Текст книги "Семейство Холмских. Часть пятая"

"На другой день, утромъ, напившись чаю, всѣ мы пошли одѣваться, чтобъ ѣхать къ обѣднѣ. Я велѣлъ запрягать экипажи. Жена моя, бывши всегда богомольна, не хотѣла пропустить начала обѣдни, т. е. часовъ, притомъ-же она хотѣла пройтиться, и отправилась, съ дочерью, пѣшкомъ. Но лишь только, проводивъ ее, успѣлъ я войдти къ себѣ въ кабинетъ, вдругъ слышу ужасный шумъ и крикъ – подбѣгаю къ окну – вижу, что крестьяне мои, и бабы, собравшіяся близь господскаго дома, чтобы идти къ обѣднѣ – бѣгутъ съ воплями и стонами въ разныя стороны! Вижу также скачущихъ на лошадяхъ мужиковъ, съ дубинами, и среди ихъ одного, распоряжающаго этимъ нашествіемъ! Что можно мнѣ было подумать? Кажется, ничего другаго, что разбойники вторгнулись въ мое имѣніе. Мысль эта тѣмъ болѣе казалась вѣроятною, что въ нашей сторонѣ появилось тогда много бѣглыхъ, и недалеко отъ меня, въ лѣсу, ограбили они одного моего сосѣда. Сказывали даже, что они нападаютъ открыто на нѣкоторыя деревни. Послѣ этихъ слуховъ, всегда были y меня въ кабинетѣ, на стѣнѣ, два заряженныхъ пистолета, и сабля, чтобы въ случаѣ нападенія была какая нибудь защита. Я схватилъ пистолеты, каммердинеру моему приказалъ взять саблю, и выбѣжалъ на дворъ. Тутъ мнѣ попалась Форрейторская лошадь, которую вели запрягать. Я вскочилъ на нее, и поскакалъ. Между тѣмъ на шумъ выскочили дворовые мои люди, изъ своихъ избъ. И y меня была, точно такъ-же, какъ и y всѣхъ Русскихъ помѣщиковъ, большая дворня – куча лакеевъ, кучеровъ, поваровъ, мастеровыхъ, всего человѣкъ болѣе пятидесяти. Всѣ они бросились, верхами и пѣшкомъ, съ ружьями, съ дубинами, кто съ чѣмъ попало: но я, не дожидаясь никого, устремился прямо на Атамана, какъ мнѣ казалось, этой разбойнической шайки, мужика, который распоряжалъ нашествіемъ. "Наглый мошенникъ! нападать среди дня!.. Сей часъ сдавайся, или я тебя убью!" кричалъ я, подставивъ къ нему пистолетъ. Онъ быль мертвецки пьянъ; что-то такое началъ мнѣ говорить, и ударилъ меня, бывшею въ рукахъ его, нагайкою; я – спустилъ курокъ, и онъ повалился съ лошади на землю…. Выстрѣлъ обратилъ вниманіе прочихъ разбойниковъ, которые преслѣдовали по полю моихъ крестьянъ, и били ихъ. Всѣ бросились было на меня, но увидѣвъ, что мои люди приближаются ко мнѣ на помощь, я поскакалъ къ нимъ, a разбойники, окруживъ Атамана своего, взяли его на руки, положили въ близъ стоявшую тѣлегу, запряженную тройкою, и поскакали въ лѣсъ. Между тѣмъ люди мои подоспѣли ко мнѣ, и просили позволенія преслѣдовать разбойниковъ въ лѣсу. Но я почиталъ уже довольно достаточнымъ и то, что отражено нашествіе. Соображая притомъ, что преслѣдовать и ловить въ лѣсу, гдѣ разбойники, вѣроятно, разсыпались, было-бы опасно, велѣлъ я людямъ воротиться, и хотѣлъ тотчасъ дать знать въ городъ о такомъ, необыкновенномъ y насъ въ Россіи, происшествіи, a самъ спѣшилъ скорѣе домой, чтобы успокоить жену и гостей моихъ.

"Первый предметъ, поразившій меня при входѣ въ комнаты, былъ – дочь моя, въ ужасныхъ судорогахъ! Гувернантка, няня, и нѣкоторые изъ родныхъ, хлопотали около нея. Я спросилъ торопливо: отъ чего сдѣлались съ нею судороги. "Отъ испуга," отвѣчали мнѣ. – Да гдѣ жена? Сохрани Богъ, ежели она увидитъ дочь въ такомъ положеніи – и, не дожидаясь отвѣта, пошелъ я далѣе. Въ гостиной вижу всѣхъ родныхъ моихъ въ большомъ смущеніи. "Гдѣ жена?" спросилъ я, испуганный ихъ видомъ. – Она въ спальнѣ – не очень здорова – сказали мнѣ – подожди, не ходи къ ней; она, кажется, уснула теперь…. Въ это время выбѣжала жена моего брата, блѣдная, съ разстроеннымъ лицомъ. Она сказала что-то мужу своему, и тотъ стремглавъ побѣжалъ изъ комнаты. "Что все это значитъ? Гдѣ жена моя?" вскричалъ я въ отчаяніи. – Ничего; авось, дастъ Богъ пройдетъ: она чрезвычайно растревожилась; въ глазахъ ея было все это нашествіе – отвѣчала жена моего брата. – Крикъ, вопли, стоны крестьянъ, a болѣе всего поразила ее Лизанька, съ которою отъ испуга сдѣлались судороги; ихъ обѣихъ безъ чувства принесли въ комнаты. Теперь, слава Богу, она опомнилась. Только боимся мы, чтобы она не выкинула, и для того сказала я, чтобы, какъ можно поскорѣе, послали въ городъ за бабушкою и за лекаремъ. Но, мнѣ кажется, ты хорошо сдѣлаешь, ежели войдешь къ ней. Увидѣвъ тебя, она успокоится.

Я нашелъ ее лежащею въ постелѣ, и чрезвычайно слабою. Но при взглядъ на меня, она оживилась, румянецъ покрылъ ея щеки. – "Это ты, мой другъ?" сказала она. "Слава Богу, что ты живъ!" Я бросился на колѣни передъ ея постелью, и обливалъ слезами руки ея. – "Не безпокойся, мой другъ! Мнѣ, слава Богу, лучше – продолжала она слабымъ голосомъ. – "Что Лизанька? жива, или уже нѣтъ ея на свѣтѣ? Не скрывайте отъ меня, друзья мои: я Христіанка, и, съ Божіею помощію, перенесу и это горе; мнѣ уже не въ первый разъ хоронить дѣтей." – Слезы потекли изъ ея глазъ. Мы призывали Бога во свидѣтели, что Лиза жива, и что ей лучше. – "Вѣрю, вѣрю вамъ," сказала она. Между тѣмъ она чрезвычайно страдала, мученія усиливались. Потихоньку молилась она, и потомъ, когда чувствовала нѣкоторое облегченіе, просила меня беречься, не предаваться отчаянію, возложить всю надежду на милосердаго нашего Создателя – Но муки ея дѣлались часъ отъ часу нестерпимѣе. "Другъ мой, другъ мой, друзья мои молитесь, молитесь за меня! О Боже! подкрѣпи меня! Но нѣтъ, нѣтъ! силы мои ослабѣли; я чувствую, что мнѣ недолго жить! Пошлите поскорѣе за Священникомъ." Всѣ рыдали, суетились, бѣгали, я былъ въ какомъ-то ужасномъ оцѣпенѣніи, ничего не чувствовалъ, ничего не понималъ, и самъ себя не помнилъ. Двери были отворены, домъ наполнился дворовыми, женщинами и слугами; повсюду были слышны плачъ и рыданія. Всѣ любили ее – да и можно-ли было не любить этого Ангела!" Инфортунатовъ не могъ далѣе продолжать: онъ задыхался отъ рыданія, чувствовалъ, что ему дѣлается дурно, и просилъ подать бутылку съ водою, которая стояла на окнѣ. Но и самому Пронскому нужно-было такое же пособіе. Онъ плакалъ до такой степени, что голова его кружилась, и онъ былъ также близокъ къ тому, чтобы упасть въ обморокъ. Вода освѣжила ихъ. "Несчастный, несчастный! лишиться однимъ разомъ всего, что было драгоцѣнно на свѣтѣ!" вскричалъ Пронскій, бросившись въ объятія Инфортунатова. Слезы ихъ смѣшались.

"Нѣтъ, мой другъ!" продолжалъ Инфортунатовъ, отдохнувъ немного, "чувствую, что не въ силахъ разсказать тебѣ всѣхъ ужасныхъ подробностей, и нѣсколькими словами все окончу. Жена моя родила преждевременно мертваго младенца, и черезъ нѣсколько часовъ эта праведница окончила жизнь свою! Съ дочерью моею продолжались безпрерывныя судороги. Къ вечеру пріѣхалъ Земскій Судъ; домъ мой окружили понятыми, меня, какъ смертоубійцу, схватили, и повезли въ городъ. Но я ничего не помнилъ, и не понималъ, что со мною дѣлаютъ. Вотъ какъ окончился тотъ день, который мы предполагали провесть столь пріятно, въ кругу ближнихъ, родныхъ и друзей нашихъ!"

"Помилуйте! Да какой-ж е вы смертоубійца?" – вскричалъ, съ негодованіемъ, Пронскій, вскочивъ со стула. "Вы защищали жизнь свою отъ разбойниковъ, которые, внезапно, среди бѣла дня, напали на ваше имѣніе!" – нѣтъ, другъ мой, все въ послѣдствіи объяснилось: это были не разбойники. Все произошло отъ несчастнаго недоразумѣнія. На моемъ имѣніи почиталась рекрутская недоимка, которой впрочемъ вовсе не было въ существенности. Слѣдствія ошибки были пагубны для меня, и распространили вѣчное несчастіе на всю мою жизнь! Чиновникъ на котораго возложено было взыскивать эту недоимку, расположился поступить по обычаю хищныхъ Лезгинцевъ: захватить лучшихъ и богатыхъ моихъ крестьянъ, чтобы получить поболѣе денегъ за выкупъ и освобожденіе ихъ. Окружали его, и употреблены были въ нападеніе, крестьяне сосѣдственныхъ деревень. Всѣ они, начиная съ главнаго ихъ начальника, приготовляясь къ нашествію на мое имѣніе, были мертвецки пьяны. Выстрѣломъ изъ пистолета смертельно ранилъ я начальника ихъ. Словомъ: я и семейство мое сдѣлались жертвою недоразумѣнія, ошибки, пьянства, буйства и лихоимства. И вообрази, что главные виновники бѣдствій моихъ, люди, съ которыми я не имѣлъ никакого неудовольствія, ни личности, сами никакого повода, ни къ мести, ни къ преднамѣренному моему погубленію не имѣли! Еще повторяю: все случилось по ошибкѣ, какъ въ послѣдствіи времени открылось, и несчастіе мое именно можно уподобить какому нибудь физическому бѣдствію, котораго ни предвидѣть, ни отвратить никакая человѣческая премудрость не можетъ. Почему мы знаемъ, напримѣръ, что, можетъ быть, въ сію самую минуту сдѣлается землетрясеніе, и мы съ тобою провалимся сквозь землю? Признаюсь, мнѣ гораздо-бы легче было потерять семейство мое и самому погибнуть отъ такого физическаго бѣдствія, не тяготило-бы тогда души моей смертоубійство, хотя неумышленное, но – все смертоубійство!.. Впрочемъ, я не обвиняю въ этомъ тѣхъ, кто былъ причиною моихъ несчастій!"

"Помилуйте, Данило Николаевичъ!" вскричалъ Пронскій. "Какъ можно оправдывать изверговъ, которые, чрезъ невниманіе и ошибки свои, подвергаютъ совершенной погибели цѣлое семейство невиннаго человѣка! Кто они? Ихъ имена должны быть преданы общему посрамленію! Притомъ-же, почему приняты были противъ васъ такія насильственныя мѣры? Я увѣренъ, что никакимъ предосудительнымъ поступкомъ, или неповиновеніемъ, вы не подали повода поступать съ вами такимъ образомъ!" – Никогда, рѣшительно никогда, и ни въ чемъ упрекнуть меня было нельзя! Я не только наравнѣ съ другими, но даже прежде многихъ, исполнялъ всѣ мои обязанности. Но еще повторяю: я не обвиняю ихъ; они невинны, и ты самъ согласишься, когда узнаешь ихъ имена, что они вѣрно не хотѣли мнѣ зла: это Репетиловь и Подляковъ.

"Какъ! Репетиловъ?" сказалъ съ уди-вленіемъ Пронскій. "Этотъ Marquits de Mascarille, этотъ Французскій виконтъ прошлаго столѣтія, какъ его называли y насъ! Помилуйте: онъ, кажется, неспособенъ сдѣлать зло, и имѣлъ всегда репутацію добраго человѣка! И этотъ добрый человѣкъ поступилъ съ вами такимъ образомъ!" A Подляковъ, неужели это Герасимъ Михеевичъ, съ которымъ я вмѣстѣ служилъ, вышедши изъ нашего полка? Его называли y насъ: mediocre et rampant, и я очень помню, что общій нашъ съ вами пріятель, Зарецкій, прекрасно переложилъ на Русскій языкъ это данное Подлякову названіе. Онъ увѣрялъ, что нѣтъ никакой нужды употреблять Французскіе эпитеты, когда есть равносильные тому Русскіе. Mediocre et rampant значитъ, говорилъ онъ, по Русски – дворная собака шавка. Ничего не можетъ быть гаже и подлѣе, какъ она! Мы смѣялись, и съ тѣхъ поръ этотъ Герасимъ Михеевичъ Подляковъ назывался y насъ: дворняшка. Можно-ли было предвидѣть, что эта дворняшка погубитъ васъ! Впрочемъ, и то сказать: какъ остеречься отъ укушенія бѣшеной собаки?" прибавилъ Пронскій, съ глубокимъ вздохомъ. «Сдѣлайте одолженіе, продолжайте далѣе. Чѣмъ можно обвинить васъ? Вы защищали себя, и имѣніе свое, отъ разбойническаго нашествія.» – Я смертоубійца, конечно, неумышленный; но, разсуждая въ строгомъ смыслѣ, оправдывать себя мнѣ невозможно. Я поступилъ необдуманно; мнѣ не слѣдовало бросаться самому прежде всѣхъ: я долженъ былъ узнать причину всей тревоги; словомъ – я кругомъ виноватъ, a не думалъ оправдываться. Въ сдѣланныхъ мнѣ допросахъ не только во всемъ я признался, но желалъ, чтобы меня подвергнули наказанію, положенному за убійство. Мысль, что я потерплю наказаніе въ здѣшнемъ мірѣ, для очищенія себя въ будущей жизни, подкрѣпляетъ меня. Что-же касается до виновниковъ моихъ бѣдствій, то аппеляція на нихъ поступила въ самую высшую инстанцію – въ судилище Всемогущаго Бога! Кто, чѣмъ и какъ можетъ вознаградить меня за потерю жены, дѣтей и за совершенное уничтоженіе всего счастія моего въ здѣшней жизни? – Онъ возвелъ глаза свои къ небу; тихія слезы умиленія потекли изъ нихъ. – О Боже, милосердый Боже! – сказалъ онъ – покоряюсь святой Твоей волъ! Подай мнѣ силы перенесть безъ ропота, ниспосланное отъ Тебя, тягостное испытаніе! – Пронскій схватилъ его руку, и со слезами увѣрялъ, что молитву о немъ присоединитъ къ ежедневнымъ молитвамъ своимъ.

"Богъ милостивъ!" прибавилъ Инфортунатовъ. "Можетъ быть, скоро прекратятся мои страданія, и соединюсь я съ тою, которая составляла все блаженство мое на землѣ. Довольно долго жилъ я, и былъ счастливъ. Обращаясь на прошедшую жизнь мою, чувствую, что никакія тягостныя для совѣсти моей воспоминанія не представляются мнѣ. Но всему есть конецъ; рано или поздно, всѣмъ намъ должно предстать предъ судомъ Всевышняго. Я сдѣлалъ преступленіе, хотя неумышленное, но сдѣлалъ его, и за то потерпѣлъ въ здѣшней жизни. Что касается до моей дочери – слава Богу! я имѣю добрыхъ, милыхъ родныхъ и друзей, которые не оставятъ сироту. Жена брата моего взяла ее къ себѣ, вмѣсто родной дочери."

Пронскій просидѣлъ еще долго y Инфортунатова; но не для утѣшенія и подкрѣпленія его, a для собственнаго своего наученія, какъ долженъ истинный Христіанинъ переносить несчастія въ здѣшней жизни.

Въ послѣдствіе времени узналъ Пронскій; что тотъ-же, добродѣтельный, благонамѣренный Государственный Чиновникъ, который посѣтилъ Инфортунатова въ тюрьмѣ, сильно ходатайствовалъ за него, защищалъ его, представилъ дѣло въ настоящемъ видѣ, и достигъ до того, что Инфортунатовъ былъ освобожденъ отъ всякаго суда и наказанія, за неумышленное преступленіе, и только преданъ на нѣкоторое время церковному покаянію. Но Инфортунатовъ уже не возвратился въ свѣтъ. Онъ остался въ монастырѣ, постригся въ монахи, и вскорѣ послѣ того умеръ. Пріидите ко мнѣ вси труждающіися и обремененніи и Азь упокою вы – были послѣднія слова этого примѣрно-несчастнаго человѣка.

A Репетиловъ? A Подляковъ? Они живутъ спокойно, весело, и благоденствуютъ – по наружности; внутренность душъ ихъ никому не извѣстна. Qu'il est bon, qu'il est aimable, ce Mr. Rêpêtiloff (какъ добръ, какъ милъ, Репетиловъ)! восклицаютъ нѣкоторыя дамы, потому что онъ прекрасно любезничаетъ съ ними на Французскомъ языкѣ, говоритъ каламбуры, и всю Біевріану знаетъ наизусть. Подляковъ, отъ объядѣнія и пьянства, растолстѣлъ, какъ кормленный быкъ. Онъ часто даетъ прекрасные обѣды; всѣ къ нему ѣздятъ, пьютъ, ѣдятъ, веселятся y него, и, восхваляя добродѣтели хозяина, всѣ говорятъ: c'est un três-brave homme! Особенно-же, когда y него подаютъ отличный Сотернъ, лучшій Шато-Лафитъ Шампанское и Бургонское! Чтобы не мѣшать пищеваренію, Подляковъ постарался забыть, что погубилъ невинное семейство. Но – есть Богъ, Правосудный Судія!.. Мысль эта служитъ непреоборимымъ подкрѣпленіемъ невинно-страждущихъ въ здѣшней жизни.

Возвратимся къ семейству Холмскихъ. Въ эпизодѣ нашемъ мы хотѣли только доказать, какъ правъ былъ Попе, сказавъ, что никто не можетъ утверждать сегодня, что онъ и завтра будетъ благополученъ. Инфортунатовъ проснулся поутру спокоенъ, счастливъ, a къ вечеру – лишился жены, дѣтей, и самъ былъ ужаснымъ преступникомъ!..

Глава VIII

Pour celui, qui connut les miseres humaines

mourir n'est pas le plus grand des malheurs.

Mad. Deshouilleres.

Кто испыталъ бѣдствія въ здѣшней жизни, для того смерть не есть несчастіе.

Г-жа Дезульиръ.

Пронскій, по возвращеніи на квартиру свою, нашелъ нарочно присланнаго отъ Пріютова. Елисавета писала къ нему, что болѣзнь Катерины усилилась въ высшей степени; что нѣтъ уже никакого сомнѣнія въ ея сумасшествіи, и что уѣздный лекарь, который пользовалъ ее, отказался, и уѣхалъ отъ нихъ. Къ довершенію несчастія, Пріютово продано съ аукціоннаго торга, за долги Аглаева, по векселямъ, даннымъ Змѣйкину, a отъ него дошедшимъ какому-то Вампирову, которому теперь принадлежитъ Пріютово, и что онъ уже введенъ во владѣніе законнымъ порядкомъ. Елисавета, присоединяла къ тому въ письмѣ своемъ, что этотъ безсовѣстный Вампировъ отобралъ всѣхъ людей и женщинъ, даже бывшихъ въ услугѣ при домъ. Притомъ, не смотря на ужасную болѣзнь Катерины, Вампировъ настоятельно выгоняетъ ее и дѣтей ея изъ дома, подъ тѣмъ предлогомъ, что "ему нужно многое переломать, передѣлать въ домѣ, и, по причинѣ приближающейся осени, ждать нѣкогда.

"Все это имѣлъ онъ духъ" – писала Елисавета – "высказать намъ съ отвратительною и жестокосердою учтивостію. Не могу, и не должна я также скрыть отъ васъ, любезный Николай Дмитріевичъ, почитая васъ, уже роднымъ братомъ и великодушнѣйшимъ, благороднѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ, что недостойные поступки брата Алексѣя умножили нашу горесть. Я поспѣшила, съ нарочнымъ, увѣдомить его, что Пріютово поступило уже во владѣніе Вампирова, который выгоняетъ больную нашу сестру изъ дома; что она съ дѣтьми не имѣетъ пристанища, и мы съ Софьею не зная, что дѣлать, просимъ его убѣдительнѣйше поспѣшить пріѣхать къ намъ, предупреждая притомъ, чтобы онъ не опасался прилипчивой болѣзни Катерины, которая прежде его останавливала, потому что она не въ горячкѣ, а, просто, сошла съ ума. Алексѣй пріѣхалъ, не такъ какъ братъ, съ сердечнымъ участіемъ и готовностію помочь; но началъ неумѣстныя разсужденія свои, что подобныхъ, дурныхъ послѣдствій должно было ожидать отъ мотовства, роскоши отъ дурного поведенія Аглаева. Онъ вздумалъ, очень кстати и во время, дѣлать мнѣ упреки, что я, по вѣтренности моей, во всемъ виновата, и что я настаивала и уговаривала маменьку отдать сестру Катерину за этого мерзавца и злодѣя Аглаева. Признаюсь вамъ, такая холодность, такой невѣроятный эгоизмъ, вывели меня изъ терпѣнія; я разгорячилась, наговорила ему много тяжелыхъ истинъ, и мы съ нимъ совершенно перессорились. Бѣдная Софья, и безъ того растроенная болѣзнію Катиньки и столь продолжительнымъ безпокойствомъ, не могла быть равнодушною свидѣтельницею нашей ссоры: ей сдѣлалось дурно. Братъ Алексѣй, изъ всѣхъ насъ, только одну ее любитъ. Онъ бросился помогать ей, и тѣмъ прекратилась наша сцена. Послѣ того я молчала, боясь, что опять завлекусь, и ссора наша возобновится. Софья говорила съ братомъ, но все пособіе, предложенное имъ, заключилось въ двухъ стахъ рубляхъ денегъ, которые онъ, со вздохомъ, вынялъ изъ своей книжки. Софья отвѣчала, что по милости тетушки Прасковьи Васильевны, мы въ деньгахъ не нуждаемся, и онъ съ удовольствіемъ положилъ свои двѣсти рублей опять въ карманъ. Что-же касается до того, что больная сестра его, съ семействомъ, не имѣетъ пристанища, онъ сказалъ намъ, что, по случаю приближающихся родинъ жены его, онъ самъ переѣхалъ въ деревню къ тестю, a своего дома не можетъ предложить, потому что недавно передѣлалъ его, выкрасилъ стѣны, и все за ново исправилъ. А потому боится онъ, чтобы чего нибудь не испортили и не вымарали, но будетъ писать къ Вамппрову и просить его не выгонять насъ. Лучше всего совѣтовалъ онъ перевезти больную, и самимъ переѣхать, въ деревню къ маменькѣ. A чтобы все это устроить, обѣщался прислать къ намъ своего каммердинера. Вслѣдъ за этимъ уѣхалъ онъ, объявляя, что ему надобно поспѣшить домой, потому что Любинька его будетъ обезпокоена долговременнымъ его отсутствіемъ. Къ вечеру прислалъ онъ своего каммердинера, который явился къ намъ пьяный, и до сихъ поръ еще не проспался. И такъ, мы въ совершенномъ отчаяніи, и сами не знаемъ, что дѣлать! Бѣдная Софья такъ разстроилась, что насилу на ногахъ ходитъ. Я уговорила ее лечь въ постелю и уснуть. Она не знаетъ, что я пишу, и посылаю къ вамъ нарочнаго. Можетъ быть, она стала-бы совѣститься и опасаться васъ обезпокоить. Но мы имѣемъ всю надежду только на васъ однихъ. Я увѣрена, что вы, по добротѣ своей, примете душевное участіе въ ужасномъ положеніи нашемъ. При томъ-же, еще повторяю: я почитаю васъ роднымъ братомъ, и смѣло отношусь къ вамъ. Поспѣшите, поспѣшите, любезный братъ, на помощь къ намъ!"

Прочитавъ это письмо, Пронскій тотчасъ велѣлъ укладываться, и послалъ за лошадьми. Между тѣмъ запечаталъ онъ тысячу рублей въ пакетъ, при запискѣ къ Аглаеву, въ которой объяснялъ, что проситъ его принять эти деньги на первый случай, для необходимыхъ его издержекъ, и что и впредь, всегда, можетъ онъ надѣяться на его пособіе. Увѣщевалъ его притомъ не унывать, и съ чистымъ раскаяніемъ молиться Богу, a въ разсужденіи семейства своего не безпокоиться. Этотъ пакетъ отнесъ Пронскій самъ къ мѣстному Начальнику, который былъ ему знакомъ; вмѣстѣ съ тѣмъ просилъ онъ, ежели можно, исполнить желаніе Аглаева, раздѣливъ его отъ закоренѣлаго злодѣя Змѣйкина; наконецъ поручилъ засвидѣтельствовать почтеніе несчастному Инфортунатову, объяснивъ, что семейныя, нетерпящія отлагательства дѣла заставляютъ его тотчасъ ѣхать, и препятствуютъ лично съ нимъ проститься; но что онъ воспользуется первою возможностію, и нарочно пріѣдетъ видѣться съ нимъ.

Пронскій скакалъ день и ночь, и очень скоро явился въ Пріютово. Онъ нашелъ Елисавету и Софью въ совершенномъ отчаяніи, и тѣмъ болѣе, что Вампировъ имѣлъ жестокосердіе еще разъ, настоятельно, повторить имъ, чтобы немедленно очистили ему домъ, далъ отсрочку только на однѣ сутки, и угрожалъ выгнать ихъ съ помощію Земскаго Суда, въ который подалъ уже объ этомъ просьбу.

Пріѣздъ Пронскаго оживилъ всѣхъ. Софья не стыдилась своей радости, и не находила нужнымъ скрывать ее. Тотчасъ все пошло иначе, и приняло другой видъ. Пронскій сообщилъ свое мнѣніе, что прежде всего должно заняться леченіемъ Катерины. "Всё другое," говорилъ онъ, "уладится и устроится въ свое время; но если дать болѣзни усилиться, то послѣ тяжело будетъ помочь." Онъ совѣтовалъ какъ, можно скорѣе, собираться въ Москву, тотчасъ самъ приступилъ къ нужнымъ распоряженіямъ, и послалъ въ городъ нанять лошадей. Въ карету Княгини Рамирской должно было помѣстить больную, съ прислугою; для дѣтей велѣно привезти старую карету Холмской, свою коляску Пронскій назначилъ для Софьи и Княгини Рамирской; самъ онъ хотѣлъ ѣхать въ тѣлегѣ. Между тѣмъ посланъ былъ отъ него нарочный въ Москву, съ письмомъ, къ мачихѣ, гдѣ Пронскій извѣщалъ ее обо всемъ подробно, и просилъ, чтобы она велѣла нанять домъ къ ихъ пріѣзду. Словомъ: Пронскій все придумалъ, и распорядился, какъ должно было, для успокоенія больной и сестеръ ея. Елисавета была въ восторгѣ отъ Пронскаго, не знала, какъ благодарить его. Она безпрестанно цѣловала Софью, и поздравляла, что Богъ соединяетъ ее съ такимъ милымъ и добрымъ человѣкомъ.

На другой-же день всѣ отправились въ путь. Большія хлопоты были Пронскому все уладить, положить больную въ карету, посадить дѣтей, которыя, кромѣ того, что были весьма избалованы, но притомъ никуда и никогда еще не ѣзжали, боялись сѣсть въ карету, начали плакать и кричать. Съ вольными нянюшками и женщинами были также большія затрудненія: одна жаловалась, что ей безпокойно будетъ сидѣть въ каретѣ; другая кричала, что ея поклажу не такъ помѣстили. Вездѣ должно было самому Пронскому посмотрѣть, уладить, уговорить, иной сказать ласковое слово, на другую прикрикнуть. Это былъ для Пронскаго еще первый опытъ того, каковы сборы и ѣзда съ женщинами и дѣтьми. Но все кое-какъ устроилось, и онъ, распорядителемъ и главнокомандующимъ всего кортежа, поѣхалъ сзади всѣхъ, въ тѣлегѣ своей.

Едва отъѣхали нѣсколько верстъ, какъ въ положеніи больной сдѣлалась совсѣмъ неожиданная перемѣна. Она была прежде въ безпрестанномъ изступленіи, звала къ себѣ мужа, кричала, что онъ невиненъ, что онъ не смертоубійца, и подъ темъ только предлогомъ согласилась сѣсть въ карету, что ее довезутъ къ нему. Но движеніе привело ее въ большую слабость; она, какъ будто опомнилась, спрашивала, куда они ѣдутъ; потомъ пришла въ совершенное изнеможеніе, такъ, что сидѣвшія съ нею въ каретѣ женщины велѣли остановиться, и кричали, что она умираетъ. Сестры, въ испугѣ, выскочили изъ коляски. Пронскій также къ нимъ присоединился. Катерина пришла наконецъ въ себя, и узнала всѣхъ. Слезы ея текли градомъ. "Друзья мои!" сказали она, "везите меня, и дѣлайте со мною, что хотите. Себя моихъ дѣтей и предаю вашему великодушію: я все потеряла"…. Рыданія помѣшали ей говорить; она упала въ обморокъ. Пока Софья и другіе хлопотали, чтобы привесть ее въ чувство, Елисавета обратилась къ Пронскому. "Что намъ дѣлать?" сказала она. "Что вы присовѣтуете? Вы нашъ Ангелъ-избавитель!" – Мы теперь недалеко отъ деревни вашей маменьки – отвѣчалъ Пронскій. – Тамъ дадимъ ей немного отдохнуть. Она, слава Богу, пришла въ себя. Слабость есть неизбѣжное слѣдствіе такой ужасной болѣзни; теперь большая надежда на ея выздоровленіе.

Потихоньку, кое-какъ доѣхали до деревни Холмской. Съ трудомъ выняли Катерину изъ кареты; слабость ея простиралась до такой степени, что она насилу могла говорить; однакожъ она была въ памяти. Ее положили въ постелю; сестры и Пронскій хлопотали около нея. – "Не безпокойтесь обо мнѣ, милые друзья мои" – сказала она, слабымъ голосомъ. – "Я чувствую, что мнѣ не долго жить, и объ одномъ прошу васъ – пошлите поскорѣе за священникомъ!" Сестры рыдали, стоя y постели ея. "Вы напрасно огорчаетесь. Богъ милостивъ: Онъ прекращаетъ мои страданія. Чтобы за жизнь моя была! Я потеряла все, что было для меня драгоцѣннѣйшаго въ мірѣ – и какимъ ужаснымъ образомъ!" Она вновь зарыдала. "О Боже! о Боже! какое тяжкое, тяжкое испытаніе!" Глаза ея вновь сдѣлались мутны, лицо побагровѣло; боялись, чтобы опять не возобновились припадки сумасшествія. "Мой мужъ смертоубійца! Мои дѣти!"… Она не могла продолжать далѣе; съ нею сдѣлался ужасный обморокъ, и всѣ думали, что она уже кончила жизнь. Едва могли привесть ее въ память. Между тѣмъ прибылъ Священникъ; Пронскій настаивалъ, чтобы поскорѣе исповѣдать и причастить больную.

Старичокъ духовникъ, который помнилъ, какъ еще родилась Катерина, подкрѣпилъ ее Христіанскими наставленіями и бесѣдою своею. Онъ вышелъ отъ нея съ заплаканными глазами. "Ей недолго жить; она проситъ, чтобы поскорѣе привели къ ней дѣтей – проститься съ ними и благословить ихъ; проситъ также и всѣхъ васъ къ себѣ," сказалъ духовникъ, и слезы градомъ полились изъ его глазъ. Софья и Елисавета, взявъ дѣтей, поспѣшили къ сестрѣ; но она желала, чтобы и Пронскій былъ призванъ.

Безъ слезъ, безъ отчаянія, но, какъ видно, бывъ подкрѣплена назидательною бесѣдою духовника, съ твердостію умирающей Христіанки, благословила Катерина дѣтей своихъ, желала, чтобы Пронскій съ Софьею подошли къ кровати ея, схватила ихъ за руки, и, обливаясь слезами, просила не оставить бѣдныхъ, несчастныхъ сиротъ, дѣтей ея. Она говорила, что съ твердымъ упованіемъ на милость Божію, и на ихъ великодушіе, умретъ спокойно. Это усиліе было уже послѣднее, и вскорѣ окончились ея страданія. Слезы и рыданія въ спальнѣ возвѣстили о смерти ея; тотчасъ слухъ объ этомъ распространился по всему дому. Повсюду слышны были плачъ и стонъ; съ Елисаветою сдѣлалось дурно; Софью насилу могли отвести отъ кровати умершей. Она все еще не вѣрила, чтобы существованіе сестры ея прекратилось. Пронскій, самъ заливаясь слезами, убѣждалъ ее быть разсудительною, не предаваться отчаянію, и вспомнить, какую священную обязанность приняла она на себя при послѣднемъ вздохѣ скончавшейся матери, обѣщая замѣнить несчастнымъ сиротамъ ея мѣсто, и что теперь, болѣе, чѣмъ когда-либо, должно ей вооружиться мужествомъ.

Софья послушалась его, перекрестила покойницу, хотѣла отойдти отъ ея кровати; но, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, упала безъ чувствъ на руки Пронскаго; ее вынесли въ другую комнату, и съ трудомъ привели въ память. Слезы облегчили ее.

"Я потеряла въ ней, не только сестру, но истиннаго друга, любимаго съ самой юности моей. Горесть моя извинительна" – сказала она Пронскому. – "Но, да будетъ святая воля Его!.. По разсудку, конечно, это еще милость Божія, что ея страданія кончились: жалѣть о ней самой не должно; но бѣдныя дѣти ея?"… – Богъ поможетъ исполнить обѣтъ, принятой нами предъ покойною ихъ матерью – отвѣчалъ Пронскій, цѣлуя руки Софьи. – Вы разсудительны и глубоко преданы Религіи: говорить вамъ обыкновенныхъ, утѣшительныхъ фразъ не надобно; мнѣ должно заняться теперь возстановленіемъ порядка и распоряженіями къ отданію послѣдняго долга покойницѣ. – Онъ тотчасъ отправилъ нарочныхъ, одного къ Алексѣю Холмскому, съ извѣстіемъ о смерти его сестры, a другаго въ Москву, къ мачихѣ, которой поручалъ дѣйствовать по внушенію разсудка и добраго ея сердца, при объявленіи матери о смерти Катерины.

Алексѣй, получивъ письмо Пронскаго, посовѣтовался съ тещею своею, что ему теперь дѣлать. "Огорчаться этимъ нѣчего" – отвѣчала она – "а, напротивъ, ты избавленъ теперь отъ заботъ и лишнихъ издержекъ, которыя потребовались бы отъ тебя для пособія раззоренной и ограбленной твоей сестрѣ. Я всегда была увѣрена, что этотъ безстыдный Аглаевъ погубитъ свое семейство; терпѣть я его не могла, и лицо y него было какое-то злодѣйское. Но вспомни, что покойница была родная сестра тебѣ. Притомъ-же, еще и въ присутствіи знатнаго и богатаго человѣка, который вступаетъ въ ваше ceмейство, тебѣ надобно сдѣлать хорошія похороны, чтобы всѣ говорили, какой ты добрый братъ, и какъ ты милостивъ къ своимъ роднымъ. На это денегъ жалѣть нѣчего." Любинька была призвана на совѣщаніе, и подтвердила то, что говорила мать ея. Холмскій тотчасъ отправился съ намѣреніемъ, показать себя хорошо, и блеснуть похоронами сестры отлично,

Онъ благодарилъ Пронскаго за хлопоты и безпокойство, и просилъ позволить ему, какъ родному брату, заняться приготовленіями къ похоронамъ. Тотчасъ послалъ онъ купить богатую парчу на покровъ; гробъ велѣлъ обить бархатомъ и обложить позументомъ; пригласилъ Архимандрита изъ ближняго монастыря, собралъ множество Священниковъ, выпросилъ y Сундукова пѣвчихъ его, послалъ пригласительные билеты къ сосѣдямъ, Словомъ: при всей скупости своей, Алексѣй употребилъ болѣе трехъ тысячъ рублей, самъ всѣмъ занимался, суетился, и хлопоталъ такъ, какъ будто на какомъ нибудь свадебномъ пиршествѣ. Всѣмъ извѣстно было, что онъ сестрѣ своей, когда она была жива, не дѣлалъ никакого пособія, и что очень кстати послѣ ея смерти вздумалъ онъ удивить всѣхъ пышными похоронами. Потихоньку говорили объ этомъ, и смѣялись надъ такимъ неумѣстнымъ тщеславіемъ; но въ глаза выхваляли его, и называли примѣрнымъ въ наше время роднымъ.

Приходскій Священникъ, старичокъ, духовникъ покойницы, распространясь въ надгробномъ словѣ о добродѣтеляхъ ея, очень трогательно относился къ великодушію родныхъ, увѣщевалъ ихъ не оставить безъ призрѣнія несчастныхъ ея сиротъ. Рѣчь его дышала истиннымъ краснорѣчіемъ, потому что онъ говорилъ прямо отъ сердца, и слезы часто прерывали его слова. Но съ тѣмъ вмѣстѣ, искусно и скромно, коснулся онъ до мірской суетности и тщеславія, намѣкая, что гораздо лучше и приличнѣе помогать бѣднымъ, остающимся въ мірѣ, чѣмъ тратиться на почести умершимъ, которые уже ничего не требуютъ и не чувствуютъ. Холмскій не понялъ, на чей счетъ было это сказано, и очень былъ доволенъ порядкомъ и пышностію похоронъ. Прямо изъ церкви пригласилъ онъ всѣхъ обѣдать. Столъ былъ роскошный. Къ довершенію своихъ благодѣяній покойной сестрѣ, онъ не пожалѣлъ еще нѣсколькихъ сотенъ на угощеніе гостей своихъ; но строго велѣлъ онъ прогнать нищихъ, для которыхъ было-бы достаточно и нѣсколькихъ десятковъ рублей.