Текст книги "Узловые точки русской истории"

Вопрос о церковных владениях

Основным средством к жизни и основным богатством в те времена в России была обрабатываемая земля. Земельный надел служил основным средством для расчета великого князя Московского со служилыми людьми, а равно и основным средством для содержания причта любого приходского храма и братии монастыря. Хозяйство было в основном натуральное. При этом постоянно ощущалась нехватка рабочих рук. Потому ценность представляла земля не сама по себе, а с обрабатывающими ее крестьянами.

Материальная независимость церкви от государства опиралась на церковные земли, принадлежавшие архиерейским кафедрам, монастырям и приходским церквам. Земли эти, пожалованные князьями и боярами, т. е. крупными землевладельцами, были закреплены за церковью грамотами. Имущественные права церкви признавали даже ордынские ханы, выдававшие русским митрополитам свои ярлыки на владение церковными землями.

Русская Церковь всегда исполняла важное общественное служение, занимаясь в частности перераспределением материальных благ в пользу бедных посредством благотворительности. Церковные богадельни, приюты для сирот, странноприимные дома и больницы существовали всегда. Особенно важной была помощь обездоленным во время народных бедствий: вражеских нашествий, голода и пожаров, которые разоряли много людей. Известно, что во время голода Волоцкий монастырь преп. Иосифа кормил до тысячи человек ежедневно. Преп. Иосиф, невзирая на сопротивление братии, отдавал голодающим буквально последнее. Для такой широкой благотворительности Церкви необходимо было иметь в своих руках значительные средства.

Но это обогащение Церкви приводило ко многим опасностям и соблазнам обмирщения. Кроме земель с крестьянами, полученных по дарственной или по завещанию на помин души, немало земель было просто куплено монастырями у землевладельцев. Ко времени патриарха Никона (середина XVII века) доля церковных земель среди всех обрабатываемых составляла до 40 % (по подсчетам проф. Каптерева). Эти земли не облагались налогами и имели лучшие условия для хозяйствования. До отмены Юрьева дня в конце XVI века многие крестьяне уходили от своих владельцев на монастырские земли. Служилые и «тягловые» люди (налогоплательщики) разорялись, а монастыри богатели. Конфликты на этой почве возникали постоянно и неоднократно разбирались на земских соборах XVI–XVII века.

Большие монастырские землевладения, особенно села с крестьянами, таили опасность обмирщения и для самой монашеской жизни. Для управления хозяйственными работами, для суда над спорными делами крестьян постоянно командировались многие монастырские «старцы», погружаясь в круг вовсе не монашеских дел. Архиереи для управления своими вотчинами были вынуждены содержать целый штат приказных людей в сотни человек. Хозяйственные и судебные дела явно мешали епископам заниматься своим прямым делом – пастырством, священнослужением и учительством. Вообще, «церковная экономика» служила главным предметом недоразумений между церковью и государством, и она же вызывала соблазн в народе.

Особенность русского благочестия состояла в том, что гораздо большим духовным авторитетом, по сравнению с приходским духовенством, пользовалось монашество, и соответственно, русский человек гораздо больше жертвовал на монастыри, чем на свой приходской храм. Монастыри богатели на фоне нищеты множества приходских церквей. Это вызывало известные противоречия между «белым», приходским, и «черным», монастырским духовенством.

Обогащение церковной иерархии и монастырей приводило к постепенной потере их авторитета в народе. Как пример, можно указать на возникновение в конце XIV – начале XV века ереси «стригольников» в Пскове и Новгороде. Церковные историки расценивают это движение, по его сущности, как антииерархический раскол. Главные обвинения стригольников к иерархии заключались в том, что, дескать, обогащение епископов противно Евангелию. Отсюда «стригольники» делали радикальный вывод, что таинства у таких епископов недействительны, и образовали свое беспоповское сборище.

Исходя из всего этого, деятели партии «нестяжателей» считали вредным для монастырей владение землями, особенно селами с крестьянами. В обоснование они приводили один из монашеских обетов – нестяжание, пример основоположников древнего монашества Египта, Сирии, Палестины, современную им практику Афона. Смысл монашеского подвига – отречение от мира и служение Единому Богу. По мнению «нестяжателей», монахи должны питаться от своего рукоделия и от случайной милостыни. Очищение от греховных страстей и достижение духовного преуспеяния невозможны при мирских заботах. От бедных монастырей «нестяжатели» и не требовали благотворительности, предоставляя это дело мирским людям.

Такие взгляды нашли полную поддержку со стороны великого князя Ивана III. Сочувствовал этим мыслям и великий князь Василий III. Московские Государи желали увеличить земельный фонд для государственных нужд. Но идти на конфликт с большинством иерархии и монашества из-за монастырских владений они не хотели. Не решились они ввести и каких-либо ограничений на приобретение церковью новых земель. Поэтому рост церковных владений продолжался в XVI и XVII веках.

Преп. Иосиф и его сторонники защищали право монастырского землевладения ссылаясь на византийскую и русскую церковную практику. По законам византийских императоров, начиная с Юстиниана, монастырям были дарованы земли и закреплены их права владения. Византийские канонисты (Федор Вальсамон и Матфей Властарь) обосновывали эти права. Основатель русского общежительного монашества преп. Феодосий Киево-Печерский принимал подаренные монастырю земли и села. То же делал и преп. Сергий Радонежский и многие другие преподобные отцы Русской Церкви. Монашеский обет нестяжания, – говорили «иосифляне», – разумеет отсутствие личной собственности, а земля – общая собственность обители. Монахи лучше и справедливее мирских людей могут распоряжаться этим имуществом и благотворить бедным. Полное нестяжание, предлагаемое заволжскими старцами, реально осуществимо лишь в малых скитах, а не в больших общежительных обителях. Когда братии собирается не 10–12 человек, как у преп. Нила в его Сорском скиту, а около тысячи, как у преп. Иосифа в его Волоцком монастыре, тогда для содержания такой обители становятся нужны большие средства. Кроме того, монашество предполагает не только личное спасение, но и общественно-церковное служение. С самого начала христианства на Руси монахи активно миссионерствовали и действовали в миру.

Волоцкий монастырь преп. Иосифа показывал пример, как можно сочетать общемонастырское богатство с бедностью и жестоким житием самих братий. Эта обитель была одна из самых строгих на Руси по своему уставу, исключающему всякую личную собственность. При этом, как упоминалось выше, монастырь занимался широкой благотворительностью.

Спор о монастырских владениях проходил в контексте борьбы с «жидовствующими», которые, в рамках своей борьбы с церковью, предлагали ликвидацию монастырского землевладения в пользу государства. Секуляризацией церковных имуществ и отнятием их в государственную казну занимались позже все протестантские и масонские правительства Европы. Этим они думали подорвать экономическую базу Католической Церкви, наиболее богатой и обмирщенной, ослабив тем самым ее влияние. Но, забегая вперед, скажем, что такими мерами они все же не уничтожили католичества. Террор французской революции конца XVIII века, грабеж церковного имущества, также как и новая конфискация церковного имущества социалистическим правительством в конце XIX века, только помогли очиститься Католической Церкви от случайных людей и перенести свои усилия из экономической в чисто церковную область. Авторитет ограбленной, малоимущей церкви среди верующих только возрос. Подобная картина наблюдалась и у нас в России в 20-е годы XX века. Ограбленная большевиками церковь выросла духовно, сократившись численно, усилилась качественно; возросла ревность по вере и жертвенность у оставшихся верными церковных чад. Удары против церкви в экономической области, хотя бывают болезненными, но никогда не могут быть смертельными, ибо не здесь бьется сердце Церкви.

И опять можно сказать, что в конкретных условиях русской жизни в конце XV – начале XVI века, может быть, более прав был практичный и трезвый церковный деятель прей. Иосиф, чем созерцатель-отшельник, оторванный от жизни, прей. Нил. Но в дальнейшем «иосифляне» не удержались на высоте своего учителя, не сохранили его строгости к самим себе, впали в соблазн обмирщения. Для будущего оказались справедливыми опасения прей. Нила.

Опять евангельский идеал сталкивался с конкретной исторической ситуацией, предание Вселенской Церкви с местными традициями, личное спасение и совершенство христианина – с его общественным и государственным служением.

Вопрос церковной свободы и церковного авторитета

Всякие права, предоставляемые государством и обществом, предполагают и обязанности перед теми, кто эти права предоставил. Обязанности эти могут быть зафиксированы юридически или могут иметь только нравственный характер, но они всегда есть, ибо неотделимы от прав. Предоставление Церкви в собственность более трети обрабатываемых земель в стране, необлагаемых налогом, а население этих земель – ей в управление, накладывало на Церковь большие обязательства перед государством. Во время войн по установившемуся неписаному обычаю Церковь жертвовала большие средства великому князю Московскому. Во время голода должна была кормить голодающих, выкупать из плена угнанных татарами. Монастыри, расположенные в стратегически важных местах, должны были за свой счет строить укрепления, приобретать оружие и содержать военные гарнизоны (например, Соловецкий, Кольский, Псково-Печерский и другие северные монастыри). Монастыри, имевшие своим благотворителем самого великого князя, должны были выполнять и его некоторые деликатные поручения: например, служить местом заточения некоторых знатных лиц. Самому Волоцкому монастырю вскоре пришлось быть и монастырской тюрьмой для некоторых осужденных «нестяжателей»: Вассиана Патрикеева и Максима Грека.

Таким образом, вслед за обширными заботами по хозяйству, пришли и другие заботы, еще менее свойственные монашескому званию. Монастырь становился не только фермой, но и крепостью, и тюрьмой. Нечто случайное, допущенное в виде исключительной ситуации, стало входить в систему, становиться правилом.

При этом одновременно шли два противоположных процесса: воцерковление мира и обмирщение церкви. Какой процесс шел интенсивнее, и каков должен был быть конечный результат? Вряд ли во времена прей. Иосифа можно было дать однозначный ответ на этот вопрос. Результат стал более ясен к концу XVII века, а тогда все еще было неочевидно. И, тем не менее, именно в начале XVI века, в споре «иосифлян» с «нестяжателями», определялся тот путь, который через полтора-два столетия привел сначала к конфликту иерархии с народом из-за старого обряда (раскол), затем к конфликту патриарха Никона с царем Алексеем Михайловичем по поводу власти и земель, и наконец, к секулярным реформам Петра I.

Главная правда «нестяжателей» состояла в том, что, отстаивая монашескую бедность и неотмирность, а вместе с тем и общецерковную нестяжательность, они защищали внутреннюю церковную свободу и духовный авторитет Церкви. Подлинная свобода, принесенная Христом и дарованная им своей Церкви, есть свобода от мира сего, от его благ и соблазнов, от его пороков и страстей, от его даров и от обязательств за эти дары. Связь с миром всегда в какой-то мере лишает церковь части этой свободы; полное слияние с миром приводит ее к полному духовному порабощению, к тому, что церковное общество перестает уже быть Церковью Христовою. Такое случилось с римским католицизмом, который на путях достижения земного владычества и мирского господства в значительной мере переродился в земную организацию. То же самое мы видим теперь в Московской патриархии и других структурах официального православия, добившихся больших земных средств от различных нехристианских властителей и утративших духовную свободу во Христе.

При добровольном самоограничении церкви, которое предлагали «нестяжатели», удалось бы избежать болезненных церковно-государственных конфликтов Никоновской, а затем и Петровской эпохи. Именно уклонение монашества к обогащению (хотя бы и коллективному, а не личному) спровоцировало государство на конфискацию церковных владений. Об этом писал позднее св. Игнатий (Брянчанинов).

Хотя миссия Церкви развивается в мире и направляется на приведение людей ко Христу, но сам мир никогда не возможно воцерковить до такой степени, чтобы он целиком слился с Церковью. Мир остается иноприродным Церкви, как область ветхого, падшего человека. Законы жизни мира, рассчитанные на этого ветхого человека, не могут полностью совпадать с законами жизни Церкви, рассчитанными на человека, обновленного благодатью во Христе и Святом Духе. Поэтому даже при поголовном крещении всего населения и подчинении его церковному быту и распорядку, церковь все равно не сможет целиком совпадать с государством, а будет отличаться от него и жить своей внутренней жизнью, по своим внутренним, духовным законам.

Миссия Церкви в конечном счете направлена на приведение людей ко Христу, но не всех коллективно, а каждого лично. Как Церковь принципиально не отождествима с миром, так и духовная, мистическая связь всех ее членов в единое Тело Христово принципиально отличается от любого мирского коллектива. Ценность для Царства Небесного представляет именно каждая человеческая личность, созданная по образу Божию. Потому вся система общественного воспитания, создаваемые государством условия быта, влияющие на формирование христианской личности, имеют, хотя и важное, но все-таки вспомогательное, значение. То, что государство, признающее Христа, может сделать для воспитания своих граждан христианами, никак не может заменить того, что собственно церковь делает для этой же цели. Только при этом и церковь должна сознавать себя не государственным ведомством по христианскому воспитанию, и не самостоятельным «государством в государстве», а именно Невестою Христовою. Церковь должна помнить свою неотмирную природу и свое служебное положение по отношению к своему Жениху.

«Нестяжатели» ставили на первое место воспитание христианина, как личности, уважая его духовную свободу, обращались к его разуму и совести, желали его свободного и сознательного служения Христу. «Иосифляне» же большее значение придавали церковному быту, воцерковлению всех окружающих человека отношений; главные надежды они возлагали на воспитательное значение общего примера и общего уклада жизни. Воцерковленный быт и церковный обряд, действительно, имели большую силу в формировании русского христианина, но без его личного сознательного обращения ко Христу оставались явно не достаточными. В следующем, XVII веке обряд, подменивший собою духовную жизнь во Христе, сыграл роковую роль в истории Русской Церкви, послужив причиною крупнейшего и трагического раскола.

Частичная утрата духовной свободы и, соответственно, падение духовного авторитета, проявились у «иосифлян» очень вскоре после кончины их духовного отца. Ученик преп. Иосифа и его преемник по игуменству Даниил сменил Московского митрополита Варлаама при довольно некрасивых обстоятельствах. Известно печальное бракоразводное дело великого князя Василия III, который под предлогом бесплодия отослал в монастырь свою благочестивую жену Соломонию Сабурову (подвизавшуюся в монастыре с именем София и впоследствии даже причтенную к лику святых), а сам женился на молодой литвинке Елене Глинской. Митрополит Варлаам, принадлежавший к «нестяжателям», отказался благословить такой незаконный брак, за что и поплатился изгнанием с кафедры. А «иосифлянин» Даниил, ставший новым Московским митрополитом по воле великого князя, брак этот повенчал, и впоследствии прославился «потаковничест-вом» государственной власти.

Митрополит Даниил жестоко расправился с возражавшими ему «нестяжателями»: преп. Максимом Греком и Вассианом Патрикеевым, осудив их за «ересь» на пожизненное заключение без права причащения. Одним из тяжких грехов этого первоиерарха было клятвопреступление: выдача охранной грамоты князю-эмигранту Шемячичу, что в случае приезда к великому князю Василию ему гарантируется именем Церкви свобода. Шемячич приехал в Москву – и попал в тюрьму пожизненно.

Такое «потаковничество» государственной власти в ее неправедных делах со стороны церковных иерархов было той ценою, которую пришлось платить за большие церковные имущества и права. Имущественная и правовая независимость от государства оказалась мнимою и, напротив, обернулась духовно-нравственной зависимостью от мирской власти, необходимостью одобрять все дела этой власти, вплоть до явно не праведных! Предполагаемый залог свободы, сделался залогом зависимости.

Естественно, и авторитет таких иерархов не мог быть высоким. Сам Даниил был согнан с митрополии в малолетство Ивана Грозного боярами-временщиками Шуйскими – таким же образом, как и сам занял это место.

Из других недоброй памяти иерархов-«иосифлян» можно назвать ей. Вассиана (Топоркова), который по человекоугодию дал Ивану Грозному жуткий по сути и весьма печальный по своим последствиям совет: «не держи у себя советников умнее себя, ты сам умнее всех». Этого Вассиана некоторые современники (например, князь Курбский) считали духовным отцом опричнины.

Конечно, не все «иосифляне» были «потаковниками» неправде, как и сам прей. Иосиф ни в коем случае таковым не был. Среди замечательных представителей этой партии нужно назвать крупных деятелей Русской Церкви: святителей Гурия, первого архиепископа Казанского, и Макария, Митрополита Московского. Эти люди высокой личной духовной жизни принесли много блага и для Церкви. Канонизация нескольких десятков Русских святых, помазание на царство великого князя Московского, составление Степенной книги и сборника житий святых, строительство величественных храмов и обращение в христианство многих тысяч поволжских инородцев – пользу этих и подобных им дел невозможно оспорить. И все-таки даже лучшие представители партии «иосифлян» были ограничены своей внешней деятельностью и устремленностью преимущественно на внешнее, а потому для преодоления своей однобокости нуждались в дополнении со стороны «нестяжателей». Недостаточность одних «иосифлян», полностью взявших в свои руки управление Русской Церковью, видна, например, из того, что они могли составить такие сборники, как «Домострой» или «Стоглав», почтенные и полезные для организации православного быта и церковного чина, но совершенно не достаточные для воспитания живой личной веры в Искупителя, для пробуждения в христианине подлинной духовной жизни. Для сей последней цели лучше подходил «Устав скитский» прей. Нила Сорского, впитавший в себя традицию отцов-подвижников.

Итак, для пробуждения христианской духовной жизни в народе, для воспитания духовной традиции нужна была школа «нестяжателей» – заволжских старцев. Насильственное искоренение этой школы «иосифлянами» имело последствием оскудение святых, живых сосудов Святого Духа. Один из церковных историков (проф. Г. Федотов) верно заметил, что еще Иван Грозный общался со многими живыми святыми и даже мог выбирать на Московскую митрополию из двух святых кандидатов: св. Германа и св. Филиппа. А сто лет спустя царь Алексей Михайлович, несмотря на свое личное благочестие уже не застал живых святых, а только переносил мощи прежде почивших. Оскудение святости к середине XVII века во многом (хотя и не целиком) было связано с прекращением традиции «умного делания», хранимой «нестяжателями». Водворившееся вместо этого обрядоверие принесло духовное бесплодие и подготовило почву для старообрядческого раскола.

Насильственное устранение «нестяжателей» от влияния на церковную жизнь имело отрицательные последствия и для всего церковного пастырства. Очевидно, что правильно окормлять христиан, помогать им преодолевать греховные страсти может лишь тот пастырь, который знает учение св. Отцов-подвижников об этом предмете, а также имеет собственный личный опыт «невидимой брани». Между тем, значительная часть монашества и высшего духовенства все более погружалась в хозяйственные и административные заботы, занималась внешним церковным строительством. Ближайшее же к народу белое приходское духовенство, большей частью полуграмотное и бедное, занималось просто выживанием, вело свое хозяйство, отправляя службы и требы. Руководством духовной жизни своих пасомых приходские священники занимались мало. В лучшем случае, как это видно на примере протопопа Аввакума духовник назначал епитимью за конкретные грехи (причем частенько это бывало так: «постегал батожком и посадил на цепь»). Но о приобретении добродетелей, о борьбе с помыслами и греховными желаниями речь не шла. Воспитание христианского характера было предоставлено общему церковному укладу жизни. Таким образом, главная воспитывающая сила Церкви – приходское духовенство – к выполнению своей основной задачи было приготовлено слабо. Требоотправительство – это еще не духовничество. Совершители треб, нанятые приходом, не имели духовного авторитета в народе, не могли препятствовать отрицательным духовным движениям. Старообрядческий раскол показал, какой страшной разрушительной силой обладает масса верующих людей, хотя и благочестивых по своему поведению, но духовно не образованных, не знакомых с православной аскетикой и подлинной церковностью, не признающих авторитета пастырей.

Полное непонимание сущности православного пастырства показал и спор патриарха Никона с царем Алексеем Михайловичем. Что выше: царская власть или патриаршая? На самом деле мирскую и духовную власть нельзя сравнивать, у них разная природа. Сведя все к чести и власти, к вопросу, кто кому должен подчиняться, патриарх Никон довел «иосифлянскую» линию церковно-государственных отношений до предельной точки. Он перешел на поле чисто мирской борьбы за власть – и на этом чужом поле он проиграл. Этого бы не случилось, если бы он сознавал себя пастырем душ, руководителем совести, деятелем не от мира сего, а не вторым, «альтернативным» царем.

Таким образом, в свете дальнейшей церковной истории XVI–XVII веков вскрылась более глубокая правота пути «нестяжателей» и неправота или ущербность пути «иосифлян». Конечно, нельзя возлагать за это ответственность на самого преп. Иосифа Волоцкого, у которого могли быть и недостойные ученики, типа митр. Даниила, наряду с достойными. Из истории церкви известно, например, что почти все ученики и сподвижники св. Кирилла Александрийского, включая его племянника и преемника по кафедре Диоскора и близкого друга архимандрита Евтихия, уклонились в опасную ересь монофизитства. Но Церковь не ставила этого в вину самому св. Кириллу, не считала его отцом этой ереси. Так и мы считаем справедливым отличать самого Иосифа, которого вместе со всей Церковью чтим в лике преподобных, от его последователей, именовавшихся его именем и осуждаемых за свое поведение летописцами-современниками.

Правда «нестяжателей» состояла в том, что и на личном, и на общецерковном уровне они утверждали неотмирность христианина и Церкви. Только тогда христиане будут солью земли (т. е. «осолены» действием Святого Духа), когда будут стремиться к горнему, жить в мире выше законов мира, не станут искать чести и богатства мира сего. Служа единому Богу, Церковь от Него получает дар духовной свободы, позволяющий ей не зависеть от милости земных владык (даже христианских), возвещать волю Божию всем людям (в том числе богатым и власть имущим христианам), оценивать поведение людей только по евангельским меркам. При этом церковь, выступая в мире с христианской проповедью, должна уважать свободу человека. Обращаясь к его совести, не должна угрожать, соблазнять или принуждать людей. В решении вопроса о соотношении личного спасения и общественного служения, церковь должна помнить, что на самом деле здесь не должно быть противоречия. Ибо общественное служение христианина должно быть, в конечном счете, направлено на спасение душ ближних, а при ложной личной устремленности человека у него не может быть и плодотворного общественного служения. Даже в православном государстве церковь должна обращать свое главное внимание на духовно-нравственное воспитание своих чад, а уже потом на налаживание своего положения в обществе и строительство отношений с государством.

Эта правда «нестяжателей» была в течение двух столетий доказана ходом исторических событий, главным образом, – «от противного». Оппоненты «нестяжателей», отвергнув их путь, достигли отрицательных результатов и в церковном строительстве. Конечно, трудно предсказать, что было бы, если бы все получилось наоборот: «иосифляне» сошли бы с исторической арены, а всю ответственность за Церковь взяли бы «нестяжатели». Нет гарантий, что и у преп. Нила в последующих поколениях все ученики удержались бы на его высоте. Не могло ли получиться так, что вольнодумство, не стесняемое государством, пустило бы на Руси гораздо более прочные корни, и за исключением незначительного числа преподобных подвижников, мы стали бы народом, расцерковленным на несколько веков ранее, чем теперь? Никто не сможет дать ответа на такой вопрос. Мы же возвратимся к той мысли, с которой начали: обе партии, взятые каждая по отдельности, были способны к крайностям, обе нуждались друг в друге для взаимного равновесия.

В наше время спор «иосифлян» с «нестяжателями» снова приобретает значение исторического урока, находя определенные аналогии с современной церковной действительностью. Впрочем, условия современного церковного бытия совершенно иные. Вместо православного государства в России строится государство с противоположным духовным знаком. Компромиссы прежних «иосифлян» с властителями частично оправдывались тем, что государство возглавлялось православным монархом, который сам исповедует православную веру, а церковность охватывает все стороны общественного бытия. До недавнего времени постсоветское государство в России открыто исповедовало себя частью нового глобального мира, и на деле занималось строительством мирового антихристова порядка, проповедовало и законодательно защищало ценности антихристианского гуманизма, сознательно участвовало в развращении собственного населения, поощряло беззаконие и все процессы национального распада – в полном соответствии с задачами архитекторов глобального мира. В этих условиях Московская патриархия, в обмен на статус государственно-покровительствуемой церкви, поддерживает и благословляет любой существующий режим и все его начинания, не задумываясь об их духовном содержании и о переменах самого государственного курса. Сама официальная церковь, ставшая давно уже частью общей государственно-общественной структуры, при этом обмирщается, превращаясь в одну из экономических организаций общей системы. Об этом, впрочем, написано немало. Вопрос лишь в том, можно ли любую борьбу церковной организации за свое богатство и права в этом мире считать продолжением исторического «иосифлянства»? Это, скорее, уже качественно новое явление.

Но в наше время предпочтительным является церковный путь в традиции «нестяжателей» XVI века. Это путь церкви бедной, не особо многочисленной, и при этом неотмирной. Современные подлинно христианские общины, подобно древним скитам, разбросаны по разным городам и весям среди безбожного мира. Основная устремленность членов такой церкви – это не попытка добиться хотя бы каких-то прав и какого-то признания от существующей власти, не политические лозунги или несвоевременные мечты, не споры и доказательство своей церковной исключительности. Наш путь – это самостоятельное и осознанное церковное и духовное делание: богослужение, молитва, учение, а по мере возможности – и благовестие христианского спасения для внешних. В нашей церкви уже не может быть духовных «пассажиров», которых тянул бы общий добрый пример и воцерковленный быт. От каждого требуется личное духовное делание, сознательное, усердное, имеющее целью Христа и Царство Его.

2004 г