Текст книги "Узловые точки русской истории"

Общественные движения и течения суть только проявления на поверхности тех духовно-нравственных изменений, которые происходят в глубине народной жизни. Это касается и неоязычества. Наибольшую опасность для христианского возрождения России в настоящее время представляют не столько языческие объединения и их издания, сколько широкий процесс духовно-нравственного разложения основной части постсоветского русского населения. Только в струе этого процесса возможным стало возрождение язычества в разных видах. О широком распространении самых разных видов греховности и явной преступности в последние годы говорились много и мы не будем здесь повторяться. Но показательным является не только размах преступности и темпы ее роста. Характерной является и шкала ценностей современного человека, которая говорит о его мировосприятии. По данным разных опросов среди жизненных ценностей впереди стоит здоровье, затем материальное благополучие свое и родственников, затем удовольствия и развлечения. Религия для подавляющего большинства жителей РФ по своему значению стоит где-то на десятом месте. При этом религиозные предписания определяют поведение человека или влияют на него только для 3–5% опрошенных представителей всех религий, а для остальных эти предписания не имеют серьезного значения. Это и доказывает, что подавляющее большинство нынешних россиян по своему мировосприятию и поведению являются язычниками. Главные черты язычества – адогматизм и аморализм, отсутствие точных догматов о Боге, мире и человеке и высоких нравственных идеалов. Вместо этого достаточно необременительные обряды, задабривание жертвами и расчет с какими-то силами и духами, которые могут помогать или вредить человеку в этой жизни.

В IV веке, с прекращением гонений на христианство перед Церковью вставала подобная же проблема. Общество еще оставалось языческим, а официальная власть уже благосклонно относилась к христианству. Что сделала Церковь, чтобы избежать той массовой паганизации (от лат. paganus – язычник), которая при таких условиях неминуемо захлестнула бы ее и тогда, как сегодня? Прежде всего, Церковь отменяет на время практику крещения младенцев (за исключением особых случаев) и повсеместно вводит чрезвычайно строгие и глубокие испытания для оглашенных. Лишь по мере того, как и все общество, весь образ жизни, мысли, вся культура проникается христианскими началами, – тогда вновь становится повсеместнои практика крещения младенцев и «огласительный режим» несколько смягчается. Но в славные времена своей истории Церковь не пыталась жить за счет размножения вокруг себя язычников и атеистов.

Ныне же сама аморальная церковная действительность, невиданное обогащение церковных верхов, связи с криминальным бизнесом дискредитируют не только официальную церковь, но и Православие вообще. Поистине, ради нас имя Божие хулится во языцех. Но даже эти темные пятна нынешней церковной жизни не оправдывают язычников. Только при полной бессовестности или дремучем невежестве можно, глядя на современное состояние церковной жизни поносить всю историческую Русскую Церковь. Решающим является собственный религиозный выбор человека. С самого начала христианство разделило наш народ на большинство, принявшее Христа и меньшинство, отвергшее Его. Ныне, хотя уже в другой пропорции, это разделение продолжается. А значит, продолжается еще история, смысл которой в том, что люди определяются по отношению ко Христу.

2000 г

Благоверный князь Михаил Тверской

22 ноября / 5 декабря Русская Церковь совершает память святого благоверного князя Михаила Ярославина Тверского, мученически скончавшегося в Орде в 1318 году. Несомненная святость князя Михаила была засвидетельствована многими чудесами и нетлением мощей, обретенных через несколько лет при перенесении их из Орды в Москву, а затем в Тверь. Местное почитание князя Михаила в Твери началось сразу же после его страдальческой кончины, а к всероссийскому почитанию он был причтен на Макарьевском соборе в 1549 году.

Русские историки, начиная с Карамзина, высоко оценивали нравственный облик благоверного князя Михаила Тверского, хотя критически оценивали его, как политика, не «реального» и не удачного. В конце XX века интерес к личности князя Михаила вновь был привлечен Новгородским писателем Дмитрием Балашовым в его историческом романе «Великий стол». Образ благоверного Тверского князя получился у Балашова правдивым, написанным ярко, с большим сочувствием. Описание страданий и смерти Михаила Ярославича составляют самые сильные страницы этого романа. Их по достоинству оценил Первоиерарх РПЦЗ митрополит Виталий, издавший эту часть романа отдельной брошюрой. Сам же писатель Дмитрий Балашов, известный также своей патриотической публицистикой и оппозицией к правящему в России режиму, был несколько лет назад убит при невыясненных обстоятельствах. Возможно, что тот, кому дано было проникнуть в тайну страдальческого подвига своего героя, сподобился по его молитвенному предстательству и сам разделить подобные страдания.

Память благоверного князя Михаила дает ответ на ряд актуальных вопросов нашего времени. Как соотносятся между собою святой Церкви и национальный герой, возможно ли их совмещение в одном лице и кто нужнее для народа в критические эпохи истории? Как должно оценивать татарское иго в русской истории, и может ли вообще иноземное иго прямо или косвенно способствовать объединению и возрождению порабощенного народа? Что важнее для государственного лидера: деловые качества и проводимая «реальная политика» или его нравственный облик и личный подвиг? К этим вопросам можно добавить и еще один, хотя и не совсем корректно поставленный несколько лет тому назад в газете «Завтра»: «Непротивление или сопротивление? Что полезнее для России: линия князя Ивана Калиты или линия князя Михаила Тверского?» Не претендуя дать исчерпывающие ответы в приложении к современности, попробуем проследить ответы в истории благоверного князя Михаила.

Святой и национальный герой

Святой благоверный князь Михаил Тверской стоит в одном ряду с князьями-страстотерпцами: святыми Борисом и Глебом, Игорем Черниговским (1147), Андреем Боголюбским (1175), Ярополком Волынским (1086). Эти князья несколько отличаются по своему подвигу, от князей-мучеников, таких как, например Михаил Черниговский (1246) с боярином Феодором или Роман Рязанский (1272), пострадавшие от татар, – язычников и мусульман соответственно, именно за свою христианскую веру. Отличаются они и от князей-воинов, таких, как, например, Георгий Владимирский, Василек Ростовский (1238) или Василий и Константин Ярославские (1252), и других павших на поле брани с врагами веры и Отечества. Еще несколько отдельно стоят другие благоверные князья, прославившиеся в иноческом чине, каковые составляют большинство наших святых князей.

Первые русские страстотерпцы – святые князья Борис и Глеб, показали смысл всего подвига, как добровольного страдания по образу Христову. Это невинное страдание они принимают от руки брата, которому они, имея средства к вооруженной защите, сознательно не хотят сопротивляться, по примеру Божественного Страдальца-Христа. Себя они вольно приносят в жертву по любви ко Спасителю, – и эта жертва приемлется Богом, как плод горячей веры в новопросвещенном русском народе. В ответ на эту жертву по молитвам страстотерпцев народу посылаются обильные благодатные дарования.

Подобным образом страдали и другие князья страстотерпцы. Князь Ярополк Волынский много размышлял о смерти Бориса и Глеба и молился, чтобы самому получить такую же кончину, – и был предательски убит своими слугами. Князь Игорь Черниговский доживал свой век в Киеве – и был растерзан толпой во время народного мятежа. Великий князь Андрей Боголюбский был также предательски убит боярами-заговорщиками.

Но особенно величественно предстает страдание великого князя Михаила Тверского. Оклеветанный перед ханом Узбеком в мятеже, князь Михаил получает от него ультиматум: или срочно прибыть на ханский суд, или огромная орда карательной экспедицией опустошит все его княжество. Неравенство сил при этом такое, что сопротивляться татарам бесполезно. Михаил Ярославич, отвергнув все предложения спасаться бегством, принимает решение ехать в Орду на смерть, положив душу свою за люди своя. В Орде он подвергается унизительному суду, причем главным обвинителем выступает его двоюродный племянник князь Юрий Московский. Осужденный на смерть он еще двадцать три дня ожидает казни с тяжелой колодой на шее и с цепью на ногах. Силы он черпает в молитве и в причащении св. Таин, ибо к нему допускают священника. Он отвергает двукратные предложения о побеге от местных христиан, осетин и греков, которые, сочувствуя русскому князю, готовы ему помочь. На молитве, подобно св. Борису, князь Михаил принимает страшную смерть – на глазах князя Юрия у него было вырезано сердце, причем палачом оказался один из русских предателей. Михаил Ярославович ценой своей жизни избавил свое княжество от татарского разорения, почему и получил от летописцев наименование «Отечество-любца». Подвиг добровольного страдания по образу Христову соединился у него с подвигом жертвы за свой народ, за Отечество. В одном лице благоверного князя Михаила Тверского соединились святой страстотерпец и национальный герой.

У других святых князей такое сочетание встречается, в общем, нечасто. Святость соединена почти всегда с неотмирностью человека, с желанием ухода его от мира для служения Богу. Следствием такого настроения души, понимающей, что нельзя служить двум господам, Богу и миру, бывает часто не удачная или мало полезная мирская деятельность, особенно в области политики. И действительно, многие святые князья, стоящие в наших святцах, изображаются летописцами-современниками, как политические деятели неумелые, неудачные, неэнергичные. Это относится и к выше упоминаемым князьям Ярополку Волынскому и Игорю Черниговскому, и к другим князьям, как домонгольского периода, так и монгольского. Например, князя Всеволода Псковского за неудачную политику даже изгоняет новгородское вече. Яркий пример – князь Георгий Всеволодович, обвиняемый летописцами и позднейшими историками в том, что не смог организовать объединение русских сил для отражения Батыева нашествия. А между тем он прославлен нетлением мощей. Даже глава его, отсеченная татарами в битве на Сити, положенная во гробе, приросла после смерти к телу, что было подтверждено даже в протоколах большевицкой комиссии 1920 года, вскрывавшей его мощи. Другой пример – князь Феодор Ярославский (Чермный), упрекаемый летописцами в угодничестве перед ханами, проживший много лет в Орде, но сохранивший веру и благочестие, и также прославленный нетлением мощей и чудесами вместе со своими сыновьями Давидом и Константином.

Подчеркнем, что всех наших святых этого периода Церковь канонизировала поздно, после открытия нетленных мощей и многих чудес от них, т. е. после явного прославления их Богом. В отличие от многих современных канонизаций Московской патриархии, святость древних святых Русской Церкви несомненна. И такая святость далеко не всегда совпадает с разумной и успешной государственной деятельностью.

И, тем не менее, находились среди наших благоверных князей люди, совмещавшие качества святого и национального героя. Первым здесь идет, конечно, просветитель Руси св. Владимир, за ним – князья Андрей Боголюбский и Александр Невский. Эти князья были и храбрыми воинами, бившимися во многих битвах на первом ступе (т. е. в первом ряду) и мудрыми правителями, и волевыми государями. Как национальные вожди, они смотрели дальше своих современников, решали не только текущие задачи, но и закладывали основы национального и государственного бытия русского народа. Как святые духовно чуткие люди, они понимали идеальные основы миробытия, видели в окружающих событиях Промысел Божий, и вели свой народ в соответствии с волей Божией.

Подлинный национальный герой в нравственном отношении стоит всегда выше своих современников. Главной чертой его является жертвенное служение своему народу и Отечеству. Он не ищет себе личной славы и личной корысти. Поэтому его судьба чаще всего бывает трагична. Большинство современников могут не понять его и не принять его жертвы, даже оклеветать его, ближайшие потомки могут забыть о нем. Поэтому истинный национальный герой редко становится национальным вождем, тем, которому поверили и за которым пошли массы. Во главе с подлинным национальным вождем народ может совершать великие подвиги, внешние и внутренние. Но это бывает в истории не часто. Чаще национальный герой, не признанный большинством современников, совершает свой подвиг в одиночестве, оставленный почти всеми, по образу страдания Христова. Он идет на это, ибо движущая сила его подвига – любовь ко Христу и к своим братьям. И поэтому его подвиг, даже начавшись, как воинский, чаще всего заканчивается, как страстотерпческий. Так было у благоверного князя Михаила Тверского, как было и позже, вплоть до русских героев XX века.

Можно сопоставить для наглядности христианского национального героя, такого, как князь Михаил, с языческими героями, древнегреческими и римскими, представленными, например, в «Сравнительных жизнеописаниях» Плутарха. Богато одаренные от природы многими талантами военных и государственных деятелей, герои-язычники еще более обладают огромным самомнением и гордостью. В случае неблагодарности соотечественников, изменения политической конъюнктуры, они, как например Алквиад, Фемистокл или Марций Кариолан, легко переходят на сторону врагов и обращают свои способности против неблагодарного к ним отечества. Не так поступает христианский герой, который по образу Христову, умирает за неблагодарных братьев, но не изменяет им, ибо руководствуется не самоутверждением, а самоотвержением и любовью.

Таким образом, качество святости во Христе, хотя и не всегда совпадает с качествами национального героя и вождя, но не противоречит им, а освящает и возвышает самый подвиг служения своему народу и Отечеству. В критические для народа эпохи, когда ставится под вопрос дальнейшее национальное бытие, для народа нужны и святые, и национальные вожди. Святые, будучи чаще служителями Церкви, воздействуют на народную совесть, возвышают нравственность, содействуют укреплению народного единства, ходатайствуют за народ к Богу. Национальные вожди, показывая личный пример, пробуждают народную волю, энергию и жертвенность, необходимые для национального спасения. Так святые действуют совместно с национальными вождями, ведя народ по путям Промысла Божия.

Отношение к татарскому игу

У дореволюционных русских историков господствовало однозначно отрицательное отношение к татарскому игу. Татарское нашествие, прежде всего, сопровождалось страшным опустошением страны, разгромом и сожжением городов и сел, массовой гибелью и угоном в рабство множества людей. Летописцы-современники назвали нашествие Батыя «погибелью Русской земли» и усматривали в нем апокалипсическое нашествие народов Гога и Магога. Многие города, например такие, как Старая Рязань, вообще исчезли с карты, другие, такие как Курск, были восстановлены лишь через три с половиной столетия. Более двухсот лет в развалинах лежал даже Киев. Вся южная Русь была опустошена, южнее Оки уже начиналось «дикое поле». Демографические потери русского народа от татарских нашествий исчисляются миллионами. Известно, что при карательных походах ханов и набегах разбойничьих отрядов отдельных мурз, главной добычей был «полон», т. е. захваченное население, предназначенное для продажи. При этом на одного дошедшего до Орды приходилось двое погибших при переходе через степи. Один из русских историков подсчитал, что в течении XVI–XVII веков в Турцию было продано около 5 млн. рабов из Московской и Западной Руси. С учетом погибших в пути, людские потери России за два столетия от татарских набегов составляют до 15 млн. При населении Московского государства в середине XVII века 5 млн. человек, это почти три населения страны.

Если так обстояло дело в XVI–XVII веках, не стоит думать, что в XIII–XIV веках положение было лучше. В эти столетия татарские нашествия случались в среднем раз в 14 лет. Такие страшные вторжения, как «Неврюева рать» (1252) или «Дуденева рать» (1292) опустошили всю Северо-Восточную Русь.

Известно, что татары, прежде всего, угоняли в плен ремесленников, разных дел мастеров. Историки отмечают понижение уровня построек и качества всех изделий после татарского нашествия на Руси. Потеря квалифицированных кадров причинила серьезный ущерб всем видам ремесел и искусств.

Грабительская система собирания дани ханскими баскаками и откупщиками, среди которых было немало бухарских иудеев, совершенно разоряли хозяйство Руси. Экономика Орды была чисто паразитической, основанной на рабском труде пленных и собирании обременительной дани с зависимых областей, которые при этом нищали.

Орда, как и все восточные деспотии, не была правовым государством, но держалась на произволе хана и его чиновников. Все решала сила, законы имели вспомогательное значение. Ярлыки, выданные по прихоти хана, могли быть по его же прихоти, и отобраны в любой момент, и потому немного стоили. Любой ханский «посол» к русскому князю не стеснялся грабить всех встречных, любой мурза, если был в силах, организовывал свой набег на русские области. Благоверный князь Михаил был одним из первых, кто разбил один из таких разбойнических татарских отрядов совместно с князем Даниилом Московским в 1291 году. Позже под селом Бортеневым (1317) он разбил большой татарский отряд Кавгадыя, пришедший вместе с Юрием Московским грабить тверские пределы.

Насилие и произвол ханов задерживали экономическое развитие Руси, деморализовали всю общественную жизнь. Потеря национальной независимости всегда приносила побежденным горе: ограбление, нищету, бесправие и рабство.

Татарское иго вовсе не способствовало объединению Руси, как утверждали позднее евразийцы. Наоборот, оно задержало собирание Руси, начавшееся вокруг Суздальского княжества. К началу XIII века Суздальское княжество, укрепившееся трудами таких государей, как Андрей Боголюбский и Всеволод Большое гнездо, являлось лидером среди остальных княжеств, и готовилось стать центром объединения русских земель. Нашествие Батыя и последующее иго, разгромило этот центр, ослабило начавшуюся складываться единую сильную монархическую власть, разделило Суздальское княжество на части, противопоставило их друг другу (Тверь, Москва, Нижний Новгород). Ханы действовали по старому принципу: «разделяй и властвуй», ссорили князей, передавая ярлык на княжение поочередно то одному сопернику, то другому, не давая никому усиливаться, убивая тех, кто казался наиболее опасным.

Но наверное самые тяжелые последствия оставило татарское иго в области народной нравственности и правосознания. Два с половиной столетия в полной зависимости от иноземных завоевателей, постоянный страх за свою жизнь, развили в народе отрицательные черты, известные под названием «рабской психологии». Известно, что этим термином широко злоупотребляли иностранцы и либералы-западники, причисляя к рабской психологии все не понимаемое ими православное благочестие, особенно нелюбимое ими смирение. Русофобы много писали о «рабской душе» русского народа, воспитанной при татарах. Конечно, такие пропагандистские штампы ложны. И, тем не менее, доля правды здесь есть. Карамзин приходил к такому выводу, просто сопоставив народную психологию, поведение масс и ведущего слоя до татарского нашествия и спустя полвека после него. Разница здесь, конечно, заметная. При нашествии Батыя татарам не сдался без боя почти ни один город, ни один князь, все население участвовало в обороне своего города. Через полвека после этого татарские набеги не встречают никакого сопротивления, все разбегаются в ужасе и даже для бегства из плена не всегда имеют волю – часто один татарин гнал человек двадцать и более в полон. По словам летописцев «хлеб не шел в уста от страха». Этот страх толкал многих на раболепие, человекоугодие, на предательство своих, на доносительство, на полицейскую службу в отрядах у баскаков. Страх приучил постоянно лгать и притворяться, хитрить и изворачиваться, носить личину, страх отучил от искренности, честности, правды.

Карамзин отмечал, что до татарского нашествия русский человек не знал телесных наказаний и почти не знал смертной казни, увечья и смерть получал только в драке и на войне. Татарская система управления приучила русского человека ко кнуту, к изощренным пыткам и казням. Киевская Русь, славная богатырями, помнила слова Святослава: «не посрамим земли Русской, поляжем костьми, мертвые сраму не имут», на которые равнялись и князья, и дружинники. Воинская доблесть была нормой поведения, хотя и неразумно расходовалась часто в междоусобных бранях. Спустя уже полвека после татарского нашествия, она сильно оскудевает. Из запуганных и забитых людей трудно воспитать доблестных воинов.

Особенно заметно это на ведущем слое, на князьях. Характерный тип князя до-монгольского времени – удалого воина, рыцаря, живущего со своей дружиной по законам боевого братства. Про таких князей как Мстислав Храбрый или Мстислав Удатный (Удачный), летописцы говорят, что они «не боялись никого, кроме единого Бога», что они были «просты нравом, широки душой, отходчивы в гневе, ко всем приветливы», особенно подчеркивая их любовь к правде и ненависть ко всякой лжи и лукавству. «Кто служил им, никому другому не хотел служить», – подчеркивали летописцы, отмечая, что князья эти привлекали к себе людей, прежде всего своими личными качествами, а не деньгами и властью. Таким был и князь Александр Невский. И национальные герои выходят именно из такого типа людей.

И вот такой тип князя при монголах почти исчезает. Подобные князья погибают в боях или кончают свою жизнь в руках ордынских палачей. Михаил Тверской был одним из последних князей старого времени. Ему на смену приходят другие князья – расчетливые политики, умеющие вести хитрые интриги, завязывать полезные связи, давать взятки, льстить и угождать чиновникам хана, способные при нужде и на лжесвидетельство, и на донос. Только такие люди и могли выжить в Орде, находясь там годами, то в качестве заложников, то в качестве подсудимых у хана, под непрестанным наблюдением, под страхом ежедневной смерти.

У князей «подтатарского» типа в основном отсутствуют идеальные понятия чести, правды, воинской доблести, а остаются лишь понятия земной целесообразности и выгоды. Они редко ходят в походы, больше в составе татарских экспедиций, чем сами, не бьются «на первом ступе». Их отношения с дружиной становятся другими: не боевое братство, а наем на службу или принуждение зависимого человека. Соответственно их дружина не отличается высокими боевыми качествами, это не боевая единица, а «частная охранная структура». Эти князья ведут иную политику, которая наряду с выгодами выживания приносит большой нравственный ущерб. Эти князья могут пользоваться большим или меньшим уважением народа в зависимости от прочих своих качеств, но они и сами не способны к подвигу, и не способны вдохновить на него других. Среди таких нет национальных героев и вождей.

Князья «подтатарского» типа и их приближенные были неспособны стать ведущим национальным слоем, вести политику по объединению русских земель и восстановлению национальной независимости Руси. Нужно было прийти иным людям, поколению князя Дмитрия Донского, свободному от рабского страха перед Ордой, чтобы начать национальное дело.