Текст книги "Мои дети – ангелы"

Дина Казакевич
Мои дети – ангелы

Жизнь до

^{Моим детям посвящается…}

Удивительная вещь – тест на беременность. Маленькая белая полоска с реактивом на конце может успокоить, обрадовать, разочаровать, а иногда даже напугать. Наверно, нет такой женщины в мире, которая отнеслась бы к результату этого теста спокойно.

Мы с мужем хотели ребенка. Я не могла забеременеть больше двух лет, и каждый раз, видя только одну полоску, ощущала разочарование и почему-то вину. По меньшей мере раз двадцать я надеялась увидеть две полоски и сказать мужу: «Я беременна!» Было все: и разочарование, и слезы, и лечение, и новая надежда, а затем опять опустошенность…

Пока в один прекрасный летний солнечный день тест не показал бледную-бледную вторую полоску, настолько бледную, что увидеть ее можно было лишь под определенным углом и при хорошем освещении. Но я ее увидела! Увидела и поняла, что, кажется, получилось!

Анализ крови подтвердил мою беременность. Я боялась радоваться сильно, но в душе просто ликовала: у нас получилось! у нас будет ребенок!

Врач-узист показал мне две точки на мониторе и сказал: «Их двое, и у обоих сердечки бьются», а потом добавил, что срок еще очень маленький, и возможно, одна из точек все-таки исчезнет.

Дома брат-медик рассказал мне, как рождаются детеныши акулы. В утробе им нечего есть, и они, чтобы выжить, пожирают друг друга, поэтому рождается всего один или два акуленка, но зато самые живучие. Таков закон природы – выживает сильнейший.

Я не хотела в это верить, гладила свой живот и просила обе свои точечки остаться со мной, не исчезать. «Места хватит всем, – убеждала я их, – я обязательно вас выношу и рожу». Я уже любила их и не хотела расставаться.

Чуть позже врач обрадовал нас, что обе точечки растут и развиваются, и все у них хорошо. А вскоре мы узнали, что у нас разнополая двойня: мальчик и девочка. Сбылась моя детская мечта – я стану мамой двойняшек!..

* * *

Так началась моя беременность. У меня появился здоровый аппетит, мне все время хотелось есть. Детская одежда маленьких размеров меня умиляла, мультики трогали до слез, а картинки с близнецами давали волю фантазии. Если я чувствовала какое-то недомогание, то напоминала себе, что беременна, и снова умилялась.

На четвертом месяце матка стала активно расти и тянуться в разные стороны. Это было довольно болезненно, поэтому я обратилась в женскую консультацию. Врач недолго думая дала направление на госпитализацию.

Я собрала свои вещи и поехала в дежурную больницу. В приемном покое мне сказали, что беременных смотрят не здесь, а в другом здании: выйти на улицу, повернуть налево, потом направо, сделать столько-то шагов. Я пошла по указанному маршруту, но не нашла нужного корпуса. Я запаниковала: живот болит, в руках сумки, куда идти – не знаю, но все же кое-как добралась до отделения гинекологии.

Почему я об этом рассказываю? Потому что это был мой первый опыт общения с равнодушными российскими медиками, и я осталась под большим впечатлением. Мне, наверно, надо было лечь на землю и помирать, чтобы на меня обратили внимание. А так – ну сидит и сидит, ходит и ходит себе пациент тихонько, значит, ничего страшного. Увы, твои проблемы, даже медицинского характера, – это только твои проблемы, и решать их в большинстве случаев приходится самому. Думаю, многие со мной согласятся.

Словом, я нашла отделение гинекологии, оформилась и легла на сохранение.

* * *

Странное дело – больница находилась в центре города, рядом с кремлем и городской администрацией, но при этом была весьма запущенной. Палаты – маленькие и убогие, санузел – просто без комментариев. Скажу лишь одно: в раковину, где мы умывались и мыли посуду после еды, уборщица выливала грязную воду после мытья полов. Антисанитария была жуткая.

А кормежка… Капуста вареная или тушеная, дешевая рыба с острым запахом, причем каждый день. Конечно, мы это не ели. Мясо? Что вы, беременным мясо не положено! Кормили нас наши родственники и друзья. Мы всей палатой накрывали общий стол, все друг друга подкармливали.

Однако ужаснее всего было то, что женщины на сохранении лежали в одной палате с женщинами, пришедшими на аборт. Это накаляло и без того напряженную обстановку, но деваться было некуда – нас даже не выпускали на улицу, мы сидели там взаперти.

Сейчас я понимаю, что все это было неправильно и не стоило лежать там столько времени, смотреть на это все и портить свои нервы. Беременные и без того очень впечатлительны и эмоциональны, а находясь в больнице, видишь проблемы других, и часто с печальным исходом. Это очень давит психологически.

Я до сих пор хорошо помню женщину, беременную, как и я, двойней, только у нее были мальчики. На 20-й неделе у нее начали подтекать воды. Поначалу все было под контролем, врачи решили сохранять беременность. А потом воды отошли в большом количестве, и ей сказали рожать. Ей поставили капельницу, вызывающую роды, у нее начались схватки. Мы видели это все, слушали ее стоны. Чуть погодя она вышла в коридор и родила одного мальчика прямо там, на кушетке. А рожать второго ее забрали в смотровую…

Была еще женщина, пережившая выкидыш на 23-й неделе из-за несовместимости с мужем. Ей подсадили кусочек плоти мужа, чтобы организм начал бороться с инородной тканью и временно «забыл» про ребенка.

Токсикоз с непрерывной рвотой, отслойка плаценты, тонус матки, угроза прерывания и еще масса других диагнозов – беременные сталкиваются со многими проблемами, но борются за жизнь своих детей с самых маленьких сроков.

Здесь, в больнице, я впервые почувствовала шевеление моих малышей. Сначала в животе как будто булькали пузырьки, потом появились какая-то возня и копошение, а затем уже начались активные толкания и пиночки. Это были прекрасные ощущения, такие долгожданные и приятные. Я наслаждалась своей беременностью, несмотря на то что находилась в спартанских условиях.

На 20-й неделе у меня стала укорачиваться шейка матки. Врач установила пессарий, и процесс прекратился. Позже я узнала, что у меня была истмико-цервикальная недостаточность, ИЦН, но тогда я ничего не знала об этом, не знала, насколько коварна эта штука, а врач мне не рассказала. Я специально ничего не читала в Интернете, чтобы не тревожиться понапрасну, и после всего, что произошло потом, долго еще корила себя за это.

* * *

Меня выписали. Чувствовала я себя хорошо и радовалась, что больничный режим наконец-то остался позади. Единственное, что все еще меня беспокоило, – постоянный тонус матки. Живот довольно часто твердел, я пила гинипрал, но он не всегда помогал. Однако я не сильно переживала по этому поводу: все же я была беременна двойней, и конечно, организму было тяжело. Главное, что с детьми все хорошо, а я потерплю.

На 25-й неделе я простудилась. У меня был насморк, без кашля и температуры, но я довольно быстро его вылечила, не запустила.

На 26-й неделе я обнаружила, что выделений стало намного больше, чем раньше. Позвонила врачу – она успокоила, что это из-за пессария: мол, организм борется с инородным телом, пытается вытолкнуть его. Сначала я успокоилась, а потом на душе снова заскребли кошки: дети активно толкались, живот твердел. Что-то было не так.

На сроке 26 недель и 5 дней я поехала к наблюдавшему меня акушеру-гинекологу с жалобами, и та сразу же отправила меня в роддом на сохранение. Пока собирали вещи, пока доехали, в роддом меня привезли только вечером. В больнице осталась только дежурный врач, основной медперсонал уже ушел домой.

Она приняла меня довольно спокойно, осмотрела и назначила сохраняющую терапию. Я почувствовала себя в безопасности: раз врач сказала, что все хорошо, значит, не стоит беспокоиться. Я была настроена на долгое лежание, хоть до конца беременности.

* * *

На следующее утро я пожаловалась акушерке на большое количество выделений и отдала ей тряпочку, которую она оставила мне накануне. Акушерка побежала к врачам. Я аж вздрогнула от того, как она побежала – со всех ног. Началось какое-то движение, стали заходить врачи, но я не придала этому значения, подумала, что утром всегда такая активность, тем более в роддоме.

Акушерка пригласила меня в смотровую комнату, я, ничего не подозревая, пришла, а там уже врачебная комиссия собралась: несколько человек во главе с заведующим роддомом. Провели некоторые манипуляции, и лечащий врач начала свою речь:

– У вас отошли воды. Неизвестно, у кого из них двоих и в каком количестве, но это факт: тест на подтекание вод оказался положительным. Вам надо рожать, но поскольку срок еще довольно маленький, скорее всего, ваши дети умрут.

Я растерялась: если дети умрут, зачем рожать? Попросила:

– Давайте сохранять, я буду лежать столько, сколько надо, хотя бы до 30 недель.

А она:

– Нельзя сохранять: воды отошли. Мы не знаем, у кого из них сколько вод осталось.

Тут я вспомнила, что на последнем УЗИ мои малыши весили почти по 1 килограмму каждый, вспомнила, что читала где-то, что новорожденных выхаживают, начиная с 500 грамм веса, и ответила врачам:

– Тогда давайте рожать, сейчас ведь даже самых маленьких выхаживают, я читала.

Одна из врачей довольно эмоционально высказала:

– Вы понимаете, что у вас такой срок, что вопрос стоит, выживут ли эти дети в принципе?! До выхаживания еще неизвестно, дойдет или нет!

Ее слова показались мне глупыми, и я подумала: что за бестолковая врач! Сразу видно: советская медицина, о современных технологиях не знает ничего.

Тут врачи заспорили.

Сейчас-то я знаю, что дело было серьезное, но тогда я была такой глупой, наивной, смотрела на ситуацию сквозь розовые очки. Я даже не поняла, насколько все было серьезно, какое страшное и ответственное решение тогда принималось. В первую очередь это решение отразится на моей дальнейшей жизни. Что врачи – они роды примут, выпишут и забудут. У них своих дел полно, другие пациентки тоже требуют внимания, да и вообще это обычный рабочий процесс. А мне с этим жить всю оставшуюся жизнь, чем бы ни закончились мои роды. Почему я об этом не подумала тогда? Где был мой разум? Почему я сразу согласилась, что надо рожать? Может, надо было обратиться к другим врачам, поехать в областную больницу?..

Как бы то ни было, ничего уже не изменить. Я согласилась, и врачи спросили, как я хочу рожать: сама или сделаем операцию? И снова я растерялась – откуда я знаю, как мне рожать, я же ничего не понимаю в этом. Ответила:

– Решайте сами, вы же врачи. Но сделайте так, чтобы лучше было моим детям, чтобы у них было больше шансов выжить.

– Тогда мы будем вас кесарить.

– Хорошо.

* * *

Меня стали готовить к кесареву сечению. Врачи сдвинули все плановые операции, решив, что мой случай экстренный.

Я позвонила мужу и сообщила последние новости. Из-за шока он не знал, что и сказать. Все же для рождения наших малышей срок был недостаточно большим, а говоря откровенно, он был маленьким. Я как могла его успокоила, приободрила, вселила надежду.

Что чувствовала я сама? Как ни странно, радость – все-таки мы так долго ждали этих детей! Сначала я никак не могла забеременеть, потом беременность все же наступила, но она все тянулась и тянулась… Честно говоря, мне было тяжело. Я – худенькая девушка, не особо пышущая здоровьем, а дети росли активно и быстро, как на дрожжах, они высасывали из меня все силы. Моя беременность должна была закончиться только через три месяца, то есть до встречи с малышами нужно было еще ждать и ждать, а теперь эта встреча наступит! Уже совсем скоро я их увижу! Какая же я была глупая…

Я вернулась в палату и сообщила соседкам, что меня хотят кесарить. Девочки ответили, что знают: палатный врач уже заходила и сказала, что зря я на операцию согласилась. Я не поняла, почему, пошла в ординаторскую и напрямую спросила ее: «Почему вы считаете, что естественные роды лучше, чем кесарево сечение? Зачем вы меня тогда сейчас к операции готовите?» Врач подпрыгнула от неожиданности. «Мы выбрали операцию, чтобы вытащить детей и сразу реанимировать. Вы, в принципе, можете и сами их родить – они небольшие, один уже головкой вниз опустился, – но тогда они вряд ли выживут», – ответила она. Я замахала руками: операция, только операция! Я хочу, чтобы мои дети жили!

Но все-таки мне стало тревожно. Лечащий врач явно не одобряла мой выбор, а она, как ни крути, была профессионалом. Она понимала в этом больше, чем я, и наверно, надо было к ней прислушаться… Да, она действительно была профессионалом в своем деле, позже я это поняла.

Вокруг была суета, медсестры шушукались, врачи торопились – я словно находилась в эпицентре какого-то урагана.

Когда я пошла в операционную, мне стало по-настоящему страшно. До этого момента я еще как-то держалась – не плакала, не паниковала, – но когда пришло время перейти Рубикон, после которого возврата уже не будет, во мне поднялась буря эмоций. Я позвонила мужу, сказала: все, ухожу рожать; он растерялся, пытался приободрить, но его слова уже не дошли до меня.

Когда я легла на операционный стол, паника охватила все мое существо. Ужас подчинил себе мое тело, мой разум, я перестала себя контролировать. Стол ходил ходуном – меня била крупная дрожь. Медсестра хлопала меня по щекам, что-то говорила, пытаясь привести меня в чувство, но я не могла, никак не могла совладать с собой!.. Теперь я знаю, что такое настоящий животный неконтролируемый страх.

Анестезиолог спросил своих коллег: «Ну что, готовы?» Я ответила: «Я не готова!», на что он улыбнулся, надел на меня какую-то маску, и я провалилась в сон…

* * *

…Сначала вернулся слух. Я слышала голоса, топот ног, какие-то шорохи, шевеления. Кто-то сказал: «Там муж К. приехал, ругается, требует врача». Я подумала: надо же, мой однофамилец…

Позже я узнала, что это был мой муж. Он пытался дозвониться до роддома и узнать, что с нами, – как я, как наши дети, – а ему на все вопросы отвечали только: «По телефону такую информацию не предоставляем». Он уже накрутил себя: «Вы хоть скажите, они там живы вообще или нет?!», и опять ему ничего не сказали. Тогда он отпросился с работы и помчался в роддом, приехал и стал требовать врача.

Я лежала в реанимации. На мой палец надели какую-то подушечку, которая время от времени сжималась и разжималась. Наверно, это был аппарат, измеряющий пульс. Я не могла пошевелиться, не могла даже открыть глаза. Мне казалось, что я все еще в операционной, что врачи сейчас начнут оперировать меня, а я ничего не смогу сделать. В животе что-то шевелилось и булькало, и от этого мои страхи только росли – насмотрелась фильмов ужасов…

Потом я как-то поняла – может, по разговорам медперсонала, – что все уже позади, операция сделана и теперь мне надо прийти в себя, чтобы увидеть своих деток. Очень хотелось пить. Это заставляло шевелиться и двигаться, а не проваливаться в сон. Кое-как я разлепила глаза и посмотрела на часы. Не помню, сколько они показывали, но я окончательно поняла, что операция уже сделана, и успокоилась.

Санитарка часто подходила ко мне, что-то говорила, поправляла белье, подносила воды. Чуть позже меня перевезли в палату, куда потом поступили еще три женщины.

Я лежала там и медленно приходила в себя. Время от времени приходила врач и говорила мне, что я должна сделать: повернуться на бок, сесть, встать… Про детей мне никто ничего не сообщал, а я и не спрашивала, думала: пока я не отошла от операции, какие мне дети? Вот оклемаюсь – сразу возьму их на руки и буду держать. И смотреть. И фотографировать. И плакать от счастья…

Я поговорила по телефону с мужем, с мамой, с другими родственниками. Все тело болело, шов ужасно ныл, я не могла нормально вставать и ходить, но все это было ерундой. Главное – я родила! Я родила! Я родила мужу двоих детей, мальчика и девочку! Я была так счастлива! На тумбочке стояла кружка с нашей с мужем фотографией. Я смотрела на нее, и меня накрывала волна счастья – нас было двое, а теперь стало четверо!.. Я написала своей подруге СМС, что роддом – это действительно самое прекрасное место в мире: здесь происходят такие трогательные и чудесные моменты в жизни женщины! Как это все здорово!

Странно было только то, что врачи ничего не говорили о моих двойняшках. Это немного коробило меня, но думать об этом долго я не могла.

Так прошел этот день. День рождения моих малышей. День, когда я стала мамой.

* * *

На следующее утро во время обхода оперировавшая меня врач, зайдя в палату, сразу же подошла к моей койке:

– На детей не надейся, они, скорее всего, умрут. А у нас с тобой все будет хорошо. Муж у тебя очень хороший, от такого только рожать и рожать. Родишь еще раз.

Меня словно ледяной водой облили, я подумала: что за бред?! Почему это мои дети умрут?! Они же специально меня на операцию отправили, чтобы выходить детей, а сейчас такое говорят! Как же так?!

После хирурга пришла врач-педиатр. Из нас четверых она поговорила только с одной мамой: рассказала, с каким весом родилась ее девочка, когда ее принесут на кормление, как за ней ухаживать и прочее. Со мной она не разговаривала, как будто меня вообще не было в палате. Я спросила ее, как мои двойняшки, но она лишь отмахнулась:

– У вас недоношенные дети, они в реанимации лежат. К вам другой врач придет, я такими детьми не занимаюсь, – и ушла.

Что-то горькое появилось внутри меня, такое колючее, досадное, нехорошее – это начали рушиться мои мечты, мои воздушные замки. До меня стало доходить, что дело неладно.

Пришла заведующая детским отделением и сказала мне:

– Ваши дети родились вчера в 10 утра, мальчик 950 грамм, девочка 800 грамм. Находятся сейчас в реанимации, состояние тяжелое. Легкие не раскрылись, сами не дышат, находятся на искусственной вентиляции легких. Глотать тоже не могут, мы поставили зонд в горло, туда вливается смесь. Как будет дальше, мы не знаем. Может, выкарабкаются, а может, нет. Будем смотреть динамику.

Я потеряла дар речи, я не знала, что сказать. Наверно, надо было задать какие-то вопросы, но я не знала какие – я переваривала услышанное, пытаясь понять, что мне сейчас сказали. Как это они не дышат? Почему? Разве такое может быть? Как это они не могут глотать? У меня молозиво с 18 недель капает, молоко уже пришло, грудь налилась, а они не будут его есть? Я хочу кормить грудью обоих, по очереди, я читала в Интернете статьи, как кормить близнецов. Не надо нам никаких смесей, я буду кормить сама.

Боже мой, я просто не могла понять и осознать всю серьезность происходящего!.. Я хотела жить так, как живут обычные женщины, которые родили и взяли своих детей на руки и которых выписали из роддома домой с кулечками. Я не могла поверить, что мои мечты не сбудутся. Моя картина мира рушилась на глазах, рушилась с треском, с шумом, рассыпаясь в пыль.

Я вдруг поняла, что меня не выпишут домой с детьми. Вся эта суета, связанная с жильем (у нас была с ним проблема), с конвертами на выписку новорожденных, которые я еще не купила, с колясками, кроватками и пеленками, – все это вдруг отошло на задний план. Мои дети в реанимации. Они не дышат. Они не могут глотать. Они очень маленькие, и они могут умереть.

Так начался мой ад.

* * *

В роддоме детей приносят на кормление мамам каждые три часа. На третьи сутки одной из женщин в нашей палате начали приносить ее дочку. Та кормила ее, а я сцеживала молоко молокоотсосом и выливала в раковину. У меня было очень много молока, столько, что мне приходилось постоянно сцеживаться. Врачи сказали мне сцеживать молоко в шприц, чтобы давать его моим детям вместо смеси, но до этого так и не дошло.

Дни смешались с ночами, меня разрывало на части, я чувствовала себя Русалочкой. Помните, как ведьма подарила ей ноги вместо хвоста, но при каждом шаге в Русалочку словно вонзались тысячи ножей и кинжалов? Я чувствовала себя так же.

Врачи говорили, что легкие у малышей не раскрылись и они не могут дышать, и вместе с ними начала задыхаться и я. Мои легкие словно сжали тисками, я не могла глубоко вдохнуть и выдохнуть.

Мне никто не звонил, со мной никто не разговаривал, да и я не могла ни с кем общаться. Говорила только с самыми родными людьми – мужем, мамой и братом.

Мама, моя милая мама, она верила до последнего! Рассказала много историй с хорошим концом. Нас разделяло несколько сотен километров, но ее поддержку я чувствовала, словно она была рядом. Она во всем находила знаки свыше – прочитала какую-то фразу в книге, услышала что-то, увидела и поняла, что все будет хорошо. Не может быть, чтобы у нас все было так плохо, не может быть!.. Мы вместе плакали и утешали друг друга. Она старалась успокоить меня, а я – ее, и так было по несколько раз в день. Но когда наши телефонные разговоры заканчивались, я снова оказывалась в суровой реальности, там, где в реанимации умирали мои дети.

Слезы лились без конца. Никто не обращал на меня внимания, не задавал вопросов, не лез в душу. На моей тумбочке стоял пузырек валерьянки, которую я пила колпачками по несколько раз в день. Ночи стали бессонными, я лежала с открытыми глазами, смотря то в стену, то в потолок. А еще я не хотела, чтобы ночь кончалась, потому что после нее наступал новый день и неизвестно было, что он принесет.

В 6 утра у врачей пересменка, в это время надо было идти к ним в ординаторскую и узнавать, как прошла ночь. Они говорили, что все нормально, состояние стабильно тяжелое.

Как-то дежурный врач сказала:

– Сегодня ночью мальчик переставал дышать. Я позвонила вашему лечащему врачу, и она сказала вколоть сурфактант. Потом вроде нормально стало, но неизвестно, как долго он продержится.

Они, врачи, говорили мне какие-то результаты анализов. Эритроциты, лейкоциты, гемоглобин, переливание крови, рефлексы – половину этих слов я не понимала… Я вообще не понимала, что происходит, мой мозг отказывался воспринимать всю эту информацию. Но по общему настроению, тону и взглядам было понятно, что дело плохо.

* * *

Два раза в день можно было навещать детей в реанимации. Я помню нашу первую встречу – это когда я еще не осознавала всего происходившего, когда еще была полна оптимизма и позитива.

Я пришла в реанимацию, меня подвели к небольшой прямоугольной подставке, со всех сторон окруженной датчиками и проводами. Врач подняла одеяло, и я увидела их, человечков, которые пинали меня изнутри. Один был завернут в синее одеяльце – это мой сыночек, а второй в розовое – это моя доченька. Маленькие, но самые настоящие человечки – они лежали, шевелились, у них были глазки, носик, ротик. Это было удивительное чувство – понимать, что я родила себе подобных. Их можно было потрогать, на них можно было смотреть. Они родились и теперь жили вместе с нами в этом мире. Они были очень похожи на папу.

Я полюбила их с первого же дня. Нет, я любила их уже с того момента, как увидела две точечки на УЗИ, а сейчас моя любовь стала еще больше, она материализовалась. Мне не хотелось верить в то, что говорили о них врачи, – что они будут инвалидами, что у них кровоизлияние в головной мозг и, скорее всего, будет ДЦП. Как, как такие красивые долгожданные дети могут быть инвалидами?! Этого не может быть! Это просто какой-то кошмарный сон! Смешно и грустно, но мне хотелось засунуть их обратно в живот и держать их там еще месяц-другой, чтобы они дозрели.

Я жалела, что согласилась на операцию.

* * *

На четвертый день после родов из города приехал реанимобиль – я рожала в небольшом городке, можно сказать, в провинции, и наш врач вызвала реанимацию из областной больницы.

Мне сказали, что это за моими детьми приехали, и я так обрадовалась! У меня появилась надежда, и настроение поднялось: подумалось, что вот теперь моих деток заберут в лучшие условия, там-то их точно выходят, и все у нас будет хорошо.

Я пришла в ординаторскую, чтобы познакомиться с заведующим отделением реанимации детской областной больницы. Его глаза и слова я помню до сих пор.

– Я осмотрел ваших детей. Девочка показалась мне более перспективной, поэтому ее я заберу. Мальчик у вас, скорее всего, умрет. – Он сказал это, глядя мне прямо в глаза. Я вздрогнула, и он это заметил. – Пути Господни неисповедимы, Ему понятно, почему все так случилось, а нам придется смириться. Будете звонить по этому номеру один раз в день, утром, и узнавать о самочувствии вашего ребенка.

Я только сказала: «Спасибо» и ушла. А что еще тут скажешь?

Реальность постоянно врывалась в мою жизнь, руша надежды и покой. И я ничего не могла сделать, от меня абсолютно ничего не зависело.

* * *

В это время приехал мой муж. Я вышла к нему в коридор и все рассказала. Он попросил позвать заведующего детским отделением. Врач снова все ему объяснила: в реанимобиле место только для одного ребенка, а мальчик совсем плохой. Муж спросил:

– А можно мне его увидеть?

Врач удивилась:

– Вы хотите на него посмотреть?

– Да.

– Тогда наденьте бахилы и поднимитесь по другой лестнице.

Он так и сделал. Мы надели халаты, маски и вместе зашли в реанимацию. Там была наш лечащий врач. Она начала говорить про лейкоциты, эритроциты, рефлексы и другие умные слова. Мы молча смотрели на нашего мальчика, от которого со всех сторон отходили трубочки, и слушали врача.

– У нас бывают конференции, где врачи рапортуют: «Мы выходили ребенка с 500 грамм; мы спасли ребенка, рожденного на 25-й неделе», и прочее. Они говорят только эти цифры, а кого отправляют домой – умалчивают. Да, ребенка спасли, откачали, выходили, вырастили, но что это за ребенок? Сможет ли он ходить, разговаривать, самостоятельно есть? Список проблем огромный, и его никто не озвучивает. Как правило, недоношенные, родившиеся с маленьким весом дети остаются инвалидами на всю жизнь. То, что говорят и пишут в Интернете или в газетах, – лишь верхушка статистики. На самом деле все совсем не так…

– Он умрет?

– Скорее всего. У него…

– Мы не понимаем медицинскую терминологию, нам эти цифры ни о чем не говорят. Просто скажите: все плохо?

– Да, все очень плохо. Ничем хорошим я вас порадовать не могу. Вам с мужем на будущее надо провериться на наличие инфекций…

– Мы планировали этих детей, вы понимаете? Я ходила к врачу, лечилась от бесплодия, во время беременности сдавала кучу анализов. Не было у меня никакой инфекции! Не было!

– Значит, это просто случайность. Воды-то отошли у вас…

Мы ушли. Спустились на первый этаж и сели в коридоре. Там гулял сквозняк, но я не мерзла. Я не могла сидеть, ужасно болел шов, но мне было все равно. Я смотрела, как плакал мой муж. В первый раз в жизни я видела, как плачет взрослый мужчина, и не просто мужчина, а мой муж. Я не могла его утешить, не могла ему помочь. Было такое ощущение… безысходности… пустоты…

Мы держались за руки и молчали. Я вспомнила, что предполагаемая дата родов приходилась на 9 марта, но поскольку с двойней редко дохаживают до 40 недель, то настраивалась на 23 февраля. Это было бы 38 недель, уже хороший срок. Я мечтала, как рожу детей в этот день, а потом скажу мужу, что это подарок ему на День защитника Отечества. Ему бы было так приятно, он бы так радовался! А вместо этого я заставила его плакать… У меня появилось огромное чувство вины перед ним. Он меня ни в чем не винил, ни разу не упрекнул, он переживал за меня. Как я это все перенесу?.. Нам было больно друг за друга.

* * *

Это был, наверно, самый тяжелый день в моей жизни. Муж ушел, а я осталась в роддоме.

В реанимации лежал мой маленький мальчик. Вечером я еще раз зашла посмотреть на него и сказала ему: «Живи, сыночек, живи!» Это услышала дежурный врач и спросила меня: «То есть вам все равно, каким он будет, – инвалид, лежачий и прочее?» Я кивнула, и она хмыкнула. Все правильно, мы, обычные здоровые люди, просто не представляем, как это – иметь серьезные проблемы с головой и другими частями тела. А врачи это знают.

Я позвонила свекру и рассказала ему все. Он слушал очень внимательно, поддерживая меня. Я попросила разрешения похоронить мальчика, если он умрет, на кладбище в родной деревне свекра. Там похоронены многие его родственники: родители, дяди, тети – предки моего сына. Не знаю почему, но мне казалось, что это будет правильно: ребенок будет лежать не среди чужих людей, а рядом с кровными родственниками. И если тот свет существует, они позаботятся о нем. Свекор во всем со мной согласился, сказав, чтобы я не переживала: он все сделает – и похоронит, и молитвы прочитает. Хоть за это у меня душа не болела.

Потом позвонил муж. Спросил, как дела, помолчал, а потом сказал:

– Ты знаешь, я на него посмотрел… Мне кажется, проще отключить все эти аппараты. Это же просто ужас какой-то. По-моему, мы его только мучаем: два раза кровь переливали, сам не дышит, не ест, не реагирует ни на что… Пусть умрет, и все.

– Врачи на это не пойдут. Нельзя так делать, он же человек все-таки.

– Я знаю, просто так подумал…

Я поняла, что он имел в виду. Разве о такой жизни мы мечтали? Разве мы думали, что такое может случиться с нами? Мы хотели нормальных детей – здоровых, умных и красивых, а теперь на наших руках два глубоких инвалида. Мы несем за них ответственность, мы должны их лечить и заниматься ими. Но смириться с этим было так же сложно, как и с их возможной смертью.

* * *

Ночь была длинная, бессонная. То ли пузырек выпитой валерьянки начал действовать, то ли я морально истощилась – на меня накатила апатия. Я устала от всего происходящего, мне стало все равно.

Наступило утро, 6 часов. У врачей началась пересменка, нужно было встать и сходить узнать, как там дела у моего ребенка. Но я не встала и не пошла. Лежала и лежала. Смотрела в стену. Ничего не хотела.

В 7 часов позвонила моя мама и сказала, что приехала в роддом и ждет меня в вестибюле. Я зашевелилась, собралась и пошла. По пути заглянула в реанимацию и увидела, что стол, где лежали мои двойняшки, пуст. Медсестра что-то там убирала. Я спросила:

– А где мальчик? Тут лежал маленький мальчик из двойняшек.

Медсестра сказала, что она ничего не знает и все вопросы к врачам. Они сейчас в ординаторской, можно зайти.

Я зашла в кабинет. Заведующий детским отделением, увидев меня, тут же встала и замахала руками:

– Все, все, его увезли, тело вам выдадут после вскрытия!

Я не сразу поняла, что она имеет в виду…

– Он что, умер?..

– Да, в 6:20 остановилось сердце, мы двадцать минут пытались его реанимировать, но ничего не вышло. Его уже увезли.

– Но как же так, я думала, он еще поживет. Так быстро…

– Это было предсказуемо, вероятность такого исхода составляла 99 %. Мы просто не знали, когда именно все случится, но это случилось бы все равно.

Я ушла вся в слезах. Мама, увидев меня, стала обнимать и утешать, говоря, что все будет хорошо, что наши дети сильные и они справятся… Я кое-как пролепетала: «Не дети, а ребенок. Мой мальчик умер полчаса назад. Осталась только девочка…»