Текст книги "Узловые точки русской истории"

Христианское и языческое в русской душе

Тема крещения Руси до самого последнего времени привлекала внимание многих русских исследователей, которые оставили весьма обширную литературу по этому вопросу. Одни из них отмечали промыслительное значение выбора св. князем Владимиром христианства среди других предложенных ему религий и ужасались тому, что было бы с Россией, если бы его выбор был сделан в пользу иудейства или ислама. Другие подчеркивали то обстоятельство, что христианство пришло на Русь в форме византийского православия, в догматически и канонически отчеканенном виде, с богослужением на знакомом церковно-славянском языке. Еще славянофилы отмечали легкость принятия русским народом христианства при св. Владимире по сравнению с другими странами, например, с той же Римской империей. Этому способствовали, с одной стороны, многие природные черты восточных славян (отсутствие гордости, пристрастия к земным благам, миролюбие, гостеприимство и т. п.), а с другой – отсутствие прочных традиций языческой религии, обширной языческой мифологии, развитого культа, сословия жрецов и пр. Сыграло свою роль и то, что русские не имели ни развитой культуры, ни сложившегося государства – и то, и другое впоследствии формировалось в русской истории на основе христианства.

Все это справедливо и невозможно оспорить. Однако наше время – время мнимого возрождения православия и реального возрождения язычества в России – заставляет по-новому взглянуть на соотношение христианства и язычества в русской душе, в том числе и в исторической перспективе.

Соотношение между христианским и языческим началами для каждого отдельного человека, в конечном счете, сводится к соотношению в нем обновленного, возрожденного во Христе естества и естества падшего. Христианином человек является в ту меру, в которую он облекся во Христа, стал причастным Божественной благодати. Язычником каждый является постольку, поскольку продолжает пребывать в натуральном греховном состоянии, чуждым Христа, чуждым благодати. При этом в естественном, безблагодатном состоянии разные люди могут иметь более или менее добрые качества и способности. Есть люди, про которых хочется сказать, что по своим душевным качествам они «христиане без Христа», что «душа у них по природе христианка». А есть такие, которые по своим нравам приближаются к зверям и даже к бесам. Это зависит от многих причин, в частности от духовно-нравственного состояния многих поколений предков, от окружающей среды, способствующей раскрытию в человеке добрых задатков или наоборот, злых и др.

То, что справедливо для отдельного человека, во многом справедливо и для целого народа. В истории человечества с самых древних времен мы усматриваем большую разницу между народами в духовно-нравственном отношении. Одни более расположены к принятию Божественного Откровения и к служению Богу, другие – менее. Восточнославянские племена, несомненно, относились к тем народам, которые более других способны были воспринять истину Евангелия. Этому способствовали такие свойства русской души, как широта и великодушие, простота, отсутствие лукавства, хитрости. Этими чертами русские всегда отличались не только от своих западных соплеменников – поляков и чехов, ставших латинянами, – но и от своих южных единоверцев – сербов и болгар, а также от самих греков.

Итак, природные качества русской души весьма способствовали принятию этой душой христианства. Но здесь же таилась и опасность остаться христианином лишь “по природе”. Путь христианина – это путь духовного возрастания, совлечения ветхого человека и облечения в нового, по образу Христову. Это путь аскетического делания, борьбы со страстями и стяжания благодати Святого Духа. Остановка на этом пути приводит к тому, что человек не только постепенно утрачивает первоначально принятую благодать крещения, но и самое его естественное добро становится все хуже и ущербнее, все более смешивается со злом.

Об этом убедительно писал профессор протоиерей Георгий Флоровский («Пути русского богословия»):

«Изъян и слабость древнерусского духовного развития состоит отчасти в недостаточности аскетического закала (и совсем уже не в чрезмерности аскетизма), в недостаточной «одухотворенности» души, чрезмерной «душевности» или «поэтичности», в духовной неоформленности душевной стихии… Речь идет не о недостаточности «научного» рационализма, – разложение «душевности» рассудком или рассудочным сомнением есть снова болезнь, и не меньшая, чем самая мечтательность. Речь идет о духовной сублимации и преображении душевного в духовное через «умную» аскезу, через восхождение к умному видению и созерцанию. Христианский путь идет не от «наивности» к «сознательности», и не от «веры» к «знанию», и не от доверчивости к недоверию и критике. Но есть путь от стихийной безвольности к волевой ответственности, от кружения помыслов и страстей к аскезе и собранности духа, от воображения к цельности духовной жизни, опыта и видения, от «психического» к «пневматическому». И этот путь трудный и долгий, путь умного и внутреннего подвига, путь незримого исторического делания… Крещение было пробуждением русского духа, призывом от «поэтической» мечтательности к духовной трезвости и раздумью».

Заметим, что все русские святые прошли этим путем аскетического делания. Монашество широко распространилось на Руси, и этот образ жизни стал образцом для русского благочестия. Но очевидно, что это «иное» житие (отсюда и русское название монаха «инок», т. е. живущий иначе, чем другие) не могло быть всеобщим. Во все века природная душевная стихия и ветхость сосуществовала в нашем народе рядом с высокими носителями Святого Духа. Поэтому контраст между естественным, «средним» русским человеком и его святым современником существовал всегда. Выразителями идеалов Святой Руси, ведущим национальным слоем были, конечно, русские святые и их духовные чада и ученики. Такие люди в древней Руси были во все эпохи, хотя и в лучшие времена оставались в меньшинстве. Большинство составляли люди «естественные».

В области умственной люди Святой Руси укреплялись в истинах христианской веры путем постоянного изучения церковного предания, которое оживало в их духовном опыте. «Естественные» люди предпочитали мечтания и фантазии на библейские темы, часто причудливо переплетающиеся с языческими мотивами. Отсюда в нашем народном творчестве, в сказаниях, песнях, некоторых былинах встречается немалое количество явно нехристианских сюжетов. В случаях общественных и личных бедствий люди Святой Руси искали понимания их причин в аналогичных случаях библейской и церковной истории, усугубляли свои покаянные молитвы ко Господу. «Естественные» люди в этих случаях часто обращались к гадателям и ведунам, исполняли их предписания, несовместимые с принадлежностью к христианской церкви. Люди Святой Руси, вкусившие благодати Святого Духа, искали утешений духовных и прилежали к Церкви. «Естественные» люди, непричастные благодати, искали утешений и развлечений плотских и душевных.

Как и в других народах, в нашем народе остатки языческих традиций держались в значительной степени за счет всяких празднеств. Праздники эти, приуроченные к памяти разных языческих богов (Купалы, Ярилы и др.), всегда сопровождались обильными трапезами, нескромными плясками, играми и представлениями скоморохов. Заканчивались они, как правило, пьянством, а нередко и кулачным боем. С этими явлениями Церковь упорно боролась веками, но в основном тщетно – настолько несокрушимою оставалась в народе эта языческая стихия.

Естественный человек, даже имея немало добрых сторон характера, всегда нетверд в добре и непостоянен. Легко отзываясь на добро, он не имеет к нему крепкой сердечной привязанности, так же легко охладевает. Не имеет он и необходимого волевого напряжения для совершения доброго дела, которое поэтому часто бросает на полпути, особенно в случае каких-либо препятствий. Эту черту «естественного» русского человека точно выразил поэт Некрасов в словах: «суждены нам порывы благие, а свершить ничего не дано». Отсюда «естественный» человек, охладевший в добре и расслабленный волей, часто попадает под чужое дурное влияние, заражается порывами уже не благими, совершает недобрые дела. Много примеров тому мы видим в нашей русской истории. Напротив, люди Святой Руси, закалившиеся в аскетическом подвиге, в крестоношении, – это цельные натуры, волевые, твердые, не шатающиеся, не двоящиеся, всегда целеустремленно подвизающиеся ради Царствия Божия и правды его. Иногда эти черты привлекают к ним «естественных» современников, которые устремляются за ними, как за своими вождями. Это эпохи духовного подъема, доблести и героизма, когда наш народ совершал великие дела. Но нередко носители идеалов Святой Руси пребывали в одиночестве, будучи оставлены своими малодушными современниками, убоявшимися подвига крестоношения и избравшими себе ложных вождей, которые льстили страстям падшего человека. Это эпохи духовного упадка и национального позора.

Все вышесказанное можно отнести к тому язычеству, которое прямо не восставало против христианства, не отвергало его, а веками сосуществовало с ним, обвиваясь вокруг него, как плющ вокруг дерева. Но в нашей истории мы встречаем, хотя и не часто, проявления и агрессивного антихристианского язычества. Прежде всего, носителями такого язычества были колдуны, волхвы, ведьмы и им подобные. Большей частью они таились в подполье и лишь иногда при благоприятных обстоятельствах выходили на поверхность истории. Так, например, летописи отмечают под 1071 годом по случаю неурожая и народного возбуждения ряд антихристианских мятежей, возглавляемых волхвами и сопровождавшихся убийством христиан. В Ростовской земле этот мятеж подавлял духовный сын пред. Феодосия Киево-Печерского воевода Ян Вышатич, в Новгороде – юный князь Глеб Святославич, вскоре убитый при загадочных обстоятельствах. Важно то, что традиции темной духовности в русской деревне и в лучшие времена до конца не исчезали. Колдуны, знахари, гадатели, наводившие и «снимавшие» «порчу», «сглаз», занимавшиеся «приворотом» и предсказанием будущей судьбы, были в русской истории всегда. Несмотря на активную борьбу с ними церкви и административные меры, принимаемые против них государством, они продолжали существовать, потому что их оккультные услуги всегда пользовались спросом. Большинство тогдашних колдунов были выходцами из финских и тюркских племен, но бесовские соблазны тайных знаний и сил находили отклик в какой-то части и русских душ. В своем «Житии» протопоп Аввакум неоднократно упоминает, как ему приходилось сталкиваться с разными колдунами и их клиентами даже в середине XVII века. Это лишний раз подчеркивает, насколько недостаточно быть христианином только «по природе» или даже «по рождению», без личной ответственности за свою жизнь, без собственных активных усилий для укрепления себя в христианстве.

Большая часть русских язычников эпохи крещения Руси сопротивлялась христианству просто по гордости и упрямству ветхого, плотского человека, а не по каким-то идейным или религиозным соображениям. Известен ответ князя Святослава матери своей св. княгине Ольге, предлагавшей сыну принять христианство: «не хочу, чтобы моя дружина смеялась надо мной». Это, конечно, не объяснение причин, а факт духовно-нравственного состояния.

Для понимания русского язычества фигура князя Святослава Игоревича является ключевой. Недаром и для современных неоязычников он – главный русский национальный герой. В образе князя Святослава много привлекательных черт русского человека: прямота («иду на вы»), твердость, храбрость, бытовая неприхотливость, верность боевым товарищам. Во многом он остался примером русского воина. Его слова: «не посрамим земли русской, но ляжем костьми, мертвые сраму не имут», – на века стали девизом для русских воинов. В тяжелейших сражениях под Доростолом Святослав сражается, как простой ратник в первом ряду, закладывая традицию для всех последующих русских князей. Замечательна верность Святослава боевому товариществу. Будучи окружен в Доростоле, он отвергает предложение византийского императора Иоанна Цимисхия спасти свою жизнь, бросив большую часть своего отряда – раненных и больных, и уходит со всеми своими людьми. Вместе со всеми он разделяет трудности голодной зимовки в Белых Берегах. Зная, что печенеги стерегут Днепровские пороги и, имея возможность конным путем по степи объехать их засаду, он, однако, идет на ладьях со всеми ослабевшими товарищами, вместе с которыми и принимает смерть в последнем бою. На этом фоне природных русских душевных качеств лукавство и вероломство греков (например, того же Иоанна Цимисхия), к тому времени уже шесть веков воспитанных в христианстве, смотрятся очень некрасиво.

Но доблесть князя Святослава омрачает его языческая жестокость. Византийский хронограф Лев Диакон сообщает, что после неудачного боя под Доростолом по приказу Святослава были убиты многие пленные христиане (чуть ли даже не принесены в жертву богам). По сообщениям уже наших летописей, выйдя из окружения, Святослав убивает своего двоюродного брата Глеба, принявшего христианство, и с ним некоторых христиан из своей дружины. Профессор Л.Н. Гумилев предполагал, что, возвратившись в Киев, Святослав собирался устроить разгром тамошней христианской общины. Жестокость и мстительность – неизбежные принадлежности язычества. Этим, кстати, отличается Святослав и его воины от позднейшего русского христолюбивого воинства, характерной чертой которого было великодушие к побежденному неприятелю.

Гумилев, подробно изучивший эту эпоху, отмечает большие заслуги князя Святослава в разгроме Хазарского каганата и свержения иудейско-хазарской зависимости (почти ига), тяготевшей над Русью в течение целого столетия. Но он же отмечает, что Святослав в значительной степени упустил плоды этой победы, втянувшись в тяжелую изнурительную войну с Византией, совершенно ненужную и вредную для Руси. Походы предыдущих Киевских князей Олега и Игоря на Константинополь, сопровождавшиеся разорением храмов и монастырей, убийством греческих христиан и большими потерями среди руссов, инспирировались иудео-хазарским Каганатом, от которого находились в зависимости эти князья. Но что заставило идти тем же путем Святослава, освободившегося от этой зависимости? – Только одно: стихийная, может быть, даже подсознательная языческая вражда против христианства. Так язычество ослепляло своих последователей, сужало их кругозор, не давало им возможности понять, где главный враг, а где потенциальный союзник. И справедлива жесткая оценка другого нашего историка, который говорил, что по своему кругозору князь Святослав остался предводителем бродячей дружины, но так и не стал государственным деятелем. Первой по-настоящему собирательницей Русской земли и строительницей Русского государства стала княгиня-христианка св. Ольга. Ее дело продолжил и довел до конца ее внук князь Владимир, который в язычестве своем тоже был только «предводителем бродячей дружины», а просветившись светом Христовым, стал крестным отцом русского христианского народа и устроителем Русского христианского государства.

Души, родственные князю Святославу, встречались в русской истории и позднее. Характерным персонажем является герой нескольких новгородских былин Васька Буслаев. Это тоже богатырь, у которого «силушка по жилушкам так живчиком и поигрывает». Он собирает свою дружину ушкуйников из подобных себе молодцов. Но в отличие от христианских витязей Ильи Муромца, Добрыни Никитича и других, которые служат государю Владимиру и защищают землю русскую от врагов, ушкуйники Буслаева сначала «шалят», то есть хулиганят в родном Новгороде, а когда их оттуда выгоняют, едут искать приключений по белу свету. Буслаев и его ребята – очень своенравные и упрямые люди. Они никак не могут быть у кого-то в подчинении или в послушании. Они все привыкли делать по-своему, не могут терпеть ограничений своего поведения, накладываемых Церковью, обществом, государством. Поэтому в отличие от святорусских богатырей Ильи Муромца и Добрыни Никитича они не могут никому служить. И они избирают «вольное житье», ради которого покидают и свои семьи, и родной город. Древние ушкуйники не равны нынешним уголовникам, они способны и на добрые дела, иногда защищают родную землю от внешних врагов, высоко чтут законы товарищества, но избранный ими пагубный путь «вольного жития» постепенно сводит на нет их первоначальные добрые природные качества, а затем бесславно губит и их самих. Так и былинный Васька Буслаев погибает не в бою за родину, а свертывает себе голову в глупом споре, прыгая через камень.

Люди подобного типа постоянно встречаются в нашей истории чаще всего во главе казачьих станиц и каких-либо мятежей и восстаний. Они очень затрудняли как христианизацию русского народа, так и строительство единого русского государства, начиная от буслаевских времен и вплоть до трагедии белой борьбы. По своему душевному складу они являлись скорее язычниками, чем христианами (даже если формально были крещеными и соблюдали православные обряды), ибо отвергали христианский путь смиренного крестоношения и послушания воле Божией. Дух буйной самости постоянно толкал их на конфликт со складывающимся христианским обществом, христианской семьей, христианским государем, а иногда и с самой православной церковью. Не случайно ереси жидовствующих и их предшественников – стригольников имели наибольшее распространение в том же Новгороде и Пскове, откуда выходили и ушкуйники. Эти антихристианские лжеучения не имевшие в себе ничего привлекательного могли уловить русского человека только на одной черте его характера – на «супротивстве», на самости. Позднее эту черту характера успешно использовали в деле разрушения России большевики.

Некоторые исследователи оценивали Крещение Руси как «национальное самоотречение и разрыв с национальной традицией». Главное обвинение, предъявляемое язычниками князю Владимиру, состояло в том, что он оставил свою родную отческую религию, и принял веру «иноземную». Об истинности или ложности этой «своей» религии язычники, видимо, не склонны задумываться, ведь любой языческий пантеон принципиально ничем не хуже и не лучше другого, кроме того, считать ли его своим национальным или нет. Но об общенациональной традиции язычества на Руси говорить все же не приходится, так как единая русская нация к тому времени еще не сложилась. Были отдельные племена (поляне, древляне, северяне и проч.), временно объединенные под властью киевских князей с их варяжскими дружинами. Язычество не могло сплотить этих племен в одну духовную общность, в один народ – это значительно позже сделало именно христианство. Только после Крещения Руси исчезают племенные обозначения, и появляется общее название Русская земля.

Нельзя говорить о Крещении Руси как о каком-то разрыве или прерывании русской культурной традиции. В русском язычестве культурное наследие фактически отсутствовало. Общепризнано, что в понятие культуры входит, прежде всего, религия (или заменяющая ее философская система), затем на ее основе мораль, далее законодательство, образование, экономический уклад. В русском язычестве были весьма смутные понятия о Боге, мире и человеке, весьма неопределенно понимались нравственные вопросы, не было общепризнанного законодательства и образования. Все это пришло на Русь лишь с принятием христианства. (До конца не выяснен вопрос о наличии письменности на языческой Руси, по крайней мере, ясно, что широкой грамотности быть не могло).

Язычники обвиняют князя Владимира в том, что он принял веру «лукавых греков» от враждебной Византии. На это можно возразить словами о. Георгия Флоровского: «Уже до Владимира начинают устанавливаться культурные и религиозные связи Киева с Симеоновской Болгарией, может быть, и с Моравией. Это было вхождением в права на Кирилло-Мефодиевское наследство. Византийское влияние не было только прямым и непосредственным, – и, кажется, именно непрямое влияние было и первым по времени, и самым значительным и решающим. Решающим было принятие Кирилло-Мефодиевского наследства, а не прямое восприятие византийской культуры. Непосредственное духовно-культурное соприкосновение с Византией и с греческой стихий было уже вторичным…

Непреложное значение Кирилло-Мефодиевского дела состояло в становлении и образовании самого славянского языка, в его внутренней христианизации и воцерковлении, в преображении самой стихии славянской мысли и слова, самой души народа. Славянский язык сложился и окреп именно в христианской школе и под сильным влиянием греческого церковного языка. Это был не только словесный процесс, но именно сложение мысли» («Пути русского богословия»).

Как у отдельного человека, у каждого народа бывает свой период ученичества, когда он учится с чужих образцов и у чужих учителей, не будучи еще способен создать что-либо свое. Для русского народа Промысел Божий счастливо устроил путь учения. Русские попали в школу истинной, а не ложной религии. Они изучали христианскую веру не на чужом языке, как например, западные по-латыни, и даже не по-гречески, а на близком к разговорному церковно-славянском языке, который с тех пор стал родным для всякого русского человека. Отношения русских с Византией, с василевсами и церковными иерархами, в течение многовековой истории были непростыми, периоды сближения чередовались с охлаждениями и даже разрывами. Но и при самых плохих отношениях с историческими греками русские люди никогда не помышляли о перемене религии, никогда не переносили человеческих страстей на святыню веры, умели различать вечное и Божественное от временного и человеческого. Когда папский легат иезуит Поссевино стал доказывать царю Иоанну Грозному, что русские приняли неправильную веру от греков, которые исполнены лукавства и всякого порока, царь пресек его одной фразой: вера наша не греческая, а апостольская. То же самое мы можем сказать и нынешним языческим патриотам, которые всячески пытаются опорочить Православие ссылками на «лукавых греков».

Переходя к современному неоязычеству, прежде всего, стоит подчеркнуть, что оно является прямым порождением коммунистического богоборческого режима, крепко отравившего наш народ за три четверти столетия антицерковной и антихристианской пропагандой. Древнее русское язычество имело за собою какую ни на есть традицию и не без оснований претендовало на то, чтобы быть «верой отцов». После девяти с половиной веков христианской истории от него остались лишь смутные воспоминания. Новое язычество, возродившееся в последнее десятилетие, не имеет преемственной связи с древностью, но его антихристианский накал гораздо сильнее, чем у древнего, и выдает его, как прямое порождение главного палача Святой Руси – большевизма.

В центре проповеди неоязычников стоит пресловутая триада: антисионизм, антимарксизм, антихристианство. Когда они переходят к русской истории, то главным врагом Руси объявляют св. князя Владимира-Крестителя, и весь христианский период русской истории представляют каким-то мрачным царством.

Языческое «жидоедство» в основном сводится к составлению родословий и выяснению, а чаще в ложном обвинении в наличии «жидовской крови» у разных исторических деятелей. Идеи, которые проповедовал или разделял человек, его дела в расчет не берутся, – все решают только «анализы», как в лаборатории. Языческий антисемитизм есть самый примитивный и самый выгодный для настоящего иудейства. Это, действительно, «зоологический подход», полностью игнорирующий духовную природу человека. Заметим, что в христианстве нет антисемитизма в собственном смысле этого слова, и вообще никакого «анти», так как оно занимается утверждением, а не отрицанием. В центре жизни христианина стоит Христос Богочеловек, вокруг которого и вращается жизнь верующего в Него. По отношению ко Христу он и оценивает разные явления жизни, в том числе другие религии и общественные движения. Так иудаизм для христианина – агрессивное, антихристианское учение, которое со времен распятия Христова неутомимо борется с Церковью и учением Христа. Поэтому без борьбы с христианством иудаизм существовать не может. Напротив, христианство, как имеющее в себе источник бытия – Бога, может существовать и без борьбы с кем-либо, без полемики. Этот важный принцип подчеркивает прей. Максим Исповедник, говоря, что добро не имеет нужды во зле для своего существования, напротив, зло не может существовать иначе, как борясь с добром, противопоставляя себя добру и паразитируя на нем.

Так и неоязычество, будучи внутренне совершенно пустым, может существовать только в борьбе с русской христианской историей и культурой, злобно искажая и отрицая наследие наших предков. С «жидовством» оно по-настоящему бороться не может, так как не имеет ничего положительного, что можно было бы этому «жидовству» противопоставить. А разрушая в народе положительное христианское душевное содержание, оно весьма содействует иудейским и другим антихристианским силам. Поэтому вожди иудаизма и терпят нынешних неоязычников, как активно препятствующих христианскому пробуждению России и представляющих русский патриотизм в самом неприглядном карикатурном виде. Именно про них составлен еврейский анекдот, о главном достижении евреев, а именно, что они всех русских заставили занимать-с я «еврейским вопросом»: выяснять у своих знакомых фамилии их бабок и матерей.

Вообще, нездоровый, неумеренный интерес к еврейской теме сильно повреждает человека, как и всякий чрезмерный интерес к делам сатанинским. Святоотеческий совет гласит: не стоит слишком долго смотреть в бездну, чтобы не закружилась голова и чтобы не сорваться туда. По опыту известно, что те из наших патриотов, которые вместо того, чтобы укрепляться в православной вере, изучать труды наших русских мыслителей, занимались исключительно еврейским вопросом, например, справочником “Сто (или пятьсот) ведущих евреев России”, получили тяжелые душевные повреждения (не только духовные). Мания преследования, повышенная озлобленность на всех окружающих, постоянные подозрения товарищей в еврействе делают контакт с такими людьми невозможным. Те организации и группы, которые вставали на путь «жидоведения», часто раскалывались и распадались из-за агрессивности и невменяемости своих лидеров и членов.

Другое занятие неоязычников – это составление мифов о славном дохристианском прошлом Руси. Это творчество из жанра научной фантастики, а не исторической науки, когда в наукообразном виде выдаются самые смелые гипотезы и теории. В конечном счете все сводится к тому, чтобы всячески умалить значение христианства в истории России, доказать, что и письменность, и государственность, и самая нация сложились у руссов до христианства. Именно под этот тезис и подгоняются все научные открытия неоязыческих ученых, достойных воспитанников советской антихристианской школы.

Многие из неоязычников, технических специалистов, увлекаются западными идеями о технотронной цивилизации, об управлении мировыми процессами, вообще о технократии. Здесь отрыв от русских корней виден особенно наглядно: говорят о противостоянии «прожидовленному Западу», об особой «русской цивилизации» и не могут представить себе этой цивилизации иначе как по западным же рецептам. Так многие наши неоязычники оказываются просто одной из разновидностей тех же западников. Об их духовном западничестве говорят даже их эстетические запросы и творчество в этой области, отслеживающее западные образцы. Это касается и литературы (детективы, фантастика), и музыки («русский рок»), и живописи в стиле «сюр» и т. д. Их противостояние Западу оказывается чисто геополитическим, но не духовным, не идейным. Сам же лозунг технократии всегда был чистой фикцией. Во главе самых развитых в техническом отношении цивилизаций всегда стояли не ученые, а идеологи и политики. Любые ученые, будь ли то «чистые физики», или инженеры – конструкторы оружия, всегда оставались лишь техническими исполнителями тех решений, которые принимались «наверху». Достаточно напомнить пример академика Сахарова, крупнейшего физика-ядерщика, оказавшегося беспомощным в идеологических вопросах, бывшего исполнителем решений компартии, а затем ставшего игрушкой в руках еврейских диссидентских кругов.

Общий антихристианский знаменатель современных неоязычников позволяет пребывать в их рядах людям самых разных религиозных взглядов: и атеистам, и пантеистам, и многобожникам. Наиболее многочисленным является течение пантеистов, которые проповедуют разновидности индуизма, как «традиционную русскую религию». Происходит смыкание с сектами индуистского толка, нахлынувшими в последние годы в Россию.

Лидеры язычества в первую очередь не философы, а практикующие мистики, волхвы, колдуны и т. п. Их философские идеи навеяны откровением темных сил. Отвратительно выглядят шабаши неоязычников, о которых неоднократно писалось в прессе, с обрядами “раскрещивания” и бесовского посвящения, с поруганием икон и другой христианской символики, с плясками вокруг костра под крики: «смерть жидо-христианам!» и т. д. Религиозная основа язычества – это все-таки сатанизм и не что-либо иное. Неслучайно Священное Писание и церковная традиция именует языческие учения обряды, невзирая на их философское или эстетическое обрамление, – мерзостью, утверждающейся всегда на блуде и на крови. Так было и у халдеев, и у еллинов, и у древних славян, и у современных. Языческий культ от прямого поклонения сатане отстоит совсем недалеко.

Для привлечения молодежи в свои ряды язычники рекламируют боевые искусства, русский стиль рукопашного боя. Но интересно, что этот стиль описан в книге под названием: «Как дрались в НКВД», да и многие инструкторы этого стиля раньше работали в той же организации. Это наводит на мысль о корнях современного неоязычества. С кем будут драться эти обучающиеся? Чтоб они дрались с врагами России, пока не видно.

Кроме откровенного антихристианского язычества в современной общественной жизни России существует и такое, которое не афиширует своей враждебности христианству, уважает его исторические заслуги, вклад христианства в развитие русской культуры и государственности. Для понимания этого явления характерен случай, бывший в 1988 году на одной международной конференции, посвященной тысячелетию Крещения Руси. Участникам конференции были розданы анкеты, где стояли вопросы о вере и о конфессиональной принадлежности. Известный советский академик-культуролог написал анекдотическую фразу: «православный неверующий». Это абсурдное словосочетание довольно точно характеризует представителей этого течения и само его направление. Это православие без Христа, эстетическое восприятие православной формы без ее христианского содержания. У представителей этого течения глубокие и разносторонние познания в области древнерусской письменности, православной иконописи и архитектуры могут сочетаться с совершенно нехристианским мировоззрением, с увлечением йогой, школой Рериха, теософией и антропософией. Особенно опасными являются поиски всяких общностей Православия с восточными культами, попытки синкретических религиозных построений. Это тоже антихристианство, только не противо-христианство, а вместо-христианство. Здесь не шельмуют христианство, как «троянского коня иудаизма», а осторожно подменяют его синкретическим «православием», не имеющим ничего общего по сути своей с православным христианством.