Текст книги "Апостолы"

И тотчас, как только истина вошла в них, Он стал невидим для них.

– Я знал, знал! – поражённый до глубины души, вскричал юноша. – Когда на дороге взял Его руку, Клеопа! Уже тогда сердце горело во мне!

– Да, и я почувствовал эту силу, когда Он изъяснял нам Писание! – счастливый, подтвердил его товарищ. – Господи, это был Он!

– И Он жив! Сбылось пророчество! Сбылись все слова…

– Мы возвращаемся в Иерусалим! – вставая, сказал Клеопа. – Идём же, поторопимся!

Они так и не поели – им хотелось как можно скорее вернуться в столицу и найти апостолов, чтобы поведать им о счастливом воскресении их Учителя, о свидетельстве Его вечной жизни.

Часть первая
К ЗЕМЛЕ ОБЕТОВАННОЙ

Кого Он предопределил, тех и призвал,

а кого призвал, тех и оправдал;

а кого оправдал, тех и прославил.

Что же сказать на это?

Если Бог за нас, кто против нас?

Из Послания к Римлянам святого апостола Павла

1

Древняя Антиохия – белокаменный город на берегу Оронта! Благословенная Антиохия – город оливковых рощ, апельсиновых и лимонных садов! Город древних мореплавателей и купцов! Он брал начало на берегу обширной Средиземноморской бухты, в которую впадала чистейшая синяя река, питаемая пресноводными горными источниками. Антиохия разрасталась у широкого устья, и далее, домами и храмами, мощёными улицами и стрелами кипарисов поднималась по руслу Оронта вверх, к предгорьям приморских вершин. Шумные базары, ароматные зелёные сады островками были разбросаны тут и там. А за городом расходились во все стороны, расползались по гористой округе оливковые рощи и виноградники. Почти что рай на земле! Триста лет назад Антиохию основал друг и сподвижник Александра Великого – Селевк Первый Никатор, город разбили на четыре гигантских квартала, каждый из которых представлял крепость. Потом они срослись воедино, и буйно цветущая южная флора, обняв и завладев ими, навсегда стерла эти границы. Нынче это был мирный оазис купцов и ремесленников, учёных и жрецов, виноделов и овцеводов, счастливый город на окраине Римской империи, чья власть в эти годы казалась незыблемой и устрашающей. Ведь империей правил грозный и дальновидный император Тиберий!..

Дома состоятельных жителей Антиохии, выложенные из белого камня, занимали центральные кварталы города. Их слепящие глаза стены – на южном-то солнце! – и весёлые рыжие черепичные крыши выныривали из плотных волн зелени. А жилища богачей спорили и с самим солнцем! – уложенные золотыми пластинами крыши дворцов пускали солнечные зайчики прямёхонько под облака! Густые сады антиохийцев благоухали фруктами и цветами, укрывая от зноя в тени плодовых деревьев своих хозяев. Лимоны и апельсины, фиги и оливки сами тянулись к рукам. В этих садах заливисто пели птицы, журчали фонтанчики, готовые в любую минуту напоить хозяев, их гостей, рабов и рабынь, дать ополоснуть руки и лицо в жару. У такого вот фонтанчика хорошо было сесть на скамью и открыть книгу – Вергилия, Горация или… Овидия. Его имя наконец-то стало возвращаться в дома граждан великой империи. Потому что немногим более десяти лет назад в местечке Нола, в далекой от Антиохии италийской Кампании почил великий император Октавиан Август, сделав наследником своего пасынка. И все чаще просвёщенные жители империи доставали прежде запретную книгу Овидия Назона – «Искусство любви», ставшую прижизненным проклятием великого поэта Рима и острым чувственным переживанием для всех граждан империи.

Остроклювый дрозд выпорхнул из кроны оливкового дерева и стремительно опустился на книгу, что лежала закрытой на старой рассохшейся скамейке в одной из таких вот городских усадебок в центре Антиохии. Но авторство книги не принадлежало великим поэтам Рима – дрозд приземлился на сочинение величайшего врача всех времен и народов грека Галена, труды которого считали за правило вызубрить все врачи великой империи. Но шустрой птице не было дела до содержания книги – на обложке чудом оказалась распухшая после жарки дынная семечка! Дрозд клюнул раз – и семечка перевернулась, затем второй – та бойко подскочила, и следом, очень жёстко, клюнул третий раз. Семечка подлетела, дрозд хотел было поймать её, но тут из кустов акации бойко шагнул к фонтанчику мальчишка лет десяти в подпоясанной тунике, с доской в руках.

– Я тебе! – весело погрозил он пальцем в миг всполошившейся птице. – Отца на тебя нет! За своё сокровище он бы тебя в миг ощипал!

Дрозд, так и не успев схватить добычу, вспорхнул и улетел. Мальчик подошёл к скамье и, собрав пальцы для щелчка, ловко ударил по семечке, отправив её точно в голубую рябь воды лениво журчащего фонтана. Посмотрев на книгу, мальчик сделал кислую мину, выдавая свои чувства, что книга ему хорошо знакома, и сел рядышком. Над его головой зеленела раскидистая олива. За листьями проглядывали синие озерца неба и белые облачка. Он любил это дерево больше других – а почему, и сам не знал. Пышная олива словно прятала до срока в себе тайну, которую ему только ещё предстояло разгадать.

Мальчик положил планшет на колени – к нему был прикреплён лист твёрдого пергамента. А вот на пергаменте готовился прыгнуть за добычей чёрный котище, нарисованный углем. Только хвост этот кот потерял – куда он делся? Мальчик улыбнулся своему рисунку и завертел головой. Надо его найти, надо! И кота найти и его хвост!

– Кис-кис-кис! – Он звал его тихо, точно боялся открыть себя в этом саду. Маркус! Где ты?! – Мальчик готов был разгневаться не на шутку. – Маркус! – Он даже нахмурился. – Бездельник! – Вот это «бездельник» нравилось ему больше всего. Так ласково называли любимца в этом доме его мать и отец. Было в этом слове что-то снисходительное и трогательное одновременно!

Но кот не желал появляться! И мальчик разочарованно вздохнул. Что ж, понимал он, теперь ему придётся обойтись без натурщика! Но только он занёс руку с углём над пергаментом, чтобы дорисовать хвост, как на балконе дома, под шёлковым тентом, появилась молодая женщина в тунике. Она, чем-то озабоченная, стала осматривать сад. И как же сразу оживилось её лицо, когда она увидела рядом с фонтаном сидевшего мальчугана с планшетом в руках! Лицо её расцвело, и лукавая улыбка появилась на губах. Наблюдая за мальчиком, женщина покачала головой; она даже прикусила губу, чтобы не рассмеяться!

– Лука! – очень громко и неожиданно твёрдо позвала она.

Мальчик встрепенулся, как совсем недавно дрозд, испуганный им, спрятал доску за спину и завертел головой.

– Лука! – в её голосе теперь звучало снисхождение. (Наконец он зацепил её взглядом и сконфузился.) Кто тебя ждёт уже целый час, а? Чтобы учить уму-разуму, – в её голосе не было осуждения, только материнская нежность. – Но ведь нет, ты вновь взялся за свои рисунки! – Она с притворным негодованием всплеснула руками. – Помоги нам Афина! И Асклепий, между прочим, тоже! Только не Аполлон! – Женщина покачала головой. – Где ты должен быть, как и всегда, после обеда? И обязательно в фартуке!

Юный художник не отвечал, пряча за спиной рисовальную доску, только разочарованно и виновато опустил глаза.

– Вставай, милый, вставай. Отец зовёт тебя. – Она загадочно улыбнулась сыну. – Сегодня он покажет тебе что-то очень интересное! И расскажет тоже! Твой отец давно готовился к этому!

Мальчик вздохнул: знал он всё это интересное, что может показать ему отец! Тонкие посверкивающие ножи и крючки, пилюли и порошки. Тройка человеческих черепов – старый и новый – с противными трещинами. И ещё один, совсем уже старый, с дырой от дротика. Так сказал ему отец! Он помнил, как мурашки пробежали у него по спине, когда он впервые увидел эту дыру! Он точно услышал свист дротика и страшный хруст, от которого сжалось сердце! И хриплый крик человека, воина! Что ещё увидит он? Сердце в сосуде. Человеческое, разумеется! А в другом – печень и почки! Брр! Не то чтобы он боялся этого сердца и других потрохов, и все-таки: брр! И новые, новые слова на мудрёном латинском языке – от которого некуда было деться! Они настигали его в любом уголке дома или сада! Эти слова он обязательно должен был заучивать по пять штук каждый день. Однажды он попробовал понизить счет до трёх, но отец строго сказал: «Через пару лет будешь учить по десять, и это только начало! Ты станешь таким же учёным, как я. И никуда от этого не денешься! Я хочу тобой гордиться, мальчик мой!»

– Ну, Лука? – Весёлые глаза матери потеплели: – Ты меня понял? Иди к нему, малыш, иди! – Она стала очень серьезной. – Слышишь?!

– Иду, – вздохнул он, встал со скамьи и направился по аллее сада в сторону лаборатории.

Женщина облокотилась о перила и положила голову на ладонь. Она улыбалась, провожая взглядом сына.

Лука прошёл через сад. Вот и белый домик, окружённый оливами. Тут его отец и мудрил с порошками, звенел инструментами! Лука переступил порог. Отец в короткой тунике и фартуке возился у стола со склянками.

– Нашёлся-таки? – не оборачиваясь, спросил он.

– Ага, – ответил мальчик, виновато опустив голову.

Его отец был крепышом – широкие плечи, тугие икры. Густая шевелюра, побитая серебром.

– И вновь, конечно, гонялся за Маркусом?

– Он не сидит на месте. – Мальчик готов был рассердиться. – Как я его ни уговаривал!

Отец обернулся – густая в седину борода, пшеничные волосы, ясные глаза – широко улыбнулся сыну:

– А как же ты хотел, Лука? – Он развёл руками. – Маркус не фиговое дерево! На месте не удержишь. Хвост скорее отдаст, а убежит!

Мальчик тоже улыбнулся – отец умел насмешить его.

– Вот как раз хвост я и не успел нарисовать, – пожаловался Лука. – Сам дорисую.

– Так ему и надо – твоему Маркусу, – кивнул отец. И сразу стал очень серьезным. – Клянусь Аполлоном, Лука, мне нравится, что ты любишь рисовать! Я был восхищён, когда увидел твои лютики на той доске, которую ты увёл у нашей стряпухи, пока она спала. Да-да, увёл! – Он улыбнулся. – Но лютики того стоили!

– Правда? – Глаза мальчика просияли.

– Правда. Но, – он поднял палец вверх, – послушай, малыш. – Отец внимательно посмотрел в его синие глаза. – У тебя должна быть настоящая профессия. Крепкая, серьезная, главная. Иди сюда.

Лука приблизился к отцу.

– Профессия, как у твоего отца, – он указал пальцем на свою грудь, – у меня. Ведь я стал врачом, потому что мой отец выбрал эту профессию, и его отец тоже был врачом. Боги даровали нам это умение через наше сердце и наш разум. Мы обязаны помогать людям, врачевать их раны. И потом, это искусство дано немногим, и за него, клянусь Меркурием, хорошо платят. Так разве это плохо? – Он требовательно посмотрел на мальчика. – Ответь. Ведь когда-то тебе самому придётся зарабатывать на кусок хлеба. Это будет нескоро, но обязательно будет! Подумай и ответь.

Лука пожал плечами.

– Наверное, хорошо.

– Клянусь всеми богами Олимпа – ты умница! – снисходительно рассмеялся отец. – Именно, Лука, – он заботливо прижал его к себе, отстранил и стал очень серьёзным, – это очень хорошо. Запомни раз и навсегда: если ты зарабатываешь себе на жизнь, – отец по обыкновению и для пущей убедительности стал загибать пальцы, – этим приносишь пользу людям и при этом ещё все довольны и счастливы – значит, малыш, боги благоволят тебе! А многие ли могут похвастаться таким положением вещей? Послушай. – Он сел на табурет, потянул к себе мальчика за руку. – Мир несовершенен и жесток, и ты однажды поймёшь это. Как правило – один грабит другого и счастлив в одиночку. Но долго ли продлится его так называемое счастье? И может быть, этому человеку только кажется, что он любим богами? А на самом деле боги только испытывают его, предлагая ему всё новые и новые выгоды? Но выгоды за счёт других людей – за счёт их счастья. И всё однажды обернётся для него великим горем? Вот чего надо бояться – своей жадности, своего тщеславия, своего видимого временного всевластия, – отец потряс указательным пальцем, – а главное – гнева всевидящих богов! Живи так, чтобы не страшиться этого гнева и всегда быть здесь, в сердце, – он приложил руку к груди, – и тут, в голове, – он коснулся пальцами лба, – в согласии с небесами! И, конечно, с самим собой. А потому, – хлопнув по коленям, отец встал, – сейчас мы займёмся новым уроком!

Лука тяжело вздохнул – он заранее знал, чем закончится тирада отца! Новым уроком! И удивился бы, случись по-другому! Но он любил своего отца, сильного и мудрого, у которого на любой вопрос был такой ответ, который не мог не коснуться юношеской души, а иногда мог и развеселить. Он часто хотел признаться ему в этой любви, но стеснялся выдать свои чувства…

Отец и сын подошли к столу. На нём были разложены всевозможные «хирургические инструменты», как называл их отец. Одним из них, тонким ланцетом, лет пять назад Лука умудрился распороть себе ладонь и потом долго ревел. А мать, напугавшись, ещё дольше успокаивала его. С тех пор ему не давали подходить к столу, теперь же отец сам подвёл его к своему алтарю. Лука послушно встал рядом с отцом.

– Сегодня я расскажу тебе об этих удивительных инструментах, – сказал тот. – И о том, какую пользу они могут принести человеку!

Лука поморщился – от внимания отца не скрылась его гримаса.

– Не веришь?

Мальчик задумался. Инструменты так и кололи глаза.

– Не знаю.

– А я тебе расскажу. Вот это, – отец взял первый инструмент, – хорошо тебе известный ланцет – пять лет назад ты им располосовал себе ладошку и потом долго кричал. А твоя мать напугалась ещё больше тебя. Помнишь?

Лука печально вздохнул:

– Помню.

Скверная была история! Отец мог бы и не спрашивать!

– Отлично. Вот это, – врач взял два новых инструмента, похожих на две лопаточки – вытянутую и круглую – обе на длинных ножках, – зонды, ими открывают рану, чтобы узнать, какой урон нанесён человеку, как глубока рана, или же – вытащить наконечник стрелы. А вытаскивают этот наконечник или серебряной петлёй, – он поменял инструмент, – или же пинцетом. – Отец взял в пальцы другой инструмент и пощёлкал его тонкими ножками друг о друга. А вот иглы – ими зашивают раны. В их ушко продевают шёлковую нить и стягивают рассечённые края плоти.

Мальчик поёжился.

– Няня говорила, что тебе ещё рано узнавать такие вещи, но я решил – самое время. Раньше узнаешь – раньше поймёшь. Тот доедет быстрее, кто встанет на заре, оставив иных дрыхнуть в поле у развалин костра, и первым двинется в путь! Понял?

– Ага, – отозвался Лука.

– А вот прижигатели. – Отец поднял два новых инструмента. – Они бывают разные – мало ли какую рану больного придётся прижечь врачу!

– Но зачем прижигать рану? – спросил Лука.

– Если рану не обработать, она загноится. Помнишь, наш садовник поранил палец, а я был в отъезде? Что было дальше с его пальцем?

– Ты его отрезал.

– Правильно, его палец распух, и когда я вернулся, мне ничего не оставалось, как только отрезать его. Ничего, наш садовник до сих пор хорошо справляется со своей работой и без одного пальца! – Отец стал очень серьезным. – А теперь представь, во время боя стрела ударила воина в плечо. Она вошла глубоко, и он, мучаясь болью, попытался вырвать её прямо на поле сражения, но сломал. И наконечник остался там, внутри, в его теле. Пройдут сутки, и рана воспалится, воин начнёт страдать. Ещё двое суток, и зловонным гноем станет истекать такая рана, воин станет гнить живым… Отчего ты морщишься, малыш?

– Противно, отец, – поежился Лука.

– Возможно, но только поначалу. – Отец поднял голову и мечтательно поглядел в окно, за которым зрели тяжёлые рыжие апельсины. – Однажды эти инструменты станут продолжением твоей руки, твоих пальцев – и тогда они уже не будут противны тебе. Ведь именно этими инструментами ты станешь творить чудеса! Излечивать болезни, спасать от неминуемой смерти! Чья-то жизнь, многие жизни окажутся в твоих руках! – Он взглянул на сына. – И даже не думай, что случится иначе – всё будет именно так! Но вернёмся к нашему воину. Через несколько дней воспаление охватит все его тело, воин будет мучиться жаром, а потом… а потом, сынок, он умрёт.

– Но как же ему помочь? – искренне поинтересовался Лука. – Папа?

– Вот! – Отец поднял палец. – Как ему помочь?! А для этого и существует, сынок, этот зонд. – Он вновь взял вытянутую серебряную лопатку, и взял вторую. – Раненому воину дадут много крепкого вина, и оно понизит боль. Ему дадут трубку из тутового дерева, и он сожмёт её зубами, чтобы не кричать. Может быть, его будут держать за руки и за ноги, чтобы он не вырвался и не помешал операции. Затем один врач введёт оба зонда в его рану и раздвинет её – это будет очень больно! А другой врач, – отец отложил оба зонда и вновь взял рогатый серебряный прибор, – возьмёт широкий пинцет, – отец пощёлкал уже другими, широкими серебряными рожками, – и введёт его в середину между зондами. Там он нащупает обломок стрелы, крепко захватит его концами пинцета и вырвет стрелу из раны. Будет много крови, но это ничего. Затем рану воина промоют крепким вином и умастят целительными бальзамами, которых великое множество в каждой земле, и только потом один из хирургов возьмёт кривую иглу, – отец взял со стола иглу, – заранее обожжённую на огне, протянет через ушко шелковую нить и зашьёт рану воина. И если будет угодно богам, всего за неделю эта рваная рана заживёт, ведь свежие раны заживают быстро, а через месяц от неё останется лишь рдяно-кровавый шрам – и воин вновь сможет оказаться в седле! Не погибнуть, а вновь драться за свою великую империю! Защищать нас с тобой, малыш! Более того, его шрам расскажет о его доблести и станет лучше любой награды. Ведь шрамы, как известно, украшают мужчин, – отец улыбнулся, – и в особенности в глазах женщин! Вот какая награда ждёт его вместо мучительной смерти! Но только в том случае, если рядом окажется опытный врач! Такой, как я. – Он кивнул. – И такой, каким однажды будешь ты. (Глаза мальчика уже непроизвольно сияли.) Понял, какое чудо я собираюсь подарить тебе?

– Понял, отец.

Тот потрепал сына по золотистой шевелюре.

– Вот и молодец! Иного я не ожидал. А теперь займёмся делом.

– Каким делом? – насторожился Лука.

– А вот таким. – Отец направился к соседнему столу и отбросил холстину.

На столе лежала баранья нога и была видна широкая рана.

– А зачем нам баранья нога? – осторожно спросил Лука.

– Но ведь у нас нет раненого воина под руками – правильно? Нет? – переспросил он, глядя в глаза сыну.

– Нет, – ответил тот.

– Вот видишь, есть только баранья нога. Именно в эту ногу я совсем недавно и воткнул наконечник стрелы. И сейчас ты возьмёшь оба эти зонда, – отец взял со стола уже известные Луке предметы, – и пинцет, – отец прихватил и пинцет, грозно пощелкал им перед носом сына, – и начнёшь свою первую в жизни операцию!

– Не-е, – скуксился Лука.

– Ещё как да-а, – ответил отец. Он снял с крючка вешалки фартук и подал его сыну. – Надень, так надо. Ведь ты мужчина и будущий врач. И оттого, какие навыки ты приобретёшь сейчас, будет зависеть, чего сможешь в этой жизни, чего будешь стоить!

Лука, смирившись, надел рабочий фартук – он уже делал это и раньше.

– Вознеси хвалу богам – Асклепию в первую очередь! И готовься к операции, сынок, а я, уж поверь, не оставлю тебя без совета! А потом мы зажарим этого барашка на углях, и, поверь мне, Маркус обязательно найдётся, как только почует запах вкуснятины!

Они вышли из отцовского домика через час. Когда подходили к дому, Лука поднял голову. С балкона на них смотрела мать.

– Ну так как, мои дорогие мужчины, Асклепий может гордиться вами? – с улыбкой спросила она.

Отец взглянул на сына – и Лука счастливо кивнул.

– Я вытащил эту стрелу! – громко выкрикнул он. – Промыл рану вином и зашил её! Баран будет жить, мама! И овцы полюбят его ещё сильнее!

Они стояли под самым балконом.

– Ваш баран будет жить? – искренне удивилась мать. – И нравиться овцам? – В её глазах отразилось недоумение. – Вы чем там занимались: делали первую операцию или оживляли несчастное животное?

– Если наш баран и будет нравиться овцам, то в загробном мире. – Отец положил руку на плечо сына. – А в этом уже через пару часов он предстанет нам в виде чудесного жаркого!

– Это другое дело, – кивнула мать. – Кстати, Лука, я тут видела твоего пушистого друга Маркуса – он вылетел на меня чёрной молнией, зашипел, как змея, и вновь улетел в кусты. Что ты с ним сделал, когда его рисовал?

Лука посмотрел на отца: кажется, того тоже заинтересовал этот вопрос.

– Ну, что ты с ним сделал, художник? – живо поинтересовался отец.

Мальчик пожал плечами:

– Пытался привязать его к скамейке, – честно признался он. – А как мне ещё было заставить позировать нашего бездельника?

Через два часа они ели баранину, зажаренную на углях, с бобами и зеленью. Глиняная миска была наполнена свежевыпеченным хлебом. Два серебряных кувшина стояли на столе. Отец и мать пили из одинаковых чаш – но каждый своё вино. И Луке досталось немного – из материнского кувшина с большим количеством колодезной воды! Слуг отпустили – отец сам ухаживал за ними.

– Люблю янтарное фалернское, – призналась мать, глядя в глаза мужу. – Но только наполовину разбавленное, тем более, в обед.

– А я, как упокоившийся с миром император Август, да хранят его боги, предпочитаю простое ретийское – крепкое и бодрящее! Ну, так что, за твою первую хирургическую операцию, сынок?

Они подняли чаши и пригубили вино. В эту самую минуту из-за дома чёрной тенью вышел кот Маркус. Запах жареной баранины, как маяк, вывел его. Кот подходил осторожно, с опаской поглядывая на Луку. Его хвост, этот неуловимый хвост, так и подергивался из стороны в сторону. «Мяу», – Маркус примирительно посмотрел на хозяев. Лука непроизвольно потянулся за доской, которая лежала рядом, взял угль.

– Доел бы, сынок, – посоветовала мать.

Отец отрицательно покачал головой, что означало: пусть рисует! Нацелившись глазами на кота, который в нерешительности остановился шагах в десяти от стола, Лука в два счета пририсовал коту хвост – и животное на пергаменте сразу ожило, стало тем Маркусом, которого знали и любили все. Нанося последние штрихи, мальчик ликовал.

– Покажи, – попросил отец.

Лука повернул доску к отцу и матери. Мать улыбнулась, отец удовлетворённо кивнул.

– Как живой, – честно признался он. – Клянусь Аполлоном, сейчас так и прыгнет! Что скажешь? – взглянул он на жену.

– Боги милостивы к тебе, сынок, – улыбнулась мать. – И я благодарна им за это.

Отец разлил вино по чашам.

– Я не против, чтобы Лука был и медиком и художником. – Он пожал плечами: – Почему бы и нет? Если и впрямь боги преподнесли ему не один, а несколько даров, глупо было бы не воспользоваться ими, правда? – Он выпил свою чашу разом. – Скажу тебе так, Лука: я куплю тебе самые лучшие краски и найму лучшего в Антиохии педагога!

– Именно – лучшего, – кивнула мать. – Рисуй, малыш, – она поймала взгляд мужа, – а мы будем гордиться тобой!

– Только больше не привязывай кота к скамейке, – подмигнув жене, посоветовал отец. – А то он обидится и уйдёт!

– Не буду, – со всей искренностью пообещал мальчик.

Лука был счастлив услышанному – он и не мечтал о таком повороте дела! Вдруг что-то коснулось ноги мальчика. Он опустил голову и увидел своего чёрного, как ночь, любимца. Заурчав грудью, кот уже тёрся о его ногу. Простил, хитрец! Лука погладил его. Маркус заискивающе поднял чёрную усатую физиономию – ему так хотелось сочной ароматной баранины!

– Что, бездельник, проголодался? – спросил у него Лука.

Маркус посмотрел в глаза молодому хозяину и примирительно вымолвил: «Мяу!»

2

Корабли, вышедшие в Средиземное море из бухт Сирии или приближавшиеся к ним, уже несколько часов кряду трепетали в ожидании шторма. С запада, со стороны Кипра, шли неспокойные свинцовые волны. Ветер, непредсказуемый и злой, бросался на корабли и терзал паруса. Судно «Вестник богов» было одним из тех, что попало в эту предгрозовую качку. Восемнадцатилетний Лука стоял у борта корабля, крепко вцепившись в поручни, а над его головой то и дело раскатисто-громко хлопал кормовой парус, с трудом удерживая направление судна.

– Клянусь Зевсом, это хорошо, что мы взяли лекаря на борт! – усмехнулся капитан корабля, проходя мимо молодого пассажира. Шагая широко и вразвалку, он вцепился в трос и отхлебнул из кожаной фляги. – Кто знает, может быть, тебе ещё придется потрудиться во имя Асклепия и назло Посейдону!

Лука рассеянно кивнул. Всего две недели назад он сказал своим родителям: «Хочу увидеть мир!» – и они не стали останавливать его. Видно, очень уверенно смотрели в ту минуту его глаза. Но правильно ли он поступил? Как это важно – угадать следующий шаг! Поддавшись лихорадочному импульсу сердца, неверному желанию, не шагнуть опрометчиво в сторону, не сбиться с курса. Сколько людей, поступая именно так, раз и навсегда уходили со своего пути! Сбивались! И погибали. Большая часть всех людей, живущих на земле! Что стоит шторму через пару часов расправиться с ними?

Но всё это было не про него – юноша верил в это.

Лука всматривался в берег: в ясный день его было видно как на ладони, но сейчас он ушёл в зыбкую сизую мглу, смешавшую линию горизонта. Пенящееся серое небо и кипящая зыбь черной воды обещали скорую и страшную бурю. Лука был уверен, что поступил так, как должен был поступить. А шторм – шторм он переживёт! У них отличный капитан! Торговый корабль намеренно не уходил далеко от суши, выбрав каботажный курс[1]1
  Каботажное плавание – прибрежное судоходство.


[Закрыть], но Лука видел, что матросы готовились к штурму средиземноморской стихии – к бою не на жизнь, а на смерть.

– Я забыл, куда ты плывёшь, юноша? – уже собираясь идти дальше, спросил капитан.

Но Лука не ответил. Плотная волна разбилась о борт и окатила их с головой. Капитан, отряхиваясь как лев, вырвавшийся из воды, расхохотался, глядя на ошарашенного юношу.

– Кажется, в Ашкалон?.. – готовый к битве, закончил вопрос капитан.

– Нет, в Кесарию! – утираясь рукавом, балансируя у парапета, громко отозвался Лука.

– Верно! – кивнул капитан. – Клянусь, ты уже сожалеешь, что не отправился посуху, верно, и молишь богов о пощаде?!

– Да нет, вовсе не жалею! – упрямо возразил Лука, но голос его выдал. – И пока не молю богов!

– А зря, юноша! – рассмеялся капитан. – Вот я так молю! Теперь нам и до Кесарии как до самого солнца! – и тотчас замотал головой. – Нет, до солнца ближе! – яростно и весело добавил капитан, сделал ещё глоток и пошёл отдавать приказания команде.

Вцепившись в поручни, то и дело напрягая мышцы в порывах нарастающей качки, Лука проводил его взглядом. Он плыл к берегам одной из самых загадочных земель в мире – к земле ханаанской. Зачем он направлялся в ту сторону, бросив родной дом? Какая сила потянула его туда?

Именно об этом спросил его отец, когда он сказал, что отправляется в путешествие. С беззаботной усмешкой он ответил:

– Я овладел языками других земель – но этого мало. Отец, я знаю латынь, знаком с иероглифическим письмом египтян, выучил иудейский. Но мне хотелось бы овладеть не только языками, но и мудростью народов, владеющих ими. Ты и сам знаешь – врач должен учиться всегда и везде! Ты и сам странствовал всюду!

– Но почему не Афины и не Рим? – резонно спросил отец.

– Всему своё время! – ответил Лука.

– Я не могу и не хочу останавливать тебя, – предупредил его отец. – Но, смотри, не потеряй себя в чужих языках и не заблудись в чужой вере! Милостью богов ты – эллин, потомок великих мореплавателей и воинов, художников и философов, да что там – потомок самих богов, создавших землю, будь горд этим и оставайся таковым навсегда!

Лука, не задумываясь, пообещал. Что же он знал о той земле, куда плыл? Эта была земля вещих людей – они рождались там на удивление часто. Нигде и никогда не приходило их на землю столько, как там! Конечно, с богами общались жрецы и священнослужители всех стран – персидские маги, эти страстные огнепоклонники, имели свой язык для такого общения; египетские жрецы – свой, который, увы, кроме них давно никто не понимал, ведь сам Египет с приходом Птолемеев впитал эллинскую культуру и стал светским государством; латиняне, по большей степени в деревнях, ещё трепетно верили своему Юпитеру, но более всего они доверяли силе грозного оружия железных легионов – вот что было истинным богом римлян! Греки, из племени которых вышел он, Лука, тоже верили своим богам, и у них было имя – философия, искусство, литература, одним словом – изощрённая мудрость и чувственная красота!

Но как далеко от всех известных богов, подчас столь человекоподобных, было иудейское племя! У них существовал только один Бог – недосягаемо-высокий и всевидящий, непреклонно-строгий и справедливый, может быть, чересчур грозный и даже жестокий, но таковым Он мог показаться только легкомысленному человеку!..

Об этом Боге любознательный Лука узнал ещё давно, юношей. На южном рынке он познакомился с менялой, стариком Мусаилом, выходцем из Иудеи. Образованный молодой человек удивил своими знаниями пожилого еврея, как оказалось, объездившего ещё в молодости всё Средиземноморье – Иберию и Грецию, Рим и Анатолию, Синай и Египет. Мусаил, лишённый крова своим отчимом, был бродягой – вот и таскался по землям империи в поисках удачи, денег, счастья. Но не нашёл ничего – и однажды поселился в еврейском квартале Антиохии. Зато никто лучше него не мог определить ценность той или иной монеты, будь она греческая, парфянская или мидийская! Никто лучше него не мог определить чистоту золота или серебра, изумруда, сапфира или яшмы! Никто, как он, не мог разобрать незнакомого текста того или иного папируса или священного знака, начертанного на камне или отлитого в металле! К Мусаилу стекались любопытные антиохийцы, хозяева тех или иных драгоценностей, да просто загадочных штуковин, будь то заморский талисман или глиняная дощечка с незнакомой надписью.

Старик и юноша подружились очень быстро – и с тех самых пор Лука подолгу засиживался в лавке иудея-менялы, который, помимо прочего, ещё и стал учить молодого эллина языку своего народа. Они говорили часами – поначалу говорили на греческом, который для старого иудея был вторым родным языком. Мусаил, жрец торговли, чей алтарь – весы, был тоже заинтересован в подобном друге. Такого юного лекаря, который лишь взглянет на белки твоих глаз, прощупает пульс на запястье и тотчас же назовет диагноз и назначит нужное лечение, надо было ещё поискать во всей Антиохии! И к тому же, – что особенно важно! – который не возьмёт с тебя ни одного медного асса! Такого и во всей Римской империи не сыщешь! Да ещё пытливого умом и сердцем, что особенно нравилось искушённому торговцу. С таким ли молодым человеком не поговорить от души, не поделиться опытом и секретами?

Мусаил часто начинал издалека, умело и ловко посвящая юношу из добропорядочной антиохийской семьи в тонкости своей очень хитрой профессии. Они, как правило, сидели на топчане в лавке Мусаила – утром редкие антиохийцы ещё только выбредали на рыночную площадь и медленно шли по рядам.