Текст книги "Изъян"

Изъян
Дмитрий Ардшин

© Дмитрий Ардшин, 2024

ISBN 978-5-0064-6350-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
Изъян
 

1

Красное залитое потом лицо пережевывала мука. Щурясь от света квадратного потолочного светильника и кривясь, Костати стонала и пыталась вытолкнуть из себя шевелящийся комок боли. Родовая кровать трансформировалась в орудие пыток.

– Еще немного, – приободрил Денисов.

– Еще чуть-чуть, – подхватила Пилатова.

Костати обмочилась и выругалась. Врача и акушерку заволокло туманом…

– Ну, вот и все. – Прояснился Денисов.

– Мальчишка хоть куда. – Вышла из тумана Пилатова.

Младенец молчал. В животе у него урчало и булькало.

– Прочь, асфиксия. – Денисов перевернул младенца вниз головой, ущипнул за пятку и шлепнул по ягодицам.

Содрогнувшись, мокрый сморщенный младенец открыл и закрыл рот, и прогремел кишечником, как иерихонской трубой. Оконное стекло звонко осыпалось на пол. У Денисова поседели и вздыбились волосы. Пилатову отшвырнуло от кровати и ударило затылком о стену. Из ушей потекла кровь.

Пилатова выскочила из палаты и побежала по коридору, бормоча и вздрагивая. Ей дорогу преградили старшая медсестра и охранник.

– Что случилось? – Спросила Рогова.

– Теракт? – Впился глазами в Пилатову Ильин. – Бомба?

– Еще немного, еще чуть-чуть! – Пролепетала бледная дрожащая Пилатова и сорвалась с места.

– Заработалась. – Охранник сочувственно покачал головой вслед убегавшей Пилатовой и обернулся к старшей медсестре: – Так что: вызывать полицию?

2

Глубокой ночью потерявшая терпение Елизавета Николаевна сомнамбулой кружилась по комнате и сильно встряхивала и укачивала Сашу, пытаясь то ли успокоить сына, то ли вытряхнуть из него душу. «Спать хочется», – вспомнился Чехов.

Между тем в соседней комнате вопреки грому в памперсе, а так же фиолетовому плачу и истошному крику пытался заснуть Константин Иванович. Завтра его ждал тяжелый процесс.

Мать легонько провела соской бутылочки по верхней губе ребенка. Саша поморщился и, отстранившись от бутылочки, продолжил надрываться и рыдать.

– Да что с тобой такое? – Встряхнула Сашу Елизавета Николаевна.

Саша судорожно передернулся и выпалил из кишечника. Окно задребезжало.

В комнату с перекошенным красным лицом ворвался Константин Иванович:

– Сколько это будет продолжаться? А? – Губы, щеки и подбородок затряслись.

– Тебя тоже убаюкивать? – Огрызнулась Елизавета Николаевна и с вызовом посмотрела на мужа.

– Дай ему корма. Пусть заткнется, в конце концов.

– Он тебе не лошадь.

Из Саши вырвался очередной взрыв. По батарее застучали. Застонав и схватившись за голову, Константин Иванович выскочил за дверь. Он упал на диван и спрятался под одеяло. На него обрушился крик и плач из другой комнаты. Константин Иванович накрыл голову подушкой.

Крики и рыдания оборвались. Наступила подозрительная тишина, похожая на затишье перед бурей или боем…

Константин Иванович оказался в зале суда. Костати поднялся из-за стола, но вместо проникновенных слов в защиту и оправдание домашнего тирана, за пересоленные щи отправившего свою жену в реанимацию, изо рта Константина Ивановича вырвались звуки кишечника, который подражал реву перфоратора.

Содрогнувшись, Константин Иванович вскочил с дивана и испуганно огляделся. Его всего затрясло. Залихорадило.

Хлопнула входная дверь.

Елизавета Николаевна с оглушительно кричащим Сашей на руках остановилась и с тревогой прислушалась.

Она вышла в коридор:

– Костя!

В дверь позвонили.

«Вернулся!» – Подумала Костати.

Елизавета Николаевна положила Сашу в кроватку и поспешила в прихожую. Костати отперла дверь. Но вместо мужа на площадке стоял и хмурился сосед снизу.

Морщинистый смуглый Дорин слегка дрожащей рукой поправил очки-хамелеоны:

– Я понимаю, ребенок плачет. Но я не понимаю ремонта в три часа ночи.

– Какой еще ремонт? – Вытянулось и побледнело лицо Елизаветы Николаевны.

Комната Саши протяжно и раскатисто зарычала и завыла перфоратором.

– Такой вот. – Покачал головой Дорин с кривой дерганой усмешкой.

Сжав губы и поморщившись, Костати захлопнула и заперла дверь и вернулась к вопящему и хрипящему Саше.

Через час он выдохся, притих и отключился. Затаив дыхание, мать осторожно, словно бомбу, положила Сашу в кроватку. Опрометчиво хлопнула входная дверь. Вернулся Константин Иванович.

Саша вздрогнул и словно бы взорвался… Окно зазвенело, зашелестели шторы, и закачалась люстра.

3

Елизавета Николаевна собралась в магазин.

– Поскорее вовзращайся. – Прошептала Малкина Наталья Алексеевна, косясь на Сашу в кроватке. Ее до смерти пугали утробные трели внука.

– Да я мигом. – Сказала дочь. – Он же спит. Видишь, какой он тихий. Ангел.

– Ну да. Ангел. – Вздохнула бабушка Наталья Алексеевна и покачала головой.

Елизавета Николаевна ушла. Заперев дверь, бабушка вернулась в комнату. Саша вздрогнул и, открыв глаза, уставился на бабушку. Наталья Алексеевна оцепенела.

– Мама! – Протрубил кишечник Саши.

– О господи! – Бабушка затрепетала. Волосы зашевелились. Ее дрожащие руки потянулись к Саше, чтобы успокоить или заставить замолчать.

Кишечник Саши угрожающе зарычал, словно собираясь укусить. Окно зазвенело. Батарея залязгала от частых стуков.

Отдернув руки и отшатнувшись, Наталья Алексеевна выскочила из комнаты в коридор.

– Мама! – Прогрохотал вдогонку Сашин кишечник.

Наталья Алексеевна схватилась за смартфон. Дочь была вне зоны доступа.

– Мама! – Оглушал и ужасал сфинктеральный резонанс.

– Замолчи! – Крикнула бабушка и заткнула уши.

– Мама! – Раскатисто трещала комната, и ходил ходуном коридор.

Не помня себя, бабушка оказалась на кухне. Затравленный взгляд остановился на початой бутылке вина Каберне Совиньон, которая стояла на тумбочке между холодильником и газовой плитой. Бабушка схватила бутылку, чтобы допить ее. Но, вынув деревянную корковую пробку из горлышка бутылки, Наталья Алексеевна замерла. Ее словно осенило.

Она вернулась в комнату, где надрывался Саша.

– Только попробуй, – с угрозой пророкотал кишечник. – Тебе это дорого…

Малкина заткнула кишечник Саши пробкой.

Саша вытаращился на бабушку. Его округлившийся живот стал раздуваться. А пупок выпятился третьим глазом. Побагровевший Саша закряхтел, завозился, заерзал.

Бабушка нагнулась к нему:

– Баю-баюшки-баю, не ложися на краю.

С глухим хлопком и протяжным треском пробка выскочила из Саши и воткнулась в левый глаз бабушки. Наталья Алексеевна вскрикнула, схватилась за кровоточащий глаз, потом за сердце, пошатнулась и рухнула.

– Эту песню не задушишь, не убьешь! – Протяжно протрубил кишечник.

Саша зарыдал и заголосил.

4

Наталью Алексеевну хоронили в закрытом гробу. На кладбище Малкин растерянно озирался и как будто спрашивал: «Неужели это все взаправду?»

Копачи взялись за полотенца, чтобы опустить гроб в могилу.

– Я хочу на нее взглянуть! – Вскинулся Малкин.

Его стали увещевать.

– Наташи там нет! – Ломая руки, уперся Малкин.

– Отец! – Елизавета Николаевна заплакала. Подхватил и разрыдался Саша на ее руках.

Сергей Петрович Водохлебов отвел Малкина в сторону:

– Ты прав, дружище. Ее там нет. Она уже на небесах. – Бывший сослуживец похлопал Малкина по плечу. – Тебе надо выпить.

На поминках Николай Михайлович быстро напился и отяжелел. Его лицо побагровело, а глаза помутнели, окосели и поплыли. Барабаня пальцами по столу и сопя, он мрачно уставился на Сашу, которого дочь прижимала к себе.

Внук весело посмотрел на деда и раскатисто прогромыхал кишечником. Все замерли. Придавила гробовая тишина. Всхлипнув, побледневшая Елизавета Николаевна сорвалась из-за стола и выскочила из гостиной.

Закрывшись в маленькой комнате, она заметалась от окна к двери и обратно, ожесточенно укачивая сына… Вернувшись в гостиную, она тихо села на свое место и, выпив воды из стакана, понурилась.

– Уснул? – Спросил Николай Михайлович.

Дочь кивнула.

Малкин тяжело поднялся и, пошатываясь, вышел в коридор. Вместо уборной его занесло в маленькую комнату. Он склонился над спящим на кровате внуком и уперся в него угрюмым взглядом, дыша на Сашу перегаром.

Саша поморщился, заерзал и открыл глаза. Дед и внук уставились друг на друга.

– С пробкой в глазу она стала похожа на Терминатора. – Насмешливо протрещал кишечник Саши.

Лицо Малкина исказила судорога. Нижняя челюсть отвисла и задрожала. «Омен!» – вспомнилось Николаю Михайловичу. Его трясущиеся руки с широкими растопыренными пальцами машинально потянулись к шее Саши.

– Ты чего? – Остановил встревоженный голос дочери.

Опомнившись, Николай Михайлович резко выпрямился и отшагнул от кровати:

– Надо бы его покрестить. – Брякнул он.

Саша обиженно и горько заплакал. Елизавета Николаевна схватила его и затрясла, успокаивая:

– Ты же коммунист и безбожник.

– А все-таки надо. – Подозрительно и хмуро покосился Николай Михайлович на кричащего Сашу и, покачиваясь, вышел.

5

Константин Иванович пытался заснуть. За стеной бушевал Саша. Константин Иванович стал забываться. За стеной словно заревел перфоратор и вышвырнул Константина Ивановича из сна.

Костати ворвался в комнату. Елизавета Николаевна ходила взад-вперед с оглушительным Сашей на руках.

– Это невыносимо!

– Вот сам его и успокаивай. – В глазах Елизаветы Николаевны стояли слезы.

Константин Иванович схватил сына и стал трясти его. Саша зарыдал и раскатисто протрубил кишечником.

– Прекрати! – Крикнул Константин Иванович.

– Хватит орать.

– Ты родила урода!

Елизавета Николаевна сползла по стене на корточки и уронила лицо на ладони. Плечи ее затряслись. Сашин кишечник возмущенно зарычал.

– Заглохни! – Рявкнул Константин Иванович и встряхнул Сашу.

Сашин кишечник оглушил Константина Ивановича. Константин Иванович замахнулся кулаком на сына.

Елизавета Николаевна вырвала сына из рук мужа и прижала к груди. Опомнившись, Константин Иванович схватился за голову и выбежал из комнаты. Хлопнула входная дверь.

– Чем хуже, тем лучше. – Елизавета Николаевна посмотрела на притихшего Сашу.

Сашин кишечник прокотал тихо и утвердительно.

Вернувшись перед рассветом, Константин Иванович прокрался в дальнюю комнату и нырнул под одеяло. Елизавета Николаевна лежала, отвернувшись к стене.

– Спишь? – Константин Иванович коснулся плеча жены.

– Сплю. – Вздрогнула Елизавета Николаевна и отодвинулась от мужа.

Вздохнув, Константин Иванович лег навзничь и, положив ладонь тыльной стороной на горячий лоб, уставился в потолок. В голове гудел танцпол и рокотал перфоратор. Костати приснился урок истории.

6

Смуглая коренастая Маргарита Михайловна Булгакова, встряхивая кудрявой черной шапкой коротких волос, расхаживала между гудящими пчелиным роем рядами и резким голосом рассказывала о Древнем Египте.

Приоткрыв рот, Вадим Петряев таращился в окно, за которым под тенистой липой разыгрывалась собачья свадьба. Ирина Самойлова в блокноте рисовала богов Египта в стиле манга. На Камчатке Дима Давыдов и Игнат Рыбин резались в морской бой. Пальцы Светы Тимохиной бегали по виртуальной клавиатуре смартфона. Она переписывалась с подругой. Сплечничая, перешептывались Настя Пугачева и Полина Лялина. Павел Ушаков погрузился в бродилку по некрополису и сражался с нежитями. Невольно сжимая и разжимая пухлые коленки, млела и таяла Катя Кузнецова, мечтая о похожем на Райана Гослинга старшекласснике.

Тряхнув волосами, Булгакова застучала указкой по парте спящего с открытыми глазами Олега Осинина:

– Тишина!

Вздрогнув, Осинин вытянулся и часто заморгал. Гул затих.

– О чем я говорила? – Наморщив лоб, Булгакова рассеяно уставилась на Осинина.

Осинин побледнел и закатил глаза на потолок:

– Египтяне верили, что у каждого человека есть бессмертная душа. – Механическим голосом словно прочитал вслух Осинин на потолке.

– Во дает, – усмехнулся Давыдов. Булгакова сердито зыркнула на него и Давыдов, пригнувшись, спрятался за длинную спину Пугачевой.

– А демоны в Египте были? – Замочив очередного монстра, вынырнул из бродилки Ушаков.

– Куда же без них, – вздохнула Булгакова. – Амат, Апоп, Исфет, Шезму…

– Шезму, – зачарованно пробормотал Ушаков.

– А одержимые? – Пухлые фантазии и коленки Кузнецовой замерли и напряглись. Все насмешливо посмотрели на нее. Кузнецова покраснела и опустила голову.

– Они прибежище демонов. Демоны и одержимые не ходят одни без других. Это две стороны одной и той же медали.

– Мы говорим демоны, подразумеваем одержимые, – усмехнулся Давыдов и покоробился под взглядом Булгаковой.

– А как избавлялись от демонов? – Оторвалась от блокнота Самойлова.

– С ними договаривались.

– Шезму, подлый трус, выходи! – Осклабился Андрей Сазонов.

Класс засмеялся. Булгакова застучал указкой по столу.

Осинин вздрогнул и, очнувшись, вытянулся и часто заморгал:

– Бог Египта выглядел как человек с головой священного животного. А демон представлялся животным с головой человека. – Взял с потолка Осинин.

Булгакова удивленно посмотрела на него и покачала головой. Класс притих.

– И что это значит? – Спросила Камчатка тонким голосом Рыбина. Давыдов пихнул его локтем в бок и шикнул. И Рыбин весь съежился и втянул голову в плечи.

– Египтяне верили, что у каждого человека есть душа. – Двинулась между первым и вторым рядами Булгакова. – После смерти она покидает тело и отправляется в подземное царство бога Осириса,

Класс загудел пчелиным роем.

– «Б» восемь, – прошептал сдавленным голосом Давыдов.

– Убил. – Сокрушенно вздохнул Рыбин.

– Представ перед Осирисом, душа должна держать ответ за те дела, которые человек совершал при жизни. Души тех, кто совершал добрые дела, ждала награда. А что происходило с теми, кто творил зло? – Булгакова заметила Сашу Костати, который отчаянно тянул правую руку, а левой рукой держался за живот. – Отвечай, Костати, – кивнула Булгакова.

– Можно выйти? – Болезненно поморщился Костати.

Класс рассмеялся. Булгакова застучала указкой по столу:

– Тише! До конца урока осталось всего ничего, – учительница глянула на часики на смуглом тонком запястье.

– Мне очень нужно… – Скривился Костати.

– Нужно в нужник. – Стал гримасничать долговязый Сазонов.

– Потерпишь. – Рассердилась Булгакова.

– Ох, и наделает он сейчас делов, – подражая Джиму Керри, кривлялся Сазонов. Класс рассмеялся.

Красивая чернобровая Наташа Трубецкая отодвинулась от Костати.

– Тех же, кто творил зло, подвергали наказанию, – Булгакова мимоходом взяла с парты дневник Сазонова.

Он привскочил и взмолился:

– Я больше не буду!

– Свежо придание, – зевнул Петряев, насмотревшись на собачью свадьбу. Обернувшись, Сазонов показал Петряеву жилистый кулак. А Петряев Сазонову – средний палец.

– Египтяне считали, что душа человека может существовать вечно, – монотонным голосом продолжила Булгакова. – Но тело его, вместилище души, должно было оставаться на земле в полной сохранности. Чтобы сохранить тело умершего, его превращали в мумию.

– Похоже на «Аватар», – заметил Давыдов и опять спрятался за Пугачеву.

Живот Костати забурлил. Кишечник отозвался острым спазмом. Костати вскочил и метнулся к двери.

– Костати! – Вскрикнула Булгакова. – На место!

Лицо Костати перекосило отчаянье.

– Да пошла ты в попу Апопа! – Раскатисто пророкотал дырявым глушителем кишечник Костати. Саша исчез за дверью. Кабинет накрыла грохочущая волна смеха.

– К Осерису побежал! – Повернувшись, Сазонов отпустил отогнутую пальцем линейку. Бумажный комочек впился в шею Петряева.

Взлетев по лестнице на третий этаж, Саша пробежал мимо угрюмой полной уборщицы в очках, которая протирала пол влажной тряпкой, и ворвался в уборную. Упав со спущенными штанами на унитаз, Саша поморщился, напрягся, втянул живот и замер. Кишечник прогрохотал. Испуганно задребезжало окно.

Кое-как опорожнившись, Саша вздохнул и остановил растерянный взгляд на перекошенном подвесном держателе. На нем висел картонный цилиндр от туалетной бумаги. Саша чертыхнулся и зашарил по карманам. В боковом кармане брюк оказался чистый носовой платок. Привстав с унитаза и наклонившись к двери, Саша воспользовался платком и выкинул в мусорное ведро

Подойдя к умывальнику, Саша увидел набитую окурками мыльницу. Саша матерно выругался. Костати дернул и открыл тугой рычаг смесителя, и кран сердито завыл. Саша подставил под мутную холодную струю руки и стал быстро потирать их друг от друга, как будто смывая мыльную пену.

Выключив воду, Саша потряс кистями рук и, вытерев их о штаны, посмотрелся в обрызганное зеркало. Встрепанный бледный вид. Лицо вытянула и опрокинула тревога. По надписи на дверце кабинки: «Лизни меня в задницу. Лирический канон Моцарта» полз скарабей. Помертвев, Саша оглянулся…

Постучав в дверь, Саша вошел в кабинет. И класс рассмеялся.

– Можно войти? – Уставился в пол побагровевший Костати.

– Садись, – Булгакова застучала указкой по столу

– Сделал дело, учись смело. – Насмешливо заглянул в лицо Костати Сазонов.

Окутаный жаром Костати сел за парту. Трубецкая зашмыгала носом и поморщилась.

– Чем это пахнет? – Покосилась она на руки Костати. – Тухлыми яйцами?

Костати пожал плечами и, убрав руки под парту, вцепился в колени.

– Вместе с мумией в гробницу помещали еду, одежду, оружие…

– А туалетную бумагу? – Перебил Сазонов и, обернувшись, подмигнул красному Костати. Класс грохнул от смеха.

Живот заурчал и мяукнул. Опять?! Побледневший Костати замер и выпрямился, словно проглотив аршин. Трубецкая подозрительно глянула на него и, нахмурившись, отодвиналась к краю.

7

Один дома Саша ломал голову и глаза над уравнениеми с дробями. На экране телевизора десептиконы разносили город. В коридоре пронзительно зазвонил домашний телефон. Торопливо поднявшись из-за стола и выйдя из комнаты, Саша с тревогой уставился на голосящий телефон.

– Не отвечай, – прозорливо пробурлил кишечник.

Передернувшись, Саша сжал ягодицы, затыкая голос снизу, и снял трубку.

– Родители дома? – Впился в ухо резкий голос Булгаковой.

Сашу замутило и окатило жаром. Колени задрожали, подкашиваясь. Живот укоризненно заворчал. Положив трубку рядом с телефоном, Саша вернулся в комнату и, тупо уставившись на экран, захрустел пальцами… Оптимус Прайм рубился с Мегатроном.

– Надо попробовать, – отозвался на мысли Саши кишечник

Выйдя в коридор, Саша включил громкую связь, взял трубку и поднес к ягодицам.

– Что случилось? – Проговорил кишечник хмурым голосом Константина Ивановича.

– Вас беспокоит учитель истории Маргарита Михайловна Булгакова. – Ваш сын пытался сорвать урок. Он совсем распустился. Грубит, посылает к Апопу.

– Это недоразумение. Он же такой вежливый и послушный. Тихоня из тихонь.

– В тихом омуте… Поговорите с ним. Образумьте. Поставьте на место. Иначе мне придется принять меры… Каждый должен отвечать за свои поступки. Ведь так?

– Представ перед Осирисом, душа должна держать ответ за те дела, которые человек совершал при жизни, – проговорил кишечник голосом Булгаковой.

Словно обжегшись, Саша ойкнул, бросил трубку на телефон и, отшатнувшись, чертыхнулся. Он захрустел пальцами, глядя на телефон, как на бомбу. Телефон грозно молчал.

Не находя себе место и забыв об уравнениях с дробями, Саша заметался по комнате. Вещи наскакивали друг на друга и крошились, оборачиваясь густым роем неизвестных. Расплываясь, завертелись перед глазами зеленоватые круги. В одеревеневший затылок впился то ли когтистый жар, то ли колючий холод. Ускользая из-под ватных ног, заходил ходуном пол.

Живот вспучился и забурлил. Остановившись, Саша тревожно прислушался к нему.

– Лихо мы с ней разобрались, – удовлетворенно пророкотал голос снизу.

– Лихо?! Теперь она припрется сюда и развоняется, – передернувшись, вскинулся и встрепенулся Саша.

– Да она со страху чуть не обделалась, как ты на уроке, – ехидно захехекал голос.

Спохватившись, Саша схватился за живот:

– Кто ты такой?

– Шезму.

– Египетский демон? Так я тебе и поверил, – поморщился Саша.

– Тогда я вавилонский демон Шулак.

– Заливаешь. Не верю.

– А то, что я Матшишкапеу – пукающий бог инуитов?

Саша скривил губы и отрицательно покачал головой.

– Иногда мне кажется что я римский бог метеоризма Крепит. Или даже бог навоза Стеркутий.

Саша опять скептически покачал головой.

– А что если я неприкаянный дух Жозефа Пужоля по прозвищу Ле Петоман? Или тот же мистер Метан. Хотя вряд ли… Ведь Пол Олдфилд еще жив и пускает ветры на эстраде, играя на них вальс Иоганна Штрауса «На прекрасном голубом Дунае».

– Так ты зловонный дух? Да?

– Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, – хохотнул голос снизу.

– А тебя можно изгнать?

– Только попробуй. Рискуешь остаться без кишечника. Или преобретешь недержание.

– А хотя бы договориться?

– Это другое дело.

– Так как тебя звать? А то Матшишкапеу как-то… язык сломаешь.

– Тогда зови меня просто Киш. Сокращение слова «кишечник».

– Кыш, Киш!

– Ага. Разбежался. Тупо и не смешно. – Проворчал голос снизу.

– Но почему я? Почему это произошло именно со мной? – Лицо Саши исказилось, сморщилось и задрожало.

– Почем я знаю. У Бога странное чувство юмора. Вот ты думаешь, зачем человек живет?

– Чтобы… – Нахмурившись, как над уравнением с дробями задумался Саша: – Да откуда я знаю. – Пожал он плечами и махнул рукой.

– Чтобы заполнить и опорожнить кишечник. Все остальное от лукавого.

– Опять шутишь что ли?

– Это не я шучу. Это творец. У него патологически скатологическое чуство юмора.

– Теперь жди беды и исторички, – обреченно вздохнул Саша.

– Можешь расслабиться и вернуться к уравнениям и трансформерам. Клянусь Осирисом, Булгакова струхнула и засунула свой язык глубоко в…

Перебивая рокот Киша, в дверь настойчиво позвонили. Саша замер и уставился на входную дверь.

– А вот и она! – Саша замер и оглянулся в сторону входной двери.

Опять грянул звонок. Саша сорвался в коридор и остановился у входной двери:

– Кто?

– Дед Пыхто! – Раздался раздраженный голос Елизаветы Николаевны. Саша отпер дверь. – Заснул что ли? – Прихожая зашуршала пузатыми пакетами-майками «Магнита».

– Домашку делал. – Саша боялся, что Киш ворвется в разговор и начнет скатологочески юморить.

– Что случилось? – Елизавета Николаевна подозрительно всмотрелась в бледное лицо Саши.

– Уравнения с дробями… – Саша покосился на домашний телефон.