Текст книги "Личность в Лабиринте"

Личность в Лабиринте
Дмитрий Атланов

© Дмитрий Атланов, 2023

ISBN 978-5-4498-6081-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вступление

Рискованный вопрос – о лабиринте. А был ли он – Лабиринт, в котором прятался Минотавр, и были ли Тезей с Ариадной, разрушившие тайну?

Человек – существо неугомонное и за времена, прошедшие после Тезея, сумел построить и разрушить столько новых лабиринтов, что, кажется, будто лабиринт есть уже неотъемлемое свойство человека, и снова тянется нить Ариадны, и сам Минотавр, надевший новую маску, ожидает вновь, и вновь возникает необходимость в герое.

Рискованное приключение разума продолжается, и теперь уже мы стоим у входа.

Человек в лабиринте – «лабрис» – священный топор – над миром летает топор – русская тема! Ну как же – без топора? Пусть будет лабиринт, но мы помним, что прячется в нем и за ним и – делаем шаг вперед.

Личность  – что это? Попытка мимикрии? Попытка состояться? Попытка устоять? Попытка притвориться своим в чуждом мире? Попытка найти себя здесь и сейчас? Попытка уйти от последних вопросов? Попытка найти равновесие с собой? С этим миром? Или с тем? «Ты есть ТО» – сказано в Ведах, и – «Речь, словно вестник, странствует между двумя мирами».

Вот действующие лица – лабиринт, мир, речь. И герой, он же автор, он же личность, он же каждый из нас, поскольку у каждого свой лабиринт с тайной в конце, и не так это трудно – победить Минотавра, как трудно выйти назад, не остаться навсегда в своем лабиринте в ожидании нового героя.

Тема не нова. Человек и Мир. Личность – лишь точка в бесконечной строке священного текста. Но то, где и как поставлена точка, зачастую меняет все смыслы.

От того, где поставлена точка, где и как ты находишь себя, зависит и твое место в этом мире, и весь твой мир. Одни из парка видят канаву, другие из канавы видят парк.

Тема не нова. Новы наши вариации темы, наши решения – точки, расставленные над, и точки зрения, а также точки, поставленные в конце.

Точки отбивают ритм, структуру, останавливают поток, фиксируют его. Пока не расставлены точки  – это стихийный поток, у него есть границы, но нет берегов, сам он неоформлен – бесформен. Только точки, как камни фиксируют брод, вехи пути, а потом переправу, а позже прочный мост, и вот – поток уже окован в гранит и легко поплевывать в него сверху. Но все самые прочные мосты иллюзорны с точки зрения вечности, и вновь остается поток, в котором кто-то вновь будет искать путь и ставить камни и точки – строить свой лабиринт.

Собственно, в связи с чем актуализировалась проблема?

На самом деле она никогда не уходила из повестки дня, просто, наконец, и в России встал вопрос о методе философского познания и – шире – познания в целом. В конце концов, теория возвращается к своему назначению – обслуживать практику. Трансформации сознания и идеологии, которые произошли за прошедшие десятилетия, в конце обретают завершенность, кристаллизуются и выпадают в осадок. И что же в сухом остатке? Теория! В том числе и теория личности. «Суха, мой друг теория всегда, лишь древо жизни пышно зеленеет!»

Человек в лабиринте. Может ли он надеяться найти там человека, или все-таки там Минотавр? Не маска, а некто иной, иной настолько, что никакой диалог невозможен? Уже ходил Диоген по базарной площади с фонарем: «Ищу человека! А вижу только скотов…». Человек в лабиринте. Кто может его найти, кроме него самого?

Если мы говорим о лабиринте, то говорим о чем-то искусственно созданном, имеющем  в основе точный план, а значит и теорию. А если говорить об эмпирии, то, в отличие от теории, это стихийный, природный процесс. При всем бурном развитии эмпирических наук о человеке, таких как психология, социология, культурология, этнография, антропология и совсем уж прикладных направлений вроде рекламы, маркетинга и PR, возникших на стыках и пересечениях весьма разнородных научных полей, совокупность их напоминает скорее темный лес, нежели окультуренный сад, потому и плоды их частенько оказываются несъедобны, а то и откровенно ядовиты. Может быть, мы просто не умеем их готовить.

А коль скоро так, то прежде чем собирать плоды надо проделать большую работу по возделыванию, окультуриванию, а значит, прежде всего, надо озаботиться инструментом. Следовательно, прежде чем говорить о личности в лабиринте, нужно хоть как-то оценить, что изменилось в понимании человека как целостности, почему возникает лабиринт, каков план этого лабиринта и каковы современные инструменты познания, которые возможно не были доступны исследователям ранее.

Речь, как прежде, идет о том, чтобы превратить Хаос в Космос. Лабиринт переходит в хаотическое смешение всего и вся. И на границе опять оказывается человек. То, что за спиной отмечено пульсирующей нитью сознания, упорядочено – космично. То, что впереди – неизвестно и представляется хаотичным. Пугает больше всего неизвестность. Но – мы делаем шаг вперед.

И все что у нас есть – это нить, пульсирующая нить сознания, нить Ариадны.  С нее и начнем. Нить ли это?  А если нить, то почему она должна пульсировать?

Нить Ариадны. Сознание и мышление

Само по себе сознание непонятно. Что это? Правильный ответ – элемент мышления. Не всё мышление – лишь элемент.

А если элемент, то нам придется специально рассмотреть процессы и механизмы реального целостного мышления. Если элемент, то сразу понятно, что мышление как целое, прежде всего, системно, а это влечет за собой еще многое. Естественно, что любое мышление, коль скоро оно наличествует – реально, существует в реальности, но, если свериться с толковым словарем, под реальными понимаются процессы, соотнесенные с действительностью.  Для человека такой действительностью выступают как физически обусловленные процессы и явления, так и культурно обусловленные нормы и правила. То есть то, что действует на человека, обладает свойством действовать – действительностью. Это специально необходимо оговаривать, потому, что самая распространенная ошибка в том, что мышление есть продукт деятельности мозга. «Отправления человеческой головы – это еще не мышление. Мышлением отправления человеческой головы становится только тогда, когда они, эти отправления, соответствуют определенной культурной норме. А, следовательно, когда у этой головы уже есть правильный способ решения данной задачи, или если эта голова поднимается на более высокий рефлексивный уровень и самостоятельно строит правильное нормативное решение. Если же мы сидим, пьем чай и рассуждаем, подобно героям Ильфа и Петрова, разрешит ли Бриан класть ему палец в рот или нет… Хотя головы наши при этом биологически функционируют, к мышлению это никакого отношения не имеет. И когда вы начинаете изучать мышление, то должны предварительно составить нормативное представление о том, что вы выделите как мышление, в отличие от всего остального, что есть фиктивно-демонстративный продукт».

Если это положение осмыслить, то станет ясно, что реальность мышления предполагает определенного рода взаимодействие, «диалогичность», взаимозависимость процесса мышления и среды его протекания. Реальное мышление, таким образом, – прежде всего мышление, протекающее в реальности, определяемое реальностью, коррелирующее с ней. Мышление, решающее задачи. Такое мышление, которое позволяет человеку продуктивно взаимодействовать с окружающей средой, образовывать с ней симбиотические отношения. Это, в свой черед означает, что мышление всегда коммуникативно и это вызывает необходимость анализа языка. Кроме того, сама коммуникативность мышления предполагает наличие неких правил, обеспечивающих адекватное восприятие сообщений, и их корреляцию с действительностью. Отсюда вытекает, кстати, что анализ самого процесса и характера мышления является всегда насущной задачей.  Естественно, окончательного слова в науке на этот счет не сказано, но и те знания, которые накоплены, предоставляют достаточно материала для того, чтобы делать некоторые выводы. При этом, как писал Ф. Кликс, «лучшим решением всегда будет то, которое найдено с помощью самых простых средств. «Простых» в отношении когнитивной нагрузки, то есть числа операций, уровня абстракции, степени сжатия информации, и т.д. Тривиальная альтернатива – решил или не решил – заменяется более глубоким анализом причин возможной неудачи. Они связаны, как правило, с построением ошибочной или слишком громоздкой репрезентации проблемной ситуации. В хаотическом смешении классификаций и преобразований не удается выделить релевантные признаки условий. Таким образом, нужно еще раз подчеркнуть, что адекватное понятийное представление проблемной ситуации имеет критическое значение для успешного решения» .

Системы подготовки и воспитания, принятые в европейски ориентированных школах, зачастую отождествляют мышление и сознание или не всегда последовательно проводят различие между ними. При этом иногда предполагается, что само мышление синонимично языку, осуществляется посредством слов, хотя в течение XX века это представление полностью отвергнуто исследованиями. Г. Майер еще в 1908 году, одним из первых тщательно, в том числе и логически, рассмотрел вопрос о специальной логике эмоционального (аффективного) мышления; Л. Леви-Брюль в 1910 году выделил механизмы пралогического мышления, представлявшего собой особую «мыслительную структуру» причем он особо подчеркивал недопустимость рассмотрения первобытного мышления как «наивно логического»; Э. Блейлер, начинавший вместе с Фрейдом, еще в 1912 году разносторонне рассмотрел шизофреническое и аутистическое мышление, как особые формы (сам термин «шизофрения» предложен Блейлером), кроме того, Блейлер особо оговаривает, что «аутистическое мышление во многих отношениях противоположно реалистическому»; К. Гольдштейн в работах 40-х годов XX века рассматривал абстрактное и конкретное поведение, как отражение соответствующих типов мышления; Р. Арнхейм специально анализировал визуальное мышление (термин введен Арнхеймом в 1954 г.); А. Р. Лурия писал о наглядном мышлении, анализируя особенности мышления выдающегося мнемониста (Шерешевского); Б. М. Теплов выделял практическое и теоретическое мышление, как подчиняющиеся различным закономерностям; Г. Линдсей, К. С. Халл, Р. Ф. Томпсон детально анализировали творческое и критическое мышление как качественно разнородные способы интеллектуальной активности.

Такие мыслители XX века как А. Арто, М. Хайдеггер, Ж. Делез, К. Кристева, Ж. Деррида и ряд других, подвергнув критике сциентистский логоцентризм научного языка и стиля мышления, поставили как проблему вопрос о языке поэтического мышления как полноценной альтернативе «неполноценному» языку науки.

Таким образом, мышление и язык не синонимы, а находятся в весьма непростых и до конца не определенных отношениях. Прежде всего, мышление монологично, его логика обеспечивает единство рассмотрения предмета. Можно сказать и так: его логика обеспечивается единством рассматриваемого предмета. А можно сказать и что его моно-логика обеспечена единством действительности, частью которой является само мышление. При этом, реальное мышление человека принципиально полилектично, как минимум диалектично. Это вытекает уже из асимметричной функциональной организации двух полушарий мозга. В одном полушарии (у правшей – левом) расположен речевой центр, точнее центры, одно полушарие мыслит образно, другое вербально. Уже из того обстоятельства, что устная речь закреплена за одним из полушарий, более того, за вполне определенными локальными участками коры мозга (зона Брока и зона Вернике), один из которых отвечает за восприятие речи, другой – за высказывание, ясно, что целостное мышление сложно организовано и не сводится к языковым процессам. Кстати, подобная функциональная асимметрия наблюдается не только у человека, но даже у певчих птиц. За восприятие письменной речи отвечают иные участки мозга, расположенные, кстати, в другом полушарии . Логика целостного мышления и логика языка (высказываний) возможно, не противоречат друг другу, но точно не совпадают.

Соответственно, в современной психофизиологии «различают четыре самостоятельные формы речевой деятельности, две из которых относятся к экспрессивной речи, а именно: устная и письменная речь, а две к импрессивной: понимание устной и понимание письменной речи (чтение). …Каждая из четырех подсистем речи имеет определенную автономность и различные сроки формирования в онтогенезе».  А это означает, что и речь нелинейно организована. Если записать дословно любую устную речь, любой свободно протекающий разговор, то в этом с легкостью можно убедиться.

Всегда, когда мы пытаемся рассматривать процессы многообразно обусловленные, проявляющие себя в различных областях существования, многовекторные, мы с необходимостью переходим от линейного рассмотрения к более сложно организованному. Принцип линейной последовательности, господствовавший на протяжении всей истории европейской науки (идеи эволюции, идеи прогресса) в настоящее время подвергается серьезному пересмотру в рамках теории нелинейных динамик. Нелинейные структуры не могут быть описаны как последовательности, они содержат в своем описании моменты ветвления, многовариантности своего развития, «точки бифуркации», неопределенности.

Нелинейность необходимо рассматривать как одно из основных положений при построении понятия «человек». Так скажем, человеческая жизнь проявляется в дыхании, движении крови, мышечных сокращениях, биохимических процессах, электромагнитной активности, целенаправленном поведении, социальном взаимодействии,  интеллектуальной деятельности и т.д. Все перечисленное и многое другое есть проявления единого процесса, который мы называем человеческая жизнь. Все эти феноменологически проявляемые элементы связаны, но зависимость между ними носит нелинейный характер, многовариантна, хотя в жизни каждого отдельного человека реализуется единственным образом.

Если мы говорим о процессе, то нам приходится говорить о движении и передаче движения в понятии. Движение в понятии – это вектор.  Два вектора задают плоскость рассмотрения, три (не лежащих в одной плоскости) – пространство, множество векторов большее трех (не лежащих в одном пространстве) заставит нас говорить о гиперпространстве. При этом, если мы обнаружим не только движение (векторы) изолированных друг от друга проявлений,  но и их взаимное влияние друг на друга,  то нам придется иметь дело с множеством пространственных представлений, сложно соотнесенных друг с другом или принципиальной нелинейностью.

Если мы говорим о понятии как развивающемся, изменяющемся во времени, то нам необходимо говорить о движении понятия. Движение понятия происходит в теории. Область действия теории для понятия выступает как поле теории. Термин поле употребляется здесь в строгом значении, зафиксированном в любом словаре как «область действия чего-либо».

Теперь нам нужно определить поле, в котором мы оказываемся при анализе мышления как инструмента, используемого для решения стоящих перед нами  задач. Г.П. Щедровицкий, выдающийся отечественный логик и методолог, сказал так: «Если мы хотим изучать мышление, можем ли мы делать это психологически, в принципе? Я отвечаю на этот вопрос резко отрицательно и повторяю вслед за В.В. Давыдовым (правда, он человек осторожный и, сказав это однажды на ученом совете, в работах своих не публиковал), что мышление не может изучаться психологически и самое словосочетание "психология мышления", есть нонсенс: мышление может изучаться только логически, поскольку для этого требуется нормативно правильное образование, – нормативная модель интеллектуального процесса. А что это значит? Это значит, что необходимо создать описание, конструкцию, – сконструировать процесс мышления. Уловить мышление означает сконструировать и представить его нормативную схему. Но ведь это не исследование в естественнонаучном смысле. Если вы теперь спросите, откуда взялось это мышление, вам придется сделать следующий шаг и подвергнуть сомнению всю проблематику психологического управления.

Между тем сталкиваемся мы с образованием принципиально другого рода, с фактом делегирования в индивида того, что порождается человечеством; порождаемое человечеством передается в пользование отдельному индивиду».

Мышление генерируется, индуцируется человеческой действительностью и деятельностью в ней. Оно есть продукт определенного поля. Это поле при внимательном рассмотрении оказывается больше чем предметное поле деятельности, анализу которого посвящено значительное количество работ. Это поле условно можно назвать полем действительности, но о нем ниже.

Это всё под новым углом рассматриваемая проблематика известной психофизической проблемы об отношении мира физических величин и химических реакций с миром психических, интеллектуальных, духовных явлений. Как от одного перейти к другому? «Среди имеющихся решений проблемы наиболее перспективной представляется идея, что психическое и физиологическое – это две сущности одного и того же системного процесса». Вот, кстати, пример того, как при движении в правильном направлении, дается некорректное высказывание, за которым может крыться принципиальная ошибка о двух (или более) сущностях человека. Это проистекает из недостаточной осмысленности авторами психофизиологического исследования, на которых ссылается автор цитаты, оснований и внутренней организации мышления. Очевидно, более правильным было бы говорить о феноменологически различных проявлениях единой сущности (нелинейно организованного системного процесса). Сам этот системный процесс неизбежно предстает как универсальный, пронизывающий все проявления универсума. Эти универсальные характеристики, по словам одного из исследователей, есть «хаос и структура, становление и разрушение; упорядоченность, организация и деструкция, дезорганизация каждого процесса и явления. Парадигма гуманизации и антропоцентрическая концепция потребует внимания наряду с нравственными и идеологическими требованиями к психофизической составляющей индивида. На основании этих знаний можно понять, каким именно способом человек ориентируется в окружающем мире, какие виды жизнедеятельности для него предпочтительнее. И вряд ли можно без знания внутренней структуры индивидуума представить себе дальнейшее становление человека в направлении сверхчеловека (супергенез)».

Уже из этого  становится ясно, что мышление даже как локальная проблема человеческой действительности значительно более многообразно и сложно, чем обыкновенно рассматривается в психологии, логике, и в принципе нетождественно языку. Отсюда ясно, что понятие, которым в реальности оперирует человеческое мышление, нетождественно слову или даже цепочке слов, хотя может выражаться и в словах тоже. В настоящее время говорят также о различных языках, которые использует человек в процессе коммуникации: собственно словесная речь, язык жестов, мимический язык, «язык тела», язык молчания, при этом все эти языки бывают задействованы в ходе коммуникации одновременно. «Было подмечено, что самые разнообразные мыслительные элементы складываются в своей совокупности в единый поток, который подвергается процессам квантования. Поток претерпевает тем самым структурные преобразования, рождая многообразие форм мыслительных актов. В результате динамичности языковой системы поток является одновременно и дискретным и непрерывным».   Здесь, как мы видим, возникает описание процесса мышления как нелинейного образования, проявляющегося на различных областях бытия.

Рассмотрим, каким образом протекают процессы реального мышления и как они отражаются в логике. Если говорить о логике, как науке о законах человеческого мышления, то надо соотнести ее с реальностью, то есть каким-то образом соединить ее с человеком как целостным явлением. Это тоже не так очевидно. «Где-то в середине 60-х годов ХХ века всему московскому психологическому и логическому сообществу стало ясно, что развертывание логических и психологических исследований ставит нас перед расщеплением и дифференциацией предмета. Оформились два принципиально разных предмета исследования: с одной стороны – деятельность, а с другой – человек. И если в том, что касается деятельности (и мышления), мы за счет логических проработок и сопровождающих их психологических экспериментальных исследований знали и представляли, что это такое – деятельность, – то в отношении человека как такового никаких формул и способов описания, никаких разумных представлений ни у кого не было. И, я бы от себя добавил, до сего дня нет».  То есть сохраняется проблема привязки и соотнесения логического и психологического понимания мышления к человеку. Это естественно, потому что проблема человека как проблема метода и языка описания, проблема необходимости перехода от языка описания линейных динамик к языку описания нелинейных динамик на тот момент еще не ставилась как общеметодологическая.

В реальности человек никогда не мыслит изолированный предмет или изолированную сторону предмета, В мышлении всегда предстают все изолированные стороны предмета в их единстве. Даже если перед мышлением предстает фрагмент предмета, оно достраивает его до целостности, пусть мифической, относит его к тому или иному универсальному классу. Только на этом пути человек может удовлетворительным образом соотноситься с реальностью как целостным Универсумом. Если предметом мышления выступает понятие «человек», то речь всегда может идти только о целостном человеке в понятии, а не о фрагментах или отдельных его элементах. При этом подобное дополнение фрагмента до единства существует вне зависимости от степени его отрефлектированности в сознании исследователя. Интересно, что данный тезис находит свое подтверждение в современных исследованиях природы социальных мифов: «Миф можно рассматривать как некую компенсацию и дополнение недостающей, но очень важной для человека информации…. Иногда миф представляет собой символическое выражение вполне реальных ситуаций (выделено мной – А.). Наиболее яркой символикой отличается так называемый социокультурный миф… это связанный с тем или иным этносом миф, который служит источником многочисленных более конкретных мифов индивидуального и коллективного разума.»  Здесь сразу можно поставить вопрос о том, как часто встречается это «иногда», каким образом оно фиксируется на отрезке значений от «исключительно редко» до «всегда».

Само возникновение социальной мифологии, ее объективация и позиционирование себя как научной дисциплины знаменует собой новый уровень понимания процессов реального мышления, включающих  коллективное сознание и коллективное бессознательное.

Анализ социального мифа и сопряженной с ним проблематики сознательного, бессознательного и процессов осознавания приводит исследователя к выводу о структурированности всего смыслового поля современного мышления. «Непроявленные мифы воспринимаются живущими в мифе как единственно возможные, как единственно возможная картина мира и не подвергаются волению переосмысления, сомнения со стороны разума живущих в мифе….

Проявленные социальные мифы представляют фрагменты верований, бытовые предрассудки, тезисы и предпосылки любимой рекламы, общепринятые мнения, попавшие в фокус рассудочного логического препарирования социокультурные мифы, отношение к которым характеризуется амбивалентным ощущением реальности/нереальности….

Явные мифы являются чистыми означающими социальной мифологии, означаемыми которой служат непроявленные и проявляющиеся мифы….

Непроходимой границы между этими тремя группами (непроявленных, проявленных, явных) социальных мифов нет – она подвижна в синхронном и диахронном аспектах, контекстуальна, зависит от мировоззрения человека и репрезентирует тенденцию к отождествлению истинности и переживаемой как видимость реальности в форме кажимости и актуальную сущность социального мифа как пограничного метафизически-логического концепта в смысловом поле реальность – проявленный социальный миф – ложь.»

Таким образом, если мы говорим о целостном человеческом мышлении и его связи с реальностью, то мы с необходимостью должны учитывать наличие мифа как части этой реальности. Это, в свою очередь, следует учитывать при любых попытках определения отношений между реальностью и мышлением. Данная закономерность уже формулировалась в истории философии, так например, у Д. Лукача можно найти такое определение: «Явление, воспринимаемое как действительное, действительно по своим последствиям».  Кстати, именно этот принцип лежит в основе магии, как практики, и подтверждается повседневной практикой, например, психотерапии или рекламы.

Одновременно, само мышление, как оно протекает внутри индивида, всегда реализуется в двух различных состояниях – сознательном и бессознательном. Сознание фиксирует в языковых (линейных) конструкциях только отдельные моменты целостности. Отсюда сознание предстает как нить. Сознание линейно. Фиксация отдельных моментов целостности и есть «пульсация» этой нити.

Сама целостность в своей всеобщности, полном объеме, оказывается сопряжена еще и с областью бессознательного (нелинейных структур). Соответственно «язык есть средство выражения только мгновенных состояний сознания, а не всего того, что есть в целостном мышлении».  При этом обнаруживается, что сознание мыслит отрицание как утверждение ложности высказывания, а бессознательное мыслит отрицание как дополнение в универсальном классе. Бессознательное не может помыслить несуществование, ничто как таковое. Несуществование всегда конкретно, это всегда отсутствие чего-то. Это хорошо иллюстрируется известным требованием к психотерапевтическим формулам внушения, для которых недопустимо наличие отрицательных формул, подсознание все равно перекодирует формулы в утвердительные высказывания. Нельзя в формуле самовнушения сказать: «Я не боюсь». Отрицательное высказывание «я не боюсь» не может быть однозначно представлено конкретным образом утвердительным высказыванием, превращается в пустой знак. Можно сказать: «Я смел, я весел, я уверен в себе, я спокоен». Любое из этих высказываний (и состояний, выражаемых ими) отрицает страх, синонимично отрицанию «я не боюсь», но каждое из них выражает отличное от других состояние. Они не синонимичны друг другу. Из этого вытекает такое важное обстоятельство, что логика реального мышления имеет направленный характер, необратима. Можно перейти от отрицательного высказывания «Я не боюсь» к утвердительному высказыванию «Я спокоен», но нельзя осуществить обратный переход, отрицание для «Я спокоен» («Я не спокоен»), может в утвердительном виде выглядеть и как «Я злюсь», «Я веселюсь», «Я страдаю» и т.п. Таким образом, реальное мышление векторно, необратимо, имеет направленность. В каждый свой момент (при анализе) оно предстает как пучок возможных направлений, единственность выбора из которых обусловлена оператором, целью, интенцией, направленностью мыслителя. Вектор направления, в свою очередь, обусловлен задачей, решаемой мыслителем. В конечном счете – реальностью. Таким образом, реальное мышление, рассмотренное с точки зрения его упорядоченности, может быть представлено как определенная траектория в векторном поле направленностей, возможностей, вариантов движения теории. Траектория, в данном случае, определяется оператором. «…Индивидуальные системы отсчета пространства и времени разных наблюдателей существуют не сами по себе. Как показал Минковский в теории относительности, все они принадлежат единственной универсальной области, которая всем равно принадлежит и представляет собой конгломерат пространства и времени. Последний называется пространство-время. Как же получают разные наблюдатели свое индивидуальное пространство и время? Тем или иным способом отделяя от этого конгломерата пространство-время свое пространство и свое время».

Любое определение предмета есть еще и отделение, тем или иным способом, части от единого. Интересно, что любой предмет, как существующий, предполагает не тождество противоположностей, не самоотрицание и взаимоотрицание, а положительное утверждение существования некоторого универсального класса, внутри которого происходит выделение этого предмета. Соответственно с этим, отправным моментом построения любого определения предмета будет не казуистика тождественности существования и несуществования, бытия и небытия, а простое положительное понятие «всё» или «универсум» (буквально: всеобщее существование). Более того, реальное мышление не может оперировать с несуществованием. Небытие принципиально немыслимо. Может быть только небытие чего-то. Соответственно любое понятие, как отправной момент своего существования для мышления, должно иметь положительное определение.

Таким образом, понятие «человек» должно быть определенным образом соотнесено с понятием Универсума. Из этого общего понятия выводятся любые отдельные понятия, конкретная определенность которых предполагает наличие оператора.

Современный исследователь сформулировал это условие так: «В ходе истории постепенно, но неизбежно меняется определившаяся связка бытие-человек,… будучи всегда взаимосоотнесены друг с другом, каждое из этих понятий влияет на образ другого, да и вообще неправильно здесь считать, что бытие определяет человека или наоборот, так как они возможны только в неразрывном единстве» .

Вскользь заметим, что это традиция русской философии, которая, к сожалению, все еще не получила широкого признания в нашей стране, не стала ведущим типом философствования. Более того, это вообще особенность русского языка, который по своей структуре изначально предполагает наличие оператора, определяющего возможные модальности слов и место их в предложении и, шире, вообще определяющего, дающего определения предметам.

Вернемся к логике. В логике проблема отношений между отдельным понятием и классом очевидной, в самом буквальном значении этого слова, стала в XVIII веке после работ Леонарда Эйлера. Именно Эйлер предложил вариант наглядного представления отношений между понятиями (круги Эйлера) . Это, кстати, фактически попытка формального выражения и анализа иных, несловесных (нелинейных) способов мышления. Важнейшим открытием в логике XIX века было то, что, прежде всего, реальное целостное человеческое мышление оперирует объемами понятий, их переплетениями, суммами и разностями, а сознание и вместе с ним язык, сводят объем к точке, локусу, и , соответственно, способны строить только связанные последовательности, линейные конструкции, которые и выражают себя в цепочках предложений. Это сформулировали в своих работах: Жозеф Жергонн «Эссе о рациональной диалектике» 1816 г., Джордж Бентам «Обзор новой системы логики» 1827 г., Уильям Гамильтон «Лекции о метафизике и логике» 1866 г., и многие другие авторы.  На самом деле – это весьма значимый момент, поскольку при формулировании содержания понятия «человек» мы сталкиваемся как раз не с линейной, а с объемной структурой.