Текст книги "Немка. Остросюжетный психологический боевик"

Саймон, прощаясь, снова почесал за ухом Жузи, благодаря её, и тем же путём с девочкой возвратился к машине.

Уже у себя в логове убедился в своей догадке, проводя инфракрасным светом по телу спящего ребёнка уснувшего после ночного побега и печенья с чаем, 7664 высветились цифры на груди.

Солнце на небе уже приняло власть, восходя к полудню. Саймон набрал на мобильном телефоне комбинацию чисел 89706207664, раздались гудки, вскоре ответил глухой мужской голос.

– Алло… Алло… Почему не отвечаете?… Ребекка ты?

– Это Родион Быстров, – соврал Александр, – Вы знаете Ребекку Арнольдовну?

– Конечно, это моя бывшая жена!

– Тогда мне с вами надо срочно поговорить!

– С ней что-то случилось? Она жива?

– Все объясню при встрече.

– Хорошо! Вы откуда звоните?

– Город Миров.

– А я живу в селе Кияткино в 200 км. от города Мирова.

– Тогда я у вас буду через 3—4 часа.

– Хорошо, – ответил глухой голос, – Ленина дом 6, здесь всего три улицы, она посередине, живу перед клубом, увидите.

– До встречи! – попрощался Саймон, ход таких событий он не предполагал.

– Так кто такая Ребекка Арнольдовна? – крутился у него вопрос в голове, почему-то казалось, истина совсем рядом.

– И зачем же Немка дала номер телефона её бывшего мужа, да ещё таким способом? – гадал Александр.

Юную спутницу Саймон взял с собой, она так хорошо спала, не проснулась, даже когда он уложил её на заднее сидение и укутал одеялом. Со многими видами оружия умел обращаться Пимков, но вот с детьми не приходилось, робела рука, как будто это граната. Что-то неведанное распорошилось в его груди. А о какой жизни он мечтает с Ребеккой Арнольдовной? Не стрелять же с пистолета по людям каждый день. Уехать на необитаемый остров, зажить счастливо, вместе делясь пищей и теплом, а ещё маленьких ребятишек представил он, бегают вокруг их, обнимают, целуют.

– Мама! Папа! – галдят они.

Что-то сродни фантастике поймал себя на мысли, хотя почему бы и нет, у миллионов людей в этой стране получается так. Чем он хуже?

Дальше дорога пошла совсем не важная, точнее сказать, отсутствовала. Мысленно Саймон понимал бывшего мужа Немки в его уединении. Но вот в чём причина? Может через него он сможет подобрать ниточки к Ребекке? В последнее время Пимков стал размышлять абстрактнее, что-то философское появилось в нём.

Девочка проснулась, её чёрные глаза мелькали по салону, но она, наверное, уже привыкла к резким переменам обстановки в своей жизни. Невнятно что-то попросила на иностранном языке. В туалет по-маленькому – догадался Александр. После девочка принялась уплетать бутерброд, а Саймон сделал передышку, сильно затекла спина, хотелось спать, надо выпить кофе. Так потихоньку они добрались до деревни.

Ровных домов почти не было, то наклонен в сторону, то крыша прогнулась. Кое-где вставлены пластиковые окна, да пару из них с металлочерепицей. По улицам блуждали коровы и неизвестно отчего мычали, гуси таинственно поглядывали на приезжую машину, люди почти не встречались. Нужный дом Саймон нашёл быстро, достаточно добротный, с хорошим садом, высокий и с нарезными ставнями, подъезд к нему посыпан песочком, а вот оконные рамы стоило покрасить, да забор кое-где повален. Во дворе много построек, где-то раздался женский голос с неприличными выражениями, видно домашнее хозяйство упрямилось, не слушая хозяйку.

Саймон посигналил, занавеска окна слегка пошевелилась, наконец, залаял ленивый, а может глухой и старый пёс. Во двор вышли и нехотя открыли калитку. Появился мужчина выше среднего роста, но не узок, достаточно сутулен, цвет волос ближе к рыжему, щетина не первой свежести, хотя не густая, высокий лоб и голубые глаза, тонкие губы, верхняя чуть полнее, родинка под левом нижнем веком, лицо начерчено прямыми линиями как набросок, но очень мужественное.

– Леон, – преставился он знакомым глухим голосом.

– Родион Быстров, – соврал Александр.

– Прошу в дом, – нехотя или с осторожностью пригласил хозяин и крепким голосом выругался на пса, тот замолк и убёг в конуру, высовывая свой седой нос.

– Не укусит, – успокоил мужчина.

Дом имел большую веранду, через всю её надо пройти, чтобы войти в помещение. Внутри: высокие потолки, достаточно светло, линолеум только на кухне, а так пол крашен в тёмно-красный цвет, много горшков с домашними растениями как в оранжереи, но стены голые, беленные сиреневым колером, имелась печь голландка, но и проведено трубное отопление, достаточно уютно, чисто, чего-то не хватало очень важного, без которого дом казался мёртвым.

– Жена управится, покормит вас, а пока давай попьём чаю, выпить, к сожаленью, предложить не могу, не водится, в завязке я.

– А я за рулём! – почувствовал, что сморозил чушь Саймон и тут поправился, – хотя какие тут у вас менты!

– Умывальник там, мыло жидкое, полотенце зелёное, стульчик вон возьми поставить девчонку.

Благодарю! – замешкался Александр.

Лион хоть из выпивающих, оказался чистоплотным, пахло дорогим мужским одеколоном, одежда опрятная, почти как новая.

– Что с Ребеккой, она жива?

– Не знаю, Вы с ней давно встречались?

– Года четыре назад.

– Знаете, кто она?

Мужчина умолк, долго анализировал.

– Проститутка или жена богатея?

– Не то и не другое. Она – авторитет преступной организованной группировки. Зовут Немкой.

– Ясно, – глухо ответил Леон.

– Меня на самом деле зовут Александр Пимков, я – бывший наёмник. Мать этой девочки убили по моему приказу при выполнении операции на ближнем востоке.

– Откуда у Вас мой номер телефона? – перебил мужчина.

– Смотрите! – Саймон достал прибор инфракрасного излучения и провёл по своей груди, а затем у ребенка.

– Я сложил эти цифры. Как думаете, зачем Немке… Ребекке так его шифровать?

Леон долго думал.

– В последнем визите она оставила одну вещь, чуть ли не умоляла сохранить её и сказала, если я захочу, то могу её найти при помощи этой штуки.

И бывший муж Немки скрылся в комнате, долго там возился, что-то открывал ключом, разворачивал.

– Вот! – появился он снова, – Раз дала тебе мой номер, значит, намекала на этот прибор. Можешь забрать.

Саймон впервые видел подобный маленький ноутбук с ладонь, серебристого цвета.

– Скорее всего, навигатор, – подумал он. – Расскажите мне про Ребекку – это очень важно, даже не представляете насколько, каждую мелочь, всё-всё, что можете поведать.

Леон прошёлся по кухне, понаблюдал, как четырёхлетняя девочка увлеклась рыжим толстым котом, потом приблизился к печке, присел на корточки и закурил, выдыхая дым в топку. Так он промолчал ещё минуту, прежде чем начать рассказ своим глухим голосом.

Какая стала Ребекка виноват только один я. Это большой грех на моей душе, пострашнее чем убийство… Я сломал её как соломинку. Я затушил в ней всё добро. Я разжёг огонь ненависти. Я испортил её жизнь изначально и до конца. Я – змий в Эдемском саду, убедил её отведать запретный плод. Я её убийца и мучитель. Я – последняя тварь! Эгоист! Душегуб! Мне не будет покоя ни на этом, ни на том свете!…

Я восьмой ребенок в своей семье из тринадцати детей – шесть сестёр и шесть братьев. Мои родители – фанатичные баптисты-немцы, растили нас в строгости и в религиозности. Почти все братья и сёстры пошли по их стопам. Только в семье не без урода, как будто Бог решил пошутить над ними, если я не был копией своего отца, то думал, что родился от русского Пети – соседа. Как родители проглядели – не знаю, получилось, некоторое короткое время рос в деревне у бабушки. У местных пацанов я впитал всё как губка. С десяти лет курю, подростком выпивал, юношей сделался отъявленным ходоком по девкам. Такая жизнь меня устраивала.

В одном из соседних городов жила ещё одна немецкая баптистская многодетная семья. Часто ездили друг к другу в гости. Ещё ребенком мне выбрали невесту – скромную девочку из той семьи. Как куколка она была: жизнерадостная, любящая своих родителей, братьев и сестер. Она всех поражала тем, что знала наизусть библию. Соберёмся все, поставят её на стул, она читает по памяти, эмоционально так, артистически, ведёт сама с собой диалог, и мимика – такая живая, порой могла читать часами, и мы все как околдованные слушали её, … поэтому её звали ангелочком.

Подошло время жениться на ней, ни одной клеточкой организма я не желал этого. Мне хотелось ещё гулять, щупать девок. Тем более у меня уже была подруга, она очень мне нравилась, но так как русская, далеко не религиозная девушка, то заикаться перед родителями не имело смысла. Как всегда, я претворялся послушным и хорошим сыном. Это во мне закоренилось с детства – носить чертёнку маску ангела, и никто не догадывался, а если что и доходило до моих родителей, они считали сплетнями, проделками дьявола очернить их родное дитя. Поэтому внешне я не показывал никакого сопротивления предстоящему браку. И вот случилось – Ребекка стала моей женой. Так как я детей не хотел, смотря на родителей и на свою большую семью, тем более от нелюбимого человека, и не стать привязанным к ней, в первую брачную ночь заявил, что без презервативов ничего не будет. Она в слёзы! По вере нам запрещаются всякие контрацептивы, что Бог даст… Она была очень верующей и отказалась. Помню, как её затрясло, как осиновый лист, побледнела вся. Для неё, не видевшей зла, выросшей в любви и в благодати по законам Божьим, было дико, что я курю, пью и не собираюсь отказываться от своей Любки, да и от других юбок тоже. Это я ей сразу сообщил. Она принялась очень сильно молиться и почти всю брачную ночь рыдала. Большой позор, если на утро не покажут на обозрение родственникам простыню с доказательством девственности её. Я порезал руку, чтобы обмануть их. Так у нас началась невинная семейная жизнь.

Почти два года у нас не было секса. Я к ней даже не прикасался. Приходил пьяный домой, весь в помаде. Всё рассказывал ей, как мне было хорошо, материл её, обзывал обидными словами какие только приходили на язык, пытаясь её сильнее уязвить. Потом стал распускать руки, иногда и ноги. Я её ненавидел, считал, что испортила всю мою жизнь. Схвачу пьяным нож и на неё, а она ни шагу назад, только отчаянно молилась, никогда не сопротивлялась, никогда слова плохого мне в ответ, даже не посмотрит косо. А все силы свои тратила на уход за мной: стирала, готовила, убиралась – из кожи вон лезла, чтобы угодить, а я назло швырну тарелку с едой на пол, оклевещу её, что пересолила или пережарила, обзову, как мог, а она только испугано кинется осколки убирать и молиться.

Собрались как-то все родственники – большие наши семьи. И сказал мой отец её отцу: «Дочь вы свою дали нам бракованную – два года вместе живут, а детей нет, надо разводиться!» Тесть покраснел, весь сжался, и она побледнела, глаза от позора спрятала, так бы и умерла на месте. Тогда первый раз мне её жалко стало. Разбежаться, что я хотел и так долго добивался, но кто её замуж возьмёт с такой репутацией?

– Дайте ещё три месяца, – говорю – если Бог не пошлёт, то разведёмся.

На том все и порешили.

Недолго старались, зачала она, но лучше к ней относиться не стал, не больше как к принадлежности. Родился сын, но я к нему принципиально показывал хладнокровность, как будто не мой, не важнее нового домашнего животного. Зато Ребекка в нем души не чаяла, отдушина её была.

Не любил я с ней сексом заниматься, подол задерёт и лежит бревном. Думаю, так дело не пойдет. Стал специально её игнорировать. Легла она как-то вечером и говорит: «Неужели, милый мой, не хочет меня?» А я: «Ещё как хочу, но не так. А вот так, – и включил диск с жёстким порно, она замолилась, а я – если не будешь делать так, сына твоего убью!» Помаленьку её приручил. В новой форме излилась к ней ненависть. Сделал домашней шлюхой.

Ребёнку было три года, когда заболел серьёзной болезнью, он бы остался жив, если наши родственники разрешили ему переливание крови. Но они говорили, что только молитва спасёт его, всё остальное от дьявола. Никогда прежде я не видел, чтобы так Ребекка молилась: день и ночь, не вкушая пищу и воду. Но не помогло. Сын умер. Помню, когда услышал последний его протяжный стон в агонии: «Мама спаси». Какой у неё был ужас на лице. Я злорадствовал: Сдох выродок, сама виновата – плохо молилась!» Ничего мне не сказала, только ушла навсегда.

Я тоже далеко уехал – в глушь, женился на своей Любке. Вот здесь и живу. Счастлив, только Бог детей нам не дал. Бесплодна Любка, по болезни – всё вырезали. Наказание видно. А Ребекка приезжала сюда два раза: первый – на машине такой дорогой белой, с охранником, совсем не узнать ту – ярко одета, деловая, просила, чтобы я с ней сошёлся, что она изменилась для меня, но я отказался, в последний приезд ни о чём не умоляла, кроме этой штуки сохранить. Вот я и выполнил её просьбу.

Александр молчал, думал, переваривал полученную информацию. Тишину нарушала пришедшая Люба – нынешняя жена Леона: круглолицая, нос картошкой, чуть-чуть сполна, пальцы не тонкие и длинная шея, обвязанная замызганным платком в горошек, от неё пахло навозом. «Ну, совсем не чета Ребекке Арнольдовне» – подумал про себя Саймон.

– Кто это к нам приехал? – обратилась она к девочке, – Что за цыганочка такая красивая?… А не хочешь деточка молока парного?

– Не знает русского языка, из курдов, – объяснил Александр, но женщина так была рада, что не обратила на это внимания.

Усадила за стол и начала почивать деревенскими угощениями: мёдом, пирогами и тому подобным.

– Я бы хотел, как можно раньше выехать в город, пока не стемнело, – сообщил Пимков.

– Как уже? Так быстро? – расстроилась Люба.

– Знаете что, мне очень тяжело с ребёнком одному, да и ей со мной таскаться, угроблю её, она – сирота. Никого в России у неё нет. Может, присмотрите за ней? Вырастите, выучите… – заявил Саймон.

Люба в благодарность рухнула к ногам, целуя их, чему Александр сопротивлялся, уговаривая встать, разрыдавшуюся скорее от счастья женщину. Леон долго дружески жал руку на прощание, не зная как выразить свою признательность. Было видно, он очень любит свою жену и девочку не смеет обидеть.

– Так вот кто такая Ребекка Арнольдовна! – крутились мысли в голове на обратном пути.

– Человек, пожертвовавший всем, даже местечком в раю во имя любви к этому ироду. Нет, в этой истории сила сердечных чувств не ключевой игрок, а самоотверженность к такому понятию как жена, впитанной ею с раннего детства.… В любви и в радости, в горе и в разлуке, в здравии и в болезни… – пытался вспомнить супружескую клятву Саймон.

– В угождении ему, сделалась такой же – жрицей зла, переступила все крайности и дозволенности. Если бы её волю и энергию направили в нужном русле, она стала великой добродетельницей.

Саймон представлял, как Ребекка, стоя на стульчике, воображала своё будущее, точнее семейную любовь к любимому человеку, которому посвятит каждую клеточку своего тела, каждую мысль и вздох, как никакая другая женщина – ей внушили этот смысл жизни.

– Я буду самой доброй, самой ласковой, самой послушной – думала и обещала Богу, наверное, она.

Не зная зла, мерзостей наполнявших землю, она любила всех – возлюби ближнего своего. Лишённая выбора, да и не нуждавшаяся в нём, ведь Леон – дар судьбы, развод, который для многих второй шанс попытать свое счастье, для неё тяжкий грех и её духовная смерть. А всё, что творится с ней – происки дьявола из заученной книги, чтобы искусить её святое сердце предать принципы, мечтания и обещания Всевышнему.

Она думала, добром сможет изгнать беса из мужа, но вскоре бес изгнал с неё ангела. Став матерью, и потеряв своё дитя, это сломило её полностью. Бог в молитве помогает убийцам и преступникам, не покидает их, неужели ей, так почитающей и любящей его, в просьбе за невинного ребёнка её откажет? Он – муж, поносными словами внушал, какая она плохая ничтожная и ущербная.

– Бог, наверное, – думала она, – считает также, раз отнял единственную радость, любящую её, позволив Леону усмехаться над смертью их ребенка.

В самую сложную и страдальческую минуту муж (дарованный Богом) не поддержал, не промолчал, а каленым железом водил по её ране: «Сдох выродок, сама виновата, плохо молилась!» Эта фраза твёрдо забилась в сознание Саймона, даже ему стало не по себе. А каково было слышать ей от того кому посвятила себя, терпела много лет измены, побои, унижения, оскорбления, который ни песчинкой не ответил взаимностью, так говорил об их сыне, самом дорогом человеке отнятом у неё.

– Нет, – подумал Саймон, – эту девочку сломали ещё в детстве, сделав её милой куклой. Ах! Как важно, когда человек познаёт не только добро, но и зло, чтобы противиться ему, побеждать его, этому надо учить с ранних лет. Сколько благополучных семей, где детям посвящали жизнь, ограждая от дурного, и где жизнь ломала этих детей, делая проститутками и наркоманами. Парадокс: чем больше уберегать человека от зла, тем легче злу его сломать. Человек сам выбрал смысл своей жизни, испробовав запретных плодов познания добра и зла, с этим надо смириться и невозможно обмануть.

Александр вспомнил себя, он из военной семьи. С младенчества отец внушал, что Отечество надо защищать, людей надо защищать, слабых надо защищать, военный должен быть благороден, военный должен быть примером, военный должен терпеть все тяготы и невзгоды. Но когда он вырос и пролил кровь за тех, кто на этом заработал деньги, похоронив друзей для утяжеления их кармана, смиряясь с ролью пушечного мяса в Чечне, то уже дома понял, выжив после ада, теперь никому не нужен, ни капельки уважения, поддержки, простого слова «спасибо». Здесь или сопьёшься, или уйдёшь в бандиты, или в наёмники. В детстве показали одну сторону медали, но оберегли от другой. Может это родственное свело его с Ребеккой Арнольдовной? Поэтому так ему мила? Не потому ли влюбился в неё?

Какая странная игра – под названием жизнь, не имеющая победителей. Какой умник её придумал?

Перед городом после небольшого сна Александру захотелось изучить таинственный предмет, полученный от Леона, и он нажал единственную цветную из всех чёрных кнопок. На экране появились бегающие цифры, потом бегущая полоска, затем надпись «Подождите, загружается», только через несколько минут на мониторе высветилась карта города Мирова, а за ним на окраине мигающая пульсирующая звездочка. Пимков всматривался в географические ориентиры,

– Вершина Роксонского Креста! – вскрикнул Саймон. – Но что там делает Немка? Это очень кровожадное место, может с ней беда и поэтому она хочет, чтобы нашёл её? А может там тайник, оставленный для мужа? Мне следует туда прокатиться!

Наёмник почувствовал себя терминатором: сутками почти не есть, беглый сон, не отдыхать, а всё вперед к разгадке тайны последних дней, какая-то необузданная мотивация, непонятная телепатическая связь влекла туда. Стоит прокатиться, а потом уже отосплюсь, решил он.

Рассвело, на небе на престол поднималось солнце, его лучи обжигали кожу, на горизонте серые одиночные тучки как он мчались куда-то, проснулись деревья, но скучали макушки, лишившиеся сегодня игры с озорником – утренним ветром, а дорога вилась лентой между островами лугов и темным лесом. По пути встречалось несколько речушек, порой просто заболоченных русел, где появлялась водная жизнь только весной при таянии снегов, лишь таблички у обочины указывали на их существование. Вот появилась вершина Роксонского Креста, плешивый зелено-коричневый склон, с мелкими ветвистыми кустарниками, да продавленная в нём наезженная полоса. Казалось, что с трудом можно взобраться наверх тем более на автомобиле, но Саймон его покорил. Верхнее плато представляло большую ровную плоскость, будто срезали ножом, в центре торчало железобетонное изваяние как женщина с округлыми формами, как мужчина – мужественно и угрюмо – с узорными украшениями в виде змей и людей, ползущих верх. В дали как на ладони расположился город, здесь особая кладбищенская энергетика, а могло быть прекрасным местом для любования рассветом или наслаждения одиночеством.

Саймон прошёлся с прибором по плату, и обнаружил тонкий плетённый косичкой браслет с зелёными камнями с неровно обработанными поверхностями. Ранее ему приходилось видеть его на руке Ребекки Арнольдовны, он излучал сигнал уловляемый навигатором.

– Неужели с Немкой произошла беда? – распереживался в душе Пимков.

Он заметил свежо выкопанную насыпь, на которой разлетелись красные розы внезапным возникшим порывом запоздалого ветра.

– Любимая! – вскрикнул Саймон и бросился разгребать руками, хоть земля была мягкой, но это бесполезный труд, благо в багажнике по военной предусмотрительности возил много нужных инструментов, включая небольшую лопату. Рубашка на теле стала мокрой и грязной, как и лицо хозяина, но он помаленьку углублялся в землю, упадёт на пять минут, отдышится, и опять за работу.

Солнце сулило зной, тучки говорили о дожде, кто из них прав, рассудит набирающий силу ветер. Саймону не до них. Наконец, труд оправдался, кромка лопаты коснулась чего-то твёрдого и скользкого, Александр очистил руками и увидел белую поверхность.

– Ауди Ребекки! – вскрикнул он.

И принялся пробивать крышу автомобиля, когда ему удалось проделать приличное отверстие, на заднем пассажирском сидении обнаружил лежащею Немку, кого меньше всего хотел увидеть в этой чёртовой могиле. Он бросился к ней. Она была бездыханна и холодна.

– Боже, помоги мне! – крикнул от безысходности и принялся её поднимать наверх, что затребовало много усилий, осложняясь поспешностью. Там на поверхности уложил её на спину, дальше Александр растерялся. Синюшность на коже ни сколько не безобразила её красоту, такие же пухлые сексуальные губки, только такой спокойной он её видел в первый раз. Посмотрев зрачки и проверив на пульсацию сонную артерию на шее, он испугался: «Неужели кажется?». Прощупывался очень слабый нитевидный ритм. Саймон бросился делать искусственный массаж сердца и вентиляцию лёгких, вдувая часть себя в её угасающее нутро.

– Живи! Живи, Дорогая! – уговаривал он её. – Есть ещё для чего быть на этом свете! Не покидай меня, моя родная!

Впервые за много лет заплакал он. Пульс участился, стал сильнее, появилось самостоятельное дыхание, исчезла синева, даже проявился румянец, но она в себя не приходила.

– Нужен доктор! – решил Саймон. – Надо в больницу! Хотя нет, там её обнаружат и добьют… Чёрт, думай трезвее, ты воин! – ругал сам себя.

Ребекку Александр привёз в своё логово – в один из заброшенных дачных домиков, там он расположился и чувствовал себя как дома. Очистил запущенный колодец, заладил прогнившую крышу, даже оборвал траву вокруг чахнущего отростка вишни с мертвыми веточками, он ожил и набрался сил. «Надеюсь, хорошая примета?» – цеплялся даже за это он.

По пути за врачом, пришлось подзаработать деньги не очень цивилизованным методом, успокаивало, что их «одолжил» не у совсем хороших людей и передаст в руки человеку спасающего жизни за скромную зарплату ни днём, ни ночью не имеющего покоя. Доктор долго рассматривал Немку, слушал, пальпировал, сделал кардиограмму.

– Что ж я могу сказать, друг? Длительное кислородное голодание вещь не шуточная! Прогнозов Вам говорить не буду, поставлю капельницу с глюкозой и витаминами, сделаем инъекции мексидола…

– Доктор, делайте всё, что только угодно!… Помогите ей.

– Сможете привозить медицинскую сестру?

– Без проблем. Когда? Во сколько?

– И вот что мой друг, уколы уколами – это, разумеется, а вот хороший уход не менее значим для неё. Организм ослаблен, любой микроб может вызвать пневмонию или инфекционно-токсический шок, да, что вам вообще говорить – всё в ваших руках!

После проделанных процедур доктор оставил Саймону таблетки, которые следовало растолочь и ввести через носовой катетер в желудок Немки, поблагодарил за денежное вознаграждение, выругался на бюджетную медицину, где по его словам правят одни экономисты и бухгалтера, пообещал через каждые три дня осматривать пациентку. Сказал, во сколько привозить медсестру, после Александр отвёз его домой. На обратном пути хотел заехать в церковь, где был в последний раз срочником, но решил лишний раз не светиться во имя их безопасности, может просто испугался тяжести своих грехов, которая измерялась количеством человеческих душ, поспешил скорее к своему любимому человеку.

Одно он не мог понять, почему его не забыл Всевышний, услышал крик души на Роксонской вершине, вернул жизнь любимой, стоял у него за плечом? Неужели так безгранично милосердие к грешникам? Разумно ли это? Не безумец ли он? Вернуть стук сердца злодейке по просьбе убийцы, и забрать жизнь у невинного дитя, не внимая душераздирающим молитвам верного ему человека?

В галереях мира нет такой живописной картины, ни один скульптор не сотворил подобный шедевр, ни в оранжереях и лонах природы не растёт цветка красотой обладающей Ребекки, даже сейчас, застрявшей между жизнью и смертью. Саймон реально чувствовал, как замирало его сердце или иногда наоборот стартовало бешеным галопом, подкашивались ноги, сковывало тело от каждого взгляда на неё. Её каштановые волосы рассыпались на подушке. Белая с румянцем кожа, подобно луне, отражала солнечный свет. А губы венец из всех, каких создал Бог, как они идеальны, так нежны и объёмны, манили к себе прикоснуться и некая грубоватость черт лица не портили, а наоборот подчёркивали её достоинства. Лёжа на спине, грудь сохраняла форму, медленно подымаясь, и опускалась с каждым вдохом и выдохом – Гималаи страны Амура. Идеальный плоский живот, только у самого лобка чуть-чуть возвышался верх, тонкие и длинные пальцы вместе с кистью, схожи на слабоволнистый первый штрих на полотне пейзажиста.

– Разве я достоин прикасаться к такой драгоценности? – воскликнул про себя Саймон. – Не будет ли это святотатством, не осудит Бог за осквернение храма красоты прикосновением грубыми, истёртыми руками?

Александру казалось будто она – облачко, чуть резкое движение и развеется по всему белому свету.

Пимков впервые так ясно осознал, оказывается, спасать человека во много раз тяжелее, чем убить. Здесь надо прикладывать ни хладнокровие, ни твёрдость руки, а теплоту души, силу веры и металлическую волю. Это не ползать между камнями и по ущельям, спасая собственную шкуру, а большая ответственность за другую, ценнее, чем его жизнь. Новые познания своих возможностей, собственного сердца и существующего мира открылись перед Саймоном.

В течение двух месяцев наёмник ухаживал за богиней так, как не свойственно ни одному мужчине: готовил жидкое пюре и кормил любимую через катетер, днём и ночью менял положение тела Немки для предупреждения пролежней, делал лечебную гимнастику, мыл шампунем и аккуратно причесывал волосы, а также протирал тело начисто мочалкой, даже осуществлял интимный уход, узнал от какого какому цветку вести движения и какие складочки промывать особо тщательно, менял как ребенку памперсы и смазывал кожу детским маслом во избежание опрелостей. Главную истину постиг Александр: нет ни чего приятнее, чем ухаживать за своей любимой женщиной!

Старания Пимкова оправдались, однажды Ребекка открыла глаза, сонные и отчужденные, ладонью коснулась его щетины.

– Леон, это ты? – еле промолвила.

– Леон! Леон! Леон! – в горячке забилась она, и так продолжалось несколько дней.

– Тело мы вернули к жизни, – сказал доктор, – а вот сознанию нужен толчок! В глубочайшей депрессии она… Друг, хуже всего, что жить не хочет.

– Кажется, знаю, где взять толчок, – ответил Саймон.

Отвёз доктора домой, проезжая мимо церкви, внутренне поблагодарил Создателя, посидел на краю кровати с Ребеккой, и когда она уснула, отправился в село Кияткино.

Нет мучителя страшнее в её жизни, казалось, ненавидеть должна до беспамятства, а нет, зовёт его в минуту боли и страдания как самого ценного, желанного и любящего человека. Какова верность ему! Сможет ли она так полюбить его Александра? Время покажет.

Калитку открыла Люба, хоть и уставшая, но гостю сильно обрадовалась.

– Как Вы исхудали! – заметила она.

– Мне нужно на пару дней арендовать вашего мужа.

– Пожалуйста, – обыденно ответила жена, – только он неделю уже в запое.

– Не беспокойтесь, я его быстро вылечу.

В доме Пимкова встретила черноволосая старая знакомая, она бросилась обнимать его ногу. Саймон был тронут.

– Привет, – с акцентом поздоровался ребёнок.

– Привет, – и поднял на руки её, – как тебе живётся?

– Хорошо! – ответил детский голосок.

– Тебя Люба учит русскому языку?

– Да, мама.

– А, как тебя зовут?

– Сара.

– Красивое имя!

– Тебе надо кушать! – забеспокоилась девочка и зачерпнула в тарелке полную ложку манной каши.

Как не отнекивался Саймон, но девочке удалось его покормить, звонко при этом смеясь.

Леон лежал на животе в постели, немного похрапывал, щетина больше, чем предыдущий раз, но он также был ухожен, и пахло мужским одеколоном.

– Вставай! – тормошил Саймон. – Ты сломал Ребекку, тебе и чинить!

Эти слова подействовали на мужчину отрезвляюще. Александр попрощался с Любой и Сарой.

– Приезжай! – загрустила девочка.

Пимков и Леон тронулись в путь.

К себе в логово Саймон вернулся под глубокий вечер, Леон суетился, он первый вошёл и бросился на колени перед Немкой лежащей в кровати, целуя её в щёку, схватил руку и прижал к своей груди.

– Прости, Ребекка, меня – ирода окаянного, душегуба, прости за всё зло, которое я принес тебе, хотя ни какими словами не искуплю свой грех, ты была самой лучшей и нежной, самой любящей, нет лучше женщины, чем ты. Почему Бог послал меня тебе? Чтобы ты исцелила мою гнилую душу, познал раскаяние. Спасибо, что родила мне сынишку!.. Он часто приходит ко мне во сне, зовет папой, просит спасти. За всё прости дурака! Заклинаю всем святым, выздоравливай! Не я должен по земле этой ходить – слуга дьявола, а ты – ангелочек мой…

– Ангелочек! – прошептала Немка и прижала голову Леона к себе.

– Прости меня, что я не полюбил тебя, что другой принадлежит сердце. Ничего не могу поделать! Недостоин я тебя, живи, слышишь, никогда тебя ни о чём не просил, живи, пожалуйста,… живи… – рыдал как ребёнок он.

У Ребекки потекли кристально прозрачные слёзы. Несколько часов она крепко прижимала бывшего мужа к себе, не желая отпускать, боясь, что он улетучится как сон, только под лаской его руки уснула, держась за ладонь. Всю ночь мужчина провёл возле её постели, на утро она попросила поесть.

– Слава Богу! – подумал про себя Саймон, хотя на душе было тревожно.– Не любит меня Ребекка Арнольдовна и никогда не полюбит. И почему такая несправедливость? Зачем лишние страдания? Он жить без неё не может, она без Леона, Леон без Любы. Нельзя ли эту цепочку разорвать?

За несколько дней Ребекка окрепла, она уже без поддержки пыталась передвигаться по комнате.