал краденую «Сабару» на стоянку около супермаркета и вернулся пешком. Уходя и возвращаясь, он постарался не проходить мимо окон конторы мотеля, чтобы не вызывать любопытства ночного портье. Поскольку нужды в большой спешке уже не было, они смогут взять машину напрокат завтра.

Пока он отсутствовал, Рейчел сходила к автоматам за льдом и содовой. Теперь на маленьком столике стоял пластиковый контейнер, доверху полный льда, а рядом с ним – банки с диетической и обычной кока-колой, апельсиновым соком и пивом.

– Я подумала, тебе хочется пить, – сказала Рейчел.

Сейчас, когда напряжение немного спало, Бен вдруг ощутил, что они находятся, по сути, в центре пустыни и что вот уже многие часы он весь в поту. Стоя, он двумя глотками расправился с апельсиновым соком и открыл банку пива, которую осушил почти с той же скоростью. Затем сел и приступил к диетической кока-коле.

– Даже если учесть их горбы, интересно, как это верблюды выдерживают?

Она села с другого края стола, сгорбившись, как будто на плечи ее давил огромный вес, и тихо произнесла:

– Ну как?

– Что ну как?

– Спрашивать будешь?

Он зевнул, но не из вредности, не потому, что хотел рассердить ее. Просто возможность поспать казалась ему в данный момент куда более привлекательной, чем выяснение правды.

– Спрашивать о чем? – вяло уточнил он.

– О чем ты спрашивал всю ночь.

– Ты ясно дала понять, что отвечать не собираешься.

Она выглядела настолько печальной, что во всем существе Бена возникло холодное предчувствие смерти, и он подумал, не слишком ли был опрометчив, влезши так глубоко во все это ради любимой женщины. Рейчел смотрела на него так, как будто он уже умер – как будто они оба умерли.

– Если ты готова рассказать, – добавил он, – мне нет надобности задавать вопросы.

– Ты должен отнестись ко всему без предубеждения. В то, что я расскажу, невозможно поверить… это чертовски странно.

Он отпил кока-колы и спросил:

– Ты о том, что Эрик умер и воскрес из мертвых?

Рейчел вздрогнула от изумления и с открытым ртом посмотрела на него. Попыталась заговорить, но ничего не получилось.

Он наслаждался, ему никогда в жизни еще не удавалось добиться такой впечатляющей реакции.

Наконец она пробормотала:

– Но… но как… когда… почему…

– Откуда мне знать, почему я знаю? – заметил Бен. – Тебя интересует, когда я сообразил? Что мне подсказало?

Она кивнула.

– Ну что же, – начал он. – Если бы кто-нибудь хотел украсть тело Эрика, они наверняка приехали бы на машине, чтобы его увезти. Им не пришлось бы убивать женщину и красть ее машину. И еще эта брошенная в гараже в Вилла-Парке больничная одежда. Кроме того, ты была до смерти напугана с того самого момента, как я появился у твоих дверей вчера вечером, а тебя не так-то легко напугать. Ты же трезвая, уверенная в себе женщина, не из тех, кто легко впадает в панику. По правде сказать, мне не приходилось видеть, чтобы ты чего-либо боялась… разве что Эрика.

– Его действительно убил этот грузовик, правда. Дело тут не в том, что они неправильно поставили диагноз.

Бену немного расхотелось спать.

– Он занимался генной инженерией и был гением в этой области, – сказал он. – И изо всех сил хотел остаться молодым. Думаю, ему удалось подкорректировать гены, связанные со старением и смертью. А может, он создал новый искусственный ген, способствующий быстрому заживлению ран, восстановлению тканей… дающий бессмертие.

– Ты не перестаешь меня удивлять, – проговорила она.

– Такой уж я парень.

Усталость Рейчел сменилась возбуждением. Она не могла усидеть на месте, встала и принялась ходить по комнате.

Бен остался сидеть, попивая диетическую кока-колу. Всю ночь он трещал без умолку; теперь пришла ее очередь.

В ее печальном голосе звучали ужас и покорность.

– Когда Генеплан запатентовал свои крайне доходные микроорганизмы, Эрик мог выйти на рынок, продать 30 процентов акций и заработать за один день сто миллионов долларов.

– Сто? Черт!

– Два его партнера и трое ученых, у которых тоже были акции компании, хотели бы, чтобы он так поступил, потому что в этом случае они бы тоже хорошо заработали. Хотели все, кроме Винсента Бареско. Эрик отказался.

– Бареско? – перебил ее Бен. – Тот парень с «магнумом», которого я слегка приложил в кабинете Эрика, он что, тоже партнер?

– Он доктор Винсент Бареско. Один из тщательно подобранных исследователей, а также один из немногих, кто знает о проекте «Уайлдкард». По существу, только шестеро в курсе дела. Шестеро и я. Эрик любил передо мной похваляться. Так или иначе, Бареско поддержал Эрика, и он же убедил остальных. Если компания остается в руках нескольких человек, им не придется угождать пайщикам. Они могут себе позволить потратить деньги на какие-либо рискованные проекты и ни перед кем не отчитываться.

– Как, например, попытаться найти секрет бессмертия или чего-то подобного.

– Они не рассчитывали достигнуть полного бессмертия, только увеличить продолжительность жизни, добиться регенерации. На это потребовалось много денег, тех самых, которые пришлось бы уплатить пайщикам в качестве дивидендов. Но все равно Эрик и остальные богатели, получая скромные отчисления от общих доходов, так что у них не было острой потребности в капитале, который они бы получили, если бы продали часть акций.

– Регенерация, – задумчиво произнес Бен.

Остановившись у окна, Рейчел осторожно отодвинула занавеску и посмотрела на еле видную в ночи автомобильную стоянку мотеля.

– Видит Бог, – продолжала она, – я не специалист по рекомбинантным ДНК. Ну в общем, они хотели создать доброкачественный вирус, который бы «вносил» новый генный материал в клетки тела и помещал его точно в хромосомные цепочки. Представь себе этот вирус в виде скальпеля для генной хирургии. Он способен делать тончайшие операции, которые невозможно сделать с помощью обычного скальпеля. Способен присоединиться к определенной части хромосомной цепочки, при этом либо уничтожая уже имеющийся ген, либо внося новый.

– И они это сделали?

– Да. Потом им потребовалось точно определить гены, связанные со старением, видоизменить их и создать тот генный материал, который вирус будет вносить в клетки. Эти новые гены должны будут остановить старение и значительно усилить работу естественной иммунной системы, что заставит организм вырабатывать большие дозы интерферона и других заживляющих веществ. Понимаешь?

– В основном.

– Они даже верили, что им удастся заставить человеческий организм регенерировать разрушенные ткани, кости и основные органы.

Рейчел все еще смотрела в ночь. Ему показалось, что она побледнела. Но не из-за увиденного за окном – она глубоко переживала то, что ей приходилось ему рассказывать.

Наконец она заговорила снова:

– Их патенты приносили им кучу денег, горы. Вот они и потратили Бог знает сколько десятков миллионов, пытаясь разгадать эту загадку, сложить все детали в стройную картину, одновременно дробя эту работу таким образом, чтобы никто не догадался, как много усилий они вкладывают в свои исследования. Это был финансируемый частным образом эквивалент проекта «Манхэттен», а засекречивался он почище разработок по атомной бомбе.

– Засекречивали… потому что в случае удачи хотели приберечь возможность продлить жизнь только для себя?

– Частично да. – Опустив занавеску, она отвернулась от окна. – Но, держа все в тайне и предоставляя такую возможность лишь избранным, ты только подумай, какую власть над миром они бы приобрели. Они даже могли создать новую господствующую расу долгожителей, которые своим существованием были бы обязаны им. А угроза отказать в этом благодеянии служила бы хорошей дубинкой для всех непослушных. Я часто слышала, как Эрик рассуждал об этом, мне все казалось ерундой, пустыми мечтами, хотя я и понимала, что в своей области он гений.

– Эти люди в «Кадиллаке», которые гнались за нами и пристрелили полицейских…

– Из Генеплана, – сказала она, снова принимаясь возбужденно ходить по комнате. – Я узнала машину. Она принадлежит Руперту Ноулсу. Он внес начальный капитал и помог Эрику развернуться. Он следующий за Эриком главный партнер.

– Богатый человек… и он рискует своей репутацией и свободой, не останавливается перед убийством двух полицейских…

– Да, чтобы сохранить все в тайне. Он вообще-то не слишком щепетильный человек. И если ему предоставится такая возможность, думаю, от его щепетильности не останется и следа.

– Ладно. Ну, разработали они способ продлить жизнь и обеспечить стремительное заживление. Дальше что?

Рейчел и без того была неестественно бледна. Теперь ее прелестное лицо вдобавок как-то потемнело, как будто на него легла тень, хотя в комнате никакой тени не было.

– Дальше… они начали экспериментировать на лабораторных животных. В основном на белых мышах.

Поняв, что Рейчел приближается к самой сути своего повествования, Бен выпрямился в кресле и отставил банку кока-колы в сторону.

Она минуту помедлила, подошла к входной двери и проверила запор. Хотя замок был надежно закрыт, она, немного поколебавшись, взяла стул с прямой спинкой, стоящий у стола, наклонила его и подставила под дверную ручку для большей безопасности.

Несмотря на то что подобная излишняя осторожность казалась ему граничащей с паранойей, Бен возражать не стал.

Рейчел вернулась к кровати.

– Они сделали вливание мышам, изменили этих мышей, разумеется, используя мышиные гены, а не человеческие, но на базе той же теории и техники. Так они рассчитывали продлить им жизнь. И мыши, которые обычно живут очень недолго, стали жить дольше… в четыре раза дольше, при этом оставаясь молодыми. Некоторым мышкам наносились всяческие травмы – удары, порезы, проколы, переломы костей – и все заживало с поразительной скоростью. Они выздоравливали и прекрасно жили дальше, несмотря на практически уничтоженные почки. У них регенерировались легкие, наполовину съеденные парами кислоты. Они даже прозревали после того, как были ослеплены. И тогда…

Она умолкла, взглянув на забаррикадированную дверь, потом на окно, опустила голову и закрыла глаза. Бен терпеливо ждал.

Все еще не открывая глаз, Рейчел продолжала:

– Они обычно убивали некоторых мышей, чтобы потом произвести вскрытие и изучить ткани. Некоторых убивали, вводя в кровь воздух. Других – с помощью вливания смертельных доз формальдегида. В том, что они умерли, не могло быть сомнения. Они были совсем мертвые. Но те, которых не успели вскрыть, они… ожили. В течение нескольких часов. Сначала они просто лежали на лабораторных подносах, потом… начали дергаться, извиваться. Слабые, с мутными глазами… но они ожили. Еще через какое-то время они поднялись на лапки, принялись бегать по клетке, есть. Они ожили полностью. Такого никто не ожидал, ни один человек. Разумеется, перед тем как их убили, иммунная система этих мышек была многократно усилена, их продолжительность жизни была значительно увеличена, но… – Рейчел подняла голову и взглянула на Бена. – Но раз граница смерти пересечена… кто бы мог подумать, что из-за нее можно вернуться?

У Бена начали дрожать руки, по спине пробежал ледяной холод, и он понял, что только теперь начинает осознавать настоящее значение всех этих событий.

Его охватила странная смесь ужаса, благоговения и дикой радости: ужас от мысли о возможности возвращения, неважно кого, человека или мышки, из мертвых; благоговение от сознания, что человеческий гений, кажется, разнес наконец в прах связывающие все живое цепи смертности; радость, что человечество может быть теперь навеки избавлено от неизбежности потери близких и страха перед болезнями и смертью.

Как бы читая его мысли, Рейчел сказала:

– Может быть, когда-нибудь… может быть, даже очень скоро исчезнет страх перед могилой. Но пока еще нет. Пока нет. Потому что проект «Уайлдкард» оказался не совсем успешным. Ожившие мышки были… странными.

– Странными?

Она не стала объяснять, что имела в виду под этим пугающим словом, а добавила:

– Сначала ученые думали, что странное поведение мышей объясняется каким-то поражением мозга – возможно, не поражением мозговых тканей, а коренным изменением самой химии мозга, которая не может быть восстановлена даже с помощью повышенной регенерирующей способности. Но дело оказалось не в этом. Они продолжали выбираться из лабиринта и выполнять другие хитрые штуки, которым их научили еще до смерти…

– Значит, память, знания, даже характер в состоянии сохраниться на тот период, который разделяет смерть и возвращение к жизни.

Она кивнула:

– И это подтверждает, что некоторое время после смерти мозг продолжает частично функционировать, во всяком случае, достаточно, чтобы сохранить память до… воскрешения. Вроде компьютера, который при отключении электроэнергии начинает работать от батарей.

Бену уже совсем не хотелось спать.

– Хорошо, значит, мыши умели выбираться из лабиринта, но вели себя странно. Как? Как именно?

– Иногда они впадали в панику. Поначалу чаще, потом реже. И тогда бились о стенки клетки или бегали по кругу, гоняясь за собственными хвостами. Такое ненормальное поведение вскоре прошло. Но началось нечто более страшное… и это уже не проходило.

Было слышно, как к мотелю подъехала машина и остановилась на автостоянке.

Рейчел с беспокойством взглянула на забаррикадированную дверь.

В ночной тишине было хорошо слышно, как хлопнула дверца машины.

Бен еще больше выпрямился в кресле и напрягся. Послышались шаги. Человек явно направлялся прочь от домика Бена и Рейчел. Где-то далеко открылась и закрылась дверь.

Рейчел с облегчением расслабилась.

– Как ты знаешь, мыши от рождения трусливы. Они никогда не дерутся со своими врагами. У них нет возможностей для этого. Они спасаются бегством, увиливают, прячутся. Они даже не воюют между собой за территорию. Они робки и покорны. Но ожившие мыши вовсе не были робкими. Они дрались между собой и даже нападали на тех мышей, которые не были воскрешены. И пытались укусить ученых, которые ими занимались, хотя у мышей нет никаких шансов нанести вред человеку, и они обычно это сознают. Они впадали в ярость, царапали пол своих клеток, махали лапками в воздухе, иные даже сами себя царапали. Иногда такие приступы ярости длились минуту, но иногда продолжались до тех пор, пока мышь не валилась на пол от изнеможения.

Какое-то время оба молчали.

В комнате царила глубокая, замогильная тишина.

Наконец Бен нарушил молчание:

– Несмотря на эти странности у мышек, Эрик и его коллеги должны были быть на седьмом небе. Шутка сказать, они надеялись продлить жизнь, а в итоге вообще победили смерть! Разумеется, они жаждали разработать соответствующие методы и для изменения человеческих генов.

– Да.

– Несмотря на неожиданные приступы ярости у мышей и стремление к насилию.

– Да.

– Рассчитывали, что у людей подобной проблемы может и не возникнуть… или что с ней можно будет как-то справиться.

– Да.

– Итак, работа медленно двигалась… слишком медленно, с точки зрения Эрика. Стремление быть молодым, одержимость молодостью, помноженная на патологическую боязнь смерти, привели к тому, что он не захотел ждать, когда все будет выверено и безопасно.

– Да.

– Вот что ты имела в виду, когда спросила Бареско в кабинете Эрика, знает ли он, что Эрик нарушил основное правило. И каково же это основное правило для генетика или другого специалиста, занимающегося биологическими науками? Что он не имеет права экспериментировать на человеке, пока все имеющиеся проблемы не разрешены, на все вопросы не даны ответы на уровне экспериментов с животными?

– Именно, – подтвердила Рейчел. Она сложила руки на коленях, чтобы они не так дрожали, но пальцы все равно продолжали вздрагивать. – И Винсент не знал, что Эрик нарушил основное правило. Я знала, а их, вероятно, новость об исчезновении тела Эрика потрясла до глубины души. Они сразу поняли, что он сделал самую безумную, безответственную и непростительную вещь из всех, какие мог сделать.

– И что теперь? – спросил Бен. – Они хотят ему помочь?

– Нет. Они хотят его убить. Еще раз.

– Почему?

– Потому что он не сможет вернуться до конца, никогда не будет таким, каким был. Метод ведь еще не был доведен до совершенства.

– Он будет вести себя как те подопытные животные?

– Возможно. Будет впадать в ярость, станет опасным.

Бен вспомнил о бессмысленных разрушениях в доме в Вилла-Парке, о крови в багажнике «Форда».

– Понимаешь, – продолжала Рейчел, – он отличался жестокостью всю свою жизнь, был подвержен приступам гнева, которые ему едва удавалось сдерживать. Мышки сначала были тихими, а Эрик никогда таким не являлся. Так какой же он сейчас? Посмотри, что он сделал с Сарой Киль.

Перед глазами Бена встали не только избитая девушка, но и разгромленная кухня в доме в Палм-Спрингс и всаженные в стену ножи.

– И если Эрик в приступе такой ярости убил кого-то, – говорила Рейчел, – полиция, скорее всего, поймет, что он жив, и тогда все узнают о проекте «Уайлдкард». Поэтому его партнеры хотят убить его каким-нибудь окончательным способом, исключающим воскрешение. Не удивлюсь, если они сожгут тело дотла или расчленят его, а затем разбросают останки по разным местам.

«Милостивый Боже, – подумал Бен, – что это – действительность или какой-то театр ужасов?»

– А тебя они хотят убить, – сказал он, – потому что ты знаешь о проекте?

– Да, но это не единственная причина, почему им хочется до меня добраться. У них есть еще по меньшей мере две. Они, возможно, думают, что я знаю, где Эрик может спрятаться.

– Но ты ведь не знаешь?

– Есть кой-какие идеи. И Сара Киль еще одну добавила. Но уверенности у меня нет.

– Ты утверждаешь, что есть еще третья причина, по которой ты им нужна?

Она кивнула.

– Я напрямую наследую Генеплан, и они боятся, что я откажусь вкладывать такое количество денег в проект «Уайлдкард». Убрав меня, они имеют больше шансов получить контроль над корпорацией и сохранить проект в тайне. Если бы я опередила их и добралась до сейфа Эрика, где он хранил дневник с записями всех своих идей, у меня было бы неоспоримое доказательство, что такой проект существует, и тогда они бы не рискнули меня убрать. Без доказательства я очень уязвима.

Бен вскочил и принялся метаться по комнате, лихорадочно соображая.

Где-то в ночи, недалеко от мотеля, в гневе или страсти заорала кошка. Это продолжалось долго, звук то падал, то снова набирал силу, вызывая неприятное ощущение.

Наконец Бен остановился и спросил:

– Рейчел, а почему ты преследуешь Эрика? С чего это вдруг такая надобность добраться до него раньше остальных? Что ты собираешься делать, когда найдешь его?

– Убью, – заявила она без колебаний, и к тоске в ее глазах теперь добавились куда более характерные для Рейчел решимость и железная уверенность. – Его надо убить совсем. Потому что, если я этого не сделаю, он будет прятаться, пока не восстановится полностью, пока не обретет уверенность в себе, а потом убьет меня. Он умер, ненавидя меня, ненависть застлала ему глаза, когда он, как слепой, ринулся под грузовик. И я уверена, что она кипит в нем с того самого момента, когда он пришел в себя в городском морге. В его затуманенном и перекрученном мозгу я – как наваждение, и он не успокоится, пока я жива. Или пока он сам не умрет, на этот раз окончательно.