Текст книги "Ледяная тюрьма"

Тут он подивился себе: ну не клинический ли он безумец? Кто же в здравом уме добровольно согласится на труды в такой мертвой – и смертоносной – пустыне?

Дрожа всем телом, Харри опустил на глаза очки, пребывавшие до того надо лбом, и, открыв дверцу кабины, выбрался наружу. Ветер лупил изо всех сил, но Харри не обращал на его усилия никакого внимания. Раз бьет озноб, понимал Харри, значит, он – точно – жив.

В свете фар было хорошо заметно, что расселина в самом широком месте разверзается всего метра на три с половиной и быстро сужается к краям, между которыми на глаз было метров четырнадцать. Трещина, конечно, невелика, но вполне способна проглотить его. Глянув в черноту внизу, начинавшуюся там, куда не попадал свет фонарей вездехода, Харри понял, что до дна так просто не достанешь: надо углубляться на десятки, если не на сотни метров.

Он только пожал плечами и отвернулся от разлома. Сколько одежек было на нем напялено, и под слоями материи, что должны спасать от холода, его прошиб пот. Во всяком случае, он чувствовал на коже каплю влаги. Набрав массу, капля поползла по спине вниз.

Вторые аэросани затормозили, не доехав до снегохода Харри шести метров. Машина встала, но двигатель продолжал работать, а фары ярко гореть. Пит Джонсон высунулся из кабины.

Харри помахал ему и поспешил к его машине.

Лед под ногами зашевелился.

Странное дело. Харри остановился.

Лед не перестал двигаться.

На мгновение пришла было мысль об очередном сейсмическом толчке, отголосок которого решил потревожить их айсберг. Но ведь они нынче дрейфовали, то есть находились на айсберге, пустившемся в свободное плавание и отдавшемся, стало быть, на волю волн морских. Следовательно, какое-нибудь цунами подействует здесь совсем не так, как на леднике. Большая волна попросту будет трепать их айсберг в точности так, как это она делала бы со всяким кораблем, и, в отличие от корабля, айсберг вряд ли перевернется. Скорее всего никакое бурное море такой громаде ничего не сделает. Даже треска, стона, вспучивания или дрожи быть не должно.

И вдруг на его пути зазияла трещина: по льду зазмеилась зигзагообразная царапина, потом она стала жирнее, длиннее и шире, шире, шире, вот уже с его ладонь шириной, и опять еще шире. Стоило отвернуться от обрыва – и на тебе: прямо на глазах рассыпается в прах рыхлая и сильно растрескавшаяся стенка только что образовавшейся расселины.

Харри оступился, потом ринулся вперед и прыгнул через топорщащуюся зазубринами трещину, понимая, что вот прямо сейчас, пока он в воздухе, она раздается вширь, прямо под ним. Приземляясь, он не удержался на ногах, упал, затем быстро пополз прочь от этого страшного места.

За его спиной стена новой расселины лениво роняла вниз, в бездну крошащиеся на лету большие бруски льда. Навстречу им поднимался нарастающий гром. Содрогалась вся ледяная поляна.

Харри, продолжая стоять на коленях, еще не верил, что он вне опасности. Но угроза не миновала. Проклятие! Край пропасти продолжал осыпаться в яму, края трещины расходились все шире и шире, прямо на глазах.

Задыхаясь, хватая воздух ртом, он оглянулся, и как раз вовремя: ему непременно надо было видеть свой снегоход, двигатель которого не был заглушен и потому порыкивал, сползая и соскальзывая к краю пропасти. Падая, машина угодила в противоположную стенку расселины и зацепилась там за небольшой торос – ледяной отросток величиной с хороший грузовик. Сначала главный, а потом и запасной баки с топливом взорвались. Языки пламени, подхваченные ветром, взвились ввысь, но через какое-то мгновение опали, медленно угасая, по мере того как от обугленного остова экипажа отваливались и падали вниз все новые куски железа и пластмассы. Молочно-белый лед вокруг Харри и под его ногами окрасился в красно-оранжевые тона. Мерцающие огненные призраки еще немного покривлялись, потом пламя, пыхнув напоследок, погасло. Его поглотил мрак.

13 ч. 07 мин

Криофобия. Боязнь льда.

Обстоятельства, сложившиеся так, как они сложились, оказались много трагичнее привычных, то есть тех, в которых Рита Карпентер обыкновенно была вынуждена давить в себе приступы криофобии.

Одни куски тороса крошились и понемногу отваливались, тогда как другие самым причудливым образом меняли свои очертания – таково было воздействие цунами. Теперь совсем еще недавно выглядевшая незыблемой ледяная стена походила скорее на крепостные ворота: в ледяном валу образовался пролом, или, можно сказать, пещера, уводившая в толщу огромного тороса метров на двенадцать и раздававшаяся в ширину метров на девять. Высота провала достигала кое-где шести метров, не доходя в других местах и до трех, так что архитектоника не лишена была изысканности: одна сторона ворот имела гладкую скошенную поверхность, а вторая складывалась из бесчисленных булыжников и осколков льда, заполнявших пустоты между этими ледяными булыжниками. В итоге возникала прочная, потому что огромные и крошечные куски льда удерживали друг друга, мозаика из белых пятен почти одинакового тона, своей зловещей красотой заставившая Риту вспомнить старинный фильм «Кабинет доктора Калигари», изобиловавший кадрами, изображавшими страшные пейзажи.

Она помедлила на входе в это холодное убежище: ей не хотелось, да нет, она сопротивлялась самой мысли о необходимости переступить, вслед за Францем Фишером, порог, потому что была во власти неразумного, беспричинного чувства, говорившего ей, что путь, который ей предстояло пройти, уведет ее не только на пару метров вперед, но и, одновременно, в прошлое, вспять, в ту самую зиму, когда ей было шесть лет от роду и, еще, грохот и рев, и смерть, и погребение заживо в белой могиле…

Стиснув стучавшие друг о друга зубы и изо всех сил пытаясь задавить острый и едва не ввергающий в паралич страх, Рита вошла под ледовые своды. За спиной неистовствовала буря, но тут, в этих белых стенах, по ее ощущению, было сравнительно тихо, и даже можно было перевести дух, радуясь избавлению от укусов ветра и снега.

Посветив фонариком, Рита обследовала боковые стены и купол, пытаясь отыскать трещины или какие-то иные знамения, предупреждающие о том, что какой-то участок свода вот-вот рухнет. Пока что пещера выглядела вполне надежно, хотя еще один прилив цунами мог бы без труда обрушить и этот свод.

– Опасно, – произнесла она, не в силах скрыть в своем голосе нотки нервозности.

Франц не спорил:

– Но выбирать не из чего.

Все три надувные жилища были уничтожены. Пребывание на открытом ветру пространстве в течение достаточно продолжительного периода времени грозило переохлаждением организма. Причем гипотермия могла бы подкрасться незаметно, исподтишка, нимало не считаясь с их утепленными полярными костюмами и штормовками на меху. Потому острая нужда в укрытии взяла верх над опасностью, которая могла грозить им в пещере.

Все же они покинули свое убежище, чтобы вернуться в него вместе с коротковолновой радиостанцией. Аппарат поставили у дальней стены. Франц протянул провода от приемопередатчика через всю пещеру и подключил их к зажимам запасного аккумулятора, стоявшего на уцелевшем снегоходе. Рита включила станцию: шкала настройки засияла свечением цвета морской волны. Шорох статических разрядов и унылые посвистывания наполнили пространство пещеры, отражаясь от ледяных стен и поднимаясь под высокие своды.

– Работает, – произнесла с облегчением Рита. Натянув капюшон поглубже, так, чтобы была прикрыта шея, Франц сказал:

– Пойду погляжу, может, еще что найдется. – Оставив фонарик Рите, он вышел в метель, вобрав голову в плечи и наклонив ее вперед, готовясь встретиться с бушевавшим за воротами ветром.

Не успел Франц выйти за порог, как послышался сигнал срочной передачи: в эфир вышел Гунвальд, вызывавший всех со станции Эджуэй.

Рита рухнула на колени перед приемопередатчиком и поспешила подтвердить прием вызова.

– Какая радость слышать твой голос, – заговорил Гунвальд. – Все ли целы?

– Лагерь погиб, но мы с Францем в порядке. Отыскали укрытие в ледяной пещере.

– А Харри и остальные?

– Нам неизвестно, что с ними, – отвечала она и, пока произносила эти слова, в груди стало тесно от внезапно охватившей ее тревоги. – Их не было в лагере, они доделывали кое-какие мелочи. Подождем их еще четверть часа, а потом надо будет, если они не появятся, пойти на поиски. – Она замолчала в нерешительности, а потом откашлялась. – Дело в том… короче, мы дрейфуем.

На мгновение Гунвальд, похоже, потерял дар речи. Потом, справившись с собой, спросил:

– Ты точно знаешь?

– Сначала мы обратили внимание на ветер, он теперь дует с другой стороны. Потом уже посмотрели на компас, потом на еще один компас.

– Подожди минутку, – сказал Ларссон с хорошо различимым в голосе беспокойством. – Дай подумать.

Несмотря на шторм и сильные возмущения магнитосферы, как правило, сопутствующие дурной погоде, голос Ларссона звучал чисто, а все им сказанное было понятно. Но до станции отсюда по прямой, по воздуху, так сказать, было пока километров шесть с половиной. А вот как буря разыграется на славу, да и айсберг отнесет подальше на юг, наверняка со связью у них будут серьезные нелады. И Гунвальд, и Рита понимали, что связь скоро оборвется, но никто даже словом не обмолвился об этом.

Ларссон спросил:

– А большой он, этот ваш айсберг? Как ты думаешь?

– Совсем ничего про это не знаю. У нас еще не было возможности произвести хоть какую-то разведку. Пока что мы заняты тем, что ищем уцелевшие вещи. Копаемся в развалинах лагеря, чтобы спасти хоть что-то.

– Но если айсберг невелик… – голос Гунвальда заглушили статические помехи. Но он, похоже, и без того сходил на нет.

– Не поняла тебя. Повтори.

Шорохи статических разрядов.

– Гунвальд, ты меня слышишь?

Его голос возник снова:

– …Если этот ваш айсберг – не очень большой… Харри и остальные, быть может, и не дрейфуют вместе с вами.

Рита прикрыла глаза:

– Хотела бы я, чтобы так оно и было.

– Но так это или же совсем по-другому, положение далеко не безнадежно. Погода все еще не настолько испортилась, чтобы помешать мне выйти на спутниковой связи на базу ВВС США в Туле. А когда я оповещу военных летчиков, они смогут связаться с тральщиками МГГ. С теми кораблями ООН, что дожидаются несколько южнее.

– И что потом? Какой капитан, если только у него с головой все в порядке, поведет корабль в бурю, навстречу дурному зимнему шторму? Нормальный человек догадается, что и нас он так не спасет, а уж свой траулер со всей командой и собой в придачу точно погубит.

– Знаешь, на военной базе в Туле есть современный самолет, самой свежей разработки, поисковый. И еще у них там навалом разных вертолетов, которые никакой погоды не признают.

– Не изобрели еще такого самолета, который пробился бы через бурю, как та, что сейчас бушует у нас. Я уже не говорю про то, что на айсберг летчику надо еще посадить свою машину. А тут ветры на любой вкус.

Радиостанция только покряхтывала, да иногда попискивала или присвистывала. Но Рита чувствовала, что связь не оборвалась, что Гунвальд на том конце канала и никуда не пропал.

«Да, – подумала она. – У меня-то тоже нет слов».

Она поглядела вверх, туда, где прижатые друг к другу ледяные балки и булыжники образовывали в совокупности нечто вроде стрельчатого свода. Снег и ледяная пыль все-таки проникали через эту кровлю – были, значит, трещины, пусть небольшие и немногочисленные.

Наконец швед заговорил:

– Ладно, насчет самолета ты, пожалуй, права. Но все равно, нельзя терять надежду.

– Согласна.

– Потому что… ну… послушай, Рита, этот шторм должен когда-то кончиться… через трое-четверо суток.

– Или чуть позже, – опять согласилась она.

– У вас не так много еды.

– Если вообще есть хоть какая-то. Но пища не имеет такого уж важного значения, – сказала Рита. – Без еды можно протянуть и подольше, чем четверо суток.

И он, и она знали, что грозит им вовсе не голодная смерть. Самое главное – это пробирающий до костей, неусыпный холод.

Гунвальд сказал:

– Греться можно в снегоходах. По очереди. Как у вас с топливом?

– Да хватило бы на обратный путь. Если бы на эту станцию Эджуэй была дорога. Но не больше. А если больше, то совсем ненамного. Хватит, чтобы гонять двигатели пару часов. Но не на несколько суток.

– Ну, тогда…

Молчание. Статические разряды.

Он прорезался снова через несколько секунд:

– …Дозвонюсь до Туле все равно. Пусть знают. Может, они найдут ответ, который мы не замечаем. Они не так переживают, а чтобы решить задачку, лучше от нее отстраниться.

Она поинтересовалась:

– Эджуэй хотя бы цел?

– Полный порядок.

– А ты?

– Ни единой царапины.

– Приятно слышать.

– Буду жить. И ты тоже, Рита.

– Постараюсь, – отвечала она. – Я очень буду стараться.

13 ч. 10 мин

Брайан Дохерти нацедил бензина из резервуара стоявшего с задранным носом снегохода и покапал им вдоль шестидесятисантиметрового отрезка по кромке утеса.

Роджер Брескин изогнул химическую спичку и метнул ее в разлитый бензин. Пламя взвилось вверх, затрепетав гирляндой ярких, хотя и потрепанных, сигнальных флажков, но бензин через несколько секунд весь сгорел.

Встав на колени там, где только что на ветру пылал бензиновый костер, Брайан изучающе рассматривал край обрыва. Лед на кромке был шероховатым с зазубринами. А теперь, после небольшого пожара, тут была ровная гладь. Веревка скалолаза будет скользить по ней безо всякого трения и не станет ни цепляться, ни истираться.

– Сойдет? – спросил Роджер.

Брайан кивнул.

Роджер взял в руки один конец длинного, более чем десять с половиной метров, каната и, пятясь, побрел к снегоходу, развернутому фарами к обрыву. Добравшись до машины, он намотал канат на ее раму, а свободный конец закрепил еще на длинной штанге с резьбой, такой же, как те колышки, которыми зафиксировали на льду радиопередатчик. Вернувшись к Брайану, Роджер быстро обмотал второй конец каната вокруг груди молодого Дохерти, крест-накрест, а потом еще пропустил веревку под мышками. Вышла этакая подпруга или что-то вроде рыбацкой сети. Под конец Роджер сказал:

– Выдержит. Это – нейлон. Испытан на вес в полтонны. Только держись обеими руками за веревку поверх головы – будет не так давить на грудь и плечи.

Брайан не был уверен, что сумеет ответить ровным, без нервной дрожи, голосом, и потому лишь кивнул в ответ.

Роджер опять пошел к снегоходу. Саночный грузовой прицеп они уже отсоединили от машины. Забравшись в кабину, Роджер захлопнул дверцу. Потом, держа машину на тормозе, попробовал двигатель.

Брайан распластался на льду, налегая на него животом. Глубоко вздохнув через вязаную горнолыжную маску и миг, но только миг, помешкав, он решительно бросился вперед по ту сторону обрыва. В животе свело, ужас пронзил электрическим разрядом его тело. Канат натянулся, подтверждая, что он начал свое нисхождение, хотя от его макушки до края обрыва расстояние пока не превышало пяти-шести сантиметров.

Брайан не мог схватиться за канат чуть повыше головы обеими руками, как советовал Роджер. Если бы он сумел последовать этому совету, то смог бы перенести тяжесть своего тела на мышцы рук. Но пока веревка была слишком туго натянута и едва свешивалась за край обрыва – места для рук просто не было. И потому Брайан висел на канате, как мешок, а канат впивался в плечи. Сразу же разболелись суставы, потом боль поползла по спине, шее, добралась до затылка. Еще немного, и это пока переносимое, хотя и нерадостное ощущение перерастет в острую муку.

– Давай же, Роджер, – промычал он. – Скорее!

Висел он к ледяной стенке лицом. И ветер возил Брайана по гладкой поверхности, словно шлифуя ее.

Набравшись духу, он повертел головой, собираясь посмотреть вниз. Брайан надеялся увидеть лишь разверзтую черную пасть залива. Но вдали от ярко сияющих фар глаза его быстро привыкли к мраку, и очень скоро он стал различать, где светится лед гладкой лицевой панели, а где внизу идут изломанные уступами утесы, заваленные зазубренными ледовыми балками, но не доходящие до воды. До ее поверхности, на глаз, было метров восемнадцать-двадцать, может, двадцать два, и белые гребни волн взбаламученного моря выплывали из ночи стройными шеренгами и светили каким-то своим особым призрачным светом. Но, встречая на своем пути айсберг, четкий строй волнистых шеренг ломался, а сами волны неистово бились о лед, чтобы превратиться в брызги, пену и холодный туман.

Роджер Брескин так усердно тормозил, что снегоход оставался почти неподвижным.

Он в последний раз обдумал условия стоявшей перед ними задачи: в Дохерти метр восемьдесят росту, а до уступа, куда надо спуститься, метров шесть; следовательно, ему надо отмотать шесть метров каната, опуская Брайана, и потом еще чуть меньше двух метров понадобится на то, чтобы у Брайана была какая-то свобода передвижения по той ледяной полке, где лежит Джордж Лин. Они разметили канат, прицепив к нему в шести метрах от начала веревки ярко-красную тряпку; так что стоит этому яркому пятну скрыться за краем обрыва, и Роджер будет знать, что его товарищ встал ногами на уступ. Но канат необходимо подавать вниз как можно медленнее, не то парень невзначай долбанется о лед.

К тому же от фар снегохода до кромки обрыва всего двенадцать метров; если машина заскользит вперед чересчур резво, Роджеру не удастся остановить ее вовремя и тогда он угробит всех троих. Его тревожило, что самая малая скорость, которую удалось развить за рулем аэросаней, может оказаться слишком опасной для такой работы. Потому-то он все никак не решался приступить к затеянному ими делу.

Лютый порыв ветра протиснулся между Брайаном и ледяной стеной, а потом, ударив по нему справа, прижал его к поверхности айсберга. По инерции тело Брайана осталось слегка смещенным в левую сторону, так что висел он над пропастью под небольшим углом. Когда ветер на какой-то миг чуть приутих, сбросив скорость метров до тринадцати в секунду, Брайана повело уже вправо, а потом он и вовсе стал изображать собой маятник, мотаясь туда-сюда, да так, что ноги описывали дугу сантиметров в шестьдесят, если не во все девяносто.

Прищурясь, он поглядел вверх, туда, где канат соприкасался со льдом. И хотя он постарался пригладить этот участок кромки обрыва, разведя бензиновый костерок, все равно какое-то трение остается, а от изнашивания и истирания не застрахован никакой нейлон.

Прикрыв глаза, он расслабился, перестав даже и пробовать принять положение, при котором хоть немного можно ослабить режущие плечи и грудь подпруги. Во рту пересохло, словно он невесть как долго брел по безводной пустыне. Сердце колотилось так, будто вознамерилось вырваться на волю, даже если для этого понадобится сломать ребра.

Коль уж Роджер лучше его управляется со снегоходом и имеет немалый опыт в этом деле, представлялось логичным и разумно обоснованным, что только ему, Брайану надо будет спускаться вниз и спасать Джорджа Лина. Теперь Брайан очень жалел, что не приобрел в свое время нужной сноровки в умении обходиться с аэросанями. Да ладно, пусть он и в самом деле в этих машинах ничего не смыслит. Но какого дьявола так тянет резину тот, кто в них соображает?

Все его нетерпение мгновенно исчезло, как только веревка задергалась. А ухнул он вниз так, словно канат перерезали: ступни ударились об уступ с такой силой, что боль в ногах мгновенно отдалась в позвоночнике. В коленях хрустнуло – будто кто-то сломал в кулаке спичечную коробку. Он упал на лед, попробовал встать на ноги, но, не удержавшись, сорвался с карниза и нырнул вниз, в терзаемую ветром ночь.

Он так испугался, что даже не закричал.

Снегоход, кренясь вперед, двигался к обрыву.

Чтобы сбросить скорость, Роджер, отпустив на миг тормоза, тут же нажимал педаль снова. Помогало мало. Вот и красная тряпица, отмечающая на канате длину в шесть метров, ушла за край обрыва, а машина продолжала скользить. Снега тут не было, ветры не только очищали лед от заносов, но так отшлифовали его, что трение почти исчезло. Приходило в голову сравнение с отполированной хоккейной шайбой, откатившейся от бортика и лениво ползущей по зеркалу катка. Вот еще на три метра ближе к обрыву. Лучи фар пронизывали начинающуюся за кромкой пропасти вечную черноту. Наконец снегоход остановился. Чуть далее, чем в двух с половиной метрах от края обрыва.

Веревочная упряжь, ослабившая хватку, когда ноги Брайана очутились на карнизе, напряглась снова, сдавив грудную клетку и глубоко врезавшись в тело под мышками. Но у Брайана уже болели разбитые о карниз ступни, эта боль отдавалась в коленях и выше, ныла спина, потому, при наличии стольких напастей и по сравнению с ними, можно было, решил Брайан, счесть эту новую муку вполне терпимой.

Он только удивлялся, что до сих пор жив и не потерял рассудка.

На поясе, охватывавшем талию и предназначенном для инструмента, висел фонарик, с помощью которого Брайан смог увидеть летящие сверху снежные хлопья.

Стараясь не думать о плещущейся под ним ледяной воде, он поглядел вверх, на карниз, туда, куда прыгал, да промахнулся. Метром левее от места прямо над его головой с карниза свисали обтянутые перчаткой пальцы – это была правая, бессильно брошенная поверх тела рука Джорджа Лина.

Брайан снова качнулся, описав телом небольшую дугу. Да, жизнь его висела на веревочке. Однако теперь канат касался не только приглаженной бензиновым костром кромки обрыва, но и вдавливался в зазубренную грань карниза, – ее-то уж никто не закруглял. Каждое покачивание тела Брайана сильнее вдавливало канат в уже образовавшуюся в грани карниза впадину, так что люфт в этом нечаянно возникшем шарнире возрастал, а на голову Брайана сыпались ледяные крошки и стружки.

Сверху по глазам резанул луч фонаря.

Подняв глаза и откинув голову назад, Брайан увидел Роджера Брескина, сунувшего голову в пропасть.

Роджер лежал на льду, вытянув правую руку с фонариком далеко вперед. Левая ладонь его была поднесена ко рту, и Роджер что-то кричал в этот импровизированный рупор. Ветер рвал его слова на клочки, превращая их в бессмысленные звуки.

Брайан вяло помахал поднятой рукой.

Роджер, должно быть, сумел закричать еще громче:

– Ты цел? – Его голос звучал так, будто шел из недр длиннющего, километров в восемь, железнодорожного туннеля.

Брайан кивнул так энергично, как только мог: да, мол, не беспокойся. Говорить не было никакой возможности, и изъясняться приходилось жестами. А кивком разве передашь свой ужас или беспокойство из-за тянущей боли в ногах?

Брескин закричал, но Брайан расслышал только несколько сумевших долететь до него слов:

– Я пошел… снегоход… назад… дернуть тебя… наверх.

И в ответ опять кивнул.

Роджер пропал из виду, видимо, поспешив к аэросаням. Не выключая фонарик, Брайан опять прицепил его к поясу, так что светило теперь из-под правой ноги. Он потянулся вверх и вцепился в тугую веревку обеими руками, пытаясь облегчить растяжение плечевых мышц, которое грозило сместить верхние позвонки или вывихнуть плечевые суставы.

Снегоход потянул канат вверх. На этот раз ход можно было счесть плавным, особенно если вспомнить нисхождение. Теперь хотя бы его не било об утес, как при спуске.

Колени его уже были на уровне карниза, хотя стопы и голени висели еще в пропасти. Он помахал ногами в воздухе, а потом, подтянувшись, встал обеими ногами на узкую полку карниза, потом опустился на колени. Еще миг спустя, выпустив канат из рук, он поднялся во весь рост.

Локти болели, колени – вообще будто расплавились, а по ляжкам словно кто-то розгами хлещет. Но эти бедные ноги все-таки держали его.

Из кармана своей куртки он вынул здоровенный костыль – заостренный штырь с конической резьбой по всему вытянутому на двенадцать с половиной сантиметров телу и ушком в два с половиной сантиметра на тупом конце. На поясе Брайана висел и маленький молоток, который он снял, чтобы забить костыль в узкую трещину на передней поверхности утеса.

Тут сверху опять замигал фонарик Роджера.

Когда костыль надежно вошел в лед, Брайан снял с пояса бухту нейлоновой веревки, в бухте ее было чуть больше двух с половиной метров. Еще перед спуском на карниз он заблаговременно привязал один конец этого каната к карабинному зажиму; теперь же он соединил карабин с ушком костыля и завернул защелку на предохранителе карабина. Потом взялся за второй конец каната и обмотал канат вокруг себя. Эта узда удержит его на самом краю погибели, если он вдруг поскользнется и опять слетит с карниза. Однако добраться до Джорджа Лина она не помешает. Так обезопасив себя, он развязал узлы главного каната на груди и высвободился из веревочной упряжки, охватывавшей грудную клетку и пропущенной под мышками. Затем смотал главный канат в бухту и повесил ее на шею.

Опасаясь коварных порывов ветра, он встал на карачки и, скрючившись в этой не самой удобной позе, стал подбираться к Лину. За ним следовал луч фонарика, которым светил сверху Роджер Брескин. Свой фонарик Брайан опять снял с пояса и положил его на карниз, поближе к лицевой поверхности утеса, так, чтобы луч бил в лицо находившегося в глубоком обмороке человека.

В самом ли деле Лин только без сознания? А может, он уже неживой?

Прежде чем попытаться получить ответ на этот вопрос, ему удалось заглянуть в лицо Лина. Для этого пришлось перевернуть его на спину, да так, чтобы не скинуть ученого в пропасть. Но пока Брайан ворочал Лина, тот стал оживать и приходить понемногу в себя. Его янтарного цвета кожа – по крайней мере, те части лица, что выглядывали из-под маски – поражала какой-то необыкновенной бледностью. Через прорезь в маске он обнаруживал признаки жизни, но все его движения не сопровождались никакими слышимыми звуками. Очки покрывала изморозь, но глаза за стеклами были широко распахнуты; глаза эти глядели с неким смущением, но не чувствовалось даже намека на страдание от страшной боли или на безумие.

– Как ты себя чувствуешь? – изо всех сил заорал Брайан, стараясь перекричать визгливый вой ветра.

Лин непонимающе уставился на него и попытался сесть.

Брайан тут же придавил его к земле, точнее, ко льду.

– Лежи! Ты что, соскользнуть хочешь?

Лин повернул голову и посмотрел в темноту, из которой струился снежный поток. Когда он снова повернул лицо к Брайану, тот заметил, что Лин побледнел еще сильнее.

– Ты здорово поломался? – спросил Брайан. Конечно, на Лине был термокостюм, но все равно Брайан не был уверен, что у Джорджа все кости целы.

– Грудь побаливает, – сказал Лин, и голос его прозвучал достаточно громко, по крайней мере, Брайан расслышал его слова, несмотря на ветер.

– Сердце?

– Нет. Когда я оказался за краем… лед все еще ломался… волна поддела… утес наклонился. Я соскользнул, съехал вниз, как на санках… и приземлился сюда, боком, ударился немножко. Ничего больше не помню.

– Ребра не сломаны?

Лин глубоко вздохнул и поморщился.

– Нет, кажется, целы. Ушиблены только, так я думаю. Ноют, будь оно неладно. Но переломов нет.

Брайан снял с шеи свернутый в кольцо конец идущего наверх каната.

– Мне придется сделать для тебя что-то вроде ярма. Я обмотаю веревкой твою грудь. Стерпишь?

– А что, без этого разве нельзя?

– Нельзя.

– Ну так выдержу.

– Тогда садись давай.

Покряхтывая и постанывая, Лин осторожно переменил лежачее положение на сидячее, прислонившись спиной к стенке фасада ледовой горы и свесив ноги в бездну над морем.

Брайан скоренько соорудил упряжь и, завязав канат двойным узлом на груди Джорджа, поднялся на ноги. Они встали так, чтобы море и убийственный ветер остались позади. Сухие снежинки, больше похожие на зернышки, ударяли в переднюю стенку айсберга и, отскакивая от нее, рикошетом попадали в лица полярников.

– Так что у вас? Готово? – донесся с шестиметровой высоты над ними голос Роджера.

– Ага. Но ты только полегче, ладно?!

Лин быстро и очень громко хлопнул в ладоши. От перчаток отвалились огромные куски льда. Он попробовал пошевелить пальцами.

– Большой палец чувствую… и все вообще. Все пальцы шевелятся… только я плохо их чувствую.

– Все у тебя будет нормально.

– Не чувствую совсем… пальцы на ногах. Спать хочется. Нехорошо.

Тут он, разумеется, был прав. Конечно, если выкинуть человека на такой холод, телу захочется спать, чтобы сохранить драгоценное тепло, а тогда и смерть оказывается совсем неподалеку.

– Как только окажешься наверху, полезай в сани, – сказал Брайан. – Пятнадцать минут, и ты будешь теплый, как пирожок из жаровни.

– Ты добрался до меня как раз вовремя.

– Почему?

– Как это почему? Ты же рисковал жизнью.

– Ну, не совсем.

– Как это «не совсем»? Ты же погибнуть мог.

– Ну, можно подумать, что ты не сделал бы того же.

Тугой канат пошел вверх, уволакивая на себе Джорджа Лина. Подъем и в самом деле проходил плавно, Роджер старался. Но уже почти на самом верху, у кромки обрыва Лин застрял: плечи уже были выше края пропасти, а все остальное еще болталось на ветру. А сил подтянуться и перекатиться на ледник у него совсем не было.

Тут Роджеру Брескину сослужил славную службу весь былой опыт тяжеловеса и многолетних тренировок, укрепивших его мышцы штангами и гантелями. Роджер не стал ни тянуть канат, ни отгонять снегоход чуть дальше от пропасти. Он только вылез из кабины и, подбежав к обрыву, одной рукой вытащил Джорджа Лина, тем более что тому оставались до края обрыва считаные сантиметры. Разнуздав китайца, Роджер кинул освободившийся конец каната вниз, Брайану.

– Теперь тобой займемся… подожди немного… Джорджа только пристрою! – крикнул он вниз. И, хотя ветер рвал его слова на куски, Брайан услышал в голосе Брескина тревогу.

Еще какой-то час назад Брайан и не подозревал, что Роджер – этакая незыблемая скала, с бычьей шеей, массивными бицепсами и огромными руками – способен хоть когда-то испугаться. Теперь, заметив страх в глазах Роджера, Брайан меньше страдал от стыда за ужас, от которого сводило кишки. Раз уж жизнестойкий Роджер поддался панике, то и члену стоического рода Дохерти позволительно проявить слабость.

Взявшись за конец спущенного каната, Брайан ловко пристегнул спасительные веревки. Затем, высвободив из узды талию и вызволив второй конец короткой веревки из костыля, Брайан смотал канат в бухту, которую прикрепил на пояс для инструментов. Можно было бы попробовать забрать с собой и костыль, чтобы зря ничего не пропадало. Но не было ни инструмента, чтобы вырвать или вывернуть здоровенный штырь из прочно всосавших его губок трещины, ни физической силы для такого рискованного предприятия. Припасы, топливо, инструмент – все сейчас на вес золота. Никак нельзя было попусту транжирить или терять что бы то ни было из небогатого их имущества. Как знать, может быть, легкомысленно выброшенная вещь чуть позже окажется той самой спасительной соломинкой, вытягивающей всех, кто сообразил ухватиться за нее?