Текст книги "Принцесса крови"

– Говорите же, – остановив взгляд больных глаз на рыцаре, прошептал король.

– Генрих Пятый, будь он проклят, одолел французов. Коннетабль Карл д, Альбре убит, как и многие другие знатные сеньоры. Я даже боюсь перечислять их имена. Мы потеряли больше половины нашей армии и отступили. – Кавалер печально опустил голову. – Если бы только вы были с нами…

– О Господи, – тем же шепотом пробормотал Карл Шестой, в упор глядя на говорившего. – Что вы говорите? О Господи…

– Мы разбиты, государь, – кивком головы подтвердил свои слова де Буа-Бурдон. – Это – полное поражение.

Король привстал со своего кресла, держась за подлокотники дрожащими руками, но распрямиться сил ему не хватило. Новость была подобна удару меча. Он бессильно упал в кресло и стал кутаться в шубу, собирая пальцами мех.

– Низложены и разбиты, – твердил он, зарываясь в шубу, пряча лицо в мех. – Низложены и разбиты, – повторял он одну-единственную фразу, которой звоном разбитого стекла суждено будет остаться в веках, – низложены и разбиты…

Через считанные минуты, не выдержав трагизма обрушившейся на него новости, Карл Шестой в очередной раз впал в безумие. Его можно было пожалеть: с юности он так яростно желал возглавлять своих доблестных французов и бить проклятых англичан, как это делал его отец – Карл Пятый Мудрый, но коварная судьба лишила его этого счастья.

В этот же день, 28 октября, войско Генриха Пятого Ланкастера прибыло в Па-де-Кале. Две недели король Англии праздновал со своими лордами победу, а затем отплыл в Дувр. Пока он бражничал на французском берегу, гонцы первыми пересекли Ла-Манш и разнесли по всей стране радостную весть. Парламент был ошеломлен внезапным триумфом и готовил своему молодому монарху достойную встречу. И когда Генрих ступил на землю родной Англии, он почувствовал, что такое быть победителем на своей родине. От Дувра до Лондона его славили на каждой пяди земли. А уже в Лондоне, на пути из Блэкхита в Сити, для него было устроено помпезное представление – с шутейными деревянными крепостями и сражающимися ратниками на ее стенах и под ними, с прекрасными шатрами и бардами, воспевающими своего владыку, трубачами, пронзительно завывающими, целящими медью в самое небо, тысячами нарядно одетых горожан и даже хором самых прекрасных девственниц Англии из благородных семей, которые пели хвалебную песню, в которой были такие слова: «Добро пожаловать, о Генрих Пятый, король Англии и Франции!»

Молодой Генрих Пятый ехал на белом скакуне, укрытом дорогой попоной. Ланкастер предстал перед своими подданными во всеоружии – в полном боевом доспехе, в ярко-алом плаще. Король-воин, король-победитель. Он был таким, каким носился по полю под Азенкуром, врубаясь в ряды противника, требуя вырезать своих пленных врагов или сжигать их заживо. Все равно, главное – победа.

В этот день Генрих окончательно утвердился в мысли: он будет героем англичан, пока с его беспощадного меча будет капать французская кровь. И возглавляя победоносную армию, он уже грезил о новых походах.

За Генрихом ехало его войско. Тянулся и караван с пленными. В одной из персональных телег, на меховом плаще, лежал высокородный французский принц – Карл Орлеанский. Страшен был для его слуха этот триумф. И мечтал он, глядя в чужое небо, едва сдерживая слезы, только об одном – скорее вырваться на свободу. Но Карл не знал главного: что окажется жертвой политических интриг, которые уже очень скоро (после смерти одних принцев и рождения других по обе стороны Ла-Манша) начнут плести две Короны – английская и французская. Ни за какие деньги не захотят отдавать англичане первого герцога Орлеанского его соотечественникам. Более того, они будут стеречь его долгие годы, оберегать, как зеницу ока.

Молодой герцог умер бы от горя, узнай он, что пробудет в плену у англичан ровно четверть века, и нога его ступит на землю родной Франции, когда ему исполнится сорок девять лет.

Часть третья. Око за око

В 1521 году французский король Франциск Первый посетил Дижон – столицу Бургундии, к тому времени уже присоединенную через династический брак к Франции. По преданию, побывал он и в фамильной усыпальнице герцогов. Именно там монах-картезианец, заботящийся о мире усопших, показал королю изуродованный череп. Лоб его был разрублен, темя снесено. Было очевидно, что тут поработали мечом или топором. «Государь, – сказал монах, – перед вами череп Жана Бесстрашного. Вот через эту дыру англичане и проникли во Францию!

1

Хохот герцога Бургундского разносился по всему дижонскому дворцу. Дрожали витражи в часовнях, вода шла рябью в кувшинах и мисках. Его хохот был слышен и в окрестностях замка. В лесах трепетали олени и тянули головы на раскатистое эхо, птицы не находили себе места, то и дело вспархивая над кронами деревьев, врассыпную бросались кабаньи выводки, и даже волки настороженно рычали и скалили пасти. Но это были дикие звери…

И совсем другое дело – бургундцы. Они ликовали! Те, кто еще помнил события двухлетней давности, когда им пришлось уносить ноги из столицы Франции. Убегать, переодевшись горожанами, прислугой. Прокаженными! Красться тенями по ночным мостовым. Потому что кто не успел убежать, был изрублен на куски врагом и брошен на те самые мостовые – на съедение бродячим псам. А кто был этим врагом? – арманьяки! И вот теперь Господь покарал их!

Потому герцог Бургундский, Жан Бесстрашный, и смеялся. Весело, от души.

– Жак, мой верный Жак! – восклицал он, маленький и кривоногий крепыш, бодро пересекая в ту и другую сторону свои покои. – Разве мог я поверить в такое чудо? – Он поднимал руки, сжимал кулаки и потрясал ими. – Разве мог?! Это – провидение, не иначе! Дракону отсекли голову – раз, и нету! – Говоря это, он захлебывался счастьем. – Жак, Жак!.. Арманьяки, эти чертовы выродки, разбиты под Азенкуром, и теперь я могу отомстить! Каждому из них! Каждому…

Жан Бургундский забыл даже о том, что потерял в этой битве двух родных братьев – герцогов Антуана Брабантского и Филиппа Неверского. Главное – его враги попали в медвежий капкан и там издохли. Слава англичанам! Слава Генриху Пятому!

Герцог остановился так же быстро, как до этого бегал взад и вперед.

– Жак…

Жак де Ба, его телохранитель и палач, поклонился:

– Да, монсеньер?

Жан Бургундский негромко рассмеялся:

– Подумай! Карл Орлеанский у англичан, его брат, герцог Ангулемский, тоже. Там же Бурбон. Несколько щенков-малолеток не в счет. Их можно перетопить одной левой, – он выбросил вперед левую руку и сжал кулак, на пальцах которого приглушенным светом сверкнули перстни. – Остается Бернар Арманьяк, старый волк! Свернем ему шею, и Париж наш! Да что там Париж – Франция будет наша! Король и королева выполнят любое мое требование, не говоря о дофине Луи… Бернар Арманьяк, вот кто нам нужен! Он мне ответит за все – око за око, зуб за зуб!

2

Франция горевала. Беды, подобно вспышкам моровой язвы, сыпались на ее голову. Народ взирал на собственное будущее с унынием. Ослепленные гордыней, в королевстве враждовали два лагеря аристократов. Дрались они не на жизнь, а на смерть. И с поражением арманьяков под Азенкуром эта вражда грозилась стать еще более жестокой. Тем более что король представлял себя то хрупким стеклянным сосудом, то нежным цветком, что, впрочем, было одно и то же. О королевстве он вспоминал от случая к случаю, когда сознание внезапно приходило к нему, но только для того, чтобы не менее внезапно оставить. А вести, приходившие из Англии, пугали. Говорили, что недавняя высадка Генриха на севере и его победоносный марш были только пробой пера грозного и ненасытного завоевателя. И не за горами настоящая война.

В эти дни каждый простой француз спрашивал себя – за что Господь послал им такое наказание?

Но бедам этим не было ни конца, ни края…

Не прошло и двух месяцев после поражения французского рыцарства под Азенкуром, как 18 декабря 1415 года, в возрасте 19 лет, в Париже умер наследник престола, сын Карла Шестого и Изабеллы Баварской – дофин Людовик, герцог Гюйеньский. Мать покойного дофина была безутешна. Его похоронили не выходя за ворота столицы – в соборе Парижской Богоматери. Даже не в фамильной усыпальнице Сен-Дени! В предместья идти не решились – из-за потрясений вековой традицией пренебрегли.

А 5 апреля следующего, 1416 года, в Компьене, в возрасте 18 лет умер другой дофин – Жан, герцог Туренский. Весть поразила двор – на юного Жана возлагались большие надежды! Врачи предположили, что дофин был отравлен. Шептались, что в его смерти замешан сам король! Но почему? Шли упорные слухи, что Жан – сын другого человека. Может быть, Людовика Орлеанского, может быть, кавалера Луи де Буа-Бурдона, или кого-то еще. К тому времени на Карла Шестого нашло просветление, он неожиданно осознал, что в его семье, пока он безумствовал, прибыло. Королева исправно рожала детей, и они назывались перед лицом Господа и всего королевства – принцами крови и наследниками! Король был в гневе. Метал громы и молнии, насколько ему, разбитому и ослабшему, хватало сил. И, как говорили придворные, замышлял месть. Но правда, касающаяся того, кто на самом деле отравил дофина, канула в Лету.

Смерть еще одного сына подорвала здоровье Изабеллы Баварской. Стареющая королева, никогда и ни в чем себе не отказывавшая, будь то плотские утехи или многодневные пиршества, подурнела и ослабла. Ее стала стремительно одолевать тучность…

Новым дофином неожиданно оказался пятнадцатилетний Карл, недоверчивый и боязливый юноша, любивший днями напролет сидеть за книгами. Никому бы и в голову не пришло напророчить ему судьбу короля Франции, всякий указал бы на небольшой удел, где ему суждено было бы вести жизнь принца крови. Тем более, последнего сына мать недолюбливала и в свое время легко отослала его от себя. Вот уже несколько лет Карл жил в герцогстве Анжуйском, при дворе Иоланды Арагонской, королевы четырех королевств, обрученным с ее дочерью – двенадцатилетней принцессой Марией.

От имени короля, вновь впавшего в забытье, Изабелла Баварская потребовала вернуть последнего сына в Париж – ко двору, но неожиданно получила от Иоланды резкое письмо:

«Женщине, которая предпочитает жить с любовниками, ребенок абсолютно не нужен. Не для того я кормила и воспитывала Карла, чтобы он умер под Вашей опекою, как его братья. Тем более, если Вы намерены сделать из него англичанина, как вы сами, или довести до сумасшествия, как его отца. Он останется у меня, а Вы, если осмелитесь, попробуйте его отобрать».

Это был вызов. Но что могла сделать Изабелла, власть которой в ее королевстве таяла на глазах? Все, что ей оставалось, это лавировать между двумя силами – новым коннетаблем Бернаром Арманьяком, грозным и жестоким хозяином Парижа, все больше вызывавшим недовольство горожан, и герцогом Бургундским, Жаном Бесстрашным, который контролировал многие области королевства.

Но с Арманьяком, оказавшимся властным и бесцеремонным хозяином, не желавшим считаться с королевским мнением, Изабелла Баварская ладила все меньше. После того как Карл Орлеанский попал в плен, этот вельможа совсем распоясался, так считала королева. Арманьяк был уверен, что он единственный, кто способен навести порядок в королевстве. А герцог Бургундский, через своих людей, все чаще искал ее расположения. Она готова была простить ему убийство любимого или сделать вид, что прощает. Ей просто некуда было деваться…

Теперь дофин Карл был единственным наследником престола, и Королевский Совет потребовал его присутствия в Париже. Так было положено. Граф Арманьяк договорился с Иоландой Арагонской, которую уважали безоговорочно все – враги и друзья, и она отправила-таки юного дофина в Париж, дабы он представлял собой королевскую власть, пока его отец пребывал в безумии. К нему приставили надежную охрану из анжуйцев, преданных Иоланде. С дофином Карлом Бернару Арманьяку было управляться проще, чем с королевой, – он мало что понимал в текущей политике и уж конечно не стал бы заигрывать с герцогом Бургундским!

Королева, не имевшая на сына никакого влияния, оказалась отодвинута с первых ролей, но сдаваться не хотела. И однажды она предостерегла Бернара Арманьяка:

– Вы играете с огнем, граф! Я все еще королева! – Горе и все потрясения, терзавшие ее последние годы, вылились в эту вспышку гнева. – Поверьте, граф, – неожиданно выпалила она, – я найду на вас управу!

Граф Арманьяк понял, какого защитника выбрала себе королева. Жана Бургундского! Эта угроза совпала с очередным «пробуждением» короля…

Зимним вечером все того же 1416 года граф вошел в покои Карла Шестого. Государь сидел в тронном кресле, в тепле жарко растопленного камина, закутавшись в шубу. Его знобило. Он пил вино и по лицу его градом катился пот.

– У меня дело государственной важности, – сказал Бернар Арманьяк.

– Я слушаю вас, граф, – тихо проговорил король.

Одетта де Шандивер, находившаяся при его величестве, поймала взгляд грозного вельможи и хотела удалиться, но тот поспешно сказал:

– Прошу вас остаться. Это касается всего королевства, госпожа де Шандивер.

Король поднял на него запавшие глаза:

– Говорите же, граф…

В этот вечер Бернар Арманьяк открыл королю связь его законной супруги с великим магистром дворца королевы, кавалером де Буа-Бурдоном. Связь, тянувшуюся не один десяток лет!

– Так далее продолжаться не может, ваше величество, – заключил Арманьяк. – Двор в замешательстве. Королева не отдает отчета своим поступкам. Затронута ваша честь. И будущее государства….

Карл Шестой внимательно посмотрел на графа – не каждый отважится прийти к своему государю с такой вестью! Тем более – последние слова. Они ранили слух и обжигали сердце. Под «будущим государства» Бернар Арманьяк подразумевал возможность того, что на троне окажется ублюдок.

– Повелеваю вам, граф, арестовать кавалера Буа-Бурдона и доставить его в камеру пыток, – так же тихо сказал король. – Я даю вам разрешение входить в любой дом и дворец Парижа.

В этот же вечер с грозным окриком: «Именем короля!» – кавалера де Буа-Бурдона, отважного рыцаря, одного из командиров французской конницы, сражавшейся под Азенкуром, забрали из дворца Барбетт и доставили в подвалы королевского дворца Сен-Поль.

Когда его, несмотря на возраст – настоящего буйвола, бросили на решетку, под которой палач раздувал мехами огонь, из темноты камеры на свет вышел закутанный в шубу король.

– Вам придется нелегко, – сказал Карл Шестой человеку, добрых двадцать лет наставлявшему ему рога. – Обещаю.

Их взгляды встретились – и тогда отважному воину впервые в жизни стало страшно. Луи де Буа-Бурдон понял, что его пытки будут продолжаться долго. И от крика его устанут даже видавшие виды палачи…

Тем временем пробил и час королевы. Изабелла Баварская была арестована, по предписанию короля ей надлежало немедленно, под охраной, отправиться в Тур. Все имущество королевы, нажитое ею за всю ее королевскую жизнь (по настоянию Бернара Арманьяка), конфисковалось в пользу казны. По приказу того же короля тюремщики Изабеллы должны были денно и нощно наблюдать, чтобы распутная сорокасемилетняя королева Изабелла не совокупилась где-нибудь, с кем-нибудь. От такого удара мало кто мог оправиться, тем более – царственная особа!

Как только ее увезли, граф Арманьяк лично принялся за долгожданную конфискацию сокровищ королевы, не упуская случая пополнить добром Изабеллы и свою личную казну. Говорили, что в его сундуки сыпалось золото, полученное от продажи драгоценностей королевы, ее мебели и даже нарядов!

У королевы был единственный шанс выпутаться из этой истории. Ей удалось сохранить подле себя слугу Луи де Буа-Бурдона – некоего Ле Клера. И вот ему и была поручена тайная миссия.

– Ты отправишься к герцогу Бургундскому и попросишь у него заступничества, – когда тюремщики отвлеклись игрой в кости, сказала слуге любовника королева.

Бежав, через несколько дней Ле Клер застал Жана Бесстрашного за осадой Корбея – крепости, принадлежавшей арманьякам. Взяв восемьсот солдат, герцог лично бросился освобождать Изабеллу Баварскую. Опальная королева упросила своих тюремщиков разрешить ей отправиться в аббатство Нуармутье, под Туром, где она собиралась причаститься. Хитрость ее удалась – там ее и застало войско Жана Бесстрашного, нагрянувшее внезапно, а спустя сутки герцог въехал в город.

Из Тура королева была благополучно отправлена новым своим покровителем в Шартр, а затем в Труа. У Жана Бургундского на Изабеллу Баварскую имелись большие планы! Вместе с ней он собирался в скором времени въехать в Париж и «освободить» от беспощадного тирана графа Арманьяка несчастного короля Франции и не менее несчастного дофина. Натерпевшаяся от мужа, в пику арманьякам, королева образовала в Труа свое правительство и заказала новую государственную печать. Во всех документах она теперь именовала себя регентшей королевства, а в довершение всего созвала в Амьене новый парламент.

Судьба любовника королевы Луи де Буа-Бурдона была куда более печальна. Его пытали несколько месяцев подряд, а затем, полуживого, зашили в кожаный мешок с надписью: «Дорогу королевскому правосудию!» – и бросили в Сену. Так казнили только государственных преступников, предавших своего короля.

3

– Лучше им отдать мне свою принцессу, Кларенс, – хватая ртом соленый ветер, говорил брату Генрих Пятый, стоя на носу боевого корабля, возглавлявшего флотилию, вышедшую из Саутгемптона 30 июля 1417 года в пролив Ла-Манш. – Если они вновь не будут сговорчивы, я стану для Франции десятью казнями египетскими! Даю слово короля!

Генрих Пятый не шутил. Первый поход мало что принес ему кроме славы: один взятый город – Гарфлер, и одно выигранное сражение под Азенкуром. Это была разведка боем. Один из тех набегов, которые так любил его предок – Черный Принц[13]13
  Черный принц – Эдуард принц Уэльский (1330–1376), старший сын Эдуарда III Плантагенета, короля Англии. Дерзкий и отважный полководец периода Столетней войны. Особенно отличился в битвах при Креси и Пуатье, где англичане наголову разбили французов. За цвет своих лат и был прозван «Черным принцем». Совершал кровавые грабительские набеги с юга Франции, в частности из Бордо, на ее центральные земли, за Луару; носил титул принца Аквитании.


[Закрыть]. Генрих Ланкастер хотел другого – завоевания! И первым куском желанного пирога виделось ему герцогство Нормандия, когда-то – законная провинция Англии. Через несколько дней Генрих высадился в Туке, стоявшем через небольшой залив напротив Гарфлера, и двинул свои войска в сторону Кана – одной из мощнейших крепостей Франции. В авангарде шел герцог Кларенс. Он первым достиг города и стремительно захватил два старинных аббатства, которые французы не успели разрушить при внезапном приближении противника. Это серьезно ослабило Кан. Город, делившийся на Старый и Новый, рассекала река Орн. Аббатства располагались по обе стороны Кана. Это означало, что англичане сразу приобрели два надежных и хорошо защищенных форта. Одно из аббатств стало резиденцией подошедшего с армией Генриха, другое – его воинственного брата.

Подтянув артиллерию, англичане стали нещадно обстреливать Кан – бомбардировки шли днем и ночью. Храмы, дома и лавки в городе превращались в груды камней. Жители Кана отвечали своими пушками. С каждым днем Генрих Пятый свирепел. Он не любил, когда ему перечили. Он уже в который раз требовал сдачи, и в который раз ему гордо отказывали.

– Я буду беспощаден, – все чаще повторял он, оглядывая крепостные башни Кана.

Утром четвертого сентября, после трех месс, во время которых король стоял, преклонив колена, был объявлен общий штурм города. Пятнадцать отрядов, которые возглавляли лично Генрих Пятый и Томас Кларенс, бросились на стены города, забрасывая фашинами рвы, сотнями ложась под стрелами, но приставляя лестницы и взбираясь наверх. Воинская слава Генриха Пятого не давала покоя его младшему брату – Томасу, и потому он первым прорвался в город. Один из командиров Кларенса, граф Уорвик, захватил форт св. Петра, что защищал мост между двумя частями города, сам Кларенс отбросил тех французов, что еще сопротивлялись солдатам Генриха. Город был обречен, но его жители и сражались с мужеством обреченных. На рыночной площади скопилось множество народа, как вооруженных мужчин, так и женщин с детьми. Английские солдаты не разбирали, кто перед ними. С копьями, мечами и топорами они врубались в эти ряды и высекли их так, как высекают серпом спелые колосья. Ни крики детей, ни стоны гибнущих женщин не останавливали их. Сотни изрубленных людей ложились друг на друга. Самая грязная скотобойня стала бы примером любви одних живых созданий к другим по сравнению с рыночной площадью Кан.

– Стойте! – подъезжая к месту побоища, крикнул Генрих Пятый. – Стойте!..

Одна из представших картин не то чтобы потрясла завоевателя, но все же тронула его жестокое сердце. Он въехал на рыночную площадь, когда дело шло к развязке и по мостовым уже текли потоки крови. А увидел он обезглавленную женщину, что лежала сцепив руки на мертвом ребенке.

Тогда Генрих сказал:

– Солдаты, приказываю не избивать священников, женщин и детей! Сам город отдаю на разграбление!

Этого его солдаты только и ждали. Все мужчины Кана были перебиты, женщины изнасилованы, дома разграблены. Англичане сторицей платили за кипящую смолу, которой их обильно поливали с крепостных стен. А потом, зверства были частью того спектакля, что именовался войной. Больше половины городских драгоценностей благодарный Генрих Пятый торжественно вручил Томасу Кларенсу – «неоспоримому герою Кан», как его уже называли все англичане.

Так начался второй поход Генриха Пятого Ланкастера на континент. Многие города нижней Нормандии сдавались без боя – пример Кан был поучительным. Сам же Генрих, учинив разбой на французском берегу, уже думал о продолжении пиршества. Пока его администраторы посылали корабли в Англию, дабы привезти оттуда поселенцев – на места вырезанных жителей Кан, сам король грезил походом на Руан – столицу Нормандии.

4

…Вновь тучи сгущались над партией арманьяков, и в темном поднебесье уже полыхали близкие молнии…

Главная беда приверженцев тестя Карла Орлеанского была в том, что, захватив Париж в 1413 году, они слишком долго сводили счеты с бургундцами. Так долго и жестоко, что многие парижане все чаще вспоминали добрым словом Жана Бесстрашного. Трагедия под Азенкуром обескровила партию арманьяков, а еще одно поражение от англичан – в битве при Вальмоне, в 1416 году, где французскими войсками командовал лично Бернар Арманьяк, окончательно подорвало доверие к нему и его сторонникам.

Это позволило 29 мая 1418 года горожанину Перине Лекрерку, убежденному бургиньону, открыть ворота Парижа бургундскому капитану Вилье де Лиль-Адану. Последний ворвался со своим многочисленным отрядом так стремительно, что сопротивление не ожидавшего нападения гарнизона, подчинявшегося Бернару Арманьяку, оказалось бесполезным. А вслед за Лиль-Аданом в Париж вошло все войско Жана Бесстрашного.

Резня, устроенная бургундцами, затмила все предыдущие сражения и расправы, проходившие под знаменем гражданской войны. Тех арманьяков, которых не закололи на улицах Парижа, пленили и свели в одну из дворцовых тюрем.

В тот же вечер Бернара Арманьяка, избитого и связанного по рукам, привели к Жану Бесстрашному.

– Королева говорила вам, граф, что и на вас найдется управа? – спросил герцог.

– Будь проклят, бургундец, – ответил граф Арманьяк.

– Буду! – рявкнул герцог Бургундский и ткнул в него пальцем. – Но ты – первый! – Внезапно Жан разразился такой бранью, что стены дворца задрожали. Он страстно сжимал кулаки, посылая все существующие проклятия на орлеанов и арманьяков. Суть его угроз сводилась к тому, что он не успокоится, пока не истребит оба вражьих рода под самый корень. И если понадобится, то отправится в Англию, чтобы прикончить сына Людовика – Карла. Он долго и тяжело дышал, даже когда поутих. – Прощайте, граф Арманьяк, – в заключение своей тирады, еще пунцовый от затяжной вспышки гнева, сказал Жан и бросил страже: – Увести негодяя!

Ночью двери в тюремные камеры открылись и к пленным ворвались бургундцы. Копьями и мечами они перекололи всех до одного. Граф Бернар Арманьяк не избежал общей участи. Его нагое тело выбросили на парижскую мостовую и держали так трое суток. Каждый, кому насолил граф Арманьяка, мог пнуть его труп, оскорбить плевком или проткнуть мечом. К концу третьего дня от некогда могущественного вельможи осталось кровавое месиво с пустыми глазницами и страшной воронкой разбитого рта. Пир завершили вечно голодные парижские псы – от графа остался объеденный скелет.

Но только на следующий день после избиения арманьяков герцог Бургундский обнаружил, что в Париже нет дофина – Карла Валуа. Его капитаны, занятые резней, проглядели бегство юноши. Отважная охрана из анжуйцев Иоланды Арагонской и горстки сторонников Бернара Арманьяка сделали свое дело – наследника престола спасли. Некий рыцарь Танги дю Шатель завернул его в ковер и, переодевшись торговцем, вынес из дворца. Когда герцог Бургундский праздновал кровавую победу, дофин был уже на полпути к спасительной Луаре и замкам, принадлежавшим герцогам Орлеанским и Анжуйским. Куда меньше повезло другу детства Карла Валуа – пятнадцатилетнему Орлеанскому Бастарду, внебрачному сыну Людовика Орлеанского, которого Валентина Висконти воспитывала как родного и кому завещала отомстить за любимого мужа. Ценой жизни он мечтал выполнить обещание, и потому со взрослыми мужчинами сражался против бургундцев на улицах Парижа, но был ранен и пленен. И не был убит лишь из-за юного возраста и благородной крови. Такого щенка всегда можно выгодно продать или обменять на важного пленника!

В сущности, взятие Парижа Жаном Бесстрашным скорее удовлетворяло честолюбие герцога, чем давало реальную победу в целом. В противовес герцогу Бургундскому и Изабелле Баварской, дофин, обосновавшись за Луарой в городе Бурже, создал свое правительство. Противостояние между арманьяками и бургиньонами, раздиравшее королевство на две половины, только разгорелось с новой силой. И теперь каждая сторона заговаривала о мире с ненавистным захватчиком – Англией. Особенно – бургундцы.

Войска Генриха Пятого медленно продвигались по течению Сены на юг. Они были подобно змее, что ужалила и теперь хотела добить свою жертву. В конце лета 1418 года англичане осадили крупнейший город на севере Франции, столицу Нормандии – бургиньонский Руан. Это была могучая, почти неприступная крепость на Сене. Ее широкую непробиваемую стену длинной в два лье укрепляли 60 высоких башен. За месяц до начала осады руанцы сожгли дотла богатый пригород – леса, виллы, мельницы. Убитых животных бросили в колодцы. Англичан встретила черная пустыня. Гарнизон Руана был силен, но не хватало продовольствия. Все ждали скорой помощи от Жана Бесстрашного, их покровителя, но герцог медлил. Он опасался вести войска далеко на север, где господствовали англичане. Тем более, он был занят планами будущих расправ с арманьяками. А руанцы терпели бедствие. Городу пришлось выставить за ворота 12 тысяч жителей из городской бедноты – стариков, женщин и детей, которые были напрасными ртами. Но король Англии Генрих Пятый не пустил их за осадный кордон, не взял их назад и город. Изгнанные жители оказались в капкане. Первое время некоторые англичане еще бросали голодавшим беднякам хлеб, но Генрих Пятый, обозленный упорством руанцев, оставшихся за стенами, запретил кормить французов. Днем и ночью стоял оглушительный плач между стенами города и лагерем англичан. Тысячи голодных и обессиленных женщин просили о милосердии, но тщетно. Городские власти Руана сжалились только над младенцами – теми, кто рождался у городских стен. Сверху выбрасывали корзины на веревках, матери укладывали туда новорожденных, и тех, ревущих, поднимали наверх. Священники крестили младенцев, и затем их вновь, в тех же корзинах, опускали вниз. А ночью эти дети умирали с голоду. Каждый день священники Руана увещевали своих сограждан, чтобы они уходили из жизни достойно и не помышляли о людоедстве. В течение долгих месяцев осады выставленные за ворота так и погибли голодной смертью между городскими стенами и английскими укреплениями – все до одного.

Капитаны Руана, разуверившись в помощи герцога Бургундии, предпринимали вылазки против англичан, но те заканчивались неудачами. Это еще больше отбило охоту французам и бургундцам бороться с общим врагом. Дофин и его окружение, соревнуясь в расторопности с герцогом Жаном Бесстрашным, провели ряд переговоров с Генрихом Пятым. Одновременно с этим, несмело, заговорили о мире друг с другом сами арманьяки и бургиньоны.

С 30 мая по 30 июня 1418 года в Мелёне заседали: с французской стороны – герцог Бургундский, Изабелла Баварская и Карл Шестой, к которому на время вернулось сознание; с английской – Генрих Пятый и его братья – герой Азенкура герцог Кларенс и герцог Глостер, лукавый, до мозга костей, политик. Английский король, почувствовав несокрушимую силу своего оружия под Азенкуром, подкрепленную другими победами, требовал невозможного.

– Божьей милостью король Англии Генрих Пятый Ланкастер настаивает на следующих пунктах, – торжественно произнес на той встрече герцог Глостер, – а именно: отделения от королевства Франция – Нормандии на севере и Аквитании на юге. А также вновь он просит руки дочери Карла Шестого и Изабеллы Баварской – Екатерины Валуа.

Лицо герцога Бургундии стало серым, королева – побледнела от негодования. Им достаточно было один раз переглянуться, чтобы с полуслова понять друг друга. Генрих с нескрываемой наглостью хотел вначале отхватить первую половину Франции, а за ней получить право и на оставшуюся территорию королевства через брак. Королю Англии было мягко отказано.

После совещания король Англии Генрих Пятый сказал Жану Бургундскому:

– Монсеньер, буду с вами откровенен. Либо я получу дочь вашего короля, либо изгоню его из королевства вместе с вами. – Жан Бесстрашный вспыхнул – англичане позволяли себе слишком много! Но Генрих был невозмутим – сила оставалась на его стороне. – К этому добавлю: вы, как и я, на французской земле – всего лишь гость. У вас есть своя вотчина – Бургундия.

– Милорд! – Жану Бесстрашному хотелось перерезать глотку этому молодому островитянину. – Вы легко произносите слова, но они – воздух. Уверяю вас, вы порядком подустанете, воплощая в жизнь ваши мечты!

– Посмотрим, – откликнулся король Англии.

После этого мирные переговоры с англичанами были приостановлены. Вновь заговорили о том, что французам – бургиньонам и арманьякам – надо объединиться и дать отпор зарвавшемуся Генриху Ланкастеру. Но одно дело – ясно представлять себе историческую задачу, и совсем другое – побороть многолетнюю вражду и взаимную ненависть.

Как показало ближайшее будущее, Генрих Пятый бросил вызов противнику не впустую. 13 января 1419 года измотанный осадой Руан сдался на милость англичан. Это была трагедия, подобная Азенкуру. Условия оказались унизительными: выплата контрибуции в 355 000 экю золотом, выдача руководителей сопротивления – викария Робера де Линэ, капитана Алена Бланшара и начальника канониров Жана Журдена, которых ожидала расправа, а также присяга в верности всех граждан столицы Нормандии новому королю – Генриху Пятому. Но последствия сдачи были уничтожающими – вслед за Руаном, дабы избежать его участи, англичанам открыли ворота и приняли все условия врага еще двадцать семь городов Нормандии! Север Франции был завоеван, и теперь центральные области королевства лежали перед англичанами как на ладони.