Текст книги "Ева и головы"

– А лошадка… – несмело напомнила Ева.

– Лошадка осталась от одного из генералов Александра Македонского.

– Самого Македонского? Который захватил целый мир?

По глазам Евы было заметно, что он умудрился захватить ещё и её – через тринадцать столетий после своей смерти.

– А то. Только этот тысячник был достаточно никудышным. Не удивлюсь, если под его командой была не тысяча, а, скажем, девятьсот девяносто бойцов. Он отстал со своим войском – везли для императора боевые машины. На этом самом месте на тысячника напали варвары. Разбили наголову, над машинами посмеялись, не став даже поджигать. С тех пор они здесь и гниют. Штурмовой конь – вы только посмотрите на него! – до сих пор даже не накренился. Остальное, все эти хитрые штуковины для того, чтобы выбить чужие ворота, лестницы, баллисты и прочее, скоро совсем растворятся в земле. У нас с ними играют мальчишки.

– Как же здесь возник город?

По глазам Евы видно, что за красочная история разворачивалась у неё в голове.

Старик хитро улыбнулся. Буквально любое движение мышц, любое изменение голоса отражались на лице Эдгара, будто в кривом отражении, которое обычно видишь, когда смотришь в покрытую рябью лужу.

– Да с тех пор он никуда не исчезал. Те германцы, что разбили тысячника, разбили здесь лагерь. У императорского посланника было с собой столько провизии, что хватило на несколько месяцев… а потом никто не захотел сниматься – многие уже успели обзавестись жёнами, а потом и детишками. Знаете ли, римляне всюду возили с собой женщин, и они пришлись очень кстати новым владельцам… с тех пор мы так и не надумали сняться с места.

Теперь Ева смотрела на старца с тем же выражением, что и на деревянного коня. И в самом деле – кто знает, сколько ему на самом деле лет? Вдруг он лично принимал участие в этих событиях!..

– Сколько же вас было? – спросила она. – Всего на десять домов? И вы победили римское войско? То самое, которое умело строиться в черепаху?..

Домов было немного больше, но Ева умела считать только до десяти.

– Ну, войско – это сильно сказано, – скромно сказал старик. – Да и нас… точнее, наших предков было немного больше.

Эдгар наконец бросил стучать зубами (Ева ясно слышала «стук-стук-стук» его массивных челюстей) и спросил, по обыкновению, о церкви и питейном заведении. На что получил ответ:

– Церкви у нас нет. Ближайшая – в двух лигах к югу. На Седых холмах есть монастырь. Пить можете прямо здесь. У меня великолепная брага.

Старик крикнул кому-то, чтобы принесли гостям выпить, но Эдгар замахал руками:

– Не нужно пить. У нас есть вода. Я, милорд, не просто заблудился – руки мои знают дело. Это руки цирюльника и костоправа.

Несмотря на уверения старца в жизнеспособности местных жителей, больных тут оказалось предостаточно. Какой-то громогласный малец взобрался по приставной лестнице к хвосту стоящей здесь же старой кобылы и, взявшись за него, оповестил деревню о визите костоправа. Уже через двадцать минут под бормотание Эдгаром молитв к дому старца выстроилась небольшая очередь.

Ева знала, что Эдгар предпочитал работать, укутывая себя в кокон тишины и сумрака (даже если на улице сияло солнце), но проблемы жителей Конской головы оказались такими мелкими, что, в конце концов, обошлись бы без его, цирюльника, вмешательства. Кому-то требовалось удалить зуб. Кто-то жаловался на слабость в ногах; таким людям Эдгар мог порекомендовать только молитвы, жевать листья мяты, да пить отвар крапивы. Двое или трое продемонстрировали почти зажившие колотые и резаные раны на разных частях тела. Шрамы выглядели страшно, но видно, что несчастье случилось настолько давно, что даже не заслуживало упоминания. О нём и не упоминали. Разве что один, сверкая щербатой улыбкой и глядя на костоправа тёмными глазами, заметил:

– Вы, господин, могли бы приехать пораньше на десяток столетий. Тогда бы здесь нашлось куда больше работы.

Что-то было не так с этим местом. Может, потустороннее настроение ему придавала тень деревянной лошади, которая брела по земле следом за неспешным движением солнца, и поглощала, как казалось, весь мир, когда оно заходило за тучу. Может, то, что все мужчины ползали, как прибитые мухи по горлышку кружки и никуда не торопились. Те из них, кого Эдгар отпустил, в большинстве своём задерживались у оставшегося неназваным старика и цедили из деревянных плошек мутную брагу.

Когда Эдгар принимал предпоследнего пациента (который, кстати, кроме прочего попросил подравнять ему баки), Ева взобралась на бочки из-под браги, из которых, даже из закупоренных, нестерпимо разило скисшим жмыхом, и громко объявила:

– Обычно господин костоправ не берёт денег за свою работу, а только просит молиться Господу, за него и за себя…

Неспешные разговоры утихли. Ева внезапно обнаружила, что они с Эдгаром стали центром пристального внимания. Даже лошадь, казалось, своими глазами-ноздрями разглядывала Эдгара.

Она поспешно слезла с груды бочек и закончила:

– Но теперь, после того, как с ним чуть не сотворили кое-что плохое за то, что он не взял денег, всё поменялось. Поэтому, господа, жду от вас что-нибудь ценное в качестве оплаты. А бакенбарды и усы мы стрижём за какую-нибудь мелочь.

– Чем плохи мои бакенбарды, – зазвучал голос. – А, малышка?

Ева смутилась, но закончила:

– Можно заплатить едой. Да, еда была бы весьма кстати.

Разговоры возобновились, зазвучал смех и громкая отрыжка. Кто-то сразу полез в кошель, чтобы выудить оттуда мелкую монетку, кто-то отправил быстроногого мальчишку домой – за лепёшкой или хлебом, или чаркой молока. Невдалеке насмешливо фыркнул ослик.

Ева никогда не держала в руках деньги. В родной деревне они не имели большого хода – проще было меняться продуктами, и блестящие кругляшики, которые чеканил местный лорд, были нечастыми гостями в их краях. Люди относились к ним с недоверием. Что прикажите делать с вещью, которую нельзя ни съесть, ни сделать из неё что-то полезное?

Здесь лорд, должно быть, был уже другой, потому как кругляшки были незнакомые. И очень старые. Потемневшие от времени, – на них угадывались римские цифры и чей-то профиль. Ева не умела ни читать, ни считать, так что ей оставалось, разглядывая заработок Эдгара, только делать умное лицо.

Постепенно прибывала всякая снедь, от одного вида которой девочке стало дурно. А уж когда к тому прибавился ещё и запах…

– Видишь, как легко просить награду, – шепнула Ева, весьма гордая собой, великану.

Эдгар ничего не ответил, он сидел на выделенном ему стариком полене. Руки, только сейчас прикасавшиеся к пациентам и казавшиеся лёгкими, как перья, теперь свешивались между колен, будто пара висельников. На девочку он не смотрел, и Ева, как ни вертела головой, не смогла увидеть, куда направлен взгляд.

– Молодец, дочка, – лениво сказал старец, нацеживая из бочки очередному пациенту очередную кружку пива. – Научила папашу зарабатывать.

– Он не мой папаша, – сказала девочка. – Просто великан, который проходил мимо, когда меня выгнали из дома, и взял к себе. Настоящий великан из далёкой северной страны. Может, когда-нибудь он отнесёт меня в свою страну, и я увижу горы, где снег лежит даже летом, пещеры, в которых живут создания из камня с морщинистыми носами, увижу ещё гнёзда грифонов, и…

– Велика-ан, – протянул старик. Пальцы его постукивали по бочке, проверяя, сколько там осталось жидкости. Хватит ли ещё на пару кружек или нет? – Слишком много в последнее время таких великанов развелось на дорогах священной матушки нашей Римской империи. Согбенных, просящих милостыню, слепых или глухих… твой великан хотя бы честным трудом зарабатывает себе на жизнь.

– Эдгар говорит, что всё это благодаря молитвам.

– Святые благоволят к убогим. Впрочем, это всегда было так. Вот к воинам, вся жизнь которых прошла в походах, не благоволит теперь никто. Только и остаётся, что поминать добрым словом древних небесных покровителей, которых вытеснил с небес ашкеназский громила с бородой. Все вокруг только и твердят, что о помиловании и мирном сосуществовании. «Святая империя» – говорит король. Ха! Было время, мы не пахали землю, а добывали свой хлеб секирой. Римские воины, если сказать честно, были посредственными вояками. То знак, что даже война может наскучить и превратиться в тусклую кашу.

Ева хотела сказать, что только сегодня они с Эдгаром пробовали премерзкую кашу собственного её приготовления, но осеклась, сообразив, что обращается старик уже не к ней, а к кому-то из сидящих вокруг.

– Ходят слухи, что на севере собирают поход на восток, – сказал один из клиентов Эдгара. У мужчины не было руки до локтя, и Ева исподтишка изучала кутью в звёздочке старых шрамов. – Храм Господень разрушен, сарацины лютуют, унижают паломников и позволяют себе высказывания в адрес папы и императора.

– Пускай сами разбираются со своими храмами, гробами и императорами, – сказал старец. – Мы уже своё отвоевали. До сих пор зализываем раны, как побитые псы.

Мужчины обменялись долгими пристальными взглядами, а потом расхохотались, стуча ладонями по столу.

Как только смех затих, Ева, несколько раздосадованная тем, что не до конца поняла этот обмен репликами, спросила:

– У вас можно будет переночевать?

– Здесь, вообще-то, очень рады чужакам, – сказал старец. В его желудке клокотала брага – каждая третья кружка из тех, что наполнялась из бочонка, была его собственной. – Особенно если они оказываются настолько щедрыми, что делятся с нами своим добром. Можно сказать, мы взимаем скромную плату за осмотр достопримечательностей… Но вам не повезло. Дело своё твой папаня знает хорошо, поэтому мы выпроводим вас отсюдова как можно скорее.

Его недавний собеседник увлечённо терзал бычью кость, ухватив её единственной оставшейся ручищей, такой огромной, что кулак мог вполне сравниться с эдгаровым. Но глаза его внимательно наблюдали за лицами и ходом разговора. Сосредоточенно жуя, он сказал:

– Эй, костлявый Ганс, кажется мне, что мы сможем оставить наших гостей на ночь на особенных основаниях. Цирюльник этот и правда очень хорош. Он сказал, что чтобы срастить мне кости и вернуть руку, придётся отправиться в путешествие в прошлое лет этак на двадцать. Я хохотал, как умалишённый.

Эдгар, похоже, не знал, куда себя деть. Его здесь никто особенно не боялся, даже дети, словно любопытные хорьки, напуганные прежде габаритами незнакомого зверя, но уверившиеся со временем в спокойном его норове, шныряя под ногами взрослых от одного укрытия к другому, подбирались всё ближе.

Тот, которого назвали костлявым Гансом, прочистил горло, чтобы привлечь внимание великана.

– Мы разрешаем тебе и твоей дочери остаться на ночь. Повозку можешь поставить вон там, возле коняги. Там, где тебе больше нравится.

– Но Ганс, – сказал кто-то из мужчин. Огрызок фразы повис в воздухе.

– Да-да, Ганс, – сказал кто-то ещё. – Пусть останавливается, как все, за окраиной.

– Время к ночи, и он хорошо поработал над нашими подбородками и щеками. Разрешим ему не платить за ночлег, тем более что никакой крыши мы ему не предоставим. Все слышали? Не платить!

Эдгару больше нравилось быть затерянным в лесной чаще, но ни слова возражения жители Конской головы от него не услышали. Ева, наблюдая за своим спутником, подумала, что он, должно быть, откусывает по кусочку от каждого встречного человека, делая это незаметно от окружающих и с такой стороны, чтобы сам пострадавший не сразу заметил урон. А потом, в прямом смысле насытившись людьми, великан становится таким – вялым, как истоптанная тысячью сапог крапива, оказавшаяся на пути войска, стремящимся только лишь к покою, желательно подальше от этих двуногих.

Вблизи деревянная лошадь казалась совсем не похожей на себя – она буквально разваливалась на куски, ни один из которых не мог принадлежать лошади. Видно было, как часто её подновляли: место сгнивших брёвен занимали относительно свежие. В щели между ними можно было засунуть руку, что Ева с нарастающим разочарованием и сделала. Из нутра постройки несло плесенью – будто бы вся тысяча нерадивого командира скончалась прямо там, под толстой деревянной обшивкой.

При каждом дуновении ветра конструкция протяжно стонала, и вороны, что устроили между ушей и на спине себе гнездовище, взлетали и описывали круги.

Ослик неохотно притащился и встал, опустив голову, подслеповато таращась на набросанные здесь же яблочные огрызки. Казалось, покажи ему место поприятнее, хоть на севере, хоть на юге, он охотно заработает ногами, волоча за собой повозку, хозяина, все его гнилые сундуки и худые мешки, и Еву в придачу. Он выглядел… Ева при задумалась, вложив в рот палец, а потом внезапно поняла: – он же обижается! На кого? Девочка ли тому виной, цирюльник ли, или, может, его обидел кто-то из местных мальчишек?

– Ты из-за меня такой хмурый, да? – спросила Ева, обняв животное за шею. На загривке скопилась пыль, и по рукам Евы потекли грязно-коричневые ручейки. – Смотри, что у меня есть!

Она сбегала в повозку и принесла хлебную лепёшку из свежих запасов. Господь даже не повернул головы, а когда она попыталась раздвинуть челюсти, чтобы запихать туда кусок, возмущённо топнул копытом, чуть не попав девочке по ноге.

– Всё понятно. Я тебя чем-то обидела, – сказала Ева. – Но ты же не скажешь чем. Ты же гордый.

В расстроенных чувствах она ушла, без особого удовольствия жуя лепёшку.

Небо стремительно темнело, снова взялся накрапывать дождик, и любой сустав, любое сочленение в теле ныло от бесконечных кочек и как будто до сих пор продолжало путешествие дальше, в сторону благословенного Рима.

Молча поужинав, путники разбрелись спать. Что касается ужина, им повезло: основу платы за услуги цирюльника составляли горсть хлебных корок, несколько реп, да мешок пшена, старого и со своим отдельным поселением муравьёв, но Ева была рада и такому; она с радостью зарылась в него лицом.

Эдгар устроился под телегой, ноги его выглядывали из-под её бортов и указывали направление, судя по нескольким знакомым для Евы звёздам, которые мелькали среди туч, на северо-запад и северо-восток. Девочка снова устроилась в повозке. Конструкция протяжно скрипела над головой, как будто лошадь с восходом луны превращалась в деревянного пса и выла, уставив на небеса свою морду. Ветер изредка доносил кислую вонь гниющего дерева.

Еве снилось, будто дома с её уходом все бросили изображать из себя согнутых жизнью и каждодневными заботами мучеников, и начали весело ходить по стенам и потолку, заходить в окно вместо двери и играть все вместе на чердаке, куда одной Еве категорически запрещали забираться. А потом к ним снизошёл Ангел Небесный, и перст его указал каждому на грудь, и каждый, открыв её, будто ставню, увидел, что животворящего света там нет, а есть только чулан, пустой и заросший паутиной…

Проснулась девочка глубокой ночью, внезапно, рывком, как будто тать, подкравшись, утянул у неё возможность спать по ночам. Но нет: прислушавшись хорошенько к своим ощущениям, Ева решила, что всё в порядке. Она-то уж наверняка бы заметила пропажу такой значительной вещи. Разбудило её что-то другое. Вот оно, снова! Этот звук из-под пола…

Эдгар пытался до неё дошептаться. Так и есть: он отчаянно шептал что-то сквозь пол, и Ева помотала головой, мол, не слышу, а потом решилась подать ему знак, ударив два раза по доскам.

– Разбойники… разбойники!

На этот раз Эдгар говорил громче.

– Там, снаружи… Хотят вырезать наши сердца, спустить кожу и оставить навечно в чистилище нагие души.

Он задыхался. Было сложно, не видя Эдгара, приписать эти завывания ему. Казалось, подаёт голос зарытый в давние времена в этой земле мертвец, который по какой-то причине так и не стал покойником.

Ева выглянула из-под крыши. В темноте, и правда, наметилось какое-то движение. Там были люди, сначала Еве показалось что они, не зажигая света и не разговаривая друг с другом, направляются прямо к повозке. Она зажала зубами краешек одеяла, чтобы не закричать, и крепко-крепко впилась ногтями в ладони, пока не пришло и не вытеснило первоначальный страх понимание: если бы им с Эдгаром действительно хотели причинить зло, то великану давно бы уже отдавили обе ноги, которые он так неосмотрительно высунул на свет божий.

Они что, сами заблудились там, в темноте?

Быстро натягивая плащ и путаясь в рукавах, Ева, не имея возможности видеть, услышала, практически почувствовала влажной поверхностью ладошек дремучую, опасную тяжесть, которая сопровождала каждого из стоящих там людей. Будто у каждого из них на животе выросло жало, как у двухвостки.

– То не поселяне, – Эдгар показал блестящий от пота лоб из-под повозки и приподнялся на локтях, чтобы Еве было лучше его слышно. – То люди-задом-наперёд. Смотри, они строятся! Хотят напасть на село, пока все спят.

– Какие люди?

– Задом-наперёд. Люди, у которых ноги повёрнуты наоборот, и ходят они спиной вперёд. Из-за этого их очень трудно выследить. Должно быть, они живут здесь неподалёку, в лесу.

Присмотревшись, Ева действительно разглядела затылки, спины и локти. Люди выстроились в несколько неровных шеренг напротив лошадиной груди и чего-то ждали. Если великан прав, то стоит, наверное, поднять тревогу, закричать, завизжать, во что бы то ни стало поднять на ноги тех благородных людей, что набрали им пищи, показали без сомнения боевые шрамы и отнеслись к внешнему виду Эдгара, пусть и ухмыляясь и пихая соседа под бок, с пониманием. Но только в таком случае Эдгар и Ева станут первой жертвой этих людей-наоборот. Не успеть ни спрятаться, ни убежать – не просто так девочка сумела почувствовать исходящую от каждого опасность сильнее, чем от осиного гнезда. Наверное, сейчас маленькое транспортное средство цирюльника никто не видит (особенно, если у этих людей действительно нет глаз на затылке), но если выдать себя, то шансов на спасение нет.

Эдгар выбрался из укрытия, на карачках пополз к ослу, путаясь в собственных локтях и коленях. Между лопатками бурундучьей полосой налипла грязь. В голове у девочки возникла новая шальная мысль: что, если великан сейчас обернётся маленьким зверьком и скроется в одной из множества нор, что прорыли местные мохнатые обитатели под деревянной лошадью? Он ведь умеет перекидываться зверем, точно умеет, уж слишком мало похож на любого из знакомых ей, Еве, людей, а великаны в сказках всегда обладали какими-то волшебными силами.

А её не научил. Она могла бы сейчас обернуться птицей и улететь, а теперь придётся сидеть и ждать… пока её не растопчут люди-задом-наперёд или пока их странный отряд не пройдёт мимо.

От великана Еву отвлёк звук, который оказался несоизмеримо больше даже бешено стучащего сердца. Грудь лошади вдруг лопнула, будто то не лошадь вовсе, а протухшая рыба, которой некто, заразившись странным Эдгаровым любопытством, разрезал живот, чтобы посмотреть на кишки. И кишки эти, распухшие, смердящие, наполненные не то червями, не то маленькими человечками с головами червей, вывалились наружу.

Люди-задом-наперёд возвопили все разом и, размахивая своими шипами, как отряд мальчишек-портных, вооружённых иглами, набрасывается на недошитый костюм, который нужно закончить до завтрашнего дня, бросились задом наперёд на существ, высыпавших из нутра лошади… задом наперёд для себя, ибо если такие люди (как утверждал Эдгар) ходят обычно спиной вперёд, следовательно, передвижение вперёд животом для них считается ненормальным. Но именно это Ева сейчас наблюдала.

Девочка больше не могла смотреть. Она вжалась лицом в пол, в то время как повозку ощутимо тряхнуло – то Эдгар забирался в неё, вращая дикими от страха глазами. Было слышно, как ослик, кряхтя, сдвинул свою обычную ношу с места; телега покатилась, ощутимо заваливаясь на одну сторону – второпях великан затянул не все ремешки, – а потом остановилась, под грохот катающихся внутри и сталкивающихся друг с другом предметов.

«Неужели порвалась узда?» – подумала Ева. Ей до ужаса хотелось глянуть хотя бы одним глазком. Но увы, без того, чтобы поднять голову и хорошенько ей повертеть, ничего не получится. До чего же повезло улиткам, что они могут одновременно бояться и, выпуская глаза на длинных ниточках, изучать объект своего страха.

Ева получила чувствительный удар в бок от наехавшего на неё сундука, завопила и, наконец, выскочила из своей скорлупы, готовая плакать, кричать, бежать и кусаться разом.

Эдгар сидел на козлах и, кажется, не понимал, что произошло. Руки его по-прежнему сжимали поводья, а ослик стоял перед костлявым Гансом и робко принимал у него из рук капустные листья.

Старик вовсе не выскочил, как можно подумать, на шум, он был облачен в кожаный панцирь, как тощий, длинный, но способный выстоять против мальчишеского сапога земляной жук. Бороду, заплетённую в косичку, он забросил на плечо. На поясе, на специальном ремне висела захваченная кожаной петлёй за ручку окованная железом дубина. По тому, как перекашивался у мужчины на бёдрах пояс, было видно какая она тяжёлая.

– Что? Бежите? – миролюбиво спросил он у Евы.

– Дяденька, там люди-задом-наперёд сражаются с лошадиными потрохами…

С каждым мгновением голос Евы терял долю уверенности.

– О, так вот какая богатая у нас фантазия, – сказал костлявый Ганс. Потом он обратился к Эдгару: – А ты что думаешь, доблестный боец без волос на лице?

Эдгар молчал, и Ева догадывалась, что он вряд ли сможет что-то из себя выдавить в ближайшие часы.

– Он думал, что вы хотите нас убить и поделить добро. Это сначала…

Старик расхохотался, хлопая себя по тощим ляжкам. Он делал это с великим удовольствием, и хохотал тоже с удовольствием. Там, позади, по-прежнему что-то происходило, но темнота не позволяла разглядеть.

– Мы не грабители, – отсмеявшись и напоследок закашлявшись, сказал костлявый Ганс. Он вновь обращался к Эдгару. – Где, спрашивается, ты видел таких дряхлых разбойников, как мы? Разбойников, которые спят не в норах или на деревьях, а под нормальными крышами. А?

Он сделал паузу, давая Эдгару время ответить, и, не дождавшись, протянул:

– То-то же. Обычно несчастные, что забредают на огонёк, сами оставляют своё добро. Мы позволяем им заночевать в поле за городом, но и оттуда они драпают, не разбирая дороги, заслышав – огрызок указательного пальца старика взлетел в воздух, – вот это! Звуки битвы, которые должны горячить кровь и оставлять без головы (сначала в переносном смысле, а потом, быть может, и в прямом) каждого уважающего себя мужчину.

Лицо Евы пылало, съедаемое непонятным чувством. Казалось, будто с ней кто-то решил поиграться, как с несмышлёным котёнком, и это было одновременно интересно и чертовски обидно. Заикаясь, она проговорила:

– Там было что-то… что выползало из нутрей лошади…

– Там только мои люди. Можешь обернуться и посмотреть, – миролюбиво предложил старик. Отдав ослику последние листья, он опёрся на колесо, глядя в сторону, откуда доносился странный звук, напоминавший Еве мелодию, которую слышишь, когда поднесёшь ухо близко-близко к муравейнику. – Чего только не примерещится в темноте, да, малявка?

Ева, конечно же, обернулась. Обдирая колени, взобралась на крышу повозки, но темноту, казалось, невозможно было проткнуть даже пальцем. На фоне неба, чуть более светлого, чем всё остальное, выделялась лошадиная голова, меньше всего сейчас похожая на лошадиную голову. Кто бы там с кем не сражался, дубины взлетали и опускались при полном отсутствии света, а крики слышались так, будто человек пытался кричать с набитым кашей ртом.

– Я не вижу, – в отчаянии сказала Ева. – Слишком темно.

– Тогда я расскажу. Ночами всё былое снова поворачивает вспять. Скелеты давно сгнили в земле, мертвецы теперь обитают скорее в стволах самых древних деревьев, чем в своих останках. Но когда наступает темнота, каждую ночь, они как живые. Чуешь, а?

– Чуешь… – повторила Ева и поёжилась. – Чую… ты же только что говорил, что там больше никого нет!

– Как живые, – старик потёр виски, звук, который возникал у него под пальцами, был примерно такой: «вш-ш-ш». – Я же не сказал, что их и вправду можно пощупать и выбить пару всамделишних зубов… хотя было бы очень неплохо, да… они – здесь!

Он потянулся к Еве и, глядя на неё снизу вверх, ткнул пальцем себе в грудь. В темноте казалось, будто глаза его чёрные от пульсирующей в венах крови.

Ева открыла рот, чтобы сказать что-то ещё, или возразить, или, может, спросить, каким образом мертвецы пробираются у старика меж рёбер внутрь, а потом вдруг вылезают из живота лошади, но не смогла подцепить на язык ни один из этих вопросов, да так и промолчала.

– Твой папаня словно деревянный, – костлявый Ганс наклонился вперёд, разглядывая лицо Эдгара, и Ева порадовалась про себя, что старик, скорее всего, не видит, как бьётся в приступе ужаса, словно пойманный мотылёк, верхняя губа великана. – Никогда не видел таких невозмутимых мужчин. Эй, цирюльник, хочешь глотнуть?

Он вытащил из-за пазухи флягу и вытаскивал ногтями пробку, пока Ева обоняла кислый запах браги, которой пропахло лицо костлявого Ганса. Жидкий бес, бес из бутылки, крепко владел им, но они так давно привыкли сожительствовать, что внешне это не бросалось в глаза.

Эдгар, казалось, не пошевелился бы, даже если б старик плеснул ему в лицо. Но тот, кажется, забыл уже о своём недавнем предложении и, побултыхав флягу, приложился к её горлышку сам. Продолжил:

– Женщины и дети сидят по домам, а мы… мы снова выходим на бой и сражаемся, как в стародавние времена… как наши предки в стародавние времена. Пляска смерти, бывшая здесь однажды, теперь будет повторяться до конца времён, до тех пор, пока архангелы не построят нас, старых пропойц, в рядок и не уведут строем куда бы то ни было – в чистилище ли, или сразу в ад, минуя всяческие суды с перьями там и серебряными весами. А покамест мы каждый раз принимаем в той смертельной пляске участие, не пропустив ещё ни одной ночи.

– И каждый раз побеждаете? – спросила Ева. Она по-прежнему сидела на крыше, свесив ноги. Дерево от давешнего дождя было прохладно и влажно.

– Каждый раз, – голова старика качнулась, и девочка на мгновение испугалась, что сейчас она отвалится и покатится по дороге. – На самом деле они не такие уж и хилые, эти девятьсот девяносто цезарьских жополизов, пусть они не настоящие, но иногда мы одолеваем их с большим трудом… хотя их капитан – порядочная тряпка. Представляете, каждую ночь до хрипоты просить прощения и униженно ползать в грязи… да, на то нужны железные яйца. То ли дело весёлая, разнузданная схватка, от которой тем ребятам после стольких столетий наверняка блевать хочется. Ладно, друзья. Мне пора – у врагов и без того численный перевес. Удачной вам дороги.

Он упрятал флягу на пояс, под плащ, основательно её там закрепил. После чего отлепился от телеги и, пошатываясь, беспрестанно облизывая губы, но, тем не менее, стараясь держать спину прямой и выпячивать грудь, зашагал в темноту.

Эдгар выглядел будто камень, который зачем-то подняли с места, где он лежал тысячу лет, и повезли прочь. В складках одежды, казалось, вот-вот начнёт расти мох. Ослик не дожидаясь команды побрёл вперёд, а после перешёл на тряскую рысь, и девочке пришлось схватиться обеими руками за край крыши, склизкой и немного колючий, точно рыбьи бока. Их фургон и был рыбой, заплывшей по незнанию и праздному любопытству в глубокую илистую впадину, где даже днём темнота, где прохладно и совсем не чувствуется течения. Она, Ева, была плавником, Эдгар был белесым безмолвным брюхом, а дома вокруг – как рёбра какого-то давно почившего чудища. Ева задумалась, но вновь не смогла понять кто она, где находится и какое впереди маячит будущее.

Одно она знала наверняка – самый заурядный день может окончиться так, что сразу и не поймёшь где реальность перетекает в сны и фантазии.