Текст книги "Семейство Холмских. Часть пятая"

Глава V

Да, будетъ съ неба миръ тебѣ,

Раскаянія плодъ!

Желаньямъ частымъ и мольбѣ

Богъ щедро подаетъ.

Неизвѣстный.

Но возвратимся опять въ Пріютово. Бѣдная Катерина почти всю ночь проплакала, и посылала нѣсколько разъ справляться: не пріѣхалъ-ли ея мужъ? Софья также рано проснулась, и съ горестію услышала, что Аглаевъ еще не пріѣзжалъ. Горничная дѣвушка, одѣвая ее, успѣла сообщить, что посланный къ нему возвратился, и разсказывалъ, что засталъ барина пьянымъ; что онъ всю ночь проплясалъ съ бабами, и наконецъ упалъ безъ чувствъ на полъ…. «бѣдная, бѣдная Катинька!» думала Софья – «нѣтъ никакой надежды помочь тебѣ! Ты погибла безвозвратно, и одна смерть только можетъ прекратить страдальческую жизнь твою!»"

Свіяжская долго проговорила съ другомъ своимъ, Холмскою, о бѣдственномъ положеніи Катерины. Она узнала, что Аглаевъ, кромѣ того, что никогда почти не бываетъ дома, но и во время кратковременныхъ возвращеній своихъ пріѣзжаетъ не на радость, a на новое горе Катерины; что онъ обходится съ нею весьма дурно, безпрестанно придирается, говоритъ грубости, и увозитъ послѣднія деньги, которыя она, кое-какъ, собираетъ, для содержанія себя и дѣтей.

Въ мрачномъ расположеніи, и съ печальными лицами, собрались всѣ пить чай. Однакожъ каждая изъ присутствовавшихъ по возможности, старалась притвориться и казаться спокойною, чтобы не увеличить горести бѣдной Катерины. Съ распухшими отъ слезъ глазами, безмолвная, она сидѣла уже, съ дѣтьми, въ гостиной.

Софья сдѣлала еще новое, весьма непріятное открытіе, что впрочемъ было неизбѣжнымъ слѣдствіемъ разстройства семейной жизни Аглаевыхъ. Она замѣтила, что дѣти были чрезвычайно избалованы; въ особенности-же крестница ея, Соничка, была самая своевольная, капризная дѣвчонка; при малѣйшемъ противорѣчіи кричала, ревѣла во все горло, топала ногами и приходила въ какое-то изступленіе. Мать, по слабости своего здоровья, и чтобы поскорѣе только унять дочь свою, дѣлала все, что ей хотелось. Въ продолженіе утра Софья видѣла неоднократные опыты своевольства крестницы своей, и слабости ея матери. Замѣтивъ все это, она рѣшилась, во время пребыванія y сестры, заняться особенно исправленіемъ крестницы.

Несчастный Аглаевъ проснулся на другой день утромъ, съ сильною головною болью. Хотя онъ пилъ разсолъ и квасъ, но ничто ему не помогало; всю внутренность жгло y него отъ пунша и ерофеича. Шампанскаго, и другихъ хорошихъ винъ, уже давно не давалъ ему хозяинъ его.

По обыкновенному примѣру пьяницъ, Аглаевъ просилъ убѣдительнѣйше, чтобы ему дали, на похмѣлье, чаю съ ромомъ. "Вотъ еще – давать тебѣ рому!" сказалъ Вампировъ. "Стоишь-ли ты того? Всякая дрянь лѣзетъ нынѣ въ порядочные люди, всякому давай лучшаго и дорогаго; можешь и съ простою водкою напиться, да и то – ежели дадутъ!" – "Правда, правда!" – подтвердилъ Шурке. – "Однакожъ, такъ и быть, ежели пропляшешь по вчерашнему, то я выпрошу тебѣ рому." – До пляски-ли мнѣ теперь! Такъ болитъ голова, что мочи нѣтъ! Но, полно шутить; пожалуста, велите дать мнѣ рому! – "Вотъ еще! Сталъ умничать! Говорятъ тебѣ попляши, a то и ничего не дадутъ." – Что за вздоръ! Эй, человѣкъ! подай мнѣ рому! – "Не подавай!" сказалъ Вампировъ. – Да что, братецъ, за глупыя шутки? – "Нѣтъ никакихъ шутокъ, a просто ничего не дадутъ, пока не будешь плясать."– Чортъ васъ возьми! Вѣдь въ самомъ дѣлъ не дадите ничего, a моей мочи нѣтъ! – "Точно не дадимъ; графинъ съ ромомъ сей часъ сюда принесутъ, но ты будешь смотрѣть, a не пить, пока не пропляшешь." Страсть къ пьянству до такой степени усилилась въ Аглаевѣ, что онъ готовъ былъ на все. – Нѣчего дѣлать! – сказалъ онъ – отъ васъ видно не отдѣлаешься! – послѣ того пустился въ присядку, по вчерашнему. Шурке и Вампировъ снова помирали со смѣху. Въ это время вошелъ Змѣйкинъ. "Что это? Ужь ты, пьяница, успѣлъ нарѣзаться съ позаранку?" сказалъ онъ. – Какое: нарѣзаться! Моей мочи нѣтъ – надобно опохмѣлиться, a вотъ эти злодѣи не хотѣли дать мнѣ рому, пока я не буду плясать. – "Да, братецъ, теперь ему можно дать," отвѣчалъ Шурке – "онъ выплясалъ, и мы ему обѣщали," – Полно, что вы господа! Онъ опять напьется пьянъ, a ему надобно сей часъ ѣхать, представлять комедію. Одѣвайся, братецъ – продолжалъ Змѣйкинъ, обращаясь къ Аглаеву. – Дрожки тебѣ готовы. Да смотри-же, поправься, разжалобь старуху, выхлопочи денегъ, для заплаты мнѣ по векселю, a не то, смотри, худо будетъ: я тебя, и съ плаксою, женою твоею, выгоню изъ деревни! И то, кажется, довольно долго жду я. Ты самъ знаешь, что срокъ прошелъ.

Вексель, по счетамъ Змѣйкнна перешелъ къ Вампирову, и онъ уже давно представилъ его ко взысканію. По личному уваженію Исправника къ Катеринъ и по жалости къ несчастному ея семейству, Пріютово тайно отъ нея было описано, и скоро наступалъ уже послѣдній срокъ, къ продажѣ съ аукціона. Но она ничего не знала….

"Воля твоя," отвѣчалъ Аглаевъ, "а моей мочи нѣтъ: дай опохмѣлиться, хоть чашки двѣ выпить съ ромомъ! – Не дамъ, говорятъ тебѣ, не дамъ; ты опять напьешься, a тебѣ давно пора ѣхать! – "Да, полно, братецъ, шутить, и такъ чай простылъ!" – Какая шутка! Я тебѣ серьезно говорю: не дамъ! – "Чортъ васъ всѣхъ возьми! сказалъ съ сердцемъ Аглаевъ, и вышелъ вонъ. Насилу, почти на колѣняхъ, выпросилъ онъ y буфетчика стаканъ ерофеичу, и потомъ возвратился одѣваться.

"Ахъ! пьяница! Ужъ успѣлъ нарѣзаться!" вскричалъ, съ досадою, Змѣйкинъ. Кто тебѣ поднесъ? Отъ тебя такъ и несетъ простымъ виномъ!" – Выпилъ, таки выпилъ! – отвѣчалъ Аглаевъ. – Я говорилъ тебѣ, что моей мочи нѣтъ, и что мнѣ надобно опохмѣлиться. – "Принесите этому скотинѣ крупы" – продолжалъ Змѣйкинъ – "чтобы онъ заѣлъ запахъ отъ вина. Экая пьяница! съ глазъ спустить нельзя! Да одѣвайся, по крайней мѣрѣ, поскорѣе – провались ты отсюда!"

Аглаевъ началъ одѣваться. Плать еего, и безъ того изношенное, было замарано, не вычищено, борода не брита, волосы всѣ въ пуху, бѣлой галстукъ его былъ запачканъ и жилетъ во многихъ мѣстахъ изодранъ…. "Какъ отпустить его такою чучелою?" – сказалъ Змѣйкинъ. – "Нѣчего дѣлать! Принесите ему старый мой фракъ и бѣлое бѣлье! Садись, пьяница, садись уродъ! Надобно тебя выбрить и расчесать волосы!" Каммердинеръ Змѣйкина все это сдѣлалъ. Хотя принесенное платье не совсѣмъ было впору, но, по крайней мѣрѣ, Аглаевъ походилъ въ немъ на человѣка. "Посмотри-ка: да онъ препорядочный сдѣлался молодецъ!" сказалъ Шурке. – И въ самомъ дѣлѣ! – прибавилъ Змѣйкинъ – парень хоть куда! Ну, обернись, пройди по комнатѣ! Какъ-же ты будешь кланяться? Что будешь ты говоришь?

У Аглаева отъ ерофеича опять кружилась голова; онъ забавлялъ почтенныхъ собесѣдниковъ своихъ, представляя въ лицахъ, какъ будетъ подходить къ ручкѣ дамъ, принимая на себя смиренный видъ. Часа два продолжалась вся эта комедія. Наконецъ Змѣйкинъ вынулъ часы. "Посмотрите, какъ мы заболтались съ этимъ дуракомъ – скоро 11 часовъ! Ну, пошелъ, пошелъ, пора тебѣ ѣхать! – Ахъ, да! Постой-ка, постой, молодецъ – вѣдь чего добраго! Ты, пожалуй, готовъ дорогою заѣхать въ кабакъ. Надобно освидѣтельствовать, нѣтъ-ли y тебя денегъ?" говорилъ Змѣйкинъ, осматривая его карманы. – Какія деньги! Ужь я, по милости вашей, давно въ глаза ихъ не видалъ – возразилъ, съ неудовольствіемъ, Аглаевъ, выходя изъ комнаты. – "Да на что тебѣ дураку деньги? И безъ нихъ ты всякій день сытъ и пьянъ!" – Постой, постой – закричалъ Вампировъ въ окно, въ то время, когда Аглаевъ садился на дрожки – вернись назадъ – я дамъ тебѣ стаканъ рому! – Аглаевъ слѣзъ съ дрожекъ. "Попробуй-ка вернуться, ежели хочешь быть битымъ!" закричалъ Змѣйкинъ. – Однакожъ Аглаевъ вошелъ опять въ комнату; но Змѣйкинъ вытолкнулъ его въ шею, велѣлъ посадить его насильно на дрожки и кучеру тотчасъ ѣхать.

Увы! точно справедливо: ce n'est, que le premier pas, qui coùte (только первый шагъ труденъ)! Какъ скоро и какъ ужасно усовершенствовался Аглаевъ на поприщѣ разврата! человѣкъ хорошаго рода, дворянинъ, мужъ прелестной женщины, отецъ семейства, не глупый и довольно образованный, имѣя вѣрный кусокъ хлѣба, какъ быстро прошелъ онъ всѣ степени порока! Все промоталъ, повергнулъ свое семейство въ самое бѣдственное положеніе, и къ довершенію всего сдѣлался пьяницею, поступилъ въ званіе шута – къ разбойникамъ, которые его ограбили!

Всякій близокъ къ паденію, кто не имѣетъ душевной силы, съ первымъ движеніемъ возникающей страсти, преодолѣть себя при самомъ началъ.

Аглаевъ образумился дорогою. Дѣйствіе ерофеича по немногу прошло, и ужасное, во всѣхъ отношеніяхъ, положеніе его представилось ему въ настоящемъ видѣ! Слезы невольно потекли изъ глазъ его; онъ не зналъ, какъ показаться домой, что ему дѣлать и чемъ оправдаться въ медленности своей, когда уже безъ малаго сутки зналъ онъ о пріѣздѣ своей благодѣтельницы? хотѣлъ было онъ во всемъ признаться, и рѣшительно перемѣнить образъ жизни; но думалъ, что нельзя ему не только надѣяться, но и желать даже, чтобы заплатили за него около сорока тысячь рублей, должныхъ имъ Змѣйкину. Разсуждая далѣе, онъ принялъ рѣшительное намѣреніе отдать деревню за долгъ свой, поручить жену и дѣтей великодушію родныхъ ея, a самому вступить въ службу, хотя въ должность y частныхъ людей, отказывать себѣ во всемъ, и совершенно исправиться въ своемъ поведеніи. Мысль эта воспламенила его. Въ немъ оставались еще нѣкоторыя искры добра, и въ это время онъ точно готовъ былъ на всякія пожертвованія и усилія. Но изъ всѣхъ страстей самая тяжелая къ преодолѣнію есть пьянство. Страсть эта непреоборимо вкоренилась въ немъ, и самыми быстрыми шагами привела его къ погибели.

Передъ обѣдомъ пріѣхалъ онъ домой; засталъ жену и дѣтей, также и Софью къ гостиной; старушки, обѣ, чувствуя себя не очень здоровыми, ушли въ свою комнату полежать. Съ робостію и весь покраснѣвъ, подошелъ Аглаевъ къ рукѣ Софьи; потомъ поцѣловалъ онъ съ нѣжностію свою жену. "Что ты, мой другъ, такъ блѣдна?" сказалъ онъ ей. "Видно не очень здорова. Я самъ себя не весьма хорошо чувствую, и отъ того вчера никакъ не могъ пріѣхать." Софьѣ извѣстна была причина его медленности; притомъ-же и самое лицо Аглаева, багровое, развратное, и помутившіеся глаза, изобличали его. Она не могла скрыть своего негодованія, и съ презрѣніемъ посмотрѣла на него. Аглаевъ догадался; желая скрыть смущеніе свое, подошелъ онъ къ дѣтямъ, поцѣловать и приласкать ихъ; но отвыкнувъ совсѣмъ отъ него, и видая его очень рѣдко, они испугались, и заревѣли во все горло. Катерина велѣла нянѣ поскорѣе вынесть ихъ изъ комнаты и отправляться гулять. Въ это время Холмская и Свіяжская вошли въ гостиную. Аглаевъ, опять весь покраснѣвъ, подошелъ къ нимъ. Холмская съ видомъ упрека, a Свіяжская съ состраданіемъ смотрѣли на него, и онъ еще болѣе смѣшался, нечаянно увидѣвъ себя въ зеркалѣ. Фракъ Змѣйкина былъ ему узокъ и коротокъ; вообще прежняго Аглаева узнать было невозможно. Софья, не видавъ его очень давно, смотрѣла на него съ неописаннымъ отвращеніемъ – такъ пьянство его преобразило. Все лицо Аглаева было покрыто какъ будто какимъ-то багровымъ лакомъ; на лбу и на носу были y него прыщики; передніе зубы выпали; онъ такъ постарѣлъ и подурнѣлъ, что самъ ужасался, когда глядѣлъ на себя въ зеркало.

Передъ обѣдомъ, по обыкновенію, подавали водку, которой Аглаевъ прежде никогда не пилъ, и слуга прошелъ было мимо его. Онъ хотѣлъ и теперь, по крайней мѣрѣ при гостяхъ своихъ, не пить, но никакъ не могъ преодолѣть себя, воротилъ слугу, и выпилъ большую рюмку. Прежде всегда наблюдалъ онъ вѣжливость, подавалъ руку дамамъ, и велъ ихъ за столъ, но теперь не отважился подойдти къ Свіяжской, и въ то время, когда всѣ пошли въ залу садиться за столъ, онъ догналъ слугу и выпилъ еще рюмку водки. Послѣ этихъ пріемовъ, Аглаевъ нѣсколько ободрился, и началъ было говорить, но всѣ замѣтили послѣдній его подвигъ, и это всѣхъ поразило. Жена его насилу удерживала слезы свои; грустно было смотрѣть на нее, и никто не имѣлъ духу отвѣчать на его слова. Разговоръ перервался, и Аглаевъ смѣшался еще болѣе. Однакожъ Сантуринское вино, котораго онъ прежде не любилъ и не могъ пить подвинулъ Аглаевъ къ себѣ и осушилъ цѣлую бутылку.

Грустный и молчаливый обѣдъ продолжался недолго; никто почти ничего не ѣлъ, кромѣ Аглаева, который, въ замѣшательствѣ, не зная самъ что дѣлать, накладывалъ себѣ полныя тарелки. Общее молчаніе нарушалось иногда крикомъ и своевольствомъ маленькой Сонички, которая просила то того, то другаго, и не слушалась матери; только строгій взглядъ Софьи укрощалъ ее.

"Дурно, очень дурно!" сказала Свіяжская, войдя, вмѣстѣ съ Холмскою, въ свою комнату, послѣ обѣда. "Плохая надежда на исправленіе его; онъ предался пьянству, и послѣ этого ничего добраго ожидать нельзя." – Злодѣй! извергъ! – отвѣчала ей Холмская, заливаясь слезами. – Можно-ли было предвидѣть такое ужасное несчастіе для бѣдной моей Катиньки? Она недолго проживетъ, и что будетъ съ несчастными ея сиротами! – "Сиротамъ Богъ помощникъ," отвѣчала Свіяжская. "Но, другъ мой, не должно отчаяваться, a надобно дѣйствовать. Ежели мы не успѣемъ отвратить его совсѣмъ отъ пьянства, то, можетъ быть, съ помощію Божіею, хотя нѣсколько удержимъ его отъ гласнаго посрамленія. Можетъ быть, отведемъ его отъ шайки гнусныхъ разбойниковъ, въ которую онъ теперь попалъ. Словомъ – надобно дѣйствовать до послѣдней крайности, и не унывать." – Нѣтъ! я не имѣю никакой надежды, и ничего хорошаго не предвижу – продолжала Холмская. – За что страдаетъ эта невинная мученица? Одна только смерть можетъ прекратить ея несчастія. – "Послушай, мой другъ: не надобно гнѣвить Бога своимъ роптаніемъ. Будемъ ожидать всего хорошаго отъ неизреченной Его милости. Несчастія, въ здѣшней жизни переносимыя безъ ропота и съ терпѣніемъ, открываютъ намъ путь къ вѣчному блаженству. Впрочемъ, ежели говорить всю правду," прибавила Свіяжская, "то не совсѣмъ оправдываю я и Катерину. Она завлечена была страстною и слѣпою привязанностію своею къ ребенку, и забыла, что y нея есть другія обязанности. Разумѣется, такого страшнаго несчастія я не ожидала; но въ первый пріѣздъ мой, когда они жили такъ спокойно и благополучно, что сердце радовалось смотря на нихъ, я предупреждала Катерину, говорила что страсть ея къ ребенку, хотя весьма извинительная, будетъ имѣть дурныя послѣдствія. Ежели-бы она не предалась совершенно этой привязанности, и не забывала, что мать, въ тоже время и супруга, ежели-бы она умѣла раздѣлять чувства и любовь свою уравнительно къ двумъ, равно драгоцѣннымъ для нея предметамъ, мужу и дочери, то предупредила-бы большія бѣдствія. Притомъ-же, ежели-бы она была въ полной мѣрѣ разсудительна, то зная легкомысліе, безхарактерность и вѣтренность своего мужа, не отпустила-бы его одного въ Москву, и сама вошла-бы въ устройство его дѣлъ; слѣдовательно, не допустила~бы мошенника-стряпчаго такъ нагло обмануть его, отвела-бы отъ шайки другаго рода разбойниковъ, которые такъ безсовѣстно ограбили его, и довершили тѣмъ, что споили его съ кругу. Но что дѣлать! Прошедшаго не воротишь; надобно теперь дѣйствовать, соображаясь съ настоящими обстоятельствами. Сего-же дня, вечеромъ, буду я говорить съ нимъ откровенно. Онъ еще не совсѣмъ потерялъ стыдъ. Это подаетъ хотя нѣкоторую надежду на исправленіе его."

Софья и Катерина остались въ гостинной съ Аглаевымъ. Онъ курилъ трубку, и не зналъ, съ чего начать разговоръ Софья не могла преодолѣть своего унынія, она вязала, въ подарокъ жениху своему, кошелекъ; нѣсколько разъ хотѣла положить работу свою и начать разговоръ, но – никакъ не могла собраться съ духомъ. Слезы Катерины текли крупными каплями на ея шитье въ пяльцахъ. Аглаевъ все это видѣлъ, тяжело вздыхалъ, и также не находилъ что говорить. Подобное положеніе было слишкомъ тяжело. Катерина сказала наконецъ, что чувствуетъ себя дурно, и отправилась въ спальню. Софья послѣдовала за нею.

Оставшись одинъ, Аглаевъ не зналъ, что ему дѣлать, съ тоски пошелъ въ чайную, велѣлъ экономкѣ подать наливки, выпилъ съ горя двѣ большія рюмки, и отправился къ себѣ въ кабинетъ, спать.

Въ шесть часовъ разбудилъ его каммердинеръ, объявляя, что тетушка Прасковья Васильевна хочетъ говорить съ нимъ, и ожидаетъ его въ саду, въ бесѣдкѣ. Онъ поспѣшилъ одѣться, и съ трепетомъ, съ сильнымъ біеніемъ сердца, отправился, какъ будто на страшный судъ.

"Садись, любезный Петръ Ѳедоровичъ," сказала Свіяжская. "Я все знаю, и не буду упрекать тебя. Угрызеніе совѣсти и раскаяніе твое очень замѣтны. Но Богъ милосердъ, и прощаетъ тѣхъ, кто относится къ Нему съ чистымъ покаяніемъ и твердымъ намѣреніемъ исправиться." – Я извергъ, я не заслуживаю милостей Божіихъ – отвѣчалъ, съ горькими слезами, Аглаевъ;– я погубилъ себя и все невинное мое семейство! – "Все это правда, но не должно предаваться отчаянію," продолжала Свіяжская. "Я съ тѣмъ пріѣхала, чтобы помочь вамъ, и устроить по возможности ваши дѣла. Будь откровененъ со мною, любезный другъ, и разскажи мнѣ все чистосердечно: кому и сколько ты долженъ? Когда сроки уплаты? Словомъ – не скрывай отъ меня ничего." – Что заниматься мною! Я человѣкъ совершенно погибшій – отвѣчалъ Аглаевъ, рыдая и задыхаясь отъ слезъ. – Но будьте великодушны – продолжалъ онъ, бросаясь передъ Свгяжскою на колѣни – не покиньте несчастной жены моей и дѣтей. Мнѣ лично уже рѣшительно ничѣмъ помочь нельзя! – "Опять говорю тебѣ, любезный другъ: не предавайся отчаянію, и надѣйся на милость Божію. Будь откровененъ со мною. Можетъ быть, тебѣ тягостно и совѣстно на словахъ объяснить мнѣ въ настоящемъ видѣ твое положеніе. Напиши, сдѣлай реэстръ долгамъ твоимъ, и отдай его мнѣ, завтра утромъ, здѣсь-же наединѣ. Но интересъ дѣло послѣднее. Положеніе ваше устроить съ этой стороны я беру на себя. Будемъ говорить о другомъ, гораздо важнѣйшемъ. Вспомни, любезный Петръ Ѳедоровичъ, что y тебя жена и дѣти, и что ты подвергаешься величайшей отвѣтственности передъ Богомъ въ томъ, что они несчастливы. Сдѣлай усиліе надъ собою, слѣдствія котораго будутъ благотворны, собственно для тебя и для всего семейства твоего. Оставь шайку разбойниковъ, которые, кромѣ того, что совсѣмъ тебя ограбили, но и нравственно ведутъ къ совершенной погибели. Разсмотри самъ хладнокровно, что это за люди, и чѣмъ должна окончиться безразсудная связь твоя съ ними." – Очень чувствую всю справедливость сужденій вашихъ – отвѣчалъ Аглаевъ, продолжая горько плакать;– самъ вижу, что они погубили меня! – "Ежели самъ видишь, то сдѣлай надъ собою усиліе, оставь общество этихъ мерзавцевъ, возвратись къ своему семейству, и ты оживишь жену свою. Еще ты имѣешь всю возможность жить спокойно и счастливо. Повѣрь, мой другъ, что исполненіе обязанностей ведетъ насъ, самымъ ближайшимъ и благонадежнымъ путемъ, къ истинному благополучію, a coвращеніе съ этого пути влечетъ къ непремѣнной погибели." – Клянусь вамъ всѣмъ, что есть свято – вскричалъ Аглаевъ, тронутый до глубины души, и убѣжденный кротостію, нѣжностію и справедливостію сужденій Свіяжской – призываю самаго Бога во свидѣтели, что вѣкъ нога моя не будетъ y этихъ злодѣевъ! Я прерываю навсегда знакомство и всякія сношенія съ ними, и никуда изъ дома отлучаться не буду. Богъ милостивъ Онъ подкрѣпитъ меня въ твердомъ моемъ намѣреніи исправиться и заслужить передъ доброю, несчастною женою моею всѣ сдѣланныя мною ей огорченія! – "Да укрѣпитъ тебя милосердый Создатель въ благихъ намѣреніяхъ твоихъ!" отвѣчала Свіяжская, утирая слезы свои. "Пойдемъ, пойдемъ поскорѣе всѣхъ обрадовать твоими хорошими чувствами. Ты распространишь общую радость." Она подала ему руку, и повторила, чтобы онъ къ завтрашнему утру приготовилъ реэстръ долгамъ своимъ. "А что касается до починокъ въ домъ вашемъ и исправленія прочихъ строеній," прибавила Свіяжская, "объ этотъ не безпокойся. Я сегодня утромъ уже послала въ городъ за подрядчикомъ, и все это устрою. Словомъ, все будетъ хорошо, ежели только ты твердо исполнишь свое намѣреніе, и рѣшительно оставишь шайку этихъ развратныхъ людей."

При входѣ въ гостиную, куда собрались всѣ пить чай, не было надобности разсказывать о слѣдствіяхъ разговора. На лицѣ Свіяжской сіяла радость, и она безъ словъ все объяснила. Аглаевъ бросился со слезами цѣловать руки жены своей, просилъ у нея прощенія, и повторялъ клятву исправиться, оставить общество Змѣйкина, и посвятить всю жизнь свою на то, чтобы изгладить прежніе проступки свои. Съ тѣмъ-же обратился онъ къ старой Холмской и Софьѣ, и имъ повторялъ тоже. У него, самого спало тягостное бремя съ сердца. Онъ имѣлъ точно всѣ наклонности къ добру, и въ продолженіе жизни своей нѣсколько разъ уже раскаявался и принималъ рѣшительное, непоколебимое намѣреніе быть хорошимъ супругомъ, отцомъ семейства и честнымъ человѣкомъ. Къ несчастію по безхарактерности и недостатку силы душевной, не могъ онъ преодолѣть влеченія страстей, и безпрестанно совращался съ истиннаго пути. Но, главнѣйшее – онъ не имѣлъ подкрѣпленія отъ самаго близкаго къ нему человѣка. Жена его способна была только страстно любить, и не имѣла никакой твердости душевной. При самомъ малѣйшемъ неудовольствіи, ничѣмъ болѣе она не могла пособить горю своему, кромѣ слезъ. Всякая, иногда самая ничтожная, не стоящая вниманія бездѣлица, заставляла ее плакать. Притомъ-же она предалась совершенно и исключительно страстной привязанности своей къ старшей дочери, забыла, что y нея есть другія обязанности, и чрезъ то нечувствительно потеряла уваженіе и любовь мужа, который, самъ того не замѣчая, становился постепенно всякій день къ ней холоднѣе. Заключимъ: Катерина имѣла доброе, нѣжное, чувствительное сердце, но весьма мало разсудительности. Впрочемъ; это такое качество, которымъ одарены очень немногія женщины.

Скорое и столь неожиданное раскаяніе Аглаева всѣхъ оживило и распространило общую радость. Жена, съ восторгомъ и слезами, цѣловала его; сестра и мать съ неизъяснимымъ удовольствіемъ смотрѣли на примиреніе ихъ; но всѣхъ счастливве была Свіяжская. Ей всѣмъ были обязаны, и Холмская, схвативъ насильно руку ея, цѣловала со слезами, называя ее благодѣтельницею и Ангеломъ-хранителемъ всего семейства.

Вечеръ прошелъ нечувствительно, съ большою для всѣхъ пріятностію, a къ довершенію всего и Соничка не капризничала, и согласилась плясать подъ разстроенное фортепіано, на которомъ кое-какъ играла Софья. Аглаевъ наслаждался-бы въ полной мѣрѣ счастіемъ своимъ, ежели-бы воспоминаніе прошедшей жизни не отравляло его радости. Онъ горько раскаявался, что не умѣлъ устроить себя, поддался такъ глупо обману, и лишилъ себя истиннаго, достойнаго человѣка благополучія въ здѣшнемъ мірѣ – семейственной, спокойной, независимой жизни. Онъ проклиналъ виновниковъ своего бѣдствія – Фрипоненкова, Лукавину, Удушьева, Змѣйкина, и прочихъ; сожалѣлъ, что не послушался Радушина, и не уѣхалъ тотчасъ изъ Moсквы съ остававшимся y него капиталомъ. Тяжело вздыхалъ онъ, но – поправить ничѣмъ уже было невозможно! Передъ ужиномъ слуга подалъ ему водку, и онъ отказался. "Напрасно отказываешься," сказала Свіяжская;– "одна только неумѣренность пагубна, a передъ обѣдомъ и ужиномъ выпивать по рюмкѣ, тому, кто привыкъ, не можетъ быть вредно.

На другой день Аглаевъ всталъ рано, чтобы сдѣлать реэстръ долгамъ своимъ. Онъ написалъ, сколько былъ долженъ въ уѣздный городъ купцамъ, за взятые y нихъ товары и припасы, помѣстилъ другіе мѣлочные долги свои, всего тысячь до шести, но не имѣлъ духу объявить, что онъ долженъ еще Змѣйкикину около сорока тысячь. Онъ думалъ, что это поразитъ Свіяжскую и опять нарушитъ общую радость. Долго размышлялъ онъ, и наконецъ рѣшился подождать, не сказывать Свіяжской, въ надеждѣ убѣдить Змѣйкина на значительную уступку. Ему неизвѣстно было, что вексель его перешелъ уже въ руки Вампирова и представленъ ко взысканію. Аглаевъ предполагалъ, уладивъ съ Змѣйкинымъ письменно, тогда увѣдомить Свіяжскую и просить ея пособія. Съ сими мыслями одѣлся онъ и пошелъ въ садъ, гдѣ благодѣтельница ихъ семейства, по вчерашнему условію, ожидала его.

"Ну, что? Готова-ли твоя записка?" спросила она. – "Какъ? Только всего ты долженъ?" – продолжала Свіяжская, прочитавъ реэстръ и бросивъ на Аглаева проницательный взглядъ. "Я просила тебя быть откровеннымъ – пожалуста, скажи мнѣ всю правду!" – Я все написалъ – отвѣчалъ Аглаевъ, покраснѣвъ. Свіяжская догадалась, и не желая еще болѣе усиливать его замѣшательства, удовольствовалась на первый случай этимъ признаніемъ.

"Все будетъ заплачено" – сказала она, положивъ записку въ свой ридикюль. "Пойдемъ пить чай – насъ дожидаются."

У всѣхъ были спокойныя и веселыя лица, и тѣмъ болѣе еще, что Софья получила, съ нарочнымъ изъ Москвы, другое письмо отъ жениха своего, въ которомъ онъ увѣдомлялъ, что мачиха его, отъ нетерпѣнія уѣхать поскорѣе изъ Петербурга, вновь занемогла; но что теперь ей опять гораздо лучше, и, рѣшительно, черезъ нѣсколько дней они выѣзжаютъ. Письмо это было наполнено изъясненіемъ страстной любви, повтореніемъ прежняго, что нѣтъ человѣка счастливѣе Пронскаго во всемъ мірѣ, и клятвами посвятить Софьѣ всю жизнь. Разумѣется, такого рода письма пріятно получать невѣстѣ, a къ довершенію радости, и пламенная Пронская, въ длинномъ письмѣ своемъ къ Софьѣ, называла ее Ангеломъ, милою дочерью, единственнымъ другомъ; описывала ей, что она сначала занемогла очень легко, но болѣзнь ея усилилась болѣе отъ нетерпѣнія поскорѣе увидѣть Софью и довершить благополучіе сына. Софья была въ полной мѣрѣ счастлива, прочитавъ эти письма. Холмская также, съ душевнымъ удовольствіемъ, получила милое и почтительное письмо отъ будущаго своего зятя. Онъ приписывалъ и къ Свіяжской, и къ Аглаевымъ, очень умно, вѣжливо, и по родственному. Всѣ были довольны имъ, хвалили его, и поздравляли Софью. Она сердечно благодарила всѣхъ, въ особенности-же Свіяжскую, со слезами цѣлуя ея руку.

Вскорѣ послѣ того подали Аглаеву записку отъ Змѣйкина. Онъ съ негодованіемъ прочиталъ, и въ первомъ движеніи кинулъ записку на полъ, потомъ поднялъ, и хотѣлъ разорвать. – "Постой, любезный Петръ Ѳедоровичъ!" сказала Свіяжская. "Поступай съ нами по родственному и будь чистосердеченъ. Ты видишь, что мы тебя любимъ, желаемъ тебѣ добра и принимаемъ истинное въ тебѣ участіе. Имѣя полную къ намъ довѣренность, и, для собственнаго твоего блага, ничего безъ совѣта нашего не дѣлай. Дай сюда полученную тобою записку." – Право, тетушка, мнѣ совѣстно показать вамъ, что эти мерзавцы осмѣлились написать. Но, я самъ кругомъ виноватъ, войдя въ связь съ ними! Впрочемъ, это такая глупость, что отвѣчать ничего. – "Ежели ты никакой неблагопристойности, то дай – мы прочтемъ въ слухъ." – Неблагопристойностей нѣтъ никакихъ, но, еще повторяю вамъ, въ высшей степени глупость! – отвѣчалъ Аглаевь, подавъ записку, которую Свіяжская прочитала въ слухъ. Вотъ эта записка: "Дьяволъ! долголи ты будешь возиться съ своею старухою? Ты вѣдь такъ глупъ, что ежели не научишь тебя, то въ вѣкъ не поймешь, какъ тебѣ надобно говорить съ нею. Просто, подойти къ ней, и скажи: Je vous aime, je vous adore – que voulez vous encore (я люблю, я обожаю васъ – чего-жъ вы еще хотите?). Она отъ роду не слыхивала такого объясненія, и, вѣрно, на первый случай отсчитаетъ тебѣ, по крайней мѣрѣ, сто тысячь. А ежели она хоть немного заумничаетъ, то знаешь-ли что сдѣлай? Отступи нѣсколько шаговъ назадъ, потомъ подойди, съ молодецкою, что называется, закачкою, и воскликни ей: Коли любишь, такъ скажи, a не любишь, откажи! послѣ этого тотчасъ получишь деньги. Впрочемъ, дѣлай, что хочешь, только пріѣзжай къ намъ поскорѣе; да, смотри, не съ пустыми руками, a то да будетъ тебѣ стыдно! Одна тетушка надула тебя, какъ пошлаго дурака; отмсти за нашъ полъ, "обмани молодецки хоть эту старуху. Мы соскучились безъ тебя; отъ ѣды насъ всѣхъ отбило, бражка въ горлышко нейдетъ! На что такъ милымъ быть? Безъ шутокъ: пріѣзжай, братъ, поскорѣе; a ужъ не буду отказывать тебѣ въ ромѣ – пей, сколько душѣ угодно! Преданный тебѣ, Змѣйкинъ съ компаніею."

"Мерзавцы! бездѣльники!" сказалъ Аглаевъ, съ негодованіемъ. "До какой степени унизился я, войдя въ сношенія съ такими людьми!" онъ изорвалъ записку въ мѣлкіе куски, и отдалъ человѣку, приказывая возвратить присланному отъ Змѣйкина, и сказать ему, чтобы онъ впредь никогда не осмѣливался писать къ нему такихъ гадостей.

"Это до такой степени глупо," сказала Свіяжская, взявъ y человѣка лоскутки изодранной записки, и бросивъ ихъ въ каминъ, что сердиться невозможно. Скажи просто посланному, что отвѣта не будетъ. Этотъ случай можетъ и долженъ послужить тебѣ въ пользу" – прибавила она, обращаясь къ Аглаеву. "Онъ доказываетъ тебѣ, что закоренѣлые развратники неспособны понимать никакого благороднаго и хорошаго чувства – A ты, любезный другъ, ты, мужъ, отецъ семейства – вступилъ съ ними въ такую короткую связь!"…

Въ тотъ-же день, къ вечеру, явился подрядчикъ изъ города. На Аглаева возложено было осмотрѣть, вмѣстѣ съ нимъ и записать все, что нужно было гдѣ починить и поправить. Дня два осматривалъ онъ, и торговался съ подрядчикомъ; потомъ, когда приступили къ дѣлу, онъ взялъ на себя надзоръ за работою, былъ занять, и время шло нечувствительно. Пить онъ почти совсѣмъ пересталъ; прежняя веселость его возвратилась; здоровье жены поправилось, и дѣти привыкли къ нему. Онъ былъ-бы совершенно счастливь, если-бы долгъ Змѣйкину и воспоминаніе о прошедшихъ дурныхъ поступкахъ не тяготили его.