Текст книги "Орда"

Все тут же бросились к окнам и убедились, что на самом деле на еще сером небосклоне на севере появилась бледная точка.

– Полярная звезда, – с важным видом пояснил я.

Старуха злобно зыркнула на меня и прошипела:

– Звезда волхвов. Она приведет их к яслям, где лежит Сын Божий.

Я не стал возражать. Уж больно хотелось есть.

Все вдруг неожиданно пришло в движение. Слуги и тетки забегали из горницы на кухню и обратно, вынося оттуда благоухающие кастрюли, сковородки, чаны, казанки. Через считанные мгновения стол был накрыт, и все домочадцы, как солдаты на плацу, выстроились вокруг него.

Слово взяла бабка Пелагия, как старшая. Она прошепелявила незнакомую мне молитву на тарабарском языке. Потом все начали креститься. Я перекрестился тоже. Вдруг страшной силы удар обрушился на мои руки и грудь. Я поднял глаза и увидел, как старая ведьма опускает свою корявую клюку:

– Бог ничего щепотью не давал. Двумя перстами крестятся. Антихристово отродье!

На помощь пришел Иван.

– Бабуля, не ругайся. Его так воспитали, в такой вере. В чем его вина? Праздник сегодня, грех ругаться.

Последние слова юноши возымели на старуху влияние, и она, опираясь на клюку, похромала к своему стулу.

– Только посадите этого отступника за дальний стол, с дворовыми людьми. Неча ему тут мне глаза мозолить.

– И ты посмел после всего этого появиться мне на глаза!

– Марина Кирилловна кричала так, что ее благородное, холеное лицо пошло красными пятнами. – Ты хоть представляешь, сколько стоило нам с отцом твое поступление в этот институт?! Ведь туда берут только детей дипломатов, министров и олигархов. Чего молчишь, когда тебя мать спрашивает?

Алексей, высокий, накачанный здоровяк восемнадцати лет от роду, стоял, переминаясь с ноги на ногу.

Андрей Александрович специально оставил его с матерью наедине, ибо уже высказал свое негодование по поводу очередной сыновьей блажи – ухода из МГИМО – еще в Москве. А сейчас домработница Клава, до поступления на службу в их дом работавшая медсестрой в Грозненской городской больнице, меняла повязку на ране, которая за время перелета сильно пропиталась сукровицей и плохо пахла.

– Ну, говори же, изверг окаянный, зачем ты это сделал? – взмолилась Марина Кирилловна и зарыдала.

Желваки заиграли на скуластом лице Алексея, он весь побагровел, но промолчал.

«Проклятая аксаковская порода! – подумала Марина Кирилловна сквозь слезы. – Хоть кол на голове теши, все равно будет стоять на своем. Такого истерикой не пробьешь».

Она взяла себя в руки, стерла специальной салфеткой тушь с заплаканных глаз и уже ровным голосом спросила сына:

– Что ты собираешься делать дальше?

Такой стиль оправдал себя. Теперь уже сын стал заискивать перед матерью.

– Ну не мое это, ма. Ты уж прости меня, – виновато произнес он и присел на краешек тахты.

Мать, нанося на лицо какой-то омолаживающий крем, отстраненно, как если бы речь шла о чем-то несущественном, сказала:

– Юриспруденция была не твое, международная экономика – не твое. А что же тогда твое, сын?

Теперь уже настала очередь Алексея Андреевича выражать свои эмоции. Его глаза вдруг загорелись, и он торжественно, как пионер на линейке, произнес:

– Война!

Марина Кирилловна вскочила с тахты как ужаленная.

– Ты что, совсем очумел? Какая такая война?

– Ma, ты, пожалуйста, сядь, успокойся, – парень потянул мать за руку и снова усадил ее на тахту. – Я расскажу тебе все по порядку. Понимаешь, в институте я познакомился с такими клевыми парнями. Они учатся старше меня. И на дипломатов, и на журналистов. Все ребята спортивные. У кого-то черный пояс по дзюдо, кто-то – мастер спорта по вольной борьбе, один даже чемпион Европы по акробатике. Посмотрели на мой первый разряд по боксу, и вообще, что я – парень толковый, и как-то пригласили меня в спортивный клуб «Витязи».

Юноша увидел, как мать встрепенулась, и упредил ее вопрос:

– Ты только не подумай, что эта какая-нибудь мафия, подготовка «быков» для воровских дружин. Нет. Это совсем другое. Это даже никакие не фашисты, не скинхеды, которыми вас пугают по телику. Мама, это люди, которым небезразлична судьба России. Мы просто не можем смотреть, как вы ведете нашу страну к погибели.

– Кто это – вы? – не выдержала и спросила Марина Кирилловна.

На что Алексей, не моргнув глазом, ответил:

– Вы все. И в первую очередь мой дед и твой отец, мама. Ты знаешь, почему я к нему последние полгода не заезжал ни на квартиру в «Алые паруса», ни на его шикарную дачу в Жуковке. Да потому, что противно было. У него в глазах, как на счетчике таксометра в нью-йоркском такси, одни баксы щелкают. У них же, у министров, каждая резолюция, оказывается, свою цену имеет. «Не возражаю» – десять тысяч, «одобряю» – пятьдесят, а «рекомендую к внедрению» – все сто. Сто тысяч долларов, мама. Я, конечно, еще не силен во всех тонкостях чиновничьего мздоимства, может, у этих резолюций и иные формулировки, но суть остается прежней.

Мать молчала, а сын перевел дух и продолжил:

– Отца же я перестал уважать, когда он продал «Инвест» и тоже полез в это болото. Занимаясь компьютерами, он хоть способствовал прогрессу нашей страны, а нефть… Что такое нефть? Забил трубу в скважину и качай ее себе на здоровье для проклятых капиталистов. Минимум затрат, максимум прибыли. Минимум рабочих мест, истерзанные леса, опустошенные недра… Никакой добавленной стоимости. А что делать другим, у которых нет ни деда-министра, ни отца – финансового воротилы? Ты когда-нибудь задумывалась об этом, ма? У нас уже столько продавцов, официантов и проституток, что на всем процветающем Западе такого количества не найдешь. Где наука, мама? Где хай-тек? Где инновационный бизнес? Нет их. И не дадут нам их развить. Запад устраивает сегодняшний порядок, когда он качает из России самое дорогое, что у нас есть: ее ресурсы и ее мозги. И так будет дальше. Мы превратимся в Мексику или Колумбию, если не научимся защищать свои интересы. А защищать их можно только силой. С оружием в руках.

– И что же вы, готовите новую революцию? Не много ли их для бедной России? – съехидничала Марина Кирилловна.

– Не бойся, мама, тебя мы не тронем, – успокоил Алексей. – Мы же сами дети той «пятой колонны», которая разваливает Россию. Мы не станем отцеубийцами, не будем громить приватизированные вами заводы и скважины, не тронем даже фешенебельные бутики. Нет, мама, мы просто сделали свой нравственный выбор. Каждый для себя лично. Мы – дети московской и провинциальной элиты – хотим пойти служить рядовыми в Российскую армию. Обязательно в воздушно-десантные войска и с обязательным условием, чтобы нас после учебки отправили в Чечню. Только так мы можем искупить кровью ваш позор за развал великой страны. Чтобы потом не стыдно было смотреть в глаза соотечественникам, что я, мол, сын такого-то олигарха, нахапавшего миллиарды на разграблении родины.

– А как же реформы и демократия? – развела руками жена бизнесмена. – Или этого всего нет? Я что-то не понимаю.

Теперь Алексей вскочил с тахты и стал нарезать круги по материнскому кабинету.

– Какие к чертям собачим реформы, мамуля! – восклицал он отрывисто. – В Великую Отечественную войну, когда полстраны было оккупировано немцами, падение национального производства составило всего 27 процентов, а за годы ваших «реформ» оно сократилось более чем в два раза. Какая может быть демократия, когда получение депутатского мандата зависит только от толщины кошелька. И это ты называешь демократией? Нет уж, живите сами в такой стране, а я буду воевать за другую!

– Эх, угораздило же меня родиться в дикой стране, – тяжело вздохнул Иван Асташев, когда мы шли по протоптанной в снегу дорожке вдоль берега речки Ушайки, в которой водились огромные хариусы, к ее устью, где она впадала в большую реку Томь. – А так. Жил бы в Санкт-Петербурге или хотя бы в Москве. Томск, как в России Москва, в нашем царстве тоже второй город. И если б мой папаша был, скажем, московским генерал-губернатором, это ж представить себе страшно, сколько бы у меня денег-то было. Я бы сразу карету себе модную завел. Запрягали бы ее только белыми рысаками. И, представляешь, Петруша, подьезжаю я в такой карете в ассамблею или ресторацию, а кучер-то у меня весь в белом, в напудренном парике. Швейцар в ливрее со всех ног бросается открывать дверцу кареты. И вот выхожу я, в генеральском мундире с золотыми аксельбантами, ордена сверкают у меня на груди. Захожу в залу. Кавалеры склоняют головы в почтении, а дамы прямо трепещут и переговариваются меж собой: «Какой красавчик!».

Я шел, скрипя валенками по свежему, выпавшему за ночь снегу и думал о том, как могут отличаться дети от своих родителей. Отец – рубака, воевода. Ему, кроме баталий да его терема, ничего в жизни больше не нужно. А сын вот совсем другой. Видать, материнская кровь в нем взяла верх, и потянуло его к роскошной жизни, дворцам да фонтанам.

– А позволь полюбопытствовать, любезный мой Иван Васильевич, каково состояние у твоего батюшки? – как бы ненароком спросил я.

– Ты про деньги, что ль? – простодушно переспросил Иван.

Я утвердительно кивнул головой и добавил:

– А еще, сколько душ крепостных? Может, какие-нибудь заводики или мануфактуры Василий Афанасьевич имеет.

– Ну, крепостных у нас нет. Царь того не велит. А дворовых людишек с десяток наберется.

– Да, не велико состоянице-то, – посочувствовал я.

Тут товарища моего такая обида взяла, что он даже схватил меня за грудки.

– Ты говори, да не заговаривайся, офицеришка. У отца моего два железных завода на Урале и три рыбных фактории на океане. А приискам золотым и серебряным несть числа. Только папаша их пока на секретной карте держит. Боится, что государь в казну заберет, потому и не разрабатывает. И в Сибири, и в Америке. Да вообще, они с иркутским воеводой всю Америку до самой земли Калифа промеж собой поделили. А там богатств… Только вот янки, французы, испанцы всякие лезут. Пока отбиваемся. А ежели прогоним Романовых обратно в Европу, представляешь, как царь моего батю озолотит. Слышал, наши Яицкий городок взяли. Скоро Оренбург падет, и тогда весь юг у Екатерины голым станет.

Мы уже вышли на берег большой замерзшей реки, где, со слов моего провожатого, вот-вот должны были начаться интересные состязания, но я все же успел закончить наш разговор:

– Относительно последних твоих слов, Иван Васильевич, я имею очень большие сомнения. Нет у Татарии такой силы, которая бы могла противостоять армии Ее Императорского Величества. И я склонен полагать, что не Орда возьмет Петербург и Москву, а семеновцы и преображенцы войдут в Тобольск и Томск. И тогда моя помощь тебе может очень пригодиться. Я почему про состояние батюшки твоего спрашивал? Ведь в империи деньги – всего полдела, их надо еще умело ко двору представить. В России все от должности зависит. Если есть у тебя должность, то и деньги у тебя имеются. А нет чина – извините, богатеть не положено. И лишь тот может быть богатым, кто верных людей среди чиновников имеет. Иначе можно всего лишиться. А можно и зажить на широкую ногу в Москве или даже Санкт-Петербурге, как ты мечтаешь. И пусть приказчики да управляющие порядок блюдут на твоих заводах и приисках, а денежки тебе будут капать. Правда, и в государеву казну тоже.

Тем временем представление начиналось. На оба берега Томи вывалила уйма народу. Некоторые – самые отважные и безрассудные – даже столпились на льду, чем вызывали законное возмущение береговых зрителей. По словам Ванюши, население Томска в ту пору составляло почти восемь тысяч душ. Из них добрая половина сейчас окружала ледяное ристалище.

Нам повезло. На правом – высоком – берегу Томи раскинули шатер для местной знати. Поскольку мой спутник принадлежал к самой верхушке здешнего общества, толпа ворчала, но расступалась, пропуская нас к шатру. Пропустили нас и стражники – два здоровенных татарина, завернутых в расшитые золотом халаты, в смешных шлемах с конскими хвостами, с кривыми саблями и круглыми жестяными щитами.

В шатре народу было немало, но поменьше, чем на улице. Весь асташевский «теремок», как его ласково называли горожане, за исключением бабки Пелагии, а также городской голова князь Черкасский со своим семейством (женой и двумя дочерьми на выданье), архиерей и мулла, богатые люди Томска – купцы Шумиловы, Петр и Михаил, Коломыльцев, Мыльников, Серебрянников, а также Калина Касимов, единственный из купцов неславянской внешности. Как мне потом удалось выяснить у Ивана, он был бухарцем.

На речной лед стали съезжаться конники. Пересчитывая их, я сбился на пятом десятке. Среди них были и татары, и русские, и еще какие-то здешние аборигены. Особенно поразили меня лошади. Здесь они были не такие, как в России. У нас беговые лошади – это ласточки, ее только отпусти, она сама полетит. Эти же не были чистых кровей, но по выносливости, резвости и силе превосходили наших. Наездники лихо гарцевали на льду, демонстрируя собственную удаль и стремление победить в заезде. Вдруг все семь томских церквей разом ударили в колокола, и лошади лавиной сорвались, подняв снежно-ледяную пыль. Вскоре наездников нельзя было разглядеть в этой искрящейся на солнце взвеси. Толпа загалдела и заулюлюкала от восторга. А сверкающее облако все уносилось от нас дальше и дальше, пока окончательно не скрылось с глаз за речной излучиной.

– И на какое расстояние заезд? – полюбопытствовал я у Ивана.

– Пока лошади из сил не выбьются. До последнего наездника, усидевшего в седле.

Его ответ вызвал у меня недоумение, и я спросил еще раз:

– Но ведь так можно долго ждать? Зрителям ведь будет не интересно?

На что сын воеводы меня успокоил:

– На такой скорости лошади долго не выдержат. Солнце еще в зените будет, когда на санях привезут победителя. А пока нас ждет забава покруче. Ты на реку смотри.

И впрямь, на льду возникло еще большее оживление, чем перед заездом. Как на параде, а точнее, при наказании шпицрутенами, друг против друга выстроились две шеренги московитян. Только в одной из них Были русские, а в другой – татары. Все в легких рубахах, некоторые даже без них, несмотря на крепкий мороз. Мне так и в тулупе было не жарко. Поэтому я смотрел на них, поеживаясь.

– Сотня на сотню, – пояснил мне Иван.

– Эх, невтерпеж! – раздался за моей спиной громкий рык.

Я обернулся и увидел, как купец Коломыльцев, верзила и Буян, скидывает со своих богатырских плеч бобровую шубу и говорит Касимову:

– Айда, брат Калинушка, тряхнем стариной, покажем, кто первый купец на томской земле.

Бухарец хитро улыбнулся, но встал, снял свой золотой, утепленный войлоком, халат и ударил рукой по руке Коломыльцева в знак согласия:

– Айда, брат!

Но не успели эти двое покинуть шатер, как обиженный возглас остановил их:

– А я?

Это купцу Серебрянникову поохотилось почесать кулаки.

– А у тебя нет соперника, Алексашка. Посему отдыхай, – урезонил коллегу Коломыльцев.

Но от Александра Ивановича избавиться было не так-то просто. Он подскочил к одному из охранников-татар, обнял его и, ничего не говоря, посмотрел тому в глаза. Татарин тут же избавился от халата, шлема, сабли и щита, и, закатывая у рубахи рукава, побежал вслед за купцом на реку.

Господи, что тут началось! Отродясь такого не видывал. Двести мужиков молотят друг друга на чем свет стоит. И ни возгласа, ни вскрика, ни всхлипа. Лишь только уханье и аханье, а еще треск рвущихся рубах и поломанных костей. Что меня поразило в этой потешной баталии: никто – ни русские, ни татары – не бил друг друга по лицу и не пинал ногами, а ежели кто падал, того вообще больше не трогали.

Через полчаса на арене не осталось и половины бойцов, через час дрались всего восемь человек, и трое из них были моими знакомцами – купцами из нашего шатра. Первым из них пал Александр Иванович. Лысый кузнец-татарин так дал ему под дых, что Серебрянников, ойкнув, опустился на колени. Потом и Касимов пал. Тут уж Коломыльцев постарался, уделал его своим кулачищем. Осталась последняя пара – купец против кузнеца. Они еще долго метелили друг друга по бокам, потом отбежали в разные стороны каждый шагов на пять и с диким криком «Ура!» ринулись навстречу. Столкновение их могучих тел было такой силы, что мне показалось: лед на Томи вот-вот проломится. Потом они еще несколько мнгновений стояли друг против дружки, как бы удивленные, и рухнули на лед разом.

К ним сразу подбежали ранее выбывшие из схватки бойцы. Стали обтирать снегом их окровавленные туши. Откуда-то появилась бутыль с водкой. Победителей приподняли, поднесли каждому по полной до краев чарке. Выпив, те вскоре пришли в себя, обнялись, как друзья, и трижды поцеловались.

Это послужило знаком начала веселья для всей толпы. То там, то сям засновали лоточники с кренделями, пирогами и бутылями. И хоть цена на водку и закуску у них, по сравнению с шинками, кусалась, народ не жадничал, а вовсю выпивал и закусывал.

А лучших кулачных бойцов уже подводили к нашему шатру. Городской голова князь Черкасский, за отсутствием воеводы, приготовился награждать победителей. Стражники поставили перед ним большой ларец, более похожий на сундук. Кузнецу из толпы выбросили его малахай, а Коломыльцеву раскрасневшаяся от пережитых чувств наша тетка Елена протянула его соболью шапку. Черкасский под одобрительный гул народа наполнил каждый из головных уборов золотыми монетами.

Мне подумалось, если уж за выигрыш в кулачных боях здесь отваливают столько денег, какой же тогда богатой должна быть эта страна? Украдкой, пока зрители в шатре ликовали, я взглянул на Мари. Она была такой хорошенькой в своей лисьей шубке, но задумчивой. Может быть, думала о том же, что и я. Почувствовав, что на нее смотрят, девушка обернулась и, уловив мой взор, полный обожания и восхищения, приветливо улыбнулась, обнажив белоснежные зубки.

Иван товарищески хлопнул меня по плечу, мол, не увлекайся. Я намек понял и стал, как все, рукоплескать самым стойким драчунам.

А там u лучшего наездника привезли. Им оказался тоже сын купца – Михаилы Шумилова. Что тут началось в нашем шатре! Счастливый отец бросился с объятиями к избитому Коломыльцеву, на котором еще не всю кровь вытерли, и давай его тискать. А когда сынка его подвели к шатру, трудно было узнать в этом заснеженном, озябшем до костей наезднике, с одежды которого свисали сосульки, купеческого отпрыска. Парню князь также отсыпал шапку золота. А счастливый отец тут же объявил собравшимся, что во всех его шинках сегодня первую чарку водки гостям в честь сей знаменательной победы будут подавать бесплатно. Коломыльцев объявил про две дармовые чарки в своих заведениях, на что Шумилов ответил тремя. Кулачный боец поддержал его. Этим щедрость купцов ограничилась.

Дикая страна!

* * *

– Христос воскрес!

– Воистину воскрес!

Марина Кирилловна и Лариса Ивановна троекратно якобы расцеловались, едва прикоснувшись щекой к щеке, ибо губы у той и у другой были накрашены.

Мужчины просто крепко пожали друг другу руки. И пошли в дом.

На этот раз стол был накрыт в гостиной, где, несмотря на довольно теплый, солнечный день, какие обычно выдаются на Пасху, был растоплен камин. Но в помещении было нежарко, ведь работал и кондиционер.

Аксакова отметила перемены в Кирееве. Она не видела его больше месяца. После смотрин он еще пару раз приходил заниматься с Аленкой, а после сказал, что девушка готова по истории к поступлению в любой ведущий вуз страны, он оставил ей список необходимой литературы, с которой желательно еще ознакомиться, свои же уроки он считает лишней тратой денег и времени.

Сейчас, одетый в серую шерстяную тройку от «Хьюго босс», небесно-голубую рубашку из чистого хлопка, в дорогом галстуке, он походил на преуспевающего европейского бизнесмена, но никак не на учителя истории из Сибири. Да еще прическа.

Обычно взъерошенный, теперь же он был модно подстрижен. Парикмахеру удалось стильно выделить наметившуюся седину на висках. Настоящий джентльмен! Не то что некоторые.

Ее муж сегодня значительно проигрывал бывшему репетитору. Во-первых, он был в обыкновенном свитере. К тому же перекошенный и кособокий: левое плечо заметно выше правого. Понятно, что из‑за наложенных бинтов. Во-вторых, кислая мина. Да, может быть, и больно, но при гостях можно же было взять себя в руки хоть на час!

Марина Кирилловна также обратила внимание и на метаморфозы, произошедшие с Ларисой Ивановной. Ее подруга заметно преобразилась. Причем в лучшую сторону. Из ее облика исчезла некая недоделанность, неестественность, столь часто присущая женщинам незамужним. Состояние постоянного поиска, в котором в течение уже многих лет пребывала госпожа Лебедь, теперь сменилось умиротворенным довольством и самоуверенностью. Аксакову это раздражало, можно сказать больше – бесило. Ей было тяжко лицезреть, насколько элегантно и гармонично сидит на ее подруге светло-бежевый брючный костюм. Раньше Лариска такой ни за что бы не надела. Свободного покроя, не стесняет движений, ничего негде специально не оголяет. Но вот это самое безразличие к тому, как воспримут тебя окружающие, особенно мужчины, и придавало костюму столь обворожительный шарм. Тот, кто придумал эту одежду, – талантливый и наверняка очень дорогой заграничный кутюрье, мыслил именно так.

В джинсах и легкой маечке без рукавов от «Труссарди» Марина Кирилловна чувствовала себя не в своей тарелке, ибо ее туалет на порядок уступал наряду подруги.

Она была в курсе, что Киреев практически живет у Лариски, но вещи свои из общежития к ней не перевозит. На что подруга ей постоянно жаловалась. А Марине Кирилловне ее слова были, как бальзам на душу.

– А как поживает Любаша? – спросила хозяйка Владимира Валерьевича нарочито громко, чтобы слышала Лариска.

– Кто такая Любаша? – встряла в разговор любопытная подруга.

И Марина Кирилловна с нескрываемым торжеством ответила:

– А ты у Володи спроси.

Лариса Ивановна повернулась к своему мужчине и повторила вопрос теперь уже лично ему.

Надо отдать должное выдержке Киреева, он почти не смутился и спокойно ответил:

– Это моя соседка по общежитию. Насколько мне известно, она поживает в настоящий момент неплохо. Собирается замуж за водителя маршрутного такси.

Госпожу Лебедь ответ явно не удовлетворил. Но она поняла смысл Маринкиного вопроса и с ядовитостью, на какую способна только уязвленная женщина, смерила хозяйку дома испепеляющим взглядом.

Но здесь появились дети, и пикировка двух дам отошла на второй план. Страховщица повосхищалась, как они выросли и повзрослели, особенно Алешенька. Она даже подошла к юноше и демонстративно погладила его по спине, сказав при этом «Богатырь!». Про Аленку она ничего не сказала. Да и та, в свою очередь, смотрела на Юлькину мать неласково и никак не могла взять в толк, что мог найти Владимир Валерьевич, человек со вкусом, в этой жеманной и неумной старухе.

Пасхальный стол у Аксаковых был на уровне. Тетя Клава постаралась от души. Даже Марина Кирилловна, что случается чрезвычайно редко, приняла участие в приготовлении некоторых блюд. А Аленка раскрасила яйца масляными красками под хохломскую роспись.

После разбития пасхальных яиц, а также торжественного поедания их и пасхального кулича, собравшиеся стали просто выпивать и закусывать. Мужчины налегли на «Абсолют», а женщины остановили свой выбор на мартини. Лишь только Аленке, как еще несовершеннолетней, Клава, дежурившая на протяжении всего застолья на кухне, с разрешения матери приготовила легкий коктейль со льдом из апельсинового сока и мартини. Алексею тоже родители предложили чего-нибудь поменьше градусом, но молодой человек настоял на водке, взяв обязательство не гнаться за старшими и ограничивать себя в выпитом.

После третьей или четвертой рюмки Аксакова, как всегда в обществе своего ученого коллеги, потянуло на любимую тему.

– Как продвигается работа над диссертацией? – как бы невзначай поинтересовался он у Киреева.

– Спасибо. Все нормально, – последовал холодный ответ. – Сдал Могилевскому черновик.

– Это уже интересно, – зашевелился Андрей Александрович. – И какую же роль сыграло сибирское казачество в войне с Пугачевым?

– Самую что ни на есть активную, – уклончиво ответил гость.

Аксакова такой ответ явно не удовлетворил, и он велел сыну разлить еще по одной.

– За правду, совесть и справедливость, – провозгласил тост Андрей Александрович.

– Полностью тебя поддерживаю, отец, – высказал свое мнение Аксаков-младший и допил водку, оставшуюся от предыдущего тоста.

Киреев же едва пригубил налитое.

– Значит, ты, Володька, сдрейфил, передумал идти наперекор официозу, смирился и решил защитить дежурную кандидатскую диссертацию. Она будет пылиться где-нибудь в архиве мертвым грузом, и никто в нее никогда не заглянет, даже из любопытства, потому что ничего нового там нет, – вынес свой вердикт Андрей Александрович.

– А ты думал, что я, как протопоп Аввакум или Джордано Бруно, пойду на костер не за свои, заметь, а за твои бредовые идеи?! – вспылил историк и выскочил из‑за стола.

Научный диспут явно перерастал в нечто более серьезное, грозящее непредсказуемыми последствиями. Женщины испуганно смотрели на мужчин, оставив обсуждение весенней коллекции Версаче, и явно недоумевали по поводу причин, вызвавших такую бурю эмоций.

– Пойдем на веранду, Галилео Галилей, покурим и спокойно обсудим возникшую ситуацию, – предложил хозяин дома.

Алексей, сгоравший от любопытства, увязался за старшими. Он тоже уже курил.

– У меня к тебе всего пять вопросов. Ответишь – правда на твоей стороне, замешкаешься – она где-то в другом месте, – начал разговор по душам Андрей Александрович.

Киреев промолчал.

– Первый вопрос: зачем Наполеон, великий стратег, как безумный рвался в Москву, когда царь и правительство находились в Петербурге? Достаточно было взять столицу, и война была бы выиграна. Он Бородине положил половину своей армии. Чтобы посидеть в древнем московском Кремле?

Владимир Валерьевич выпустил изо рта клубок ароматного дыма от сигареты «Мальборо» и рассмеялся:

– Ты же знаешь, Андрей, что великие люди иногда совершают вещи, для понимания нас, простых смертных, недоступные.

– Это не ответ, а лишь изящный уход от ответа, – констатировал Аксаков и продолжил. – Вопрос второй: зачем Петру Первому понадобилось переносить столицу в Санкт-Петербург? Нужен был портовый и торговый город на Балтике, окно в Европу, но столицу-то зачем было переносить в топи и болота? Московский климат гораздо для жизни приятней.

Киреев загасил сигарету и коротко сказал, что ответил и на этот вопрос в первый раз.

– Ладно. Идем далее, – не унимался неугомонный вопрошатель. – Почему Екатерина Вторая именно в 1775 году начала проводить губернскую реформу?

– Возникла историческая необходимость упорядочения управления империей.

– А почему именно в этот момент, а не годом раньше?

– Я понимаю, к чему ты клонишь, Андрей. Но ты сам-то не допускаешь мысли об обыкновенном совпадении? – ответил вопросом на вопрос Киреев.

– Не слишком ли много совпадений? – в свою очередь спросил хозяин дома и задал свой четвертый вопрос: – А скажи-ка мне, ученый муж, почему это испанцы, португальцы, голландцы, британцы, французы – в общем, все цивилизованные народы Европы – огнем и мечом завоевывали свои колонии? А у нас, прямо как в сказке, по щучьему велению, по моему хотению, раз – и припала к империи половины Азии, от Урала до Чукотки, да еще чуток Америки прихватила. Ужель такие бравые казачки были у Ермака Тимофеевича, что пятью сотнями смогли справиться со всеми народами и племенами, населявшими Великий Лес и Великую Степь?

Владимир Валерьевич закурил новую сигарету и ответил усталым голосом, давая понять, что данный разговор ему явно наскучил:

– Мы, кажется, касались как-то этого вопроса. Я думал на эту тему и единственное объяснение этого феномена вижу в дальновидной, продуманной колонизаторской политике российских правителей.

Аксаков картинно вздохнул и вымолвил:

– Теперь уже в вашей исторической версии и слово «феномен» появилось. А теперь объясните мне, пожалуйста, господин хороший, несколько таких «феноменов» из времен царствования Ивана Грозного. Если вас, конечно, не затруднит. Самый красивый собор в Европе стоит на Красной площади в Москве и построен он в честь какого-то юродивого калеки – Василия Блаженного. Феномен. Царь Иван Четвертый, по официальной версии, был женат семь раз, тогда как православная церковь разрешала всего четыре брака. Феномен. Иван Грозный то является великим стратегом: берет Казань, выигрывает Ливонскую войну, то сходит с ума и начинает мочить своих подданных: развязывает опричнину, громит свой же российский город Новгород. Феномен. Несколько раз отрекается от престола. Его опять венчают на царствование. Сажает на трон какого-то безродного татарина Симеона Бекбулатовича. Сплошные феномены…

Историк не сдержался и заливисто захохотал, потом обнял университетского товарища за плечи и процитировал:

– Умом Россию не понять, аршином общим не измерить…

Молчавшего доселе Алексея задели эти слова, он очень не хотел, чтобы последнее слово осталось за гостем, поэтому спросил отца:

– Пап, а ты сам-то что думаешь по этому поводу?

– Это будет длинная история. И если вы готовы ее выслушать, то без выпивки нам тогда не обойтись.

Сына и гостя Андрей Александрович проводил в библиотеку, усадил их в кресла поудобнее, сам же на минутку заглянул в гостиную, извинился перед дамами за долгое отсутствие и проинформировал их, что оно продлится еще некоторое время. Затем, прихватив начатую бутылку водки, блюдо с какой-то закуской и три рюмки, еще раз извинился и удалился.

Лекция господина Аксакова по российской истории № 3

– Брак – дело ответственное, господа. Никогда не женитесь, не подумавши, иначе можете оказаться в такой же ситуации, в какую попал царь Иван IV. И хотя Анастасия Романовна Захарьина, видимо, была очень хороша собой, но терять из‑за нее голову царю явно не следовало. Тем более, допускать к управлению государством ее родню. К тому же баба она оказалась весьма сварливая, родила мужу двух сыновей, Дмитрия и Ивана, а потом так допекла бедного их отца, что тот умом двинулся от разных придирок и пошел по Москве дурачиться, народ веселить. За что и кличку получил Васьки Блаженного. Василий – по-гречески «базилевс», царь, значит. А детей-то его родня поделила. Старший Димка попал в руки бабкиной по отцу родни – Глинских. А младший Ванька остался при матери, в роду Захарьиных-Романовых. Пока Дмитрий был жив, царство не лихорадило. Русские дружили с татарами и другими инородцами, населявшими страну, а на Запад смотрели с недоверием и опаской. Но случилась трагедия: десятилетний Дмитрий, купаясь в реке, утонул. Тогда на царство венчается его брат Иван Иванович. К власти впервые приходят Романовы и Захарьины, чьи земельные вотчины на Псковщине, и они уж больно ориентируются на Запад. Другим же знатным ордынским боярам такая политика не нравится. И Романовы развязывают в стране настоящий террор. Первый виток опричнины. Новгородская трагедия. Массовые казни неугодных бояр. И такой беспредел творится почти десять лет. Пока оставшимся в живых боярам эта кровавая вакханалия окончательно не надоела и они не заставили Ивана отречься от престола. А на трон возвели, похоже, его престарелого дядю – сына Иван Третьего – Симеона, который, венчаясь на царствование принял имя Иван. Теперь уже ордынцы начинают разделываться с западниками. На арену выходят такие личности, как Малюта Скуратов и Василий Грязной. Вновь пошли в ход дыбы и плахи. Гражданская война продолжается. Иван-Симеон умирает, и власть переходит к его сыну Федору. Не было никакого грозного царя, была грозная эпоха, когда власть переходила от одной партии к другой. Пойдем далее. Официальная версия считает царя Федора Ивановича бездетным. Однако мне почему-то думается, что у него был наследник, и звали его Борис. Только нам он известен как узурпатор, не имеющий права на власть, под фамилией Годунов. Не сестрой Борису была Ирина Годунова, а матерью – законной женой царя. А далее все более или менее известно. Судьба Годунова трагична, как и судьба его наследника Федора. Убит сразу после рождения. К власти приходят Шуйские, Голицыны, Романовы. В стране начинается смута, которая длится восемь лет. Ибо жив еще один законный наследник престола – царевич Дмитрий, сын Ивана Ивановича. Официальная история выводит его под именем Гришки Отрепьева. Чего вы хотите – отребье! Какой из него царь? Лжедмитрий Первый погибает, но откуда ни возьмись появляется Лжедмитрий Второй – Тушинский вор. Но почему-то и жена первого «самозванца» Марина Мнишек, и мать его Мария Нагая признают в нем законного наследника престола. Начинается охота за ним. Романовы достигают своего – царевич гибнет. Но вот жена его, польская аристократка, почему-то ведет себя странным образом после гибели мужа. Она не бежит в Европу к своей родне с малым сыном на руках, а наоборот, направляется в прямо противоположную сторону – на восток, на Волгу, в Астрахань. Под прикрытием атамана Заруцкого. А может быть, своего мужа Дмитрия? Но и здесь их настигают противники. Заруцкого посадят на кол, Марина закончит свои дни в тюремном застенке, а «воренка» повесят на Спасских воротах. А был ли мальчик? Или, может быть, он чудом уцелел. Через пятьдесят лет после восшествия первого Романова на русский престол именно на Волге начинается очередная масштабная гражданская война, дошедшая до нас как восстание Степана Разина. А еще через век вновь на восточных рубежах империи разгораются новые сражения, якобы с мятежным казаком Пугачевым. И вновь просвечивается идеологическая обработка – Пугало, Пугач…