Текст книги "Ильф и Петров"

Интересно здесь вот что: «Одноэтажная Америка» была самым ильфо-петровским материалом. Катаев в «Алмазном венце» так комментирует цитату из Асеева: «…”Ай-дабль-даблью. Блеск домен. Стоп! Лью!”. (Дань американизму Левого фронта двадцатых годов: из стихов соратника.)». Вот этот «блеск домн. Стоп! Лью!» – этот американизм, это очарование деловой, корпоративной, подчеркиваю, солидарной, какой-то очень идеалистической, в высшем смысле трудовой жизни, это очарование в 20-е годы было многим понятно. Отсюда америкономания тех времен.

Вообще, есть прямая связь: когда Россия развивается, она Америку любит, когда стагнирует – она ее ненавидит. Вот это четкий критерий: идет страна вверх или вниз. Когда она падает, она всегда кричит о том, что Америка окружила ее зловещим кольцом, и первой вводит санкции. Когда она поднимается, Америка становится для нее другом и ориентиром.

20-е были годами интенсивнейшего роста. Ильф и Петров поехали в Америку за очарованием Советской власти, как ни ужасно выглядит этот парадокс. Они кинулись туда, чтобы увидеть и общий труд, и скромность, и бедняков, которые на что-то надеются, и, самое главное, деловитую, бодрую, счастливую атмосферу. А Остапу Бендеру в Советском Союзе больше делать было нечего.

Что же могло дальше произойти с Остапом и как могли развиваться сюжеты, с ним связанные? Я вижу здесь три вероятности, которые все были осуществлены советской литературой. Свято место пусто не бывает. Обратите внимание, что вообще у нас практически нет прозы второй половины 1930-х годов. Вот как Леонов написал «Дорогу на океан», так он до «Русского леса» на двадцать лет замолчал. Зощенко написал «Возвращенную молодость», а дальше пишет документальные повести. Поэзия вся закончилась в 1923 году. Но короткие вспышки были в 1928-м, в 1934-м. Но! Поэзия раньше померла. Как у Слуцкого: «а поэты им в этом помочь не могли, // потому что поэты до шахт не дошли». А проза… она замерла во второй половине 1930-х.

Мало того, что Пильняк арестован. Мало того, что Катаев пишет историческое сочинение «Белеет парус одинокий…». Нет литературы о тех временах. Есть два, ну, скажем так: роман и повесть, написанные о тех временах, как прямой репортаж. И оба, естественно, не могут быть напечатаны. Первый вы, конечно, знаете – это «Мастер и Маргарита». Может быть, кто-то самый умный вспомнит вторую книгу, единственную книгу о терроре, написанную во время террора. Это довольно неожиданная книга, но она единственная, ничего не поделаешь. Это «Софья Петровна» Лидии Чуковской – повесть о том, что происходило тогда. А так мы не знаем, что делалось во второй половине 30-х.

Но если говорить серьезно, то, конечно, третий том трилогии о Бендере – это «Мастер и Маргарита». Здесь есть одна интересная особенность, о которой надо сказать подробно, но этот экскурс вы мне простите, потому что «Мастера…» любят все. Понятно, что в этой книге Бендер переходит на следующую ступень, он и так все время возвышается в читательском сознании: сначала он авантюрист, потом он почти трагический одиночка, в финале он – дьявол. То есть в третьей части. Он должен прыгнуть еще на одну ступень.

Дело в том, что вся мировая литература и, в частности, русская литература, делится на три неравных категории. Первая – большинство – это литература, написанная «за власть», вторая – литература «против власти», а третья – литература, написанная «для власти», – это самая маленькая прослойка – это письма к верховному правителю, написанные для того, чтобы он прочел и сделал выводы.

Вот «Мастер и Маргарита» – это роман, конечно, не рассчитанный на публикацию. Булгаков был не сумасшедший. Он прекрасно понимал, что одной главы о Пилате достаточно для того, чтобы его на всю жизнь обвинили в «пилатчине». Для кого же он пишет этот роман? А он пишет его для одного читателя. Он дает Сталину свою моральную санкцию и моральное обоснование того, что Сталин должен делать. Он говорит ему: «Ты – зло. Мы это понимаем. Ты необходимое зло, доброе, сильное, красивое, полезное зло. В конечном итоге ты творишь добро. С этими людишками нельзя, слушай, иначе, да? Со всеми этими Римскими, со всеми этими Латунскими, со всей этой швалью из казино, варьете, со всеми этими Степами Лиходеевыми нельзя иначе, всё ты с ними делаешь правильно: отнимай у них валюту, ссылай их куда угодно, устраивай для них свой театр террора, который так прекрасно там описан. Вся Москва, ночная, сталинская – это огромный бал сатаны. Ура! You are welcome! Только одно – береги художника. Потому что помянут художника – помянут и тебя, сына сапожника. Все что угодно делай. Но храни культуру, и будешь ты благословен в веках». Вот таков очень сомнительный моральный пафос этого романа. Но поскольку Булгаков хорошо знает литературные вкусы Сталина, он решает до него достучаться. И если бы Сталин прочел этот роман, книга очень понравилась бы ему.

Во-первых, это плутовской роман. Именно «таварыщэй Ильфа и Пэтрова» Сталин горячо защищал, когда на них нападали. Когда на них написали донос, что «Под куполом цирка» – это абсолютно западное представление, он защитил спектакль и похвалил фильм «Цирк». Он защитил их от Большакова и иных кинодеятелей, когда они сказали, что в Голливуде умеют, а у нас не умеют снимать. Он вообще старался не давать их в обиду. По странному своему пристрастию к плутовскому роману. И «Мастер и Маргарита» тоже отчасти выдержан в жанре плутовского романа. И заимствования там рассыпаны щедрой рукой. Давайте вспомним замечательную личность такую, как Азазелло, который почти точно копирует такого же рыжего Балаганова, вспомним Паниковского-Коровьева с тем же канотье, дословно слизанным канотье, ну, и уж, конечно, все понятно с Козлевичем, потому что два атрибута сатаны – это какие животные? Кот и козел – совершенно верно! Черный кот и черный козел. Потусторонность Козлевича мы все время чувствуем в романе, он, как вы помните, почти уверовал, его почти увели ксендзы, и помните, как говорит о нем Остап? «Козлевич – это вообще ангел без крыльев». Такое потустороннее существо в романе Булгакова, конечно, Бегемот, который является носителем многих козлевических черт, именно он особенно пристрастен к транспорту, он умеет обращаться с механикой. И, конечно, Воланд и Бендер – это совершенно прямая параллель. Старый софист, старый жулик, который тоже необходим для расправы с этими плохими людьми.

Итак, первый вариант судьбы Бендера – это его дьяволизация – переход романа в мистическую плоскость. Если бы у Ильфа и Петрова, людей, безупречно воспитанных, все было бы со вкусом так же плохо, как у Булгакова, они бы, конечно, написали Бендера-сатану. Но дело в том, что гению, как я повторяю, на каждой лекции, хороший вкус необязателен, поэтому Булгаков и написал свой гениальный, отвратительный роман.

Второй вариант для Бендера – не угадаете, но он вполне реален: чем мог бы заниматься Бендер во второй половине 30-х годов? Он мог бы работать по своей первой профессии. Но эта первая профессия, конечно, не демонстрирование публике на Херсонском рынке толстого монаха, которого он выдавал за женщину с бородой. И не выступления в образе факира – любимца Рабиндраната Тагора. Нет, первой профессией Остапа Шора был уголовный розыск. И Бендер должен был стать таким человеком, чтоб очистить образ чекиста. Вот обратите внимание: каждый раз Бендер имеет дело с главными опасностями эпохи – в первом томе с бывшими, во втором томе с новыми миллионерами, которые завелись, как раковая опухоль в ткани советского общества. Разумеется, в третьем томе тему чекистов никак нельзя было обойти. Бендер мог стать хорошим чекистом.

Кстати говоря, не знаю, как Петрова, тоже сотрудника МУРа и человека с хорошими прогностическими способностями, но Ильфа, по записям современников, очень интересовали пертурбации в этом ведомстве. Он первым сказал: «Ягода сошла», имея в виду, что Ягóда, по всей вероятности, кончен. Он первым почувствовал, что наступает время террора. Он первым сказал, что подхлимаж больше не нужен. Это он сказал: «Сейчас подхалимов отлучают от зада, как младенцев от груди». И это верно. Подхлимаж больше не срабатывал. Уже нужно было только истребление. Именно Ильфу принадлежит гениальная фраза: «Страна непуганых идиотов – самое время пугнуть». Конечно, он не мог обходиться без контекста русской классики. И к какой книге он здесь реминисцирует? Конечно, известной. [Пауза] Вот вам и доказательство, что контекст ушел. Это дебютная книга Пришвина «В краю непуганых птиц».

Так вот интересно здесь то, что Бендер мог бы стать классово своим следователем. Он мог бы потянуть из «бывших». Он, конечно, не может переделаться в управдомы, но стать отважным чекистом Бендер может: у него прекрасные связи с этим миром, кроме того, он переродился, Бендер же всегда становится на победившую сторону. Конечно, у него есть стилистическиерасхождения с Советской властью. «Она хочет строить социализм, а я не хочу». Но ведь, простите, следователи и не занимаются тем, что строят социализм. Они продолжают бороться все с теми же «бывшими». А как от строителей от них никакого проку.

Бендер мог превратиться в положительного мента или в положительного чекиста. Самое поразительное, что такой образ у нас в культуре тоже есть. И, конечно, вы его легко угадаете. Я же говорю: свято место пусто не бывает. Обратите внимание, что образ этот нащупан опять соавторами. И опять двумя. Потому что когда пишут двое, они в диалоге разгоняют свой ум до предела. Конечно, появляется Глеб Жеглов. Я не хочу сказать, что Вайнеры – это такая же талантливая пара, как Ильф и Петров. Боже упаси, Царство им Небесное. Но они очень точно нащупали ту нишу обаятельного мента, которая сменила нишу Бендера. Что мог делать Бендер в 1945 году? Он мог разоблачать банду «Черная кошка». А почему? А потому что он прекрасно знает преступный мир и вместе с тем он благородней «Черной кошки».

И, разумеется, в этом романе соблюдается главное требование донкихотских историй: при Дон Кихоте, при главном герое, при обаятельном мерзавце должна быть свита и, главное, при нем должен быть идиот. И этот идиот там есть. Это Шарапов, который, в сущности, тот же Балаганов. «Ну и рожа у тебя, Шарапов!» – это тот самый стиль, в котором Бендер общается с Балагановым.

То есть третий роман трилогии о Бендере, как вариант – это или «Мастер и Маргарита», или «Эра милосердия». И, кстати, обратите внимание, что в их экранизациях очень сходную роль играл один и тот же маленький, хромой, трагический, комический, замечательный артист – Зиновий Гердт. Михаил Мизайлович Бомзе сопутствует здесь Жеглову точно так же, как Паниковский Бендеру. Помните, Паниковский все время просит его пожалеть? И Бомзе в фильме и в романе, что очень важно, произносит: «Будет ли когда-нибудь эра милосердия?», отчасти повторяя мечту бабелевского Гедали об интернационале добрых людей.

Но есть и третья возможность, самая неожиданная и самая блестящая. Бендер по природе своей медиатор. Бендер – обоюдная фигура. Он очень хочет за границу. И он может побывать за границей, оставаясь при этом нашим. Бендер – это идеальный разведчик. И в этом смысле последняя реинкарнация Бендера – это… Штирлиц. (смех в зале). Абсолютно точно! (аплодисменты) Я объясню сейчас почему. Я пришел к этой мысли не просто так. Меня к ней подвел Андрей Шемякин, один из самых концептуальных российских кинокритиков, человек, который не столько умеет давать гениальные ответы, сколько умеет ставить правильные вопросы. Вот он когда-то меня и Евгения Марголита, двух своих коллег, поставил перед вопросом: два фильма породили две волны анекдотов – «Чапаев» и «Штирлиц». Особенность анекдотов о Штирлице (и, кстати, многих о Чапаеве) в том, что все они строятся на языковом юморе, на каламбурах. Почему это так? Ведь в романе этого нет.

И действительно, хоть я люблю Юлиана Семенова, он интересный писатель, но не будем отказывать себе в удовольствии пошпынять даже хорошего писателя. Я вынужден признать, что писал он плоско. Это не значит, что писал он плохо. У него есть прекрасные городские повести. Мы знаем, что он был очаровательный человек, мы все его видели в «Солярисе», помните, когда комиссия Бертона слушает, появляется такой мрачный толстяк? При этом боксер. Кстати, именно он выведен как Базиль у Трифонова в рассказе «Победитель». Он оставил большой след в культуре. Но писал он плоско, ничего не поделаешь.

А Штирлиц – это герой, за которого говорит голос Копеляна. И в голосе Копеляна, на самом деле, дело не в словах. Дело в хрипловатой доверительной интонации, с которой человек тепло думает о своей далекой родине, думает о ней так тепло именно потому, что она от него очень далеко. (смех в зале) Если она рядом – совсем другое дело, другой коленкор. Вы же помните, конечно, эти анекдоты, которые (вот теперь я наконец нашел ответ, Марголит свой ответ нашел раньше, он написал, что «Чапаев» строится по принципу анекдота: все эпизоды фильма – это анекдоты, правда, анекдоты иногда трагические, иногда серьезные, но он строится как цепочка замечательных гэгов), а вот почему роман Семенова и фильм породили такое количество языковых анекдотов – ребята, это произошло потому, что это попытка пересказать историю Штирлица языком Ильфа и Петрова. И все эти анекдоты построены по правилам Ильфа и Петрова.

«Пуля ударила в лоб Мюллеру и отскочила. “Броневой”, – понял Штирлиц».

«Внизу какие-то эсэсовцы ставили машину на попа. “Бедняга пастор”, – подумал Штирлиц».

«Штирлиц встал спозаранку и одернул занавеску. Румынские разведчицы продолжали передачу». Позаранку и Занавеску – это в духе классических шуток с иностранными фамилиями.

«Обнаженная Габи бросилась Штирлицу на шею. Она еще не знала, что Штирлиц любит только стариков и детей».

И, конечно, замечательный анекдот, когда Штирлиц проходит в буфете очередь, быстро накладывает все без очереди себе, отходит. Мюллер смотрит на него во все глаза. Голос за кадром: “Мюллер тогда еще не знал, что Герои Советского Союза обслуживаются вне очереди“». (смех в зале)

Есть жестокие варианты: «Мюллер, пойдемте снимем девочек» – «Не надо, Штирлиц, пусть повисят» – это звучит нечеловеческим кощунством, я сейчас просто боюсь это пересказывать, потому что, чего доброго, окажется, что это экстремизм, но этот анекдот просто ходил и он был широко напечатан. А есть анекдот, за который никому ничего не будет и который вполне себе трогательный как-то: «Штирлиц шел по Фридрих-штрассе. Ничто, кроме волочащегося за плечами парашюта, не выдавало в нем советского разведчика». Вот это, понимаете, это очарование…

Или еще – знаменитые обобщения Штирлица, которые он делал. Он же занят постоянно очень напряженной интеллектуальной работой. Вот он выглядывает в окно. «Штирлиц увидел, как какие-то люди с лыжными палками в лыжных шапочках и с лыжами на плечах шли в сторону швейцарских Альп. “Лыжники!“ –догадался Штирлиц». Капитан Очевидность. Я уж не говорю о том, как «Плейшнер пятый раз прыгал с пятого этажа, но яд все не действовал».

Этот замечательный языковой эксперимент породил в результате текст, который отчасти заменил нам третий роман о Бендере. Я говорю о романе Асса и Бегемотова «Как размножаются ежики». Это опять два соавтора, опять два человека, которые тогда еще студентами-третьекурсниками просто за пивом написали гениальную пародию о Штирлице, начинающуюся знаменитыми словами: «За окном шел снег и рота красноармейцев».

Роман «Как размножаются ежики» – это история похождений Штирлица, написанная типично ильфо-петровским языком, ильфо-петровской парой: они точно так же писали, если одна фраза приходила в голову двоим, они немедленно ее вычеркивали. И там есть по крайней мере две великих остроты, которые ушли в анекдоты и которые этих авторов обессмертили. Первая – когда Штирлиц вошел в туалет и увидел на стене надпись «Штирлиц – шпион». Он аккуратно стер «шпион» и написал «разведчик». И вторая, не менее классическая: «А ведь Вы – антисемит, Штирлиц, – сказал Мюллер. – Вы евреев не любите». – «Я – интернационалист, – отвечал Штирлиц, – я никого не люблю». (смех в зале) Вот это чистый Бендер.

Что роднит Штирлица с Бендером? Неотразимая мужская привлекательность. Потрясающие способности ко всему. Неоднократно воскресал из мертвых. И, самое главное, где он оказался в финале своей карьеры? В Латинской Америке. Штирлиц попал в Бразилию, понимаете? Мечта Бендера о Рио-де-Жанейро исполнилась! Вообще, «Экспансия-2», «Экспансия-3» – это уже просто читать невозможно. Но тем не менее мечта Штирлица сбылась. И мечта Бендера, получается, сбылась. Он попал туда, где все в белых штанах.

Третий роман Ильфа и Петрова – это история о разведчике. Потому что, как гениально сформулировал Пелевин, Штирлиц – это главный герой советской интеллигенции, которая всегда ходила в белом свитере под черной униформой эсэсовца, которая всегда думала одно, говорила другое, а делала третье. Вот это абсолютно точная формула разведчика. За это мы и полюбили разведчиков.

Собственно, у Бендера, кроме разведки, другого будущего и не было. Потому что оставаться здесь ему нельзя, а убивать такого героя жалко. И единственное, что он может сделать, – это стать вечным мостом между мирами: сначала нашим человеком в Берлине, а потом нашим человеком в Рио-де-Жанейро.

Остается последний вопрос: будет ли когда-нибудь дописана трилогия? Кстати, вот удивительная особенность русских трилогий: как говорил Лосев, особенность натюрмортов петербургской школы в том, что все они не закончены; особенность русских трилогий тоже в том, что, по-лосевски говоря, остается неоконченной еще одна картина. Федин не смог дотянуть свой «Костер» – третью часть трилогии. Чудом дописал трилогию Алексей Толстой, страшно ее испортив. Гоголь не дописал третий том «Мертвых душ», а второй сжег.

В общем, в России очень трудно обстоит дело с третьим томом. Почему? Потому что в первом томе – теза (нормально), во втором – антитеза (трудно, но кое-как), а вот с синтезом большие проблемы. В общем, диалектически третья ступень нам дается труднее всего. Я допускаю, что традиция Ильфа и Петрова, традиция в чем-то страшного, очистительного смеха может к нам вернуться. Но для этого мы сначала должны пройти через всеочищающую катастрофу, когда этика будет упразднена и от всего останется только ирония.

Желаю ли я нам этого? Твердо сказать не могу.

Вопросы

Что вы думаете о безумной на первый взгляд версии английских исследователей, что автор «Двенадцати стульев» на самом деле Булгаков, что есть масса стилистически сходных вещей, хотя бы начало первых двух глав?

Начала очень простые и сходства очень простые. Объясняется это тем, что Булгаков сочинял «Мастера…», искренне пытаясь понравиться тому главному читателю, на которого он рассчитывал. Этот главный читатель должен был, во-первых, узнать элементы дешевых романов Серебряного века, на которых он воспитывался, там масса цитат, из Мережковского особенно; плутовской роман увлекательный, сатирический роман – он хотел достучаться до читателя со средним вкусом.

У Сталина был не плохой вкус, товарищи. У него был классический средний вкус. Он понимал, что Ахматова – хороший поэт, ее убивать «нэ нада». «Ми можэм убит сина, можэм убит мужа – Ахматову ми нэ будэм трогат». А Мандельштам – это еще неизвестно, товарищи, какой поэт. «А он – мастэр? Мастэр?» Замечу, что слово «мастер» во всем творчестве Булгакова, до этого романа, не встречается ни разу нигде и никогда. Сейчас это легко проверить поисковиком. Возьмите полный текст Булгакова и поищите у него слово «мастер».

Нет у него этого слова. Оно появляется после того, как широко стал известен разговор Сталина с Пастернаком. «Но он мастэр? Мастэр?» Да, он – мастер. И поэтому он – главный герой романа. Надо намекнуть, что художник – это всегда мастер.

Тогда как, например, для Мандельштама это понятие было отвратительно. Во время последнего публичного выступления Мандельштама в Москве в 1933 году осенью в Политехническом Эйхенбаум сказал: «Мандельштам не мастер. Мастер – это Кирсанов». И, может быть, это и правильно, потому что он очень профессионально гнется, хотя тоже был большой поэт. Но Мандельштам – это другое. Это служение, это Бог поцеловал, это лирика. Мастерства большого у Мандельштама нет. То, что есть у Мандельштама – это не мастерство. Не случайно ему Есенин говорит: «Какой Вы поэт?! У Вас глагольные рифмы!» Только за одну глагольную рифму Мандельштама можно отдать все неглагольные рифмы Есенина, если на то пошло. По ходу поэтической мысли, по ходу развития поэтического дискурса.

Поэтому слово «мастер» тоже появилось в этом романе, чтобы Сталин понял, для него художник – это тот, кто профессионал, а не тот, кто хорошо пишет стихи. И, конечно, с учетом опыта Ильфа и Петрова, написан и «Мастер и Маргарита». Потому придана роману такая структура, что так быстрее понял бы главный и единственный его акцептор, а вовсе не потому, что у Булгакова настолько плохо дело обстояло со вкусом. Он вообще обычно, я должен сказать, к прямому плагиату не прибегал. Он – автор очень оригинальный. Он – автор таких ни на что не похожих романов, как «Театральный роман, или Записки покойника», как уж совсем ни на что не похожая, практически бессюжетная, очень сложно написанная «Белая гвардия». Он – автор сложной прозы. И писать такую вещь, как «Мастер и Маргарита» он мог только для Сталина. Беда с романом вышла в том, что роман Сталин не прочел, а мы с вами прочли, и для нас для всех зло теперь оправдано. И мы так часто чувствуем себя той силой, которая «без числа творит добро, желая зла». Не обижайтесь за Булгакова. Я сам очень люблю этот роман. Люблю и ненавижу. Odi et amo.

Почему в истории в истории литературы так мало примеров удачного соавторства?

Страшное количество! Это графоман обычно ссорятся. А писатели всегда дружат. Вот Стругацкие, которые так прекрасно разгоняли друг друга, в чьем диалоге так много всего получалось. Лучший роман Всеволода Иванова написан в соавторстве в Виктором Шкловским – «Иприт», замечательная, очень смешная история. Ильф и Петров. Вайнеры. Совершенно не обязательно быть родственниками. Тут можно замечательные тексты порождать. Скажем, совместное щеголевско-толстовское произведение «Заговор императрицы», где от Толстого вся пошлость, а от Щеголева все содержание – тоже замечательно получилось.

Я сам очень люблю работать в соавторстве. Я считаю, что лучшие вещи Успенского и Лазарчука написаны ими вместе, потому что отдельно у Успенского нет того нерва, а у Лазарчука нет того языка, а когда они вместе, то это какой-то киборг просто и никто не может им противостоять.

Кто был главнее, сильнее, талантливее – Ильф? Или это неважно?

Никто не был. Ильф был скептичнее, лаконичнее. Петров был добрее, щедрее в чем-то. Но оба они были исключительно порядочные, воспитанные, красивые люди. Наслаждение было на них смотреть. Хотя сотрудничество их было небезоблачным.

Как вам работается в соавторстве?

Ну, вот из свежих образцов – это «Сигналы», которые мы с Лерой Жаровой так написали, что никто до сих пор не может понять, где Быков, а где Жарова, и это спасение, потому что не очень понятно, кого ругать. Жарову многие ненавидят за ее предыдущие рецензии, меня многие ненавидят просто так, и есть за что, наверное. А тут не угадаешь, скажешь: «Вот опять этот Быков», а окажется, что это все написала Жарова, и наоборот.

Пишется очень просто. Придумывается сюжет, дальше разбрасывается по главам, кто что хочет. Я считаю самой удачной своей, во всяком случае, самой веселой книгой «Правду», которую мы писали с Максимом Чертановым, и еще там отсутствующий в печатном виде соавтор Вадим Эрлихман, который вместе с нами все это придумывал и две главы написал, но подпись свою ставить забоялся. В результате на презентации книги в Ульяновске побили именно его. (смех в зале)

Эта книга единственная у меня, которая сразу, с первого раза продалась 30-тысячным тиражом. Это роман про доброго Ленина, веселого Ленина, который понятия не имел о «Капитале», думал, что это книга «Как нажить капитал». Он такой «бухгалтер мятежа», как его называла Слепакова, он добывает для этой партии деньги. И вся газета «Правда» существует для того, чтобы «отмыть» бордель, который существует в этом же здании, а главное, что у Ленина есть то, что он называет «три источника и три составных части марксизма» – это три наперстка, с помощью которых он вытаскивает деньги из немецкого Генштаба, из всех. Он очень ловко с ними обращается.

И когда он приезжает в пломбированном вагоне из Германии, этот бабий угодник, дуэлянт, выпивоха, очаровательный человек, он очень популярен у пролетариев – почему? Ну они его любят – он веселый такой, толстенький. И они ставят его на броневик. И он совершенно не знает, что говорить, какие определения. И он тогда, протягивая ручку, картаво говорит: «Товарищи, все мы любим пиво!» И все в восторге тут же хватают его на руки и несут его. Хороший роман.

А в конце он сбегает. Вы знаете, Ленин сочинил в своей жизни одно стихотворение, он действительно его написал: «Во тьме ночной//Пропал пирог мясной,// Пропал бесследно, безвозвратно,//Куда девался – непонятно». (смех в зале) Ну, это для шарады он сочинил. И вот так замечательно – всю Россию он так убрал. И отличный там эпизод есть в финале. 1927 год. Десятилетие революции. Музей Ленина чистят и блистят в Ульяновске. А Ленина настоящая фамилия как раз и есть Ленин. Он никаким Ульяновым отроду не был. Вот. И директор музея, поднимаясь в свой кабинет, видит, что за его столом сидит и ест его мясной пирожок маленький лысый человечек с рыжей бородкой. Директор смотрит на него вот так в пол и говорит:

– Владимир Ильич!

– Во тьме ночной пропал пирог мясной, пропал бесследно, безвозвратно, куда девался – непонятно. Не можете ли Вы меня, батенька, ссудить? А то отвратительный город – этот ваш Симбирск: в картишки не с кем перекинуться.

И директор:

– Берите, берите всё.

– А что вы так удивляетесь? Вы уж тогда решите для себя: или покойник, или вечно живой.

И, расписавшись ему на книге «Государство и революция», уходит куда-то по столбовой дороге.

Недавно были опубликованы полные версии романа Ильфа и Петрова, сокращения пошли им только на пользу. А вы как думаете?

Конечно. Да. Сокращения всегда идут на пользу. И самое главное, что там слишком много было газетных абсолютно шуток, привязанных к эпохе. Они сейчас не воспринимаются совсем. Конечно, все, что осталось от романа, гораздо лучше, чем эти завитушки.

А что было в набросках Ильфа и Петрова?

Они частично опубликованы в книжке «Мой друг Ильф», составления покойной, Царство ей Небесное, Александры Ильиничны Ильф. Там ничего особенно интересного нет. Ну, визит Остапа Бендера в редакцию «Огонька» и встреча с Ефимом Зозулей, например.

Почему рядом с Бендером и любой его реинкарнацией невозможно представить женщину?

Блестящий вопрос! Я сегодня его обсуждал с несколькими людьми, с которыми готовился к лекции. Почему невозможно? Вот есть версия, которую один неплохой очень исследователь, высказал, не могу его расшифровать, пока он не напечатал статью: что в третьей части рядом с Бендером должна оказаться женщина. И, кстати говоря, Булгаков это отчасти реализовал – там появляется Гелла. И Семенов это реализовал – там появляется радистка Кэт. Кэт, что очень важно, Катя, Котик.

Наверное, рядом с Бендером женщина возможна. Но это должна быть такая, знаете, девушка Бонда. Я бы даже вот что сказал: понимаете, рядом с Бондом всегда может быть девушка, она занимает важное место среди его жизненных приоритетов, рядом с береттой, с другими вещами, она важна для его имиджа. А для Бендераэто не очень важно. Бендер занимается любовью по необходимости. И даже любовь к Зосе Синицкой его каменного сердца не тронула. У Бендера другие приоритеты. Это очень важно.

Штирлицу тоже не до женщин. Он любит Родину. (смех в зале) Но что касается возможной женщины Бендера – очень трудно себе представить, что это может быть. Это должна быть какая-то абсолютная злодейка, которая его бы обставила в конце концов. Он свое последнее поражение потерпел бы от женщины. Раз в жизни ей бы поверил – она бы обставила его. Какая-то Хина Члек такая.

Долго думал, как привязать мой вопрос к этой лекции, но не придумал. Как вы относитесь к Познеру и к снятому им фильму «Одноэтажная Америка»?

Как к компрометации хорошего названия, честно говоря.

Кстати, об анекдотах. Почему последнее время общество их практически не создает?

Почему? Создает! Со страшной силой! Вот я из Харькова привез чудесный анекдот.

– Ты знаешь, Петров, в последнее время стараюсь не разговаривать по-русски.

– Что? Бендеровцев боишься?

– Нет, я боюсь, что Россия придет защищать своих.

(смех в зале)

Очень здорово, по-моему, да.

Анекдот просовывает свое лезвие в щель между правдой и пропагандой, в лицемерие просовывает. А сейчас лицемерия никакого нет. Все говорится открытым текстом. Вот сегодня перед моими студентами выступал Киселев. И мне одна девочка прислала паническое смс: «Он даже ничего не отрицает! Совсем какой-то нечеловек!» (смех в зале)

Знакомы ли вы со своим коллегой по МГИМО Зубовым?

Конечно, знаком. Он два раза у меня в эфире был.

Прокомментируйте, пожалуйста, может ли автор учебника по истории проводить на свое усмотрение исторические параллели и насколько нов этот этап эволюции цензуры?

Понимаете, в чем дело… Конечно, то, что сейчас происходит с Зубовым, – это абсолютный позор. Но самый большой позор – это формулировка, с которой он уволен, что он пошел против корпоративных принципов, что он осудил поведение МИДа, а именно МИДу принадлежит МГИМО.

Я очень надеюсь, что этот зигзаг будет каким-то образом исправлен. Как он уже один раз был исправлен. Потому что увольнять преподавателя истории за наличие собственного мнения – это значит просто отказаться от каких-либо наук, от какой-либо концепции вообще. Я уже сильно сомневаюсь: а генетика – это уже буржуазная лженаука или еще нет все-таки? Я всегда подозревал, что это буржуазная лженаука. (смех в зале)

А Липскеров – мастер? Кто он?

«Индийские йоги – кто они?» Мне кажется, что Липскеров – это не писатель. Мне очень горько это говорить, но это так. Может быть, у него какие-то другие есть выдающиеся способности…

Планируете ли вы лекцию на тему «Мастера и Маргариты», или уже была? Спасибо.

Я бы рад, но я боюсь, потому что «Мастер…» – это роман для многих сакральный. Именно в силу своей бесовской природы – бесовское тоже может быть сакральныме. Это будет такая черная месса, такой кошачий концерт! Я начну рассказывать, что я думаю о романе… Роман-то действительно гениальный, чего говорить, но очень плохой. Плохой, в смысле, что очень опасный. И когда Сталина оправдывают – это полдела. Но когда всякая мелкая сволочь оправдывает себя этим романом в быту, в своих собственных бытовых гадостях и играет в Геллу и пишет на знаменитой лестнице «Воланд, мы ждем тебя!» – это, примерно, тоже, что на лестнице Раскольникова в Петербурге пишут: «Родя, мочи старух!» Это привлекательно по-своему, когда люди любят литературу это всегда хорошо, «пять старушек – рубль», но игра, которую затеял Достоевский, не так опасна, как игра, которую затеял Булгаков.