Текст книги "Нехорошее место"

Дин Кунц
Нехорошее место

Dean Koontz

THE BAD PLACE

Copyright © 1990 by Nkui, Inc.

This edition published by arrangement with InkWell Management LLC and Synopsis Literary Agency

All rights reserved

Серия «The Big Book. Дин Кунц»

Оформление обложки Ильи Кучмы

© В. А. Вебер, перевод, 2006

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019

Издательство АЗБУКА®

* * *

Учителя зачастую оказывают на нашу жизнь большее влияние, чем могут себе представить. Со средней школы и до настоящего времени у меня были учителя, перед которыми я всегда буду в неоплатном долгу, не из-за того, чему они научили меня, но потому, что они являли собой бесценные примеры беззаветного служения делу, доброты и щедрости души, тем самым вселив в меня несокрушимую веру в человеческую добродетель.

Эта книга посвящается:

Дэвиду О’Брайну, Томасу Дойлу, Ричарду Форсайту, Джону Боднару, Карлу Кэмпбеллу, Стиву и Джин Хернишин

 
Каждый глаз видит мира свою картину,
В ухе каждом песня своя звучит.
Вторгнись в душу любую – узришь такие глубины,
Тайны постыдные, список злодейств и обид.
Демоны жуткие ходят в людском обличье,
Часто страшней обитателей адских широт.
Вздрогнешь при виде их образин неприличных,
Но капля добра и любви в каждом звере живет[1]1
  Перевод Натальи Рейн.


[Закрыть].
 

Книга сосчитанных печалей

Глава 1

Ночь успокоилась и затихла, проулок будто превратился во всеми покинутый и безветренный участок побережья, оказавшийся в «оке» урагана, между прошедшей и приближающейся бурями. В недвижном воздухе висел слабый запах дыма, хотя самого дыма не было и в помине.

Распростертый на холодной мостовой, лицом вниз, Фрэнк Поллард не шевельнулся, когда к нему вернулось сознание. Ждал в надежде, что царящий в голове сумбур уляжется. Моргнул, стараясь сфокусировать взгляд. Но в глазах, казалось, колыхались вуали. Он глубоко вдохнул холодный воздух вместе с запахом невидимого дыма, поморщился от его едкости.

Тени нависали над ним, словно толпа закутанных в широкие одеяния фигур, сгрудившихся вокруг. Потихоньку глаза очистились от тумана, но в слабом желтоватом свете, источник которого располагался далеко за спиной, он мало что смог разглядеть. Большой контейнер для мусора, находящийся в шести или восьми футах от него, поначалу показался ему таким странным, что он принял его за некий артефакт инопланетной цивилизации. И лишь присмотревшись, Фрэнк понял, что видит перед собой.

Он не знал, где находится и как сюда попал. Хотя сознание вроде бы потерял всего на несколько секунд, потому что сердце колотилось так сильно, будто несколькими мгновениями раньше он бежал изо всех сил, спасая свою жизнь.

«Светляки на ветру…»

Обрывок фразы сверкнул в мозгу, хотя он понятия не имел, что означают эти слова. Когда он попытался сосредоточиться на ней и разобраться, о чем речь, тупая боль возникла над правым глазом.

«Светляки на ветру…»

Он застонал.

Между ним и контейнером среди неподвижных теней двигалась тень, быстрая и зловещая. Яркие зеленые глазки рассматривали его с ледяным интересом.

В испуге Фрэнк поднялся на колени. Слабый непроизвольный крик сорвался с губ, не похожий на человеческий голос. Скорее такие звуки могла издать дудочка, свирель.

Зеленоглазый наблюдатель метнулся в сторону и исчез. Кот. Всего лишь обыкновенный черный кот.

Фрэнк встал, покачнулся и чуть не упал. Причиной был какой-то предмет, который лежал на асфальте позади него, вплотную к ногам. Он наклонился, поднял его: дорожная сумка из мягкой кожи, плотно чем-то набитая, на удивление тяжелая. Он предположил, что сумка принадлежит ему. Точно этого не помнил. С сумкой в руке поплелся к мусорному контейнеру, привалился к его ржавому борту.

Оглядевшись, увидел, что находится меж двух рядов, как ему показалось, двухэтажных оштукатуренных жилых домов. Не светилось ни одного окна. С обеих сторон проулка автомобили жильцов стояли под навесами в соответствующих ячейках. Странное желтое свечение, грязное, цвета серы, более присущее газовому рожку, а не электрической лампе, исходило от уличного фонаря в конце квартала, слабое, оставляющее проулок, в котором он стоял, во власти теней.

Учащенное дыхание постепенно успокаивалось, замедлялся неистовый бег сердца, и тут он внезапно осознал, что не знает, кто он. В памяти сохранились только имя и фамилия, Фрэнк Поллард, но ничего больше. Он не помнил, сколько ему лет, чем он зарабатывал на жизнь, откуда пришел, куда направлялся, где оказался и почему. И так этому изумился, что у него перехватило дыхание. Но потом сердце вновь стремительно забилось, и он с шумом выдохнул воздух.

«Светляки на ветру…»

Что, черт побери, это означает?

Боль, которая ранее ощущалась только над правым глазом, начала распространяться по всему лбу.

В испуге он посмотрел направо, налево, в надежде найти хоть что-то знакомое, какой-нибудь якорь, зацепку в мире, неожиданно ставшем таким странным, совершенно незнакомым. Но поскольку ночь ничем не порадовала его, он обратил взор внутрь, пытаясь найти в себе хоть что-то свое, родное. Напрасно, память на поверку оказалась темнее проулка, в котором он очутился.

Он обратил внимание на то, что запах дыма уходит, замещаясь вызывающей тошноту вонью гниющего в контейнере мусора. От смрада разложения органической материи голову заполнили мысли о смерти, которые, в свою очередь, вызвали смутные воспоминания о том, что он бежал от кого-то… или чего-то… бежал, потому что его хотели убить. Но попытки вспомнить, почему он бежал и от кого, ни к чему путному не привели. Собственно, осознание того, что он спасал свою жизнь, было скорее инстинктивным, чем базировалось на воспоминаниях.

На него дохнул ветерок. И тут же воздух успокоился. Будто мертвая ночь пыталась вернуться к жизни, но сподобилась лишь на один выход. Клочок мятой бумаги, поднятый с места этим порывом ветра, зашуршал, скользя по мостовой, остановился, уткнувшись в его правую ногу.

Еще порыв.

Бумажку унесло.

И вновь ночь замерла.

Что-то, однако, происходило. Фрэнк чувствовал, что источник этих дуновений ветра опасен, чреват смертельной угрозой.

Почему-то возникло ощущение, что вот-вот его раздавит что-то огромное, невероятно тяжелое. Он вскинул глаза к небу, чистому, без единого облачка, сверкающему звездами. Если что-то и опускалось на него, то недоступное глазу.

Ночь опять выдохнула. Уже сильнее. Резко и влажно.

Он был в кроссовках, белых высоких носках, джинсах и синей, в клетку рубашке с длинным рукавом. Без пиджака, который ему бы не помешал. Впрочем, ночь выдалась не холодной, разве что прохладной. Холод шел изнутри, вместе с леденящим страхом, вот он и дрожал, зажатый между прохладной лаской ночного воздуха и этим внутренним холодом.

Порыв ветра стих.

В какой уж раз ночь замерла.

Убежденный, что нужно выбираться отсюда, и побыстрей, Фрэнк оттолкнулся от мусорного контейнера. Пошатываясь, двинулся по проулку, все дальше уходя от уличного фонаря в более глубокую тень, не имея какой-либо конкретной цели, движимый чувством, что здесь ему оставаться нельзя, а безопасность, если он мог ее где-то найти, следовало искать в другом месте.

Ветер поднялся снова и на этот раз принес с собой странный, едва слышный свист, будто где-то далеко заиграли на сделанной из кости флейте.

Пройдя несколько шагов, Фрэнк почувствовал себя более уверенно, глаза привыкли к темноте, он оказался между двумя железными решетчатыми воротами под оштукатуренными арками, справа и слева от себя.

Он попытался открыть левые ворота. Замка не было, их удерживал только засов. Петли заскрипели, заставив Фрэнка дернуться. Оставалось лишь надеяться, что его преследователь не услышал этого звука.

К настоящему моменту, пусть Фрэнк и не видел никакого врага, у него более не оставалось сомнений в том, что за ним кто-то гонится. Он знал это наверняка, как заяц знает, что на поле появилась лиса.

Ветер дул ему в спину, в ушах стоял тот самый, на одной ноте, свист, который издавала невидимая флейта. Свист этот пронзал его насквозь. Усиливал страх.

За черными железными воротами, в окаймлении папоротников и кустов, между двумя двухэтажными жилыми домами тянулась пешеходная дорожка. Она вывела Фрэнка в прямоугольный двор, освещенный тусклыми лампами. Двери квартир первого этажа выходили в крытую галерею, двери квартир на втором этаже – на балкон, тоже крытый, с железными прутьями ограждения. Темные окна смотрели на полоску травы, клумбы азалий и гортензий, несколько пальм.

Тени пальм падали на слабо освещенную стену, неподвижные, словно тени скульптур, а не настоящих деревьев. А потом вновь заиграла загадочная флейта, ветер набрал силу большую, чем прежде, и тени затанцевали, затанцевали. Да и тень Фрэнка побежала по стене, когда он торопливо пересекал двор. Он нашел еще одну дорожку, еще одни ворота, попал на улицу, на которую выходили фасады домов жилого комплекса.

Боковую улицу, без фонарей. Здесь никто не оспаривал главенство ночной тьмы.

На этот раз ветер дул дольше, чем до того, и сильнее.

А потом разом стих. Одновременно смолкла и флейта, тянувшая одну ноту, ночь замерла, словно на улице каким-то чудом воцарился вакуум: порыв ветра забрал с собой весь воздух. У Фрэнка заложило уши, как бывает при смене атмосферного давления, но, когда он пересекал мостовую, направляясь к припаркованным у противоположного тротуара автомобилям, ощущение это прошло.

Он попробовал ручки четырех из них, прежде чем нашел незапертый «форд». Сев за руль, оставил дверцу открытой, чтобы не погасла лампочка под крышей.

Посмотрел в ту сторону, откуда пришел.

Жилой комплекс спал, закутанный в ночную темноту. Обычные дома, но почему-то они казались зловещими.

И нигде ни души.

Тем не менее Фрэнк знал, что кто-то приближается, сокращает разделяющее их расстояние.

Он сунул руки под приборный щиток, вытащил связку проводов, напрямую, минуя замок зажигания, соединил аккумулятор и стартер, прежде чем сообразил, что такие не слишком уж распространенные навыки предполагают тесное знакомство с жизнью вне закона. И однако, он не воспринимал себя вором. Не было у него ни чувства вины, ни страха перед полицией, ни антипатии к ней. Собственно, в этот самый момент он с радостью обратился бы к копу, чтобы тот уберег его от преследователей. Он видел себя не преступником, а человеком, который давно уже бежит от неумолимого и не знающего жалости врага.

Когда Фрэнк потянулся к ручке дверцы, перед ним полыхнуло светло-синее пламя, и тут же стекла «форда» со стороны водителя взорвались. Мелкими осколками засыпало заднее сиденье. Поскольку переднюю дверцу Фрэнк закрыть не успел, осколки стекла посыпались не на него, а на мостовую.

Захлопнув дверцу, Фрэнк через дыру – ранее ее место занимало стекло – посмотрел на темные жилые дома. Никого не увидел, ни в одном из окон не зажегся свет.

Фрэнк включил передачу, снял автомобиль с тормоза, нажал на педаль газа. Отъезжая от тротуара, задел задний бампер стоящей впереди машины. Ночь прорезал возмущенный скрежет металла.

Но атака не прекратилась. Вспышка синего света продолжительностью в доли секунды озарила салон. И тут же по лобовому стеклу зазмеились тысячи линий, хотя Фрэнк не увидел, что по нему ударило. Он успел наклониться и крепко закрыть глаза, чтобы летящие осколки не ослепили его. Какое-то время не видел, куда едет, но ноги с педали газа не убрал: лучше столкнуться с препятствием, чем остановиться, нажав на тормоз, и позволить невидимому врагу настичь его. Осколки завалили салон, многие попали в голову. К счастью, стекло было безопасным, разбивалось в крошку, так что обошлось без порезов.

Он открыл глаза, прищурился, защищая их от потока встречного воздуха, увидел, что миновал половину квартала и выезжает на перекресток. Крутанул руль направо, чуть придавил педаль тормоза, повернул на более освещенную улицу.

Как огонь святого Эльма, сапфирово-синий свет поблескивал на хроме, и, когда «форд» огибал угол, лопнула одна из задних покрышек. Выстрела Фрэнк не услышал. А буквально через мгновение лопнула и вторая задняя покрышка.

Автомобиль качнуло, потащило налево.

Фрэнк движением руля попытался выровнять «форд».

Обе передние покрышки лопнули одновременно.

Автомобиль качнуло вновь, его еще продолжало тащить влево, но взрыв передних покрышек в какой-то степени компенсировал левостороннее скольжение, вызванное взрывом задних, что дало Фрэнку возможность сохранить контроль над автомобилем.

Опять он не услышал выстрелов. Не знал, как все это могло произойти, и при этом знал.

И вот это пугало больше всего: на каком-то глубоком подсознательном уровне он понимал, что происходит, какая таинственная сила уничтожает «форд» вокруг него и сколь малы его шансы на спасение.

Вновь синее мерцание.

Лопнуло заднее стекло. Осколки полетели в разные стороны. Несколько застряло в волосах.

Фрэнк обогнул угол и продолжал ехать на четырех спущенных колесах. Рев ветра, бьющего в лицо, не мог заглушить хлопанье об асфальт рваных покрышек и скрежет стальных дисков.

Он посмотрел в зеркало заднего обзора. Ночь расстилалась черным океаном, редкие уличные фонари, светящиеся в темноте, напоминали сигнальные огни судов, идущих двумя колоннами.

Согласно спидометру, после поворота ему удалось разогнаться до тридцати миль в час. Он попытался увеличить скорость до сорока миль, несмотря на спущенные колеса, но что-то стучало и щелкало под капотом, гремело и выло, двигатель кашлял, на большее автомобиль просто был не способен.

Он уже приближался к следующему перекрестку, когда фары то ли взорвались, то ли погасли. Точно Фрэнк сказать не мог. Столбы с фонарями стояли на достаточно большом удалении друг от друга, но Фрэнк все равно видел, куда едет.

Двигатель кашлянул, раз, другой, и «форд» начал терять скорость. Фрэнк не стал тормозить на перекрестке. Наоборот, надавил на педаль газа, но увы.

Отказало и рулевое управление. Руль только крутился в его потных руках, более ничем не связанный с передними колесами.

Вероятно, шины сорвало совсем. Диски высекали из асфальта золотые и бирюзовые искры.

«Светляки на ветру…»

Он по-прежнему не знал, что это означает.

И теперь, на скорости двадцать миль в час, «форд» сближался с бордюрным камнем по правую руку Фрэнка. Тот нажал на педаль тормоза, но она просто «утопла».

Автомобиль ударил в бордюрный камень, подпрыгнул, перескочил через него, по касательной соприкоснулся с фонарным столбом, измяв борт, и с грохотом врезался в большую пальму, что росла перед выкрашенным в белый цвет бунгало. В окнах зажегся свет еще до того, как грохот столкновения утих.

Фрэнк распахнул дверцу, схватил с пассажирского сиденья кожаную дорожную сумку, засыпанную осколками стекла, выскочил из салона, сбрасывая с себя все те же осколки.

Прохладный воздух показался ему обжигающе ледяным, потому что по лицу тек пот. Облизав губы, он почувствовал вкус соли.

Мужчина открыл дверь бунгало, вышел на крыльцо. Свет вспыхнул в окнах соседнего дома.

Фрэнк оглянулся. Облако светящейся сапфировой пыли надвигалось на него. Словно от огромного скачка напряжения, в двух кварталах позади начали рваться лампы уличных фонарей, и осколки стекла посыпались на асфальт. В сгустившемся сумраке Фрэнк, как ему показалось, разглядел высокую темную фигуру – расстояние между ними чуть превышало квартал, – которая направлялась к нему, но точно сказать не мог.

Слева от Фрэнка хозяин бунгало уже спешил по дорожке к пальме, в которую врезался «форд». Он что-то говорил, но Фрэнк его не слушал. Он не знал, от кого или чего бежит, почему так напуган и где надеется найти убежище, но все равно побежал, потому что знал: задержись он еще на несколько минут, его убьют.

Глава 2

Задний, без окон, отсек «доджа» освещали крошечные красные, синие, зеленые и белые индикаторные лампочки приборов электронного наблюдения, но основным источником света служил зеленоватый отблеск двух компьютерных экранов, отчего замкнутое пространство заднего отсека напоминало внутреннее помещение опущенного на глубину батискафа.

В удобных туфлях, бежевых брюках и темно-бордовом свитере Роберт Дакота сидел на вращающемся стуле перед двойным видеотерминалом. Подошвами отбивал такт по доскам пола, правой рукой дирижировал невидимым оркестром.

Уши Бобби были закрыты наушниками шлемофона, в дюйме от губ завис прикрепленный к нему маленький микрофон. В этот самый момент он слушал «Прыжок в час дня», исполняемую оркестром Бенни Гудмена классическую композицию, шесть с половиной минут блаженства. Рояль Джесса Стейси, труба Гарри Джеймса… Бобби с головой ушел в музыку.

Но при этом ни на секунду не упускал из виду происходящее на экранах. Правый был связан в микроволновом диапазоне с компьютерной сетью компании «Декодайн корпорейшн», перед зданием которой и припарковался фургон. Этот дисплей показывал, чем занимается Том Расмуссен в служебном помещении компании ночью со среды на четверг, точнее, в десять минут второго. Понятное дело, ничем хорошим он там заниматься не мог.

Расмуссен получал доступ, а потом один за другим копировал на дискеты файлы программы «Волшебник», нового, значительно превосходящего аналоги текстового редактора, разработку которого только-только закончили программисты «Декодайн». Файлы «Волшебника», конечно же, защищались всеми возможными способами, электронными крепостными стенами, башнями, рвами с водой, но Расмуссен был экспертом по компьютерной безопасности, а потому мог проникнуть в любую крепость, имея в своем распоряжении достаточно времени. И если бы «Волшебник» не разрабатывался в рамках внутренней компьютерной сети компании, не имеющей выхода в окружающий мир, Расмуссен добрался бы до этих файлов, не проникая в служебные помещения, с помощью модема и телефонной линии.

Ирония судьбы, но он уже пять недель работал в «Декодайн» ночным охранником. Его взяли на эту должность, потому что он представил тщательно изготовленные фальшивые документы, которые, однако, пусть и не сразу, позволили вывести его на чистую воду. Сегодня он пробил последний рубеж защиты «Волшебника». Оставались считаные минуты до того момента, как он мог бы покинуть здание «Декодайн» с коробочкой дискет, за которые конкуренты компании заплатили бы целое состояние.

Композиция «Прыжок в час дня» закончилась.

– Музыка смолкла, – сказал Бобби в микрофон.

Эта звуковая команда приводила к тому, что программа проигрывания компакт-дисков отключалась, открывая линию связи с Джулией, его женой и деловым партнером.

– Как ты, дорогая?

На своей наблюдательной позиции, в автомобиле, припаркованном в дальнем конце автостоянки, она слышала в наушниках ту же музыку. Джулия вздохнула:

– Вернон Браун когда-нибудь играл на тромбоне лучше, чем на концерте в Карнеги-холле?

– А что ты можешь сказать о барабанах Крупы?

– Звуковая амброзия. И возбуждающее средство. От такой музыки хочется прыгнуть с тобой в постель.

– Не могу. Сна нет ни в одном глазу. А кроме того, мы – частные детективы, помнишь?

– Мне больше нравится быть любовниками.

– Занимаясь любовью, денег на хлеб не заработаешь.

– Я бы тебе заплатила.

– Да? И сколько?

– Ну… раз уж речь зашла о хлебе… на полбатона.

– Я стою целый батон.

– Если уж на то пошло, ты стоишь целый батон, два круассана и булочку из отрубей.

Говорила она приятным, глуховатым и очень сексуальным голосом, который он так любил слушать, пусть даже и через наушники. В такие моменты казалось, что она ангел, шепчущий ему в уши. Она могла бы стать певицей одного из знаменитых оркестров, если бы жила в тысяча девятьсот тридцатых или сороковых годах… и если бы умела петь. Джулия прекрасно танцевала свинг, но вот насчет пения… Когда она пела под старые записи вместе с Маргарет Уайтинг, сестрами Эндрюс, Розмари Клуни или Марион Хаттон, Бобби покидал комнату, из уважения к музыке.

– Что поделывает Расмуссен? – спросила она.

Бобби глянул на второй дисплей, левый, подсоединенный к камерам слежения, установленным в служебных помещениях компании «Декодайн». Расмуссен думал, что отключил камеры и оставался незамеченным, но камеры наблюдали за ним ночь за ночью и фиксировали его противоправные действия на видеокассеты.

– Старина Том все еще в кабинете Джорджа Акройда, за компьютером.

Акройд возглавлял проект «Волшебник». Бобби посмотрел на правый дисплей, воспроизводящий картинку, которую Расмуссен видел на компьютере Акройда. Он только что скопировал на дискету последний файл «Волшебника».

Расмуссен выключил компьютер в кабинете Акройда.

Одновременно погас правый дисплей в фургоне Бобби.

– Он закончил, – продолжил Бобби. – Теперь у него вся информация.

– Червяк, – фыркнула Джулия. – Должно быть, очень доволен собой.

Бобби повернулся к левому дисплею, чуть наклонился вперед, наблюдая черно-белое изображение Расмуссена, сидящего за столом Акройда.

– Думаю, он улыбается.

– Мы сотрем улыбку с его физиономии.

– Давай поглядим, что он будет делать дальше. Хочешь пари? Он останется до конца смены, чтобы спокойно уйти утром… или смоется прямо сейчас?

– Сейчас, – ответила Джулия. – Или в самое ближайшее время. Слишком велик риск, что утром его возьмут вместе с дискетами. Он уйдет, пока в здании никого нет.

– Пари не будет. Думаю, ты права.

Изображение на дисплее дернулось, сместилось, но Расмуссен не поднялся со стула Акройда. Наоборот, откинулся на спинку, словно очень устал. Зевнул, потер глаза ладонями.

– Похоже, он отдыхает, набирается энергии, – прокомментировал Бобби.

– Давай послушаем еще какую-нибудь композицию, ожидая, когда же он уйдет.

– Дельная мысль. – Бобби дал команду проигрывателю сиди: – Звучит музыка. – И в наушниках послышались первые такты композиции Гленна Миллера «Под настроение».

Дисплей показал, что Том Расмуссен поднялся со стула в тускло освещенном кабинете Акройда. Снова зевнул, потянулся, пересек кабинет, остановился у одного из больших окон, посмотрел вниз, на Майклсон-драйв, ту самую улицу, на которой стоял фургон Бобби.

Если бы Бобби открыл заднюю дверцу и высунулся из фургона, то, скорее всего, увидел бы Расмуссена, стоящего у окна на третьем этаже и смотрящего в ночь. Его силуэт подсвечивался бы лампой, которая горела на столе Акройда. Но Бобби остался на месте, его вполне устраивала картинка дисплея.

Оркестр Миллера продолжал играть «Под настроение», громкость виртуозно варьировалась, то сходила на нет, то набирала мощь…

В кабинете Акройда Расмуссен наконец-то отвернулся от окна, посмотрел в объектив камеры, установленной на стене под самым потолком. Создавалось ощущение, что он смотрит прямо на Бобби, зная, что его видят. Подошел к камере на несколько шагов, улыбнулся.

– Музыка смолкла, – отдал команду Бобби, и оркестр Миллера мгновенно замолчал. – Что-то тут не так… – Последнее предназначалось для ушей Джулии.

– Проблемы?

Расмуссен остановился под камерой, по-прежнему лыбясь в объектив. Из нагрудного кармана форменной рубашки достал сложенный лист бумаги, развернул и поднял к камере. Послание состояло из двух слов, отпечатанных на лазерном принтере большими черными буквами: «ПРОЩАЙ, ГОВНЮК».

– Это точно, – ответил Бобби Джулии.

– Серьезные?

– Не знаю.

Но через мгновение уже знал: ночную тишину прорезали автоматные очереди. Он слышал их даже через наушники: бронебойные пули пробивали борта его фургона.

Джулия тоже услышала выстрелы.

– Бобби, нет!

– Сматывайся отсюда, крошка! Беги!

Произнося эти слова, Бобби уже срывал с головы шлемофон и скатывался со стула, а упав, постарался как можно плотнее вжаться в пол.