Текст книги "Квартал. Прохождение"

26 июля

Сегодня мы учимся презирать.

Для начала – несколько слов о презрении как таковом. Вы наверняка в курсе, что это самая легкая и приятная вещь на свете, но сами так этому и не выучились, иначе вы никогда не стали бы проходить «Квартал». Презрение – закрытость для нового опыта. Ведь в презрени упражняются, как правило, ничтожества, больше смерти боящиеся любых перемен.

Ненависть – чувство легкодоступное, но все же оно свидетельствует о некотором масштабе личности. Влюбляться способны и сволочи, и святые. Тоска – вообще примета высоких душ. Презрение – свойство души мелкой и чаще всего поверхностной, но иногда лечатся и ядом. Так что в своей генеральной попытке освободиться от всего лишнего и подняться на сверхчеловеческую ступень мы обязаны оттолкнуться, взять разгон – в этом смысле презрению нет цены.

Вы наверняка замечали такое отношение к себе, в этом смысле нас удивить трудно, – скажу больше, мы часто смотрим на себя именно глазами презирающих нас людей, и это самый горький, чаще всего вредоносный, хотя иногда спасительный опыт. Ненавидеть можно равного, но презирать – только низшего; смотреть на себя с ненавистью – значит почти наверняка себя преувеличивать, ибо врагов своих мы преувеличиваем щедро и страстно. Они кажутся нам могущественными, все про нас понимающими. Презрение – совсем иное дело: это взгляд человека, обладающего истиной, на человека, обладающего оспиной. Разумеется, на самом деле человек, обладающий истиной, никого и никогда презирать не будет – просто потому, что ему уже не нужно самоутверждаться; презрение – удел тех, кто ничего толком не знает. Однако само действие презрения таково, что противиться ему в первый момент почти невозможно, – и прежде чем вы успеете сообразить, что имеете дело с ничтожеством, это ничтожество уже всадит в вас свое жало. Самый верный вариант при столкновении с презрением – быстро вспомнить, что этот человек, позирующий в качестве верховного арбитра, ничего не знает, не умеет, а злится на вас только потому, что вы, наверное, чему-то успели научиться. Но вспомнить это под ледяным взглядом ничтожества – не самая легкая задача.

Зачем же, скажете вы, учиться этому? Объясняю: бить прохожего ногой – мерзко, но отталкиваться ногой от земли – иногда необходимо; без малой толики снобизма нет умения блюсти себя, удерживаться от дурных поступков, оберегать честь, наконец. Нам надо уметь презирать, но пользоваться этим оружием мы должны ограниченно. На любой агрессивный комментарий надо уметь ответить что-нибудь вроде «Мнение насекомых должно интересовать энтомологов» и сделать соответствующее лицо. Если собеседник знает слово «энтомолог», ему будет обидно. Если не знает, он может вообще треснуть. В самое большое бешенство за всю свою жизнь я привел ротного свинаря Васю, назвав его мутантом. Он этого слова не знал и предположил худшее.

И сейчас мы будем презирать – но именно тех, кто нам непосредственно мешает. Мы будем презирать фэншуйщиков – то есть тех, кто влез на нашу собственную территорию. Они пытаются нам внушить неправильные представления о деньгах.

Ха-ха-ха.

Они пробуют нас научить приручать деньги. «Наведите в квартире порядок. Протяните левую руку в левый дальний угол. Там будет территория денег, им будет там хорошо».

Порядок в доме надо наводить вне зависимости от того, занимаетесь ли вы фэн-шуем. Просто когда в доме нет порядка – возникает отвратительное чувство вроде чесотки. У меня, например, физически чешется любая лежащая не на месте вещь, именно поэтому я постоянно ссорился с женщиной, без которой, как выяснилось, могу, но чувствую себя очень сложно, неправильно и вот компенсирую это ощущение «Кварталом», чувством власти хотя бы над читателем, шучу. Это неправда, вообще на эти мои проговорки можно не обращать внимания, они тоже нужны в книге, могу объяснить, зачем. Если гуру безупречен, его не слушаешь, а если у него проблемы – он свой, ему веришь. Обратите внимание, у всех великих проповедников были проблемы. Некоторые вообще умерли ужасной смертью. У Сократа, в частности, была сварливая жена и конфликты с согражданами, более высокие образцы затрагивать боюсь.

Так вот, наводить порядок надо все равно, но примитивные ритуалы вроде «это будет у нас место денег, потому что оно правильно сориентировано», – мы должны оставить сразу. Ритуал может быть сколь угодно бессмысленным, как любой дзен, – но тогда он должен по крайней мере что-то менять в вас. Уборка и протягивание левой руки в угол ничего в вас не меняют. Все это имеет целью только примитивный комфорт, а зачем нам комфорт, нам не нужен комфорт. Нам надо сделать из себя нового человека, потому что прежний кончился, ему никто больше не нужен, и он больше не нужен никому. Вот он за три месяца делает из себя другого, который сможет без всех обходиться, он прогоняет себя для этого через разные упражнения, а в виде главной цели привесил себе морковку, то есть деньги. Конечно, деньги у такого нового человека появляются сами собой, но не имеют для него уже никакой цены. (Именно поэтому они и появляются. Замечали ли вы, что у вас до фига только того, что вам совершенно не нужно?)

Фэн-шуй, дорогие друзья, учит вас правильно обустраивать интерьер, а я учу вас не зависеть от интерьера. Любые практики учат вас нравиться людям, а я учу вас обходиться без людей, потому что все умрут и никто ничего не стоит, кроме мимолетного проявления милосердия в экстремальной ситуации. Любые пикаперские техники учат вас желать денег, любить деньги, а я учу вас быть таким, к которому деньги побегут сами с умоляющей улыбкой: обрати на нас внимание! Деньги, как всякая физическая субстанция, ценят только зависимость. Деньги любят людей с душой, а что такое душа – я научу вас понимать через месяц, и то не факт.

Дружно презираем фэншуйщиков!

Фэншуйщики имеют к древней китайской мудрости примерно такое же отношение, как косоглазые гастарбайтеры, чаще всего казахи, в ресторанах-сушницах – к японской кухне. Аудитория фэншуйщика – домохозяйка, искренне уверенная в том, что если все в ее домохозяйстве будет правильно, то и мир гармонизируется. И я не готов презирать эту домохозяйку, я опять сбиваюсь с презрения на жалость, это всегда было моей проблемой (но только поэтому, вероятно, я и жив до сих пор) – но я готов презирать того, кто дурит этой домохозяйке ее несчастную, с бигудями, голову, того, кто пытается паразитировать на ее вечном хохлушечьем стремлении обустроить свое гнездо. Вот я вижу, как она прибирается, готовит, как робко защищает свой мир от внешних вторжений – а мир уже плющится, уже в окне молнии, уже скоро будет третья мировая война. В такие времена мы особенно, товарищи, должны быть беспощадны к тем, кто паразитирует на страхах и привычках кротких людей уюта. Для денег в доме не должно быть угла. Для денег в доме должно быть уважительно-отстраненное отношение, как надо мне было относиться к ней, но я не сумел.

УПРАЖНЕНИЯ НА ПРЕЗРЕНИЕ

1. Представляем фэншуйщика. Чаще всего это обремененная семьей женщина средних лет, ведущая эту рубрику в газете «Бывшая правда». Представляем ее ясно, в деталях, особенно обувь. Презираем.

2. Представляем своего врага с особенной ясностью, сидящим в уборной. Презираем.

3. Представляем наиболее успешного человека из нашего окружения, в вонючем детстве, в школе, где из буфета и туалета несет примерно одинаково, избиваемого одноклассниками. Презираем.

4. Представляем большую пачку денег в кармане успешного человека, избиваемого одноклассниками. Толку ему от этой пачки. Презираем.

5. Представляем себя, выполняющего эти упражнения. Презираем. Не получается? Странно. У меня в последнее время только это и получается.

27 июля

Задание на сегодня будет такое.

Прочитайте рассказ. Этот рассказ иллюстрирует важную, никогда не понимаемую фэншуйщиками мысль о том, что восприятие местности в огромной степени зависит от личности и привходящих обстоятельств, а вовсе не от того, насколько в ней убрано.

Рассказ обрывается на самом интересном месте. Придумайте концовку. Правильная концовка у меня там дальше изложена, не скажу в каком именно месте. Искать бессмысленно. Если вы туда заглянете, никаких денег не будет. Имейте терпение.

Если вы эту концовку угадали, на что есть примерно шансов 30 из 100, – первые две недели занятий прошли успешно, и вы можете себя поощрить. Ваш личный рейтинг по итогам двух недель – 15.

Если вы ее угадали почти или приблизительно, ваш личный рейтинг – 10.

Если вы вообще ее не угадали, ваш личный рейтинг – 5.

Если вы сразу заглянули в конец, у вас больше нет личного рейтинга.

Короче, рассказ.

БУХТА РАДОСТИ

В первый раз Клоков попал в бухту Радости, когда ему было 15 лет. Они с матерью приехали туда на лодке. В пансионате была лодочная станция, и они решили впервые поплыть не в ту сторону водохранилища, которую уже хорошо знали, а в неизвестные далекие края, где мать Клокова иногда бывала со своими школьниками. Тогда они ездили туда на «ракете». «Ракеты» во множестве мчались и рычали вокруг, переезжать фарватер надо было осторожно, и в этой опасности было дополнительное счастье.

Был июль, водохранилище цвело, в глинисто-бурой воде мелькало множество крошечных зеленых точек. В бледно-голубом небе большие кучевые облака не столько висели, сколько, кажется, лежали на теплых толстых столбах воздуха: у них были пышные шапки и плоские синие днища. Дальняя вода была неопределимого цвета – молочно-голубого на буром, с темно-синими лунками мелких волн. Берега были в ивах, в лежачих мелколистых березах, и, как всегда, казалось, что вот на дальнем берегу самый правильный лес, в котором непременно есть грибы. Стоило им отъехать на другую сторону, где был большой серый дебаркадер, как их собственный берег стал правильным и манящим, а лес на ближнем берегу оказался почти прозрачным, сырым и явно не грибным.

Грести было сущим наслаждением, прекрасен был запах воды, цветущей, гниловатой и потому особенно свежей: в ее тепле так же ощущались свежесть и прохлада, как в бурой волне – зеленые точки. От деревни на берегу пахло сеном и яблоками, как всегда в августе, и чувствовалось, что этот запах завтра уже не будет так ярок: сегодня в нем еще много было летней силы. Слева была белая церковь с голубым куполом, там принимались вдруг звонить, и вода далеко разносила звон. Дальше, прямо по курсу, – рыжая песчаная заводь с тремя соснами, близко подошедшими к обрыву. Бухта открывалась за поворотом, почти пустая в будний день, с единственным работающим шашлычным кафе и несколькими лениво брызгающимися парами на берегу.

Она не зря так называлась: странное чувство счастливой безопасности от нее действительно исходило. Клоков и в 15 лет не так был глуп, чтобы считать лодочное путешествие на другой край водохранилища серьезным приключением, – но, вплывая в эту бухту, он почувствовал примерно то же, что открыватель новых земель, приведший свою флотилию на неведомый цветущий остров. Здесь было тихо, радостно, изумительно безопасно – та полнота покоя, какая бывает на лице у молодой матери; мужчина чувствует что-то подобное только в такой ленивый день, не сладкий, а сладостный. Мать захотела купаться, а Клокову захотелось осмотреть бухту, и он вышел на берег, уставленный палатками шашлычников. Пахло земляникой, хвоей – сильней, чем шашлыком, – и травой, которую недавно скосили. Клоков прошел метров двести по шоссе и оказался в поселке, насквозь солнечном и необыкновенно приветливом.

Хотя денег у него с собой не было, он зашел в поселковый магазин, где ему разулыбалась прелестная веснушчатая продавщица. Она спросила, не хочет ли он холодного квасу, за бесплатно, только что привезли. Он выпил квасу и, совершенно счастливый, пошел по главной улице. Это был обычный тогдашний дачный поселок, но все в нем было удивительно на месте: в гамаке качалась девочка, которая улыбнулась ему. На соседнем участке росли желто-красные, помидорного цвета георгины. Уже цвели золотые шары. Все было избыточно, щедро, манило зайти, присесть, угоститься – на одном участке шел детский концерт, дети пели на крыльце под гитару, родители хлопали. Далеко, у самого леса, виднелась белая церковь с голубым куполом, высокая, похожая на ракету. Мальчик, хохоча, катил обруч. Это была бухта счастья в самом чистом и полном виде, и Клоков боялся уйти отсюда, потому что вернуться, думал он, уже не придется.

Между тем он вернулся – пять лет спустя, отслужив в армии, где было несладко, но все кончается. Он не хотел ехать в бухту Радости с друзьями-студентами, было почему-то важно совершить это путешествие в одиночку. В самые дурные минуты он вспоминал этот остров счастья, и от мысли, что где-то он есть и сейчас, становилось легче. Даже зимой, когда занесено снегом то крыльцо, на котором пели под гитару дети, церковь с голубым куполом по-прежнему стоит у леса, и все, наверное, сверкает вокруг. Он клялся туда вернуться – и вот вернулся, но другим путем. Приехать на лодке было уже нельзя – пансионат, где они тогда отдыхали с матерью, стал окончательно ведомственным, путевок не было. Клоков приехал в бухту из города на автобусе, который три часа стоял в пробке на шоссе, но в конце концов выплюнул их всех на остановке.

Церковь была на месте, хотя купол облез и был уже не столько голубым, сколько стальным; в сверкании его появились жестокость, враждебность, замкнутость. Поселок изменился чудовищно и несправедливо: он не заслуживал этой участи. Половина заборов расползлась и накренилась, участки заросли, дома покосились, а на месте некоторых выросли кирпичные особняки, которые выглядели бы зловеще, не будь они так тупы в своем закосе под готику. Дом, где жила девочка, качавшаяся в гамаке, был давно заколочен. Шашлыками воняло еще за километр от пляжа, и эта вонь горелого жира заглушала все остальные запахи. Отвратительна была смесь наглого процветания и безнадежного запустения, но и то и другое словно в голос орало: уйди отсюда. Одни гнали чужака, давили его презрением, другие старались показаться ему на глаза: ведь он помнил их в счастье, в расцвете, когда они, никому не мешая, радовались себе и друг другу.

Клоков решил зайти хоть в магазин, но продавщица – конечно, другая – так орала на очередь, что ему все стало ясно. Он вышел, но она успела зыркнуть на него с той беспричинной ненавистью, с какой на любого встречного глядят в трущобах: своих тут презирают, а чужих ненавидят.

И Клоков решил, что никогда больше не вернется в бухту Радости, но что-то его томило, не давая распроститься со счастливым видением. Запах земляники и хвои помнился ему лучше, чем дух шашлыка. Может быть, все дело было в том, что в тот раз они приплыли на лодке, по водохранилищу, а в этот он приехал на автобусе? Эта мысль уже не казалась ему безумной: тот поселок был слишком непохож на этот, их невозможно было совместить. Надо было поставить контрольный эксперимент, но непременно вдвоем: кто-то один пусть приедет на лодке, а кто-то – на автобусе. И когда они вместе пойдут по главной улице поселка, чья-то правда победит.

У Клокова уже была к тому времени подруга-однокурсница, на которой он всерьез хотел жениться. Он побоялся объяснять ей свой замысел, потому что она со своим спокойным здравомыслием наверняка подняла бы его на смех, – но уговорил приехать в поселок разными путями. Ты прикинь, говорил он, как прекрасно будет встретиться – ты подходишь к берегу, а тут я на лодке! Давай! И она согласилась, почувствовав, что для него все это не просто воскресный выезд на берег. Всеми правдами и неправдами Клоков достал две путевки на выходные в пансионат, ставший через два года несколько доступнее, и отправился в лодке через фарватер, к песчаному берегу с опасно наклонившимися соснами. Смутное его беспокойство все росло по мере приближения – он пытался представить, что увидит в бухте теперь. Но того, что они увидели, он представить, конечно, не мог.

Ну вот. Окончание следует. Придумывайте, что хотите. Оставляю пустое место, чтобы записать.

__________________________________

__________________________________

__________________________________

__________________________________

__________________________________

__________________________________

31 июля

Сегодня нам понадобятся: бутылка водки, две банки пива, бутылка красного вина, пакет черносмородинового сока от любого производителя, целлофановый пакет для артефактов. Все это складываем в обыкновенную наплечную сумку.

Выходим из дома с сумкой в семь часов вечера плюс минус четверть часа. В подъезде делаем глоток водки, не запивая и не закусывая. Отправляемся к ближайшей школе. Около школы осматриваемся и открываем первую банку пива. Делаем большой глоток. Если школьный двор не огорожен или ворота отперты, заходим на территорию. Если школа закрыта, идем по периметру вправо от главного входа. Ищем первый артефакт.

Это может быть любой предмет, кроме окурка или спички. Окурок или спичка артефактом быть не могут. Еще чего, артефакт! Кстати, закуриваем, если хотим. Предмет, который мы ищем, – скорее всего пуговица, обычная школьная пуговица, отлетевшая в результате драки, или выброшенный ластик, или сломанный карандаш, или любая другая вещественная ерунда, напоминающая о школьном аде; о царстве ежеминутного, ничем не стесненного угнетения человека человеком, а этого угнетателя – еще и учителем. Причем учитель тоже ужасно угнетенная профессия. Может быть, самая угнетенная. Денег мало, дома свои дети, которых видишь редко (ищем, ищем! Смотрим под ноги!), сапожник всегда без сапог, мужа чаще всего нет, жена ненавидит. В школе всегда пахнет страхом, отчасти уборной, но страх и уборная вещи связанные. В школьных уборных курят или изобретательно мучают друг друга. Нет, пожалуй, мы не курим. Выбрасываем сигарету. Артефакт нашли? Что ж вы так? Вас, наверное, в школе били, и правильно делали. Считается ужасно стыдным признаться, что вас не любили в школе. Делаем второй глоток пива. Нашел? Нашел, я тебя спрашиваю? Уроки сделал? Портфель собрал? Зубы почистил? Умер? Бери первую попавшуюся вещь, хоть втоптанную в землю крышку от бутылки, и пиздуй отсюда, уебище ни на что не годное.

Так проходим мы первую стадию и делаем глоток водки.

Идем мы отсюда в магазин, ближайший к школе, непременно промтоварный, ни в коем случае не продовольственный. До известного момента, напоминаю, мы ничего не едим. Около магазина допиваем первую банку и выбрасываем. По-моему, уже немного легче. Перед входом три раза поворачиваемся вокруг своей оси по часовой стрелке. Что подумают, неважно. Они сами сто раз на дню делают вещи гораздо более идиотские. От входа поворачиваем направо. Покупаем любой металлический предмет стоимостью от 30 до 500 рублей. Больше 500 не покупаем. Маникюрные ножницы? – отлично, наперсток с изображением Великого Новгорода? – я всегда в тебя верил. Кладем в целлофан. Выходим из магазина, ни с кем не разговаривая. Это важно. Если нас кто-то встретил и узнал, не оборачиваемся, на вопросы не отвечаем, попытки хватания за руки с негодованием отвергаем. Выходим. Три раза поворачиваемся против часовой стрелки, запирая портал.

Идем в подворотню и тихо, осторожно делаем глоток водки.

Заходим в ближайший продовольственный магазин. Покупаем кусок колбасы весом в 150 (примерно, но не более 200) граммов. Не едим! Мы вообще, повторяю, сегодня не едим. Выходим из магазина. Отдаем кусок первой встречной бродячей (ни в коем случай не хозяйской!) собаке. Саму собаку не трогаем. Все эти собаки говно. Они только изображают доброту и несчастность, а сами готовы любого затравить, закусать до смерти, особенно ночью, и нападают всегда только стаей. Вспоминаем дорогого любимого друга, которого давно не видели. А почему мы так давно его не видели? Потому что это они его загрызли. Что? Смешно? Забавен нам абсурд нашей собственной злобы? А почему же мы тогда думаем о других все только худшее? О бедной, доброй бродячей собачке, которую вышвырнули на улицу злые люди, почему мы так ужасно сразу думаем? Где та собачка Рыжик или как ее там, которая жила когда-то у вас во дворе, когда вам было семь лет? Тогда еще жалели таких рыжиков, другие были люди, другое время. И где та старушка, которая кормила этого Рыжика? Умерла, и могилка заросла, потому что некому прийти к ней на могилку. Открываем вторую банку пива. Выливаем половину в ближайшую лужу. Половину, я сказал! Остальное выпиваем по возможности залпом. Где теперь все старушки, и все собачки, и все воробьи? Там же, где и ты будешь. Вот уже и темнеет значительно раньше, чем в июне. Август завтра, ты помнишь? Ты помнишь вообще, что такое август? Последнее цветение, страстное, невыносимое напряжение. Иди быстро в ближайший сквер. Быстро, я сказал! Проходим в сквер, садимся на лавочку. Осторожно, чтобы никто не видел (хотя уже почти темно), достаем бутылку водки и делаем два резких глотка. Закуриваем, если хотим. Пустую бутылку кладем к другим артефактам. Подходим к ближайшему дереву. Лучше, если это береза, но сгодится и липа. Аккуратно (ему же больно! Всему живому больно!) отрываем кусок коры. Помещаем к артефактам. Ссать хочется? Терпим. Если очень хочется, то не терпим. Но лучше, если не хочется. Если не хочется – ты все делаешь правильно.

Идем к ближайшему фонтану. Если далеко, то едем. Фонтан обязан быть, не может быть, чтобы летом не было фонтана. Подбираем монетку. Если нет рядом с фонтаном (хотя обычно есть), то в фонтане. Кладем монетку к артефактам. Не забываем, у нас есть еще бутылка красного, целый летний месяц август и жизнь впереди. Осторожно открываем бутылку красного. Не пьем. Стоим, пережидаем. Берем монетку (не из артефактов, свою), подаем ближайшему нищему. Пережидаем благодарности, если много, и проклятия, если мало. Делаем ТРИ больших глотка красного.

Дальше внимание, дальше надо думать. От асфальта идет тихий вечерний жар. Мы вслушиваемся в шорох шагов, стук каблуков, визг дальнего мотоцикла, смех парочек, порочных, глупых, ничего святого, представляем все эти парочки голыми, брезгливо отворачиваемся. А потом еще дети пойдут, вообще ужас. Пристально осматриваем всю эту локацию. Выбираем один дом, который кажется нам наиболее приличным, симпатичным. Может быть, дело в окнах, которые горят более гостеприимно, а может, нам чем-то нравится архитектура этого странного здания. Может быть, это даже кинотеатр. Где фонтан, там и кинотеатр. Подходим к этому зданию. Что там – неважно. Важно, что у двери мы кладем кусок коры, оторванный в сквере. Нагибаясь, видим пятый артефакт. Да, да, это именно то, что нужно. Берем его и идем к ближайшему водоему.

На берегу водоема – будь это даже пруд, хотя лучше бы река – допиваем вино и аккуратно разбиваем бутылку. Допускается разбивать в пакете, чтобы не рассыпались осколки. Пакет с осколками кладем в урну. Один осколок кладем в пакет к другим артефактам. В наших действиях нет ничего странного. После всего, что мы выпили, странного нет вообще уже ничего, уже ничего вообще странного нет. Уже все не странно. Все уже так, как надо.

Идем в ближайший двор, находим песочницу. Пакет с артефактами зарываем в песке. Садимся на детскую горку, запрокидываем лицо и в зависимости от погоды смотрим на звезды или ловим губами струи дождя. Тихонько воем. Невыразимо прекрасен пустой детский городок летней ночью.

Пьем черносмородиновый сок.

Хорошо мы нахуячились, верно?